Мирону не спалось, всё крутило живот после забродившего кефира, и он уже раз пять опорожнялся в своё ведро, забиваясь под раковину за шкафчик. Хотелось воды, во рту было сухо, и уже подташнивало, и он опасался, что вообще заболел.
Умереть в муках не хотелось, как раньше. Наверное, смирился, прижился даже так, как собака. Хуже собаки. Терпел в ожиданье, затаившись, стараясь лишний раз не шевелиться, слыша, как ходит по коридору ведьма, не хватало ещё привлечь внимание и тем разозлить…
Она, сука треклятая, действительно была ведьмой. А как иначе за столько лет не постарела совсем, не захирела, а напротив, молодела, словно у той яблочки какие молодильные при себе имелись.
«Сука, спи, терпи, старый паршивец», - уговаривал себя Мирон, но не получалось, так и сидел, мучился.
Вот шаги ведьмы затихли. Он собирался выбраться и попить воды и выставить ведро с нечистотами под крышкой за дверь кухни, зная, что Настя потом уберёт, но только успел выпить глоток воды, как ведьма была уже тут как тут. Он и замер, испугавшись так сильно, что начал икать, забыв и про воду, и про всё на свете.
- Что, падаль, жажда мучает? А ну пошёл к себе в конуру, живо! - громыхнула Эльвира Павловна и так жутко, с лютой злобой глянула, что Мирона мелкой дрожью накрыло, а живот заревел, и кишечник расслабился прямо в штаны. Она услышала, выругалась, пнула ногой прямо по почкам, Мирон отпустил края раковины, всхлипнул придушенно и упал на линолеум, ударившись животом.
- Паскуда старая, всё никак не сдохнешь, не угомонишься, - продолжала пинать по бокам Мирона носком домашних туфель разошедшаяся не на шутку Эльвира Павловна, не слыша ни его стонов, ни хрипов, ни тихой мольбы…
Он уже начал терять сознание, даже вдруг обрадовался, ощутив облегчение, что вот, наконец, и всё – конец его мучениям. Зазвонил домашний телефон. Настойчивая трель словно отрезвила ведьму, она остановила на полпути занесённую для удара ногу, замерла сама, затем вздрогнула. На взмокшем от пота лице на мгновение проступила дикая ярость, а затем сменилась растерянностью. Эльвира Павловна выпрямилась, вздохнула, буркнув себе под нос:
- Ах. Хватит с тебя, собака неблагодарная, - и поначалу медленно, а потом всё убыстряющееся походкой покинула кухню.
Мирон нашёл в себе силы уползти под раковину и забиться за шкаф, всё ещё надеясь сдохнуть и освободиться от всего сразу. Но едва прилёг на тряпьё и вонючий тонкий матрас, как провалился в сон, такой глубокий, что был сродни коме. И снилось ему прошлое, яркое, дышащее ощущениями и красками, что словно происходило сейчас взаправду.
Ведьма, как и предполагал Мирон, вернулась в комнату быстро и принесла поднос с едой, полным тёмной жидкости графином и пустым стаканом.
Она распустила свои волосы, красиво заколов густые пряди с вдруг совсем исчезнувшей сединой на затылке. Ярко накрасила губы, нарумянилась и принарядилась – и выглядела так молодо и страсть как хорошо, что Мирон, как зачарованный, смотрел на её изящную фигуру с женственными изгибами. Смотрел на её яркие красные, красивой формы губы, на длинные ресницы, вдыхал запах мускуса, жасмина и слегка резких благовоний, такой невероятно приятный запах, который был лучше всяких духов, что им словно невозможно было надышаться.
Помимо воли Мирон улыбнулся, вдруг так в присутствии женщины ему хорошо стало, и не волновало ничего вообще, кроме этой молодой красавицы, а та ласково и нежно улыбалась ему.
Но только стоило встретиться с ней взглядом, как Мирон стал тонуть в ледяном озере голубизны внутри её глаз. И страшно, и жутко ему вдруг стало, а едва отвёл глаза - полегчало, сразу пришёл в себя и вспомнил, кто она такая - и как он сам попал сюда.
- Ну что, любовничек, вижу, нравлюсь тебе сильно, как женщина, и оттого поладим, не так ли? Сыт будешь, а главное – цел и невредим, пусть и со мной рядом, там посмотрим, - продолжала она ласково, но вместе с тем настойчиво убеждать Мирона.
- Ведьма, не быть между нами того, чего хочешь… За кого ты меня принимаешь? За кобеля какого, кому стоит только кость кинуть да поманить – и придёт? Противно мне, неужели не видишь, не чувствуешь этого?! - гневно воскликнул Мирон и попытался встать со стула, но верёвки не дали, только в груди от усилий защемило, и в голове пусто стало, а в глазах чёрные точки, как мушки мелкие, роем закружились…
- Сопротивляешься, Мирон, и тем нравишься мне ещё больше. Сядь, успокойся, поешь, выпей, там полегчает – и окрепнешь. А когда я снова приду, больше церемониться не буду. Знай, что своё так или иначе возьму, - погрозила тонким пальцем с длинным наманикюренным ногтем. Затем встала легко и плавно и, звонко рассмеявшись, быстро ушла.
Только хлопнула за её спиной, как по волшебству, дверь, а в комнате пахнуть травами сильнее стало, но уже совсем не приятно, гадливо до тошноты, словно твари какие адские этот запах издавали…
Мирон сильно вздохнул и усмехнулся горько, разглядывая верёвки на запястьях и лодыжках, а они вдруг истлели сами по себе, и пепел исчез.
Он проморгался, зажмурился, руками пошевелил, ноги распрямил, встал. А жуть в сердце как прикипела, холодная, липкая, расползшаяся ознобом и мурашками по коже, противными такими, словно это муравьи бегают по его телу, шевеля своими крохотными лапками.
– Сука, - выдохнул снова и уселся обратно на стул, в желудке урчало от голода просто невыносимо, и он уставился на поднос с едой с мыслью, что, если бы ведьма хотела его отравить, не предлагала бы соглашение совсем иного рода. Мирон таки встал и, на подкашивающихся ногах добравшись до подноса, жадно принялся за еду.
Собаку и птицу Настя поместила в своей квартире в клетках, потому что у хозяйки места не было, решив, что избавится от живности в первую очередь чуть попозже.
Затем налила им воды, чтобы не сдохли раньше времени, и занялась едой для себя и подруги Людки, которая поесть очень любила, но от еды не толстела, как Настя. Все в её жилистом и ширококостном теле мгновенно сгорало. Да что сказать? У подруги и перистальтика была как у той утки, так же часто на горшок ходила.
Вот если бы и фигура ещё у неё была более женственной, хозяйка и Людку точно запрягла бы соблазнять мужиков. Но, увы, к подруге мужики не липли, что мухи, как к самой Насте.
Она помимо воли улыбнулась, ловко нарезая овощи для куриного супа и засыпая их в кипящую воду, затем помешала скворчащее на сковородке сало с луком. Теперь оставалось только забросить отмокающую от избытка крахмала, с утра почищенную картошку.
Телефонный звонок был от Тани, пышнотелой и богатой, но глупой и совершенно не привлекательной женщины, платившей Эльвире Павловне за эликсир для снижения аппетита. Любившей поговорить, точнее, вывалить, в общем-то глупые и по-детски наивные свои обиды на чужие плечи, которых в жизни Тани и не находилось, кроме как за деньги.
Иногда её звонки Эльвиру Павловну забавляли, однако чаще всего злили. Но злость свою она волевым усилием сдерживала, да так умело, что даже лицом к лицу, ни за что не догадаешься, если она внутри вся исходила паром, как чайник на плите.
- Да, Танечка, слушаю... - прокашлявшись, ласково отозвалась Эльвира Павловна, сконцентрировавшись и считая про себя сначала до десяти, затем ещё раз до десяти, пока не замедлилось биенье сердце, а дыханье не выровнялось. Пока она не успокоилась, вслушиваясь и поддакивая, где это требовалось болтливой тараторке Танечке, вкладывая в голос максимальный градус эмоций и сопереживания, сама же при этом усмехалась и качала головой, в который раз поражаясь, как можно такой вот, как Таня, тупоголовой на свете жить и при этом быть обеспеченной материально.
И сама себе на это Эльвира Павловна отвечала, что не иначе как быть для таких, как она сама, хищниц законной добычей на всех основаниях.
Вскоре она втянулась в разговор, попутно задавая вопросы, которые помогали прощупать все слабые места Тани. И наконец сама Эльвира Павловна заразилась неким азартом, который избавил от прежней ярости.
Поэтому и Мирон оказался совершенно забыт, словно и не было у неё не больше получаса назад приступа ярости и агрессии по отношению к старику.
Настроение Эльвиры Павловны улучшалось на глазах. Таня собиралась и дальше принимать эликсир, хвалилась крохотными, но такими значимыми для женщины успехами, а ещё упрашивала записать её на приём. И в этот момент расчётливая Эльвира Павловна встрепенулась, намеренно сказав, что в ближайшее время у неё все часы приёма расписаны. При этом едва удержалась от торжествующего смешка (успев вовремя прикрыть рот ладонью), когда Таня, едва не всхлипывая в трубку, стала умолять пойти ей навстречу, говоря, что заплатит вдвойне, а то и втройне к обычному тарифу.
- Хорошо, милая, - профессионально остановила Эльвира Павловна Таню на двойном тарифе, добавив, что постарается потеснить остальных заказчиков и выделить ей время и потом сразу перезвонить.
Внезапно желудок так сильно заурчал, что Эльвира Павловна едва не застонала, и голова тоже вдруг закружилась. Она чертыхнулась про себя, укоряя себя за забывчивость, ведь нельзя баловаться эликсиром и забывать о побочке – повышенном питании, а сильный голод и вовсе ни в коем случае не следует в таких случаях игнорировать.
Она вежливо попрощалась и, положив трубку, поспешила снова на кухню. Сейчас все мысли Эльвиры Павловны сконцентрировались на еде.
Людка всё никак не могла побороть простуду: кашляла, даже привычный ей хороший, что у того чернорабочего, аппетит снизился вдвойне. Она еле ковырялась вилкой в тарелке с картошкой, только суп съела, видимо специально, потому что знала о пользе куриного бульона.
Настя за подругу беспокоилась и думала при случае отдать свою порцию эликсира, который в зимнее время у капризной хозяйки было не заслужить и не выпросить. Не раз в плохом настроении Эльвира Павловна смеялась Насте в лицо и крутила пальцами фигу, безо всякого зазрения совести подсовывая её своим служанкам под нос.
Поэтому налив вторую стопку водки для Людки, она в который уже раз за эту неделю сказала, чтобы та улеглась на диван, закутавшись потеплее, и не забыла носки надеть из собачьей шерсти, которые Настя собственными руками связала с шерсти заманенных и схваченных для убоя животных. …
А что такого? Не пропадать же добру?! Настя действительно так считала, потому что от этой своей гнилой жизни стала совсем практичная по натуре, особенно когда животные попадались длинношёрстные и пушистые…
Твари на чердаке ведь тоже всё равно, лишь бы мясо свежее было и, желательно, живое, напуганное, чтобы вкуснее жрать.
Вот то, что сегодня нашла Настя: как собака, так и ворона – никуда, кроме как на корм твари, не годились. Поэтому от них надо сразу избавиться, отдать твари первоочерёдно, чтобы не сдохли от собственной доходяжности. Мало ли. Вот. Сейчас она как раз этим и займётся…
Обнаружив, что ворона уже практически оклемалась, значит, приманки совсем мало сожрала – сделала вывод Настя, подумав, что с этого хорошего будет только одно: тогда на чердаке полетает, твари ведь тоже разминаться надо. Настя вздохнула, повела плечами, покрутила шеей, разрабатывая её. Ох, как же она устала! Сейчас бы самой крепко и долго поспать, водки тоже выпить и не одну стопку, а так, чтобы забыть обо всём на свете, пусть оно и временно. Но, увы, она стиснула губы, сжала кулаки, понимая: нет, нельзя сейчас расслабляться, ещё столько всего нужно сделать...
И нарочно вспомнила про Мирона, про все, что случилось с ним, с ними обоими – такое жестокое и несправедливое. За обман и приворот Мирона Эльвирой Павловной следовало отомстить, не дожидаясь никакой кары свыше.
Ведь Настя уже давно убедилась, что нет в мире никакой справедливости, как и светлых сил, присматривающих за людьми сверху. Нет их. Иначе бы ничего подобного ни с Мироном, ни с ней не произошло.
И за всё это она воздаст сполна Эльвире Павловне, как только разведает все её секреты. А как только тварь даст потомство, она сбросит с плеч ненавистное ярмо и освободится как сама, так и Мирона с Людкой освободит, а хозяйку отравит крысиным ядом. Это самое простое, что она могла бы для треклятой ведьмы придумать. К тому же и яд в чулане имелся с тех времен, когда ещё в их доме крысы и мыши водились.
Она горько хмыкнула, утёрла рукой слёзы, выступившие от всё ещё тяжёлых, пусть и давнишних, но таких невыносимо реальных воспоминаний.
А следом нахлынувшая ярость разогнала кровь. На губах Насти появилась кривая ухмылка. Она приказала себе собраться и пошла на кухню за верёвкой для животных, за ножом и ключом от чердака, где лениво дремала в зимней спячке тварь, просыпающаяся разве что глубокой ночью для кормёжки. Только нужно было приманить её запахом свежей крови.
За кухонным окном сыпал крупный снег. В раковине накопилась посуда, и, вообще, кухня, как и квартира, требовала уборки. А что тогда делается в квартире у Людки? Совсем она, наверное, заросла пылью со своими болезнями, если Настя позволяет себе подобное распустительство?
Вот когда она, наконец, отомстит, то они все уедут куда подальше, но обязательно туда, где есть море. Настя всегда мечтала увидеть морскую гладь вблизи, вдохнуть запах соли и водорослей, погреть ноги в песке. Эх, снова накатили эти мечты, всегда они приходили не вовремя.
Дела постоянно звали её – в основном мелкие. Но их было так много плюс постоянная беготня от внезапных поручений хозяйки – это отнимало всё время. А еще, наверное, сказывался возраст, оттого и постоянная усталость. Не было у Насти уже той живости в теле, вот и не получалось успевать со всеми обязанностями, чтобы оставалось для себя свободное время.
Поэтому Настя постоянно недосыпала. Ведь для мести и своей сенсационной затеи (она собиралась написать книгу – обязательно будет фантастический бестселлер! – о хозяйке и всех тех, кого та замучила ради своего бессмертия и корыстных целей.) А для написания книги столько нужно надиктовать воспоминаний в диктофоны устаревших кнопочных телефонов, до коих хозяйке никогда не было никакого дела, и задуманное предстояло совершить Насте помимо основной работы.
Мирон в своём закутке еле дышал, погрузившись в сон, такой крепкий, что был близок к коме. Не слышал он ни жадного чавканья Эльвиры Павловны за столом, ни звона прибора, ни вкусных запахов разогретой в микроволновке пищи.
Не слышал он и того, как, побросав большую часть посуды в раковину, громко отрыгнув, ведьма ушла.
Мирон, находясь, на грани жизни и смерти в своём состоянии, сознанием улетел в прошлое, туда, где ещё в его сердце теплилась надежда…
Ведьма пришла, как и обещала. Вот взяла и появилась в комнате, а Мирон даже не слышал, ни как скрипнула дверь, ни её шагов, пока она не рассмеялась, рассмотрев, как он катается по полу и стонет, объятый жаром желания. Потому, что ведьма подлила афродизиака ему в еду.
Она присела рядом с ним, провела пальцами по густым светло-пшеничным волосам, взмокшим от пота, обдавая своим запахом, сладким и терпким – и таким для Мирона вдруг ставшим неожиданно приятным, что он помимо воли заскулил и тут же сжал зубы…
- Ну, ну, мой хороший, мой красивый, - приговаривала ведьма полушёпотом, хриплым и таким соблазнительным, что он застонал, чувствуя, как скручивает всё тело дугой.
- Я сейчас тебе помогу, сейчас полегчает…
Эльвира Павловна начала его раздевать своими тонкими пальчиками с длинными наманикюренными ногтями, ловко расстегивая пуговицы рубашки. Затем избавилась от ремня, стянула брюки и навалилась сверху, щекоча лицо Мирона своими чёрными и густыми волосами без седины.
- Сука, - хрипло выдавил он. - Треклятая сука, - пытался отвернуться от её напомаженных и оттого липких губ, но потом, когда её умелые руки оказались в его паху и стали ласкать вздыбленный член, то застонал, и всё забылось в болезненной лихорадке страсти.
Ведьма всегда была сверху, и с каждым оргазмом Мирон чувствовал, что отдаёт ей не только семя, но и свои силы. Она стонала и рычала по-звериному: ненасытная, настоящая дьявольская бестия, бесконечно долго мучила его в своё удовольствие. Пользовалась как каким сексуальным рабом. Но как же во время соития Мирону было хорошо, прямо до боли…
Только потом, когда ведьма, наконец, насытилась и ушла, Мирон ощутил опустошение и на коже невидимую едкую грязь, выступившую вместе с липким потом.
В комнате страшно воняло смесью мускуса и зверя, а он был так истощен, что даже не мог заснуть, просто лежал, пребывая в пустоте и терзаясь сильной жаждой, не в силах ни подняться, ни вообще о чем-то думать.
…Как-то совсем незаметно сон-воспоминание Мирона ушёл, сменившись просто сном без сновидений, исцеляющим и крепким.
