Книжная лига

Рерих любил мистификации, но не был пустым фантазером: мог отправиться в трудный и рискованный высокогорный поход, где его выносливости позавидовал бы сам Беар Гриллс, умел подчинить своему влиянию американских политиков. Далеко не все начинания Рериха увенчались успехом, но одно удалось бесспорно: его фигура до сих пор остается предметом горячих споров, исследований и разоблачений. 9 октября исполнилось 150 лет со дня рождения этого экстраординарного человека.

А был ли Рюрик

Если бы в молодости Рерих знал, каким громким станет его имя, то, может, и не стал бы приукрашивать происхождение, возводя свой род к славному варягу Рюрику. Но тщеславие не давало ему покоя всю жизнь: получив в 55 лет французское гражданство, художник требовал писать свою фамилию непременно с аристократической приставкой «де».

Между тем никакого наследного дворянства, а тем более Рюрика в роду нашего героя не было, как и шведского прадеда-генерала, после Полтавской битвы якобы перешедшего на службу к Петру I.

Рерих был из прибалтийских немцев. Отец будущего художника Константин формально значился сыном Фридриха Рериха, управляющего Паплакеном, курляндским имением баронов фон дер Ропп, и служанки Констанции Шушель. Но по многим признакам Константин был незаконнорожденным отпрыском Эдуарда фон дер Роппа. В отличие от остальных детей Фридриха, Константин всю жизнь пользовался особым покровительством богатого семейства.

Это покровительство позволило ему сначала изучать право в одном из главных учебных заведений Санкт-Петербурга, Технологическом институте, а потом, не окончив его, получить должность нотариуса, для которой в его случае требовался колоссальный по тем временам залог в 10 тысяч рублей. После нескольких лет практики он приобрел имение Извара к северо-западу от столицы – тоже слишком дорогое для начинающего нотариуса.

Семья нотариуса

Константин оправдал вложенные в него суммы, став одним из самых известных петербургских нотариусов. Он водил дружбу с Дмитрием Менделеевым, Николаем Костомаровым и другими известными личностями. Однако знакомство со столь выдающимися людьми на самом Константине несильно сказывалось – по свидетельству сына, он был человеком, сосредоточенным лишь на своей службе и не особо ладившим с близкими.

Его супруга Мария – мать Николая, его старшей сестры Лидии и младших братьев Владимира и Бориса – происходила из провинциального купеческого рода Калашниковых, и ее интересы также не были особо возвышенными.

С детства Николай много читал, в том числе книги по истории. А лето, проводимое в Изваре, в усадьбе, напоминавшей замок (она была построена еще шведами, может быть, отсюда выдуманные шведские корни Рериха), было его любимым временем: обнаружив в окрестностях древние курганы, Николай раскапывал их, вдохновленный книгами о нашедшем легендарную Трою Генрихе Шлимане и примером друга семьи археолога Льва Ивановского.

«Полюбить Русь»

В престижной частной гимназии Карла Мая, где учился Николай, ему разрешили выставлять в фойе результаты своих раскопок. В 15 лет он опубликовал и первые литературные опыты: очерки в журналах «Природа и охота», «Русский охотник».

Другим его увлечением было рисование. Знакомый отца скульптор Микешин, увидев рисунки подростка, настоятельно посоветовал Константину Рериху развивать этот талант. Поэтому отец хотя и требовал, чтобы сын стал юристом, но согласился, чтобы параллельно с юридическим факультетом Петербургского университета тот поступил в Высшее художественное училище при Императорской академии художеств.

Для учебы в двух разных направлениях Николаю потребовалась железная дисциплина. Вчерашний румяный и застенчивый гимназист (каким его запомнили однокашники) в эти годы превращался в Рериха классического: человека с аскетичным лицом и твердым, решительным взглядом.

Уже тогда он умел извлекать пользу из любой ситуации. Его дипломная работа на юрфаке, «Правовое положение художников в Древней Руси», соединяла в себе и юриспруденцию, и искусство, и историю. А дипломная картина была посвящена древнерусскому сюжету и называлась «Гонец. Восста род на род». Со временем славянская древность станет главной темой ранних рериховских полотен.

«Пора русскому образованному человеку узнать и полюбить Русь», – считал Рерих.

Он учился у Архипа Куинджи, оригинальнейшего художника и человека. «Мощный Куинджи был не только великим художником, но также был и великим Учителем жизни», – вспоминал Рерих. Как и Куинджи, наш герой любил писать многозначительные пейзажи, исполненные в необычных, фантастических цветах.

«Трудись и не болей»

Рериху вообще везло с покровителями. Он сблизился также с Владимиром Стасовым, легендарным критиком и радетелем русского искусства, другом и защитником композиторов «Могучей кучки» и художников-передвижников.

Стасов был уже стар, и его эпическая битва с прозападным российским истеблишментом, высокомерно потешавшимся над национальными мотивами в искусстве, осталась в прошлом. Его «подзащитные» стали признанными мастерами. Новых веяний в живописи – импрессионизма, модернизма – Стасов не признавал, страшно ругал Врубеля и других молодых художников. Однако к Рериху неожиданно расположился, хотя тот и не был реалистом в прямом смысле слова.

Они сошлись на любви к русской старине, традициям, фольклору. Эта любовь вовсе не означала опрощения, «переодевания в лапти», чем грешила интеллигенция. Вот каким знала Рериха княгиня Мария Тенишева, с которой художник дружил и для которой расписал построенный в ее усадьбе Талашкино храм Святого Духа: «культурный, очень образованный, настоящий европеец, не узкий, не односторонний, благовоспитанный и приятный в обращении».

При содействии Стасова коллекционер Петр Третьяков купил рериховского «Гонца». Стасов также познакомил Николая со Львом Толстым. Молодой Рерих беседовал и с протоиереем Иоанном Сергиевым, впоследствии прославленным в лике святых как Иоанн Кронштадтский. По словам художника, священник напутствовал: «Не болей! Придется для родины много потрудиться».

Круг семьи

Святой Иоанн попал в точку: Рериху пришлось и поболеть, и потрудиться на благо родины, по крайней мере, в своем понимании. «Трудиться для родины» было лейтмотивом семьи Рерихов, особенно в годы эмиграции.

Семья Рерихов образовалась в 1901 году, когда Николай после двух лет ухаживаний обвенчался с Еленой, дочерью архитектора Ивана Шапошникова. Она была дворянкой из древнего рода Голенищевых-Кутузовых, так что Рериху приходилось крепко держаться за свои вымышленные норманнские корни, чтобы «соответствовать». Ее родители сперва не одобряли жениха: не потому, что из купцов, а потому, что художник, а значит, богема, разврат и так далее.

Но Рерих не был кутилой. Елену приятно поразило сочетание недюжинного таланта с деловой хваткой и целеустремленностью, столь редкое для людей искусства. Сама она была женщиной не просто умной и красивой. В ней чувствовалось нечто неординарное, вызывавшее уважение и даже благоговение, что признавали многие, в том числе вечный оппонент Рериха художник и критик Александр Бенуа.

Частенько поборники всеобщего счастья и процветания бывают неспособны устроить мир и порядок в собственной семье. Рерих и здесь оказался исключением. У них с Еленой было двое сыновей: Юрий (ставший известным востоковедом) и Святослав (ставший художником). Четверо Рерихов являли собой сплоченную мини-организацию. Настолько сплоченную, что Юрий даже отказался от идеи брака, чтобы все силы отдавать семье и науке. Святослав не был настолько аскетичен и взял в жены индийскую красавицу актрису Девику Рани, но потомства они не оставили, так что на детях Николая история этой необычной семьи прекратилась.

Важная особа

Ко времени женитьбы Рерих при содействии Стасова устроился помощником директора музея при Императорском обществе поощрения художеств, вскоре перейдя на должность секретаря общества. «Пост по тогдашнему времени весьма значительный ввиду близости к придворным сферам через всяких великих княгинь, патронесс общества. Понемногу он превращается в «Николая Константиновича» и становится «особой», с его мнением считаются, перед ним заискивают», – говорится в мемуарах друга Рериха художника Игоря Грабаря.

Постепенно Рерих поднимется и еще выше, став директором школы Общества поощрения художеств, а также членом Академии художеств, а пока он, молодой живописец, критикует в журнале «Искусство и художественная промышленность» членов объединения «Мир искусства» (Бенуа, Сомова, Лансере), упрекая их в западничестве и нерусскости.

Но пройдет немного времени, и он, мастер дипломатии, будет работать со вчерашними оппонентами – например, оформляя спектакли для парижских «Русских сезонов» Дягилева. Для балета Стравинского «Весна священная» Рерих, писавший также стихи и прозу, сочинил либретто. А в 1910 году он возглавил реорганизованный «Мир искусств».

Вскоре к любимой Рерихом теме русской старины добавилась новая, ставшая впоследствии центральной: Восток – Гималаи, Тибет. Россия в то время открывала для себя восточную, в частности, индийскую культуру, и Рерих стал одним из главных ее энтузиастов. В начале 1910-х в Петербурге строился первый буддийский храм, и Рерих был в комитете по содействию строительству.

Рожден для успеха

В последние годы царской России Рерих был уже большой знаменитостью. «Путь Рериха – путь славы. Лувр и музей Сан-Франциско, Москва и вечный Рим уже стали надежным хранилищем его творческих откровений; вся Европа, столь недоверчивая к Востоку, уже отдала дань поклонения великому русскому художнику», – утверждал писатель Леонид Андреев в статье «Держава Рериха».

Рерих всегда был очень продуктивен, будь то живопись, литература, археологические проекты или работа по сохранению памятников культуры. Ему удавалось быть одновременно и карьеристом, и художником-тайновидцем, как называл нашего героя поэт Балтрушайтис. «Для меня была совершенной загадкой жизнь Рериха, – признавался Грабарь. – Бывало, придешь к нему в его квартиру в доме Общества поощрения и застаешь его за работой большого панно. Он охотно показывает десяток-другой вещей, исполненных за месяц-два, прошедших со дня последней встречи: одна лучше другой, никакой халтуры, ничего банального или надоевшего». Затем Грабарь описывает будни Рериха, наполненные чиновничьими обязанностями и общением с «полезными людьми». Творчество и рутина шли у него параллельно, не мешая друг другу.

Незадолго до революции Рериху пришлось вспомнить напутствие Иоанна Кронштадтского: он едва не умер от пневмонии. Чтобы восстановиться, художник с семьей переехал в Карелию, в город Сердоболь. В 1918 году Финляндия отделилась от России, и Рерихи остались за границей.

С Запада на Восток

Тосковать в эмиграции не было времени: проведя несколько выставок в Северной Европе, Рерих с семьей прибыл в Лондон, где работал над декорациями и костюмами к постановке «Князя Игоря» Бородина в Ковент-гарден, а затем осенью 1920-го переселился в США, где в течение двух лет проводил выставочное турне, показывая свои картины и читая лекции о русском искусстве в 28 городах – от Нью-Йорка до Сан-Франциско.

Быстро найдя себе помощников, Рерих развил бурную деятельность, основав в Нью-Йорке несколько учреждений: Мастер-институт объединенных искусств, международный центр искусств Corona Mundi («Венец Мира») и наконец осенью 1923-го собственный музей.

Через несколько дней после открытия музея Рерихи отправились в Индию, чтобы начать свою эпохальную, растянувшуюся на пять лет Центрально-Азиатскую экспедицию.

Формально они преследовали культурно-исследовательские цели, собирали сведения о народах, живших в труднодоступных местах нынешней Индии, России (Алтай, Сибирь), Китая, Монголии, Тибета. Собрано было столько, что Рерихи основали специальный институт «Урусвати» для обработки материалов экспедиций. Но помимо этих целей были и другие. И главная – поиск таинственной страны Шамбалы, в существовании которой Рерих был совершенно убежден.

Астрал выходит на связь

Покидая родину, Рерих, кажется, не предполагал, что в эмиграции он и его супруга превратятся в гуру, продвигающих собственное эзотерическое учение.

Исторический перелом произошел в 1920 году. Приехав в Лондон, они, следуя давнему увлечению спиритизмом, познакомились с местными спиритами, а через них с кругом Елены Блаватской, теософини и автора «Тайной доктрины».

Рерихи погрузились в истории о Белом Братстве –Учителях Шамбалы, или гималайских махатмах – таинственных мудрецах, живущих в нескольких мирах, но главным образом в астральном, и хранящих высшие знания. Мудрецы были готовы вступать в контакт с людьми и передавать свои знания, чтобы человечество ускорило свое развитие и вступило в новую эру.

Контакт с ними требовал особых способностей, которые обнаружились у Елены Рерих, с детства переживавшей необъяснимые мистические состояния. Принятые из тонких миров знания она оформила в учение, названное Агни-йогой, или Живой этикой.

В оккультной сфере общение с сущностями из иных измерений не новость, сейчас это называется словом «ченнелинг». По словам рерихианцев, большинство контактеров общается с астральными самозванцами, лишь выдающими себя за великих учителей, тогда как Елена Рерих держала связь с истинными махатмами.

Рерих не остался в тени жены-медиума. Он тоже писал нравоучительные книги, искренне желая приближения новой эры, но самовозвеличивания, в котором его упрекали критики, во всем этом было не скрыть. И немудрено, ведь Рерих считал честолюбие топливом, позволяющим достичь высоких целей.

Вперед, к Шамбале

Популярность Агни-йоги – ее последователи есть и поныне – не объяснить одними промоутерскими качествами Рериха. Учение соблазняло не только перспективами приобщения к тайнам мироздания, но и экуменизмом: Рерих был одним из первых, кто увидел христианство и буддизм не как противостоящие, а как дополняющие друг друга религии.

Первые преданные почитатели появились у Рериха в Америке, традиционно охочей до всего нового. Впечатленные яркими, мощными картинами и самой личностью Рериха, американцы были готовы всячески помогать новообретенному гуру. Среди них был Луис Хорш, бизнесмен, построивший на Манхэттене небоскреб Мастер-билдинг, где разместились рериховский музей и несколько связанных с ним организаций. Почитателем Рериха стал также журналист и фермер Генри Уоллес, будущий министр сельского хозяйства и вице-президент США. Через него рериховские идеи впитывал и сам Франклин Рузвельт.

Американцы дали денег и на Центральноазиатскую экспедицию. Она проходила в несколько этапов. Сначала гималайская часть, потом туркестанская, алтайская, монгольская и, наконец, апофеоз – почти год в горах Тибета, где отважные путешественники чуть не погибли, зимуя в палатках при минус 50, когда тибетские власти задержали их на пять месяцев на плато Чантанг.

Удивительна не только выносливость Рерихов (на Чантанге от голода и холода умерла почти сотня верблюдов их каравана, а в других переделках порой погибали опытные проводники из местных), но и то, что в походных условиях они продолжали работать, словно у себя в кабинете, – писали картины, научные и эзотерические книги.

Глава семьи поражал коллег спокойствием в самых крутых ситуациях. Например, не повышая голоса, он мог усмирить распоясавшихся и вооруженных проводников-монголов.

Тибетское разочарование

Николай и его сын Юрий описали экспедицию в ряде книг: «Алтай–Гималаи», «По тропам Срединной Азии» и других. В них чувствуется некоторое разочарование от встречи с реальным Тибетом – страной (тогда еще не завоеванной Китаем), в то время многим на Западе казавшейся идеалом духовной цивилизации.

Но Рерихи разочарование выражали очень деликатно, а сопровождавший их врач Константин Рябинин в рукописи «Развенчанный Тибет» в выражениях не стеснялся. В его описании Тибет ничуть не духовнее тогдашней российской глубинки: невежество, алкоголь, обрядоверие вместо религии, коррупция среди чиновников и лицемерие духовных вождей (лам), помноженное на чудовищную бедность и антисанитарию. Досада Рябинина была тем острее, что именно он в свое время очаровал Рериха историями о великом Тибете.

Но это были еще не все беды. В Тибете в то время пересекались интересы Британии и Китая, он был наводнен агентами двух держав, и подозрительная русская экспедиция под американским флагом была последним, что они хотели видеть. Никакие уверения Рериха в том, что он действует как «посол западного буддизма», желающий наладить контакт с Далай-ламой, не действовали, и в Лхасу, столицу государства, он так и не был допущен.

Махатма Ленин

В 1926 году, на очередном этапе путешествия, Рерихи не только вступили на территорию советской России, но и проследовали в ее столицу, где встретились с Чичериным, Луначарским, Крупской и передали правительству документ, названный ими Письмом Учителей Востока, а также горсть священной земли Гималаев на могилку Ленину – видимо, не знали про мавзолей.

Отношение Рерихов к СССР было не просто позитивным. Ленина они считали махатмой – одним из великих восточных мудрецов. А России, по их мнению, предстояло стать основой великого государственного образования под названием Священный союз Востока или Штаты Азии. И хотя советское руководство этими грандиозными планами не прониклось и предпочитало держать пылких Рерихов на дистанции, сами они СССР между собой называли не иначе, как Новой Страной.

Визит в Москву стал поводом для домыслов о сотрудничестве Рерихов с советскими спецслужбами, но до сих пор никому из исследователей не удалось убедительно раскрыть этот заманчивый сюжет.

В США вернувшегося из экспедиции художника встречали как триумфатора – в церемонии принял участие даже президент Гувер. А вот Британия продолжала точить зуб на «шпиона» и два года не пускала Рериха в Индию, где он устроил себе новую резиденцию, купив дом в расположенной у подножия Гималаев живописной долине Кулу.

Не все цели экспедиции были выполнены – окруженную снегами Шамбалу не нашли, но на вопрос, встретился ли он с махатмами, Рерих отвечал утвердительно.

«Ихи-Бакша»

Почитатели Рериха и приближенные к нему лица описывали его практически как живого будду. «Одно из главных свойств Николая Константиновича – удивительные ровность, спокойствие и выдержка. Всегда приветливый, одинаковый со всеми, он никогда не возвысит голоса, не скажет резкого слова. Он всегда бодр, жизнерадостен...», – писал полковник Кордашевский, участник Тибетского похода.

«Все монголы по окрестным степям знают его и почтительно о нём говорят, называя его Ихи-Бакша, что значит в переводе на русский Великий Учитель, – восхищался Николай Грамматчиков, сопровождавший Рерихов в Маньчжурии. – Тихим ровным голосом льются слова, согревает ласковый добрый взгляд...».

Иного мнения были люди, встречавшие Рериха до превращения в гуру. Художник и меценат, ровесник нашего героя князь Сергей Щербатов писал: «Человек он был, несомненно, умный, хитрый, истый Тартюф, ловкий, мягкий, обходительный, гибкий, льстивый, вкрадчивый, скорее недобрый, себе на уме и крайне честолюбивый. О нем можно сказать, что интрига была врожденным свойством его природы. На нем была словно надета маска, и неискренний его смех никогда не исходил от души».

Да и постоянная «озабоченность в глазах, сохранявшаяся даже при улыбке», которую отмечал друг Рериха Грабарь, тоже не очень соответствует образу несокрушимого в благости мудреца. Кто знает, может быть, его преобразило общение с махатмами.

Маньчжурское фиаско

Последней крупной экспедицией Рерихов стало путешествие в оккупированную Японией Маньчжурию в середине 1930-х. И она обошлась им дорого: из-за скандала были потеряны американские связи и покровительство.

Экспедицию финансировало правительство США (спасибо министру сельского хозяйства и преданному ученику Уоллесу). Официальная цель – изучение засухоустойчивых растений.

Понадеявшись на свой статус духовного лидера, Рерих, прибыв в Харбин, дальневосточный центр русской эмиграции, вступил в политические дискуссии, рассуждая о создании Штатов Азии с Советским Союзом в центре. Русским белоэмигрантам это пришлось не по вкусу, и скоро в США и Японии узнали: Рерих на американские деньги ведет в Азии коммунистическую агитацию.

Партнеры спешно открестились от художника. Его музей в Мастер-билдинге был закрыт, а на Рериха завели дело о неуплате налогов. Когда много лет спустя, в 1948 году, Генри Уоллес задумал баллотироваться в президенты, его конкурентам достаточно было напомнить избирателям, что перед ними ученик Рериха, и кампания развалилась в один миг.

Мечта о возвращении

Рерих расстался с Америкой, но не с желанием грандиозных проектов. А для них были нужны новые крупные покровители. И он стал убеждать советское руководство в необходимости возвращения на родину.

Руководство такой необходимости не чувствовало. Сталин написал поверх послания Рериха: «Не отвечать».

Когда началась Великая Отечественная война, Юрий и Святослав Рерихи просили принять их в Красную армию добровольцами, но и эту просьбу проигнорировали. Не смутившись, Рерихи собирали материальную помощь для СССР.

После войны художнику показалось, что возвращение вот-вот состоится. Он начал было собираться в дорогу, но дорога, как оказалось, вела в ином направлении: 13 декабря 1947 года Рерих умер в своем доме в Кулу – довольно неожиданно для крепкого 73-летнего старца, готового, казалось, и в 100 лет повторить поход к Шамбале.

Умирал он в непростой обстановке: в окрестных селениях горели дома и лилась кровь. Британия только что дала независимость своей колонии Индии. В обретшей суверенитет стране начался острый конфликт между индусами и мусульманами. Индия, которая, как и Тибет, казалась западному человеку средоточием духовности, явно не была готова к идеалам Шамбалы. Что же говорить об остальном мире?

Источник: https://profile.ru/culture/chelovek-kotoryj-hotel-byt-korole...

Глава 1. Именанд.

Примерно 700 – 650 г. до н.э.

Именанд был зол. Зол как может злиться шестнадцатилетний мужчина с обветренными губами, смуглой кожей и бритой головой, прошедший месяц тому «испытание кровью», пусть и не в первых рядах но с честью пройдя от начал до конца по пути мужчины. И теперь, стоя у протоптанной тропинки в сторону храмового комплекса благословенной Нейт, он хмурил брови, невольно копируя лик отца, когда немолодой уже Номарх Саиса - Хамади отчитывал или лупил своего четвёртого сына.

Та-Кемет, пустынная и безжалостная страна, страна зноя, песка и неспешных бесед. Но несмотря на сухой ветер его барханов, здесь, на берегах Нила хватало зелени, дающей жизнь и вожделенную тень с прохладой суровым жителям песков. Саис, город Фараонов, столица Сап-Мех выглядел величественно и даже спустя столько династий внушал чувство благоговейного трепета – по слухам именно здесь находилась сокрытая могила самого Осириса! Даже изнеженные Греки, о которых впрочем Именанд знал мало, называли их Нейт на свой лад, Афиной, и утверждали, что именно она повелела воздвигнуть город, чтоб спасти своих слуг от участи Афин и Атлантиды, унесённых Великим Потопом.

И сейчас Именанд был зол на этот город.

Город, который не достанется ему, всего лишь четвёртому сыну Номарха Саиса и Мемфиса.

Зол на Псамметиха – первого сына, лучшего во всем, включая отцовскую любовь. Зол на права и правила, на то, что отец собирается посадить его «на землю» уровняв, по сути, с рабами-земледельцами. Зол на бесправных рабов… тут Именанд запнулся в мыслях. Почему зол? Да потому…потому что…потому что они рабы и позволили себе стать рабами, вот!

Но здесь юный Именанд покривил душой. На одного из рабов он не злился, да и не смог бы. Точнее даже не раба. Рабыню. Рабыню, проживающую здесь, в Саисе, у самого Номарха.

О не злился на неё. Он её желал.

Желал с тех пор, как год назад Хамади привез её с рынка Мемфиса. Рабы не дёшевы, а уж сколько серебра и благовоний отдал хамади за бледнокожую Ассирийку – Одной Нейт известно. Именанд даже пытался тогда вымолить у отца право на неё, но Хамади (да пожрет его внутренности чери-бенут) не желал даже слышать чего-либо подобного. В особенности от четвёртого сына, рожденного некой Шепсит, о которой Именанд знал только имя. Собственно так он ему тогда и заявил «Имя тебе Именанд – скрытый. Так скройся прочь от моего взора, бестолочь!».

- Кифи-иии-ии. – почти беззвучно протянул Именанд, где то в груди заворочался зверёк тоски, устраиваясь поудобнее и занимая больше места. Отец, не желая ломать язык Ассирийскими именами, поступил просто – назвал её на Та-кеметский манер, подчеркнув именем определённые, гм…места. У Именанда помутнело в голове от одном воспоминании о том как прелестная пятнадцатилетняя рабыня порхает по дому выполняя несложные символические поручения своего господина, забери Аменти его душу навечно!

Возможно он наделал бы глупостей, пошёл против отца (что одно и то же), если бы однажды, избегая отцовского гнева, он не забрел в храмовые строения. Именно тогда он встретил там Шаджа Чигару. Верховный жрец шагал мимо стены благословия, задумавшись о чём-то своём, но увидев юношу, не прогнал святотатца, попавшего куда не положено ему, а усадил на ступени старого как и сам жрец склада, и дал выговориться. С тех пор Именанд периодически заходил в храм, принося подаяния богам в виде яств и украшений а жрецу – в виде бесед и внимательного слушателя. Вот и сегодня, чувствуя что злость и раздражение готовы выплеснуться через горлышко кувшина благоразумия, его ноги по привычке, без участия сердца повернули на знакомую дорогу. Юный Та-кеметец вынырнул из невесёлых мыслей и словно камнем из пращи выстрелил худым, еще почти детским телом в сторону храма.

Шадж Чигару, храм богини Нейт.

Масляная лампа начала подмигивать, намекая на отсутствие масла в положенном ему месте, но старый Шадж только прищурился, продолжая неверяще смотреть в одну точку на папирусе. Обычно педантичный, любящий чтоб даже пылинки на его столе лежали «по ранжиру», не обращал внимания ни на надвигающиеся сумерки, утягивающие теплоту дня куда-то за край мира, ни на предательски дрожащие руки. Даже ломота в спине трусливо спряталась, боясь помешать моменту осознания того, ЧТО он держал в руках.

«нет, не зря – шепнули мысли в груди старика, разменявшего пятый десяток, - не зря я столько прошел! Не зря я годами собирал свитки, папирусы и чужие знания. Копя, покупая, а где-то даже и простым воровством! И не зря был отравлен тот грек, что помог с изъяснением написанного и переносом текста на этот папирус. Что было зря – так это то, что не проявил достаточного рвения для перевода старого, шумерского текста, вытатуированного на коже неизвестного (и успешно содранной с тела) еще двадцать лет тому назад, когда она только попала ему в руки. Но это ничего. Теперь в его распоряжении будет всё время мира!

Однако, следовало поторопиться. Старый Чигару буквально самим своим естеством ощущал что отмеренная Ра жизнь песком утекает из его слабеющего тела. Прожить до пятидесяти лет – удел редких счастливцев, а он прожив сверх того еще четыре и так испытывал удачу на прочность каждый день.

Год назад старик, уже тогда понимая что его годы превратились в месяцы, а месяцы скоро сменятся на дни решил привести в порядок свое детище – хранилище знаний, собранные любовно лично шаджем со всех уголков где есть люди, овладевшие премудростью письма. И именно тогда он наткнулся на плотный свёрток из обрывка человеческой кожи, с нанесённым шумерским текстом. Не передать, каких трудов стоило найти учёного мужа, которому хватило знаний сложить неизвестные, чуждые линии и полосы в привычный просвещенному жрецу текст. К несчастью, переводчик был, по мнению старого Чигару слишком дерзок и возмутительно жаден. Поэтому внезапно покинул этот мир, отправившись в Аменти на перерождение, не без помощи уважаемого Шаджа. Который попутно обогатил свой «Дом папирусов».

- нужна только жертва…- Чигару протер морщинистый лоб. из задумчивого состояния его вырвал уставший бороться за жизнь огонёк лампады – Суди! Суди, чтоб ин-теп отрубил твою бесполезную голову! Лампада потухла, куда смотришь? И почему я ещё не наблюдаю тебя с кувшином у стола?! Бесполезный мешок с костями!

На повелительный окрик в «кабинет» Шаджа Чигару вбежал невероятно худой, белый, как прибрежный песок мальчишка лет пятнадцати на вид. Узкое, вытянутое лицо с черными кругами под глазами, чуть более длинным, чем положено носом и оттопыренными ушами и бритой на Та-кеметский манер головой. Весь вид его не сулил найти достойную пару в жизни.

А еще он был рабом.

- значит так, порождение скудоумия, - Шадж подождал, пока раб насторожено замрет в «позе покорности» - лампаду не разжигай, отправляйся в восточную молельную, которая в тупике, и принеси туда побольше камня извести. Ужин тоже неси туда, разожжешь там лампады, и жди меня. И шевелись, что замер?

- Господин – Суди склонился в поясе ( «переломится», усмехнулся про себя Чигару) – позвольте рассказать о молодом Именанде, ждущем вас подле входа, и просившего вашего дозволения на вашу мудрость...

- снова это отродье Хамади! – вырвалось у Чигару, - как же не вовремя… ты ещё тут, отрыжка демона? Бегом делать что сказано – я сам встречу его.

Опершись на стол всем весом, Чигару с кряхтением поднялся. Спина предательски взвыла, отыгрываясь за часовую передышку, а сердце застучало, будто Шадж лично возвел ещё один храм минуту назад. Суди уже исчез в проёме входа, а Чигару ощутил приближение чего-то торжественного. Будучи умудренным годами, опытом и знанием человеческих душ он сичтал что искать в наследии предков великие тайны значит заблуждаться, ибо лишь богам дозволено хранить свои тайны в прошлом. Человек же должен жить тем что создаст в грядущем сам. Однако то, что сейчас находилось в его руках было, по его мнению, наследием если не старших богов, то младщих, сумевших украсть для себя бесценные крупицы их власти.

Папирус, столь долго сжимаемый им, был бережно свёрнут, и зажат в руке. Его он не готов выпустить из рук, пока не выполнит описанный в нём ритуал. А ритуал обещал призвать сущность столь могучую, что возможно даже может потягаться с богами. От одной только святотатственной мысли о таком Шаджу захотелось даже думать потише. Но, если верить начертанному переводу, за одну людскую жертву существо позволит познать самые сокровенные секреты, вернуть силу и молодость! На последнее Чигару и рассчитывал. А уж если будет ДВЕ жертвы…

Опираясь на изрезанную благословлениями стену, улыбаясь неожиданному прибытку, старик отправился за второй жертвой, ждущей у входа.

Именанд. Вход в храмовый комплекс.

Ра в ипостаси скарабея готовился спрятать солнце в желудке змея за краем мира, и ветер постепенно сменялся с сухого и жаркого на колюще-прохладный. Немногочисленные прохожие торопились укрыться от надвигающихся сумерек – все знают, что день для богов и их гласа, но ночь это время чери-бенута, ин-тепов, аммута и подобных им демонов жаждущих человеческой души и плоти. Именанду в силу возраста начало казаться, что они уже здесь – ползут вслед за надвигающейся темнотой, прячась в клочках темноты. Он даже пощупал свою шею, чтоб убедиться – на месте ли голова, не заменил ли её ин-теп, отрубив и приставив пёсью? Поэтому он вздрогнул и дернулся, даже услышав знакомый мягкий голос за спиной:

- молодой Именанд, разве сейчас не поздний час, чтоб искать понимания богов?

- боюсь, богам нет дела до незначительных вопросов незначительного смертного, Уважаемый Шадж, - Именанд коротко поклонился, скорее обозначая необходимые правила приличия. – я лишь надеюсь что вы замените мне их совет и мудрость, ибо и того и другого у вас в достатке

-и опять ты мне льстишь, юноша – Именанд знал что Шадж это понимает, но также знал, что ему нравилась эта лесть. – но время для жаждущего знаний сердца я смогу найти всегда. Однако не стоит нам оставаться во мраке. Пойдём, сын номарха, сегодня мы побеседуем в молельном зале

Будь Именанд поопытнее и искушённее в человеческих пороках, он бы обратил внимание на некоторую торопливость и неискренность жреца, которая проскользнула в легком неудовольствии. Однако молодой человек до сих пор сдерживал горечь в груди и целиком был поглощен «несправедливостью судьбы», поэтому лишь кивнул и пристроился слева от жреца, помогая ему идти, подставив плечо.

- и снова ты считаешь, что жизнь к тебе несправедлива, - будто прочитал мысли Шадж Чигару, размеренно перебирая ногами. – по прежнему уверен, что должен обладать рабыней, но задумывался ли о том, что ты сейчас с ней сможешь сделать? Где твой кров? Где твоя пища, которой накормишь раба? – Чигару перевел дух – она не деревянный клинок, чтоб спрятать его под тряпицу, и не беспокоиться за сохранность. Да и даже деревянному мечу нужен уход. Что скажешь, прошедший «испытание кровью»? завоюешь? А если завоюют тебя?

Именанд молчал, угрюмо хмурясь. Их разговоры всегда начинались с вот таких, очевидных вещей. И всегда ему нечего было ответить, а когда он пытался, его аргументы – до прихода казавшиеся выкованными из серебра перед жрецом казались писком птенца, выпавшего из гнезда и умирающего под палящим солнцем. Но следом мудрый старик всегда говорил так, что надежда загоралась с новой силой, и хотелось двигать горы одними усилиями сердца. Однако следующие слова Чигару заставили его даже остановиться, чуть не уронив жреца на пол.

- знаешь, а я ведь придумал как тебе помочь, Име…о господи, пожалей старика, я же упаду! – Шадж потянул его за тунику – идем, молодой воин, я обьсяню по дороге.

Видишь ли, я слушал тебя и искал способы. Я даже, хе-хе, пытался поговорить с Хамади. Да-да, не удивляйся, но жадность и гордость застилают его взор. Однако ты был не прав, когда сказал что богам нет дела до твоих бед. здесь – Шадж на ходу обвел рукой коридор – важно насколько громко ты крикнешь, чтоб боги тебя услышали. А сегодня мне стало известно как крикнуть во всё горло и быть услышанным. Поэтому я попрошу тебя помочь подготовиться. Я уже не смогу нагнуться так, как может твоё молодое тело. И вполне может быть что ты крикнешь богам прямо в ухо.

- но..- Именанд ошарашено двигался. Со стороны уже нельзя было понять, Именанд ли поддерживает старика, или же верховный жрец тащит паренька силой за собой - …но…не оскорбятся ли боги за нарушенный покой?

- я долгое время служу фараону и им, чтобы понять – они любят храбрость и отвагу – усмехнулся Шадж, - однако ты прав, не стоит отрывать богов от их дел и нагло заявлять о себе. Подношение поможет ублажить их взор и слух. Но тебе не о чем беспокоится – у меня как раз все подготовлено.

- но почему? Точнее за что? Точнее – зачем вы помогаете?

За год до этого

- Чёртов бесполезный сопляк! Я столько времени и сил потратил на тебя! – Чигару кричал в пустоту, по столу растекалось масло, огибая черепки разбитого кувшина, а маленький раб пытался слиться со стеной, - я плясал вокруг него, допустил в храмовые комнаты в нарушение всего! А он! Он не имеет влияния на отца! – Чигару повернулся к рабу, крича тому в лицо – эта отрыжка демона ненавистна отцу, ошибка во хмеле, понимаешь?!

Суди понимал только одно – он слышит то чего нельзя слышать, и ничего не может с этим поделать. А еще он хотел исчезнуть, провалиться, стать неосязаемым – лишь бы не видеть налитые злобой глаза хозяина.

Чигару замер тяжело дыша. Внезапно он резко рухнул на скамью, и уже спокойным, слабым голосом добавил:

- впрочем, это лишь одна из ниток для моих планов. Придется оставить как запасной план, и подкармливать на случай если что-либо поменяется. – Шадж вздохнул. –а ты, Суди, радуйся что не велю вырезять тебе язык. Пока не велю. Подумай над этим…

Храм Нейт. Чигару и Именанд

- почему помогаю? Знаешь, в твоём возрасте я был в ситуации куда хуже. Но мне никто не помог. И кто знает, чего бы я добился и кем стал, если бы меня было кому вест и наставлять. Может и непривычны такие слова для твоего уха, однако дав тебе то что желаешь ты, возможно я однажды получу то чего желаю сам но уже от тебя! Впрочем, не будем об этом. Здесь налево, - они обогнули стоящую в проходе статую Нейт, и повернули в неприметный проход, который окончился небольшим, примерно десять на десять метров, помещении, освещённом по краям жаровнями. Помимо жаровен, в помещении было пусто не считая Суди, личного раба Чигару, и мешковины у его ног.

- сейчас, юноша, вам нужно будет напрячь весь ум, что скопился в вашем сердце, и повторить вот этот рисунок – Чигару развернул перед Именандом папирус с замысловатой вязью круга, который пересекали круги поменьше, линии, полосы, не выходящие за края круга, - я бы помог и сам, но сам представь – каково мне будет нагнуться чтоб начертить хоть одну полосу. Да и разве не должен ты сам при обращении к богам высказать свои просьбы?

Именанд, послушно взял у трясущегося Суди кусок извести, и, поминутно сверяясь с рисунком в руках Шаджа начал выводить на полу «печать». «печать гласа», как назвал её Шадж. В груди начало зарождаться ощущение чего-то неправильного, но Именанд задавил его, ибо что может быть неправильного в общении с богами? Если уж сам верховный жрец дает разрешение на это. Даже помогает по силам, поставив в центре круга Суди, как ориентир. чтоб Именанду было от чего отталкиваться и рисунок вышел ровным.

По крайней мере он так сказал.

-осторожнее, Юноша! – Именанд вздрогнул – не сотри линию сандалией! Лучше обойди слева, аккуратнее.

И Именанд обошел. Теперь он был внутри законченного круга, вместе с Суди.

А жрец как – будто изменился. Не обращая внимания на тех кто в центре он затянул странный речитатив, выводя рулады треснутым старческим голосом. Глаза его заблестели, плечи раздались, напоминая, что когда то Чигару был справным и широкоплечим мужчиной. Ближайшая жаровня дернула пламенем в сторону печати, хотя ветра в закрытом помещении не могло быть вовсе. Именанд попытался выйти из круга, но лишь уперся в невидимую ему, но оттого не менее твёрдтую стену. Его охватил приступ паники – его же сейчас вместе с рабом приносят в жертву!

- выпусти меня! – заорал он, но Чигару по прежнему не обращал внимания на него. Именанд попытался стереть линии под ногами, но те будто вплавились в каменный пол. Он повернулся к Суди чтоб увидеть как тело бледного раба с закрытыми глазами поднимается в воздух на высоту в пол ноги. Резкий хлопок в в воздухе, и замолчавший Шадж ознаменовали низкий гул в воздухе, после чего наступила тишина. Именанд посмотрел на упавшего жреца, обернулся на Суди, который также парил в воздухе, и тут по ушам ударил еще один хлопок, ниже предыдущего, будто титан хлопнул в ладоши. И тут же Суди рухнул в центр, упав бесформенной кучей, с неестественно вывернутыми руками и шеей.

- что ты натворил старик?! – завопил Именанд, - выпусти меня, безумный!! Отец не оставит этого просто так! Меня найдут! Фараон узнает об этом! Я же просто хотел чтоб Кифи была моей!

Именанд кричал и выдумывал всё более абсурдные кары, но жрец смотрел на него как на пустое место. Будто он уже давно ушел на перерождение в амети, а Шадж видит лишь призрак.

Внезапно за спиной зашевелился Суди. Именанд повернулся на звук и теперь с ужасом смотрел на то, как кости с хрустом встают на место. Голова обернулась вокруг оси и резко вернулась обратно вставая на положенное место.

И тут он открыл глаза

- внемли мне, Безымянный, внемли и слушай мой приказ – Чигару начал довольно неуверенно. Еще бы – в результате ритуала один мальчишка остался жив – почему-то сущность не приняла одну из жертв, и вселилась во вторую. Хотя возможно она просто пожрёт сына Номарха прям сейчас? Придётся потерпеть и понаблюдать за этой трапезой. – силою древнего призыва и кровью жертвы принесённой тебе, я повелеваю…

- заткнись, старик! – заорал Именанд, до которого дошло что происходит, - ты солгал мне! Я верил тебе и почитал больше отца! Ты лжец и всегда был лжецом! Я всего лишь хочу чтобы Кифи была у моих ног…. – Именанд разрыдался.

- ну ты и идиооооот… - третий голос заставил таки обратить внимание Именанда и Чигару на себя. Точнее на Суди.

А ещё точнее на то что стало им.

- идиооот! Эй, старикан, это ты его в печать впихнул? Или он решил поиграть в самоубийство? А ты, сопля демонячья, за каким демоном залез внутрь? Тебе снаружи дуло что-ли?

-А? – первым очнулся Чигару, гм…- безликий, я повелеваю…

- засохни, плевок верблюжий..

Что? – Шадж в непонимании замер, - но я же призвал….

- кого ты призвал? Насморк, понос, совесть?

-чего?...

-ну тупоооой…- Суди (хотя Суди ли?) выдохнул и сложил руки на груди, плечом толкнул Именанда – ты знаешь этого полоумного? – Именанд кивнул – а печать чертил ты? – ещё один кивок. – ну значит с тобой и будем иметь дело, тем более что желание своё ты уже высказал. Правда тут одна проблемка…

- но..но я же… я прочитал заклинание… - Шаджу стало плохо, неожиданно стало тяжело стоять и в сердце предательски закололо, а руки стали непослушными и холодными,- я годами искал такую возможность… - голос стал тусклым и слабым

- обломался, дедуль – тот, кого раньше называли Суди усмехнулся, - и зачем было так мучиться и страдать? Чего ты там хотел-то?

-стать…стать молодым и не стареть – на верховного жреца было жалко смотреть, голос потух, руки тряслись, а сам он полулежал на полу, тяжело дыша.

- а вот тут у нас проблемка, - НЕСуди развёл руками, - даже если бы ты меня призвал – я не даю вечной жизни, бессмертие – удел творца, понимаешь ли. Он тот ещё жадина. А тут двойная неудача – и желание не правильное, и призвал не ты, да еще и помрёшь сейчас, у тебя же налицо все признаки инсульта. Слышишь, дедуль?

Но Чигару уже ничего не слышал. Годы отмеренные ему судьбой по нелепой прихоти понеслись вскачь именно сейчас, будто почуствовав уязвимость старика. Последнее, что отразилось в расширившихся глазах Шаджа – Равнодушный, и даже насмешливый взгляд бывшего раба, будто понимающий что и как сделал Чигару ради этого момента.

- ну всё, отскрипел дедуля. – НЕсуди обратил внимание на жмущегося к барьеру парня - теперь с тобой. Пока что это будет проблематично, но посидим денёк и я надеюсь нас отсюда выпустят, и займемся твоим желанием

- а? – повторил за свежепочившим Шаджем букву и интонацию Именанд – моим…желанием?

- он что – твой отец? – с подозрением прищурился НЕСуди? – уж больно вопросы похожие. Объясняю – ты тут орал как умалишенный «желаю чтобы Кифи была у моих ног!». Было такое?

- было…- отстраненно подтвердил Именанд – а это возможно?

- конечно, -подтвердил НЕСуди – хотя зависит от того, насколько развит ваш мир, но там только по срокам расхождения. Правда тут одна проблемка.

-какая?

- мы, видишь ли заперты внутри печати – у тебя хватило ума залезть внутрь. Но это не страшно, бывало дважды уже. Изнутри печать не разрушить, всё таки работа Демиурга, чтоб ему икалось и кашлялось (кто такой демиург? – потом объясню). А вот снаружи – не проблема, всего лишь стереть вон те два круга и вооооон ту полоску. Да-да, это похоже на мужское достоинство. Хозяин – та ещё сволочь и печать придумал нарочно оскорбительную. В общем сидим и ждём, пока кто-нибудь из твоих представителей не придёт и не выпустит нас. А пока что, давай – рассказывай, кто ты, что за Кифи, и что тут у вас за век вообще….

Главы планирую публиковать раз в неделю, но пока на старте, возможно и чаще. Спасибо за внимание