Я — второй пилот коммерческой авиакомпании.
Летаю профессионально уже шесть лет и за это время повидал немало жути на высоте тридцати пяти тысяч футов. Как-то мы были вынуждены развернуться, когда пожилую женщину внезапно вырвало кровью. Её внук сидел рядом молча, пока мы связывались с медиками на земле. Что с ней стало, мы так и не узнали.
Но ничто не подготовило меня к тому, что случилось на рейсе 237.
И именно поэтому я больше никогда не поднимусь в воздух.
Утро было обыденным: чистое небо над Сиэтлом, привычный маршрут до Денвера. Пассажиры заходили на борт, и среди них был постоянный пассажир бизнес-класса, готовившийся преодолеть рубеж в два миллиона миль. Бортпроводницы говорили, что авиакомпания даже подготовила по прилёту небольшой сюрприз.
До взлёта в дверь кабины вдруг ударили.
Загудел интерком. Старшая стюардесса, заметно напряжённая, доложила:
— Пассажир в середине салона в панике. Говорит, ему нужно немедленно выйти. Сейчас.
Это оказался тот самый рекордсмен-«двухмиллионник», налетавший больше, чем некоторые пилоты. По словам стюардессы, он побледнел и промок от пота. Сказал: «Если я не сойду с самолёта прямо сейчас, больше никогда не увижу семью».
Такие слова тяжёлым комом встают в животе, даже если пытаешься отмахнуться.
Мы с капитаном Филиппом переглянулись.
— Похоже, пересмотрел документальных фильмов о катастрофах, — пробормотал я, отгоняя тревогу. Капитан кивнул и пробежался по чек-листу.
Никаких неисправностей. Никаких предупреждений. Погода ясная. Все системы в норме.
Это было худшее решение в нашей жизни.
Самолёт набирал высоту над Сиэтлом, догоняя сумерки. Горизонт дрожал, как раскалённый асфальт. Маршрут — рутинный, знакомый до зевоты.
Но над Скалистыми горами что-то изменилось.
Капитан Филипп начал дёргаться. Сначала едва заметно: пальцы не находили покоя, губы что-то шептали.
Я списал на усталость: тяжёлая неделя, семейные проблемы — мало ли.
Но капитаны не распадаются даже в турбулентности.
Пилоты носят маски — фальшивую уверенность, сшитую из рутины и кофеина.
Потом Филипп перешёл на шёпот.
Сначала я решил, что он проговаривает контрольные фразы, но слов не узнавал.
Руки его дрожали, дыхание стало рваным. Я спросил, всё ли в порядке. Он не ответил.
Не цвет, а фактура: они забурлили, словно кипящая вода; казалось, под ними шевелится нечто живое. Приборы замигали, радио смолкло.
Сначала еле слышные. Это были не помехи, это были голоса. Один назвал имя моей матери.
Другой заговорил моим собственным голосом.
Я застыл, уставившись на панель связи. Капитан Филипп медленно повернулся ко мне.
Его лицо не было искажено — оно просто казалось неправильным. Будто кто-то надел человеческую кожу и не понял, как ею пользоваться, пытаясь улыбнуться.
— Мы почти там, — сказал он.
— Где «там»? — спросил я.
Он снова ухмыльнулся треснувшей, пустой улыбкой.
— Там, где прекращается всякий суд, мой друг.
За стеклом небо почернело. Это была не пустота: звёзды ещё горели, но будто плавились.
Самолёт больше не летел — мы тонули, словно проваливаясь в зыбучий песок.
У лобового стекла появились лица.
Не пассажиры. Не знакомые мне люди.
Те, кого я когда-то обидел и ранил.
Они смотрели с жалостью, и это было хуже гнева.
Свет в кабине погас. Включился аварийный резерв, давая лишь тусклое свечение.
Капитан Филипп поднялся, отстегнулся и взглянул мне прямо в глаза.
— Кто-то должен заплатить, — сказал он. — Чтобы выбраться отсюда, нужен баланс. Нужна жертва.
— Что это за место? Что мы сделали? — умолял я.
Он распахнул дверь кабины и вышел.
Вой мрака поглотил его, будто он принадлежал ему. Тело рассыпалось без звука — просто исчезло.
Я рванулся, но схватил пустоту.
Обернулся — салона уже не было. Лишь чёрная бездна.
— Нужна жертва, — произнесла она. — Ты должен выбрать.
— Что выбрать? — взмолился я.
Голос исказился, стал древним и жестоким.
— Твою жизнь… или жизни пассажиров.
Я плакал. Думал о жене, о дочери, о тех, кто был за дверью, которой не существовало.
Рука дрожала на штурвале.
…И очнулся под холодным люминесцентным светом.
Надо мной — потолок больничной палаты. Жена сидела рядом, сжимая мою руку.
Позже в тот же день ко мне пришли государственные чиновники.
Самолёт разбился неподалёку от Шайенна.
Половина пассажиров выжила — благодаря, как они говорили, моей храбрости.
Тело капитана Филиппа не нашли.
Меня называли героем. Говорили, что я спас жизни.
Я обменял половину душ в том самолёте на свою собственную.
Сущность не даёт мне забыть.
Теперь, когда дочь говорит, я вздрагиваю. В её словах слышна тяжесть — едва уловимо чужой ритм, тон, которому не место в детском горле.
Звучит, как она. Но это не она.
Никто больше не слышит того, что слышу я.
Этой силе не нужна была моя смерть — ей нужно было моё согласие.
Она оставила моё тело целым, но я чувствую, как шевелится за моими глазами — в тишине, во тьме.
Я вышел из того самолёта, но осколки моей души остались там.
И порой, когда я сплю, слышу шёпот:
«Мы не говорили, что ты можешь уйти».
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
