Из путевых заметок по Суздалю
5 постов
Среди людей особенных
Все говорят, что нужно кем-то мне становиться. А я бы хотел остаться собой.
Виктор Цой
Инга попала в настоящее тайное общество. В кафе при журкорпусе посторонним просто так не проникнуть. Нужны карточки или какие-то пропуска, но их впустили по волшебному паролю: «Мы с сестрами Оршанскими».
Компания с большим комфортом разместилась за столиком. Ингу не покидало ощущение приобщения к чему-то непостижимому и прекрасному — возможно, прямо на этой лакированной столешнице писалась повесть, а в этом кресле сидел именитый режиссер. Она как бы невзначай погладила подлокотник, чтобы в прямом смысле прикоснуться к необыкновенной атмосфере.
Инга знала, что все семейство Оршанских имело какую-то загадочную принадлежность к журкорпусу. Заслышав эту фамилию, местные работники кивали головой в знак молчаливого одобрения и уважения. Сестры Рена и Кира Оршанские не работали в журкорпусе, но работали на него. Они должны были явиться с минуты на минуту, и молодой художник Миша Лауниц, самый прилежный поклонник сестер, не спускал глаз со входной двери.
Инга огляделась по сторонам. Она уже несколько раз бывала в этом необычном заведении для людей особенных, творческой элиты. До сих пор не верилось, что ей удалось попасть в их круг, не имея ничего общего ни с творчеством, ни тем более с элитой. Ингу это очень тяготило. Вообще-то называть ее Ингой придумала младшая Оршанская — Кира. Провинциалка по имени Ира Храпунова никак не могла появиться в компании сестер Оршанских. Вот Инга — другое дело.
Ей ужасно нравилось новое имя и образ богемной дамы. Такие исходные данные, как имя, место рождения, статус семьи были для нее невыносимы. Бедный шахтерский городок, родители-алкоголики, недополученное образование бухгалтера — свое прошлое Инга ненавидела истово. Перебравшись в маленький, холодный съемный, но столичный угол, каждую ночь Инга обещала себе: она будет другой.
Конечно, про родителей и шахтерский городок никто не знал. У нее имелась легенда: Инга презрела дебет и кредит, открыв в себе безудержный творческий потенциал. Все понимающе кивали. Сначала она, разумеется, хотела поступить на актерский. Потом одумалась и не без протекции сестер Оршанских прикипела к столичной галерее современного искусства, где оказались востребованы ее организаторские способности. Там Инга работала кем-то вроде помощника галериста. Без образования и таланта. В общем, знакомство с Оршанскими оказалось самой большой удачей, которая только могла случиться в ее жизни.
Инга поймала на себе лукавый взгляд мужчины за соседним столиком. Как любая некрасивая женщина, она была прекрасно осведомлена об этом досадном недостатке. Инга отлично знала — человеку за соседним столиком есть, что разглядывать, черты, делающие ее не просто некрасивой, а настоящей дурнушкой: квадратный совсем не женский подбородок, бесформенное тело, лихорадочно алеющую кожу. Да, она отлично знала этот взгляд, полный радости обнаружения чужого порока, и в то же время взгляд презрительного отвращения. Раньше, поймав его, ужасно стыдилась себя. Но с годами прошло. Она подняла голову, посмотрев любопытному мужчине прямо в глаза, поджала губы и принялась плотно набивать свою черную трубку. Мужчина за соседним столиком незамедлительно заинтересовался лепниной.
Сестры появились в тот момент, когда подали кофе. Все сразу оживились, Миша взлетел со своего стула, чтобы помочь девушкам снять верхнюю одежду. Инга тоже присоединилась ко всеобщему ликованию, даже дыхание затаила, когда искренняя улыбка Киры засияла всем и сразу. Она всегда любовалась Кирой. Когда Ира Храпунова смотрела на младшую Оршанскую, в ее голове крутились строчки из песни: «У нее удивительно длинные ноги, и глаза восхитительно синего цвета». Маленькую, хрупкую, как балерину, изящную и обаятельную Киру Оршанскую любили все. За доброту, женственность и мягкий теплый свет глаз.
Кира талантливо пишет, это все знали. Она журналистка в самом интересном и элитном издании, которое только можно представить в столице. Чтобы попасть в число авторов такого журнала, нужно иметь большие связи, уровень intelligence quotient нобелевского лауреата и семью, принадлежащую к новой исторической общности. Другой бы сказал: ну конечно, просто папа место устроил. Красивая такая, зато злая, наверное, втайне обижает щенят. Ведь люди не могут перенести чье-то моральное и физическое превосходство, оно становится для них поистине тяжелым грузом.
Но про Киру решительно нельзя предположить ничего дурного. И место в издании за ней столько лет, просто потому что Кира очень талантлива. Ее статьи Инга читает с большим удовольствием, даже выписывает удачные обороты. В нанесении тяжких обид щенкам Кира также не замечена. Она скрывала, но все знали: Кира волонтер — ездит в Непал с гуманитарной миссией помощи детям. Все было так восхитительно, что у Инги просто дух захватывало. Ей нравилась эта маленькая Одри Хепберн, милая, словно диснеевская принцесса, красивая без лишней краски. Вокруг нее столько необыкновенных людей, Кира бывает в потрясающих местах. Инге нравилось, как она говорит, как сидит, как смеется. Инга завидовала и курила. Было чему завидовать: у Киры Оршанской имелось все, что хотела бы Ира Храпунова.
Завязалась беседа. Художник Миша Лауниц, подающий большие надежды, смотрит на Киру завороженно. Молодой режиссер Маргарита Герген рассказывает о своей новой задумке. С ней спорит студент ВГИКа. Старшая Оршанская — Рена — заинтересовалась и внесла несколько интересных и глубоких замечаний. Рена была старше сестры на несколько лет. Она занималась языками и работала консультантом в международной корпорации. Чуть более грузная и серьезная, чем сестра, она имела ровно в полтора раза меньше поклонников.
Инга в основном слушала. Слушала яростно. От нее не ускользало ни одно новое имя или название. Временами она делала пометки о том, что прочитать. Условия были неравными. Сестры Оршанские росли среди монографий, памятников литературы и свободно поддерживали беседу о чем угодно. Временами Инга просто не понимала, о чем говорят все эти люди, выдающие небрежные реплики о Гринуэйе, Честертоне и Леонарде Коэне. Она боялась нечаянно продемонстрировать собственную невежественность.
Однако никто особенно не рвался услышать ее мнение. По большей части Инга курила. Ограничивалась банальными словами, когда промолчать не было возможности. Много читала, любую свободную минуту. Слушала лекции. Словом, пыталась хоть как-то заполучить те знания, которые все в этой компании обрели едва ли не от рождения. Просто потому, что дома у них говорили Ришельё, а не Ришелье.
После кафе Герген повела всех на современную пьесу под названием «Дауншифтинг». Актеры декламировали, стоя на голове. Кто-то разрывал на груди одежду. Рена смотрела задумчиво, Кира с полуулыбкой. У Миши проступили слезы. Все восхищались. Рена выдала длинный монолог на тему образа зеленого абажура в русской литературе. Поэт Эн. Мисарев с видом скучающего принца зарифмовал несколько строк. Инге пьеса не понравилась, но она боялась сказать и признала вслух: «Пьеса, конечно, интересная».
Договорились, что завтра Миша займет очередь на выставку Мунка. Там по выходным очереди — до метро. Так Инга и ее новая столичная компания проводили время.
***
На даче у Оршанских были гости. Ингу пригласили в первый раз, поэтому она надела свое самое приличное платье, стыдливо обнажив мягкие крупные ноги. Очень волновалась — придется знакомиться с Оршанскими-родителями. В такие минуты Инге казалось, что из нее лучится провинциальность и каждый завиток волос, как тайный знак, дает понять: она чужая. Инга представляла, как Оршанские падают в обморок от ее нечаянного «че».
Нервно сглотнула, нажимая кнопку звонка. Открыла Рена с бокалом вина в руке, всегда серьезная, собранная умница Рена. В разных частях дома велась оживленная беседа. В зале Оршанские-родители о чем-то спорили, сдержанно жестикулируя. Рена не спеша повела Ингу на веранду, где все собрались. Там ее ждала неожиданная картина: в центре композиции значился пышноволосый незнакомец, восседавший на перилах. С ним было что-то не то. Когда заговорил по-английски, разъяснилось, что именно «не то»: он был иностранец. Вокруг на креслах, подушках и коврах сидели ребята. Кира внимательно слушала иностранца, временами длинно и быстро отвечая на английском. Миша Лауниц ерзал на стуле, ревновал и дулся. Повода не было: Кира не кокетничала.
Иностранец как будто рассказывал о своих путешествиях. Инга мало понимала — к стыду, английский она знала дурно. Беседа длилась целую вечность. Все смеялись. Инге почему-то стало скучно. Позвали к ужину, у стола Кира представила родителям нескольких новеньких из своей компании. Очень долго рассказывала про Закари — так звали иностранца. Родители-Оршанские вежливо слушали, Закари лучезарно улыбался. Нескоро очередь дошла и до Инги, но Оршанские скользнули по ней невидящим взглядом, не удостоив никакого комментария. Они что-то спросили у иностранца.
Инга вышла, было тоскливо. На крыльце с самым скучающим видом курил поэт Эн. Мисарев. Он помог ей раскурить трубку. Какое-то время стояли молча. Поэт спросил у нее, как ей тут нравится. Инга сделала кислую мину — поэт ухмыльнулся. Снова помолчали.
— Замерзнешь, — сказал поэт Эн. Мисарев.
— Нет, — ответила Инга, хотя ей давно стало зябко.
Тут поэт признался, что терпеть не может светские рауты. Пышноволосый иностранец показался ему просто смешным, акцент Герген просто ужасным, ну а влюбленный художник Миша Лауниц — просто давно всем надоел. Инга рассмеялось. Ей понравилось.
Внутри что-то потеплело, и Инга вдруг сказала:
— Уважаемый Эн. Мисарев, не прочтете ли вы мне что-нибудь из ваших последних творений? — прозвучало глупо, но Инга понятия не имела, как общаться с поэтами.
Поэт с торжествующим видом воззрился вдаль — на кроны деревьев. Потом начал читать, немного подвывая, как Бродский. В его стихотворении были какие-то сложные аллегории, в которых Инга увязла почти сразу. Но произведение показалось ей «конечно, интересным». Продолжили беседу внутри. Поэт Эн. Мисарев много и меланхолично говорил, Инга с удивлением обнаружила, что не только ей не нравятся современные пьесы и другие странные вещи, которыми увлекались интеллектуалы в их компании. Было забавно. Инга вдохновленно слушала.
Одевались. Поэт Эн. Мисарев коротко попрощался. Потом, глядя на ее покатые плечи, не в глаза, как будто нехотя предложил Инге как-нибудь продолжить «нескучную беседу». Инга, конечно, согласилась. Даже слишком радостно, за что корила себя всю дорогу до дома.
***
Инга находила в поэте Эн. Мисареве что-то печоринское. На вещи он смотрел печально, с притаившейся усмешкой в уголке рта. Заказали выпить. Инга поймала свое отражение в далеком зеркале и улыбнулась — сегодня она почти хороша.
Поэт опять много говорил. Временами Инга порывалась рассказать о себе, но ее история не имела успеха. Эн. Мисареву было интереснее про свою цветаевскую нелюбовь. Инга недоумевала, за что можно не любить великого поэта. Ее спутник улыбнулся и обещал принести кое-какие мемуары.
С легкостью завсегдатая крафтовой пивоварни поэт Эн. Мисарев заказывал разные сорта пива. Он пил быстро и скоро захмелел. Инга совсем замолчала. Говорил поэт. Долго и обстоятельно объяснял, что он не любит. В какой-то момент Инга поняла, что находится на пьяной исповеди. Он рассказывал несусветные гадости про тех, с кем в компании был так дружелюбен, кому посвящал стихи. Сквозь мутную пелену винного сознания Инга ощущала подкатывающее отвращение. Свет в пабе стал неприятно резать глаза, стул показался слишком твердым, а спина затекла.
Вызвали такси. Позже Инга не могла себе внятно ответить, почему согласилась поехать. Ехали по ночному проспекту, темнота душила, поэт Эн. Мисарев тяжело дышал рядом. Очень уверенным для пьяного человека движением он положил руку на отрез юбки, а другой рукой потянул к себе. Инга почувствовала отвратительное кислое пивное дыхание и дернулась. Поэт проявил настойчивость. Такси затормозило на светофоре. Поддавшись панике, Инга выскочила из машины прямо на проспекте. Поэт смотрел на нее со скептическим презрением. Взбешенный таксист с визгом рванул вперед. Несколько машин объехало задыхающуюся от унижения девушку.
Шла к метро, еще ощущая на шее горячее пьяное дыхание. Было противно и гадко. Потом отчего-то стало страшно, и в глазах застыли слезы от обиды и отвращения к самой себе.
***
В компании никто не обратил внимание на перемены в настроении Инги. Она никогда не была улыбчивой, а теперь просто стала больше курить. Поэт Эн. Мисарев не удостаивал ее даже взглядом. Инга, словно заразившись его мрачным равнодушием, скучала и презирала. Однажды она громко и невпопад рассмеялась, когда поэт расхваливал сценарий Герген, о котором наедине высказывался самым уничтожающим образом.
Застыла, ожидая немедленной казни, но не случилось ни неловкой паузы, ни оскорбленного взгляда. Сардонического смешка просто никто не услышал. В тот момент Инге срочно захотелось сделать что-нибудь странное — встать на голову и начать играть ту пьесу или закричать посреди комнаты, как кричат пьяные — ни с того ни с сего, в пространство, в чужие уши. Или заплакать, и чтобы все утешали. Инга стояла со своей трубкой среди оживленных групп ее приятелей. Стало невыразимо, физически невыносимо скучно. Она медленно взяла пальто и тихо прикрыла за собой дверь. Никто не заметил.
Пыльная городская гладь. Воспаленные глаза в метро, полудрема, несколько эскалаторов и старый подъезд. В чужом холодном доме, где чай всегда без сахара, а раковина на кухне с тысячелетним налетом, Ингу ждало сообщение из другой жизни.
Последний раз она видела тетю Нину в глубоком детстве, наверное, как раз до ее отъезда в столицы. Инга пыталась вспомнить ее вид или ощущения от разговора и прикосновений, но блики детской памяти не складывались в единую картинку. Она была родственницей по отцу. Или нет. Не спилась, уехала. Кажется, ее не любили за это. Теперь они оказались в одном городе, тетя Нина узнала и пишет ей. «Зачем пишет?» — думала, ворочаясь в постели Инга, мысль о встрече и «выпей с нами, дорогая родственница» казалась противной.
На следующий день Инга долго думала, стоит ли звонить вновь обретенной тетушке. К вечеру не выдержала и набрала указанный номер. Ответили не сразу, но обрадовались и звали в гости. Инга почему-то согласилась — теперь уже неловко отказывать. «Если что, быстро уйду, придумаю предлог», — успокаивала она себя.
Наступили выходные. Инга шла в гости нехотя, скучая. Тетя Нина жила в чистеньком районе. Дома у нее тоже было чисто, это Инга сразу заметила. Ей понравилось. Снимая обувь, она ощутила запах порошка в одной части квартиры и вкусного обеда в другой. Тетя Нина оказалась веселой женщиной с теплыми округлыми руками и светлыми серо-голубыми глазами. Она обняла Ингу как родную и пригласила за стол. У тети Нины имелась дочь-школьница. Ее очень заинтересовала работа Инги. Они удивлялись, восхищались и все время спрашивали. Видимо, тетя Нина была приятно поражена, и не меньше, чем Инга.
Из духовки тянуло чем-то невозможно вкусным. Весь вечер пили чай и говорили. Про родителей — с болью, про работу — с интересом, про Ингу, много говорили про Ингу, хотя тетя Нина называла ее Иришей. Гостья не стала поправлять, ей стало так уютно в домашнем тепле. Смотрели старые фотографии, тетя Нина рассказывала о том, как непросто оказалось переехать и начать все с нуля в большом городе. И снова пили чай.
В какой-то момент Инга вдруг ощутила покой. Словно ее на большом надувном круге покачивало вдали шумного и людного морского берега, и остались только тишина, плеск волн и всеобъемлющее солнечное тепло. Инга улыбалась. Она не продумывала ответы и не сравнивала себя ни с кем в ту минуту. Она просто была. Была Иришей, которую рады видеть. Рады спросить. Рады услышать ее мнение. Не притворяясь — была. Сказав — услышана.
«И правда, какая у меня интересная работа», — думала она по пути домой.
Автор: Ксюша Вежбицкая
Показать полностью
1
