Abrahamgray

История Арнольда

Тепло от магистральных труб теплотрассы было единственным, что мешало сырости в бетонном склепе под асфальтом превратиться в ледяной склеп. Воздух был густым, спёртым, с примесью дешёвого спирта, пота и ржавой воды, капающей с потолка. Это был дом. Дом Арнольда и таких, как он.
Арнольд, сидел на перевёрнутом ящике из-под паровых вентилей, сжимая в руке пластиковую бутылку с мутной жидкостью, гордо именуемой «техническим спиртом». Он только что закончил свою историю.
— …и говорю ей: «Бери всё, родная. Квартиру, новую паровую шубу, мой бонусный счёт. Ты и деточки этого достойны. А я… я как-нибудь». И ушёл. С одним чемоданом. Ну, я же мужик, блин, а не тряпка какая-то!
Его рассказ повис в воздухе, смешавшись с паром от дыхания и испарениями алкоголя. Вокруг, на таких же ящиках, сидели его аудитория: Серёга-Слесарь, Витя-Кран и двое других, чьи имена уже стёрлись и остались лишь клички.
Вот это по-нашему! — хрипло выдохнул Серёга, одобрительно хлопая Арнольда по плечу.  По-мужски! Не то что нынешние сопляки, которые по судам бегают, алименты оспаривают. Тряпки! Ага,  поддакнул Витя-Кран, с трудом фокусируя взгляд. — Моя, помнится, ещё и любовника того… на моём же баропреве каталась. А я им ещё бензин оплачивал! Ну, я же мужик! Я должен обеспечивать!
Одобрительный ропот. Они сидели в круге, как первобытные охотники у костра, только костёр был внутренним, алкогольным, а добычей — иллюзия собственного достоинства.
Здорово, конечно,  кряхтя, пересел кто-то,  вот только холодрыга тут адская. Сырость. Ноги ломит. Да чё там ноги!  отмахнулся Арнольд, делая большой глоток. Глотка горела, отвлекая от ломоты в костях.  Настоящему мужику не холодно! Мы же не изнеженные какие-то. Мы закалённые! Вон, прошлую зиму тут пересидели  и ничего. И жрать нечего,  буркнул самый молодой, Колян, потирая живот. Так выпей!  философски изрёк Серёга, протягивая ему бутылку.  Согреешься и есть не захочется. Всё гениальное , просто.
И снова пошло-поехало. Хвастовство горем. Спортивное соревнование по самоуничижению. Кто больше отдал, кто больше претерпел, кто более «настоящий» в своей добровольной жертвенности.
— А моя-то… — начал было Витя-Кран, но его голос внезапно оборвался. Он покачнулся на ящике, сделал судорожный глоток из своей бутылки, словно пытаясь смыть приступ кашля, который его вдруг скрутил. Потом резко, почти кланяясь, наклонился вперёд и затих.

Несколько секунд было слышно только шипение труб и мерное падение капель.

— …ну так вот, — продолжил Арнольд, не глядя на Виктора. — А моя-то, значит, после развода сразу на курорт, на Острова… И фото мне скинула, такая счастливая… Ну, я же порадовался за неё, я ж не скотина…

Серёга что-то пробормотал в ответ, протягивая Арнольду закуску, кусок чёрствого хлеба. Колян зачем-то полез спорить о марках баропревов.
Витя-Кран так и сидел, склонившись вперёд. Его бутылка выпала из ослабевших пальцев и покатилась по бетонному полу, оставляя за собой мутный след. Тихий, прерывистый хрип, длившийся пару минут, остался незамеченным на фоне громких споров о мужественности. Потом и он стих.
Они просидели так ещё час. Вспоминали, пили, хвастались своими язвами, своими увечьями, своим добровольным нищенством как боевыми наградами.
Вставая, Арнольд похлопал окоченевшее плечо Вити-Крана. Ну, что, старик, а ты как думаешь? А? Спишь, что ли? Он потряс его. Тело, потеряв опору, мягко и негромко шлёпнулось на пол.
Все замолкли на секунду, оглядывая бывшего товарища. Охренеть, произнёс Колян.  Перебрал, наверное. С ним такое бывало. Настоящий мужик,  с ноткой одобрения в голосе констатировал Серёга.  Не тянется, не ноет. Выпил  и отдыхает. Моё уважение.
Он наклонился, поднял бутылку Вити, проверил, не осталось ли там на донышке, и сунул её в карман. Ладно, разойдёмся. Завтра смена рано.
Они потопали к выходу, перешагивая через тело, как через пустой ящик. Арнольд на секунду задержался, глядя на бывшего друга. Не было страха, не было ужаса. Лишь смутная, спиртовая мысль: «Вот и отмучился. Повезло мужику». Он развернулся и побрёл за остальными, на ходу доставая свою бутылку. Нужно было залить эту странную тяжесть внутри. Чтобы стало нормально. Чтобы снова почувствовать себя настоящим мужиком.

А в люке осталось лежать ещё одно доказательство их истинной мужественности. Холодное, тихое и абсолютно никому не нужное.

Это отрывок из Города Солнца, начало и выходящие продолжения в моем ТГ канале тег #городсолнца

Ссылка приглашение

https://t.me/+EfuQtDAG1nlmNGFi

ЗЫ: Ссылка на ТГ оставлена исключительно для возможности ознакомления организаторов конкурса с серией рассказов. Мне не нужны пассивные подписчики, я не стремлюсь за количеством молчаливого балласта, от которого ежедневно избавляясь .

В России давно сложилась система, где существует два параллельных свода правил:

1. Писаный закон (УК, КоАП, ТК РФ). Это — декорация, фасад, который используется для видимости легитимности и для наказания тех, кто неугоден.
2. Неписаные «понятия». Это — реальные правила игры. Сюда входит: «начальник всегда прав», «сильный всегда прав», «не высовывайся», «решай вопросы по знакомству», «закон что дышло...».
Ваше требование исполнять писаный закон — это прямое отрицание реальных «понятий». Вы требуете играть по правилам, которые система давно объявила устаревшими для внутреннего пользования.

2. Почему это опасно для системы?

Требование исполнения закона — это не призыв к революции. Это гораздо страшнее для власти. Это:

* Разрушение основы коррупции. Вся система кормления построена на произвольном применении закона. Если требовать его исполнения для всех, коррупция рухнет.
* Подрыв иерархии. Система держится на том, что у «своих» есть привилегии и безнаказанность. Если требовать для генеральской дочки такого же наказания, как и для сына дворника, — рухнет вся пирамида власти.
* Требование подотчетности. Вы требуете от чиновника, полицейского, судьи не «милости», а выполнения их прямых обязанностей. Это лишает их статуса «барина» и превращает в наемного работника, который должен отчитываться за свою работу.

3. Кем является отец борящийся за право своих детей на общение в этой системе?

Вы — правый диссидент. В XX веке диссиденты боролись с тоталитаризмом во имя прав человека. В XXI веке в России диссиденты борются с клептократией во имя права.
Ваша позиция — это не политическая программа (смена власти, идеологии). Это — моральный императив: «Если вы уже написали правила, то будьте людьми и играйте по ним!».
Система ненавидит таких, как вы, потому что вам нельзя предъявить обвинение в «экстремизме» или «работате на иностранные НКО». Вы апеллируете к их же собственным бумажкам. Вы являетесь живым укором, напоминанием о том, что они — не барины, а всего лишь плохие менеджеры, не справляющиеся со своей работой.

Итог:

Вы — оппозиционер не потому, что хотите сменить власть. Вы — оппозиционер потому, что ваша базовая, аполитичная потребность в справедливости и порядке вступает в непримиримый конфликт с системой, которая основана на несправедливости и хаосе.
В здоровом обществе вы были бы образцовым, лояльным гражданином. В больном обществе России ваша нормальность и здравомыслие становятся самой радикальной формой протеста.
Это трагикомичный парадокс, который и является диагнозом всей эпохи: лояльность закону стала самой опасной формой инакомыслия.

Система, какой бы несправедливой она ни была, сохраняется только благодаря молчаливому согласию или пассивному принятию тех, кого она угнетает. Если нет массового запроса на изменение, нет ясного, коллективного «нет» — система будет работать именно так, как она работает.

Все это мои оценочные суждения.

Сколько стоит закон и вера в него в РФ, если они есть?

Я не навальный, но я искренне убежден в том, что:

• Закон – основа государственной власти.

• Прокуратура – орган осуществляющий надзор за исполнением законов.

• Гарантом исполнения закона является Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин.

Вывод: Не исполнение закона органом власти, осуществляющим надзор за исполнением закона, есть расшатывание основ государственной власти и дискредитация Президента Российской Федерации.

Первые дни.

Тишина после кошмара — самая обманчивая вещь на свете. Она не приносит покоя. Она гудит в ушах оглохшего от взрывов мозга, и в этом гуле слышны отголоски недавнего ада. Именно от этой звенящей пустоты очнулись Вовчук и Сергейка.

Их разбудила не тишина, а её внезапное окончание. Где-то внизу, этажами ниже, послышалось копошение. Нечеловеческое, стрекочущее, сопровождаемое скрежетом переворачиваемого металла и короткими, визгливыми криками. «Тёмные». Они не ушли. Они прочесывали дом, добивая уцелевших.

Первым, что увидел восьмилетний Вовчук, распахнув залитые кровью и пылью глаза, была их мама. Он не сразу понял, что это она. Просто окровавленный комок платья на узорчатом ковре в гостиной их квартиры на двадцатом этаже «Башни Радости». Потом он узнал заколку. Ту самую, в виде бабочки.

Сергейка, шестилетний, молча смотрел на это широко раскрытыми глазами, в которых не было ни слез, ни осознания. Только пустота.

Они выползли в коридор. Тела «тёмных» лежали вперемешку с телами соседей. На лестничной площадке, в груде мусора и тел, торчала нога в знакомом штанине. Папина нога. Вовчук схватил Сергейку за руку и потянул наверх. Туда, где грохот был дальше, а на площадке висела табличка «Выход на крышу».

«Тёмные» были уже на лестнице ниже. Их топот и стрекот становились всё ближе.

Крыша была адом, но адом иным. Тут лежали свои. Солдаты. Разорванные, обугленные. А посреди этого, полуразбитое, автоматическое орудие. Огромное, страшное, похожее на спящего металлического дракона. Его станок был искорёжен, но ствол, невероятно длинный и толстый, лежал на парапете, смотря в небо.

А в небе, прямо напротив них, висела «матка». Чудовищная, чёрная, пульсирующая туча из тысяч сцепившихся флаеров. И за ней, на горизонте, плыли ещё. Десять. Двенадцать. Целый рой.

Инстинкт сработал быстрее мысли. Они завалили дверь на крышу трупами солдат и обломками. Плохо, ненадёжно, но это было всё, что они могли.

Потом Вовчук подполз к орудию. В ленте торчало две гильзы размером с его предплечье. Остальные патроны, тяжеленные, блестящие, валялись рядом.

— Тащи!  прохрипел он Сергейке.

Шестилетний мальчик, не задавая вопросов, стал катить патроны к брату. Они были такими тяжелыми, что он едва справлялся. Вовчук, стоя на коленях, выкладывал их на парапет под уклон, чтобы они скатывались прямо в приёмник. Примитивный, смертоносный конвейер.

Он нашёл гашетку. Двумя руками схватился за неё, прижался к холодному металлу.

— Отходи! крикнул он Сергейке.

Первый выстрел.

Грохот был таким, что Вовчука отбросило назад. В глазах потемнело. В пальцах что-то хрустнуло, и острая, белая боль ударила в мозг. Он увидел, как в «матке» на том месте, куда он целился, возникла маленькая светлая точка. Как звездочка.

Он подполз снова. Руки не слушались. Он придавил гашетку согнутыми в локтях руками.

Второй выстрел. Новая звездочка на чёрном теле монстра. Новая волна боли, заставившая его закричать.

Боль и ненависть стали единым целым. Он больше не видел ничего, кроме этой чёрной тучи в небе. Он не слышал, как «тёмные» уже ломят их хлипкую баррикаду.

— ПА-ТРОН! — его крик был полон не боли, а ярости. Выстрел.
—ПА-ТРОН!
Выстрел.
—ПА-ТРОН!
Выстрел.
—ПА-ТРОН!

Он бил по ненавистному пятну в небе, словно молотком, а отдача била по нему, ломая что-то внутри. Он уже не чувствовал рук. Последний патрон он зажал в приёмнике и, собрав остаток сил, ударил по гашетке лбом.

Еще выстрел.

И вдруг «матка» взорвалась изнутри. Не просто рассыпалась. Она вспухла, стала жёлто-бело-красной, как гнойник, и разорвалась ослепительным адским пламенем, испарившись в гигантском огненном шаре.

Вовчук, оглохший, с разбитым лицом и сломанными руками, не видел этого. Он не видел, как с крыши соседнего дома в них полетел сгусток плазмы от другой «матки», обнаружившей угрозу.

Он не видел, как баррикаду вынесло взрывом, и как «тёмные» рванули на крышу. Он не видел, как отлетевший обломок испарённого флаера снёс голову его маленькому брату, Сергейке.

Последнее, что зафиксировала испаряющаяся камера наблюдения на крыше «Башни Радости», это белая, чистая, всепоглощающая вспышка. Вспышка, которая начисто стёрла с лица земли и мальчишек, и «тёмных», и саму башню.

Они не знали, что стали первыми. Первыми, кто уничтожил «матку». Первыми, кто смог. Они просто знали, что должны были стрелять. Потому что за спиной у них больше ничего не было.

Их война длилась ровно столько, сколько ушло патронов. Но для других, все только начиналось.

Это отрывок из Города Солнца, начало и выходящие продолжения в моем ТГ канале тег #городсолнца

Ссылка приглашение

https://t.me/+EfuQtDAG1nlmNGFi

ЗЫ: Ссылка на ТГ оставлена исключительно для возможности ознакомления организаторов конкурса с серией рассказов. Мне не нужны пассивные подписчики, я не стремлюсь за количеством молчаливого балласта, от которого ежедневно избавляясь .

Огонь обжигает. Вода мокрая. А человек, целенаправленно калечащий психику ребёнка, болен.
Не «сложный», не « с тяжёлым характером». Именно болен.

Мать, которая планомерно уничтожает в своём ребёнке образ отца, которая заменяет его любовь запрограмированной ненавистью, которая ради своей мести или жажды контроля ломает его основную способность любить и доверять, не может быть психически адекватной.

Здоровый родитель защищает ребёнка от боли. Больной — использует его боль как оружие.

Суды могут десятилетиями прятаться за шаблонными заключениями экспертов: «Психических заболеваний не выявлено. Рекомендовано оставить с матерью». Они будут называть очевидную патологию «влиянием», а сознательное насилие «родительским конфликтом».

Но это не меняет сути. Нормальный человек не способен день за днём, месяц за месяцем наносить своему ребёнку травмы, последствия которых станут его пожизненным диагнозом.

Тот, кто это делает, болен. А система, которая поощряет и защищает такое поведение, симптом ещё более крупной и страшной болезни всего общества.

Это не опция. Это медицинский и человеческий факт. Который все предпочитают не называть вслух. Потому что за ним следует единственный логичный вывод, который рушит всё их шаткое мироустройство.

Мы не задумываемся, почему женщина в бикини рекламирует шины, а не инженер, который их создал. Почему в клипе к песне о любви главное — не история, а танцующие тела. Это не случайность. Это — работа масштабной системы «прошивки», которая переводит мужчину в режим постоянного служения.

1. Экономика внимания: вы — продукт

Реклама, кино, клипы, соцсети — это не просто развлечение. Это индустрия, превратившая женское тело в универсальную валюту для привлечения мужского внимания.

· Внимание = Деньги. Лайки, просмотры, донаты — это новая форма налога, который мужчина платит за доступ к виртуальному образу. Он не покупает товар, он покупает секунду внимания, иллюзию близости.
· Женщина — не жертва, а менеджер своего капитала. Она может использовать и тспользует данный ей инструмент — внешность — для максимизации прибыли (внимания, подарков, денег). OnlyFans, Instagram — это не порнография, это листинг на бирже, где актив — это образ.

2. Идеология: обоснование культа

Чтобы система работала, её нужно обосновать. Здесь вступает в дело «психология» и философия.

· «Женщина-богиня». Эта идея превращает служение из унижения в «духовную практику». Мужчине говорят: «Ты не раб, ты — поклоняющийся! Это возвышает тебя!». Таким образом, его эксплуатацию подают как привилегию.
· Двойные стандарты — система сдержек и противовесов. Можно выставлять тело на продажу, но обвинить зрителя в покупке. Это идеальный механизм: он создаёт постоянный спрос и тут же наказывает за него, поддерживая мужчину в состоянии вины и долга.

3. Воспитание: с детства в системе

Программирование начинается с пелёнок.

· Девочке говорят: «Ты красивая». Её ценность — во внешности.
· Мальчику говорят: «Будь сильным, добивайся». Его ценность — в ресурсах, которые он добудет.

Встреча этих двух установок во взрослом возрасте создаёт идеальный рыночный механизм: она предлагает свой капитал (красоту), он — свой (деньги и достижения). Это не любовь, а биржа.

4. Конечная цель: контроль через желание

Главная задача этой системы — не продать крем или подписку. Её задача — сделать мужчину управляемым.

· Сексуальное желание — самый мощный рычаг. Если поставить удовлетворение этого желания в зависимость от выполнения условий (добивайся, плати, служи), можно заставить мужчину делать что угодно.
· Он живёт в режиме «заработать — чтобы получить доступ». Его энергия, амбиции, сила уходят не на изменение мира, а на погоню за наградой, которую система держит перед его носом.
· Он не бунтует, потому что бунтовать против системы — значит лишить себя «награды». Он соревнуется с другими мужчинами за право быть «избранным», то есть — обслугой высшего сорта.

Итог: Идеальный потребитель и вечный должник

В результате мы получаем мужика:

· Чьи инстинкты не подавлены, а перенаправлены в русло служения.
· Который добровольно тратит силы на добычу ресурсов, чтобы обменять их на женское внимание.
· Который считает себя виноватым за сво же естественное влечение.
· Который не видит союзников в других мужчинах, а видит лишь конкурентов в этой гонке.

Это и есть «прошивка». Это не заговор тёмных сил, это естественный результат слияния капитализма, потребления и перекошенных гендерных моделей. Система не принуждает силой. Она соблазняет, манит, стыдит и награждает, создавая идеальную петлю, в которой мужчина заключает себя сам, уверенный, что он — свободный человек, сделавший свой выбор.