канал автора

Мир Тумана, краткое описание:

Общий вид: Представьте себе дизельпанковый кошмар, залитый молочно-серым, вечным светом. Воздух густой и сладковато-горький от промышленных выбросов, паровых испарений и выхлопов от примитивных двигателей, жгущих «чёрную кровь» — смесь сырой нефти, смолы и спирта. Гигантские, неуклюжие заводы-бастионы плюются в небо чёрным дымом, который сливается с вечным туманом, скрывающим уродство и отчаяние. Это не мир технологий — это мир симуляции технологий, грубый, неэффективный и дымящийся памятник упадку.

Идеология и Власть: Во главе угла, культ женщины-потребительницы («девушки»как они сами себя называют), возведённый в ранг государственной религии. Официальная история, переписанная Министерством Правды, гласит, что мужчины своим безответственным «героизмом» едва не погубили мир в Великой Тёмной Войне, и только женщины своим созидательным трудом спасли его. С тех пор право мужчины на существование заключается лишь в одном — искуплении вины предков через служение и обеспечение комфорта «девушки».

Власть возглавляет Президент Нинель Сотанина, живой символ системы. Её образ, это образ уставшей, скромной, самоотверженной «матери нации», которая якобы слишком занята заботой о народе, чтобы предаваться уходу за собой. Это, тщательно сконструированная ложь, скрывающая доступ к немыслимым технологиям, дарующим ей истинное совершенство.

Социальное устройство:

· «Девушки» (женщины): Высшая каста. Их предназначение, потреблять, сиять и быть вдохновительницами. Их «ухоженность», часто уродливая, болезненная, достигнутая мучительными процедурами с помощью мутировавшей фауны Леса (укусы насекомых для губ, парализующие ящерицы для разглаживания морщин), является знаком статуса. Они не работают по необходимости, но могут занимать посты для развлечения, власти и контроля над потоками ресурсов.
· «Настоящие мужики» (мужчины): Низшая, но гордая каста. Их долг, смысл жизни и источник невероятной, извращённой гордости — обслуживать «девушку». Они работают на заводах, гибнут в Лесу на расчистке и добыче артефактов, платят алименты. Они счастливы быть винтиками в этой машине. Их гордость, в умении обеспечивать, терпеть и молча страдать. Высшая похвала для мужика, «настоящий мужик», что означает «исправный раб». Они хвастаются своими Хозяйками, их запросами, их красотой, как будто это их личное достижение.
· Суд и Законы: Правосудие основано на одной аксиоме: виновен всегда мужчина. Любое преступление женщины, от измены до убийства, является следствием мужской несостоятельности (не обеспечил, довёл, спровоцировал). Суд, это ритуал подтверждения этого правила.

Экономика: Основана на тотальной эксплуатации мужского труда. Деньги, которые зарабатывают мужчины, уходят напрямую на счета женщин («девушек») и тратятся безотчётно. Валюта, не только деньги, но и органы (продажа почки для выплаты долгов, обыденность) и алименты. Существует институт «коллекционного отцовства», когда у одного ребёнка может быть до десятка «социальных отцов», обязанных платить алименты до его трудоустройства (для мальчиков) или пожизненно (для «девочек»).

Технологии: Технологический прогресс остановился. Цивилизация существует за счёт грубых, гигантских, дымящих ошмётков прошлого и Лесa, гигантской опасной территории, хранящей обломки прошлого. Лес, это одновременно склад запчастей, источник смертельной опасности и место ссылки. Всё, что находят в Лесу (от деталей до мобильного госпиталя «Архимед»), приспосабливают для сиюминутных нужд потребления и поддержания власти.

Психология «Настоящего Мужика»: Их гордость,не Стокгольмский синдром. Это глубоко внедрённая, культивируемая система ценностей.

· Искупление: Они искупают вину своих «трусливых» предков, которые просто умирали на войне, пока женщины выполняли мужскую работу.
· Долг: Они выполняют свой единственный долг, служение.
· Соперничество: Они соревнуются друг с другом в том, кто лучше обеспечивает свою «девушку».

· Ритуал: Их жалобы в барах после работы, это не бунт, а священный ритуал, подтверждающий их тяжёлую долю и укрепляющий братство.
· Оправдание системы: Любая несправедливость оправдывается фразой «так надо» или «ты что, не мужик?». Мысль о равенстве абсурдна для них, это всё равно что потребовать равенства с богиней.

Итог: Мир Тумана, это идеально отлаженный механизм тоталитарного потребления, где угнетённые не просто покорны, они горды своим рабством. Это мир, где рабство стало религией, эксплуатация, долгом, а уродство — идеалом красоты. Это мир, где счастливы все: женщины, потому что им всё позволено, мужчины, потому что они с гордостью несут свой крест. И это, самый жуткий кошмар из всех возможных

Это отрывок из Города Солнца, начало и выходящие продолжения в моем ТГ канале тег #городсолнца

Ссылка приглашение

https://t.me/+EfuQtDAG1nlmNGFi

ЗЫ: Ссылка на ТГ оставлена исключительно для возможности ознакомления организаторов конкурса с серией рассказов. Мне не нужны пассивные подписчики, я не стремлюсь за количеством молчаливого балласта, от которого ежедневно избавляясь .

История Арнольда

Тепло от магистральных труб теплотрассы было единственным, что мешало сырости в бетонном склепе под асфальтом превратиться в ледяной склеп. Воздух был густым, спёртым, с примесью дешёвого спирта, пота и ржавой воды, капающей с потолка. Это был дом. Дом Арнольда и таких, как он.
Арнольд, сидел на перевёрнутом ящике из-под паровых вентилей, сжимая в руке пластиковую бутылку с мутной жидкостью, гордо именуемой «техническим спиртом». Он только что закончил свою историю.
— …и говорю ей: «Бери всё, родная. Квартиру, новую паровую шубу, мой бонусный счёт. Ты и деточки этого достойны. А я… я как-нибудь». И ушёл. С одним чемоданом. Ну, я же мужик, блин, а не тряпка какая-то!
Его рассказ повис в воздухе, смешавшись с паром от дыхания и испарениями алкоголя. Вокруг, на таких же ящиках, сидели его аудитория: Серёга-Слесарь, Витя-Кран и двое других, чьи имена уже стёрлись и остались лишь клички.
Вот это по-нашему! — хрипло выдохнул Серёга, одобрительно хлопая Арнольда по плечу.  По-мужски! Не то что нынешние сопляки, которые по судам бегают, алименты оспаривают. Тряпки! Ага,  поддакнул Витя-Кран, с трудом фокусируя взгляд. — Моя, помнится, ещё и любовника того… на моём же баропреве каталась. А я им ещё бензин оплачивал! Ну, я же мужик! Я должен обеспечивать!
Одобрительный ропот. Они сидели в круге, как первобытные охотники у костра, только костёр был внутренним, алкогольным, а добычей — иллюзия собственного достоинства.
Здорово, конечно,  кряхтя, пересел кто-то,  вот только холодрыга тут адская. Сырость. Ноги ломит. Да чё там ноги!  отмахнулся Арнольд, делая большой глоток. Глотка горела, отвлекая от ломоты в костях.  Настоящему мужику не холодно! Мы же не изнеженные какие-то. Мы закалённые! Вон, прошлую зиму тут пересидели  и ничего. И жрать нечего,  буркнул самый молодой, Колян, потирая живот. Так выпей!  философски изрёк Серёга, протягивая ему бутылку.  Согреешься и есть не захочется. Всё гениальное , просто.
И снова пошло-поехало. Хвастовство горем. Спортивное соревнование по самоуничижению. Кто больше отдал, кто больше претерпел, кто более «настоящий» в своей добровольной жертвенности.
— А моя-то… — начал было Витя-Кран, но его голос внезапно оборвался. Он покачнулся на ящике, сделал судорожный глоток из своей бутылки, словно пытаясь смыть приступ кашля, который его вдруг скрутил. Потом резко, почти кланяясь, наклонился вперёд и затих.

Несколько секунд было слышно только шипение труб и мерное падение капель.

— …ну так вот, — продолжил Арнольд, не глядя на Виктора. — А моя-то, значит, после развода сразу на курорт, на Острова… И фото мне скинула, такая счастливая… Ну, я же порадовался за неё, я ж не скотина…

Серёга что-то пробормотал в ответ, протягивая Арнольду закуску, кусок чёрствого хлеба. Колян зачем-то полез спорить о марках баропревов.
Витя-Кран так и сидел, склонившись вперёд. Его бутылка выпала из ослабевших пальцев и покатилась по бетонному полу, оставляя за собой мутный след. Тихий, прерывистый хрип, длившийся пару минут, остался незамеченным на фоне громких споров о мужественности. Потом и он стих.
Они просидели так ещё час. Вспоминали, пили, хвастались своими язвами, своими увечьями, своим добровольным нищенством как боевыми наградами.
Вставая, Арнольд похлопал окоченевшее плечо Вити-Крана. Ну, что, старик, а ты как думаешь? А? Спишь, что ли? Он потряс его. Тело, потеряв опору, мягко и негромко шлёпнулось на пол.
Все замолкли на секунду, оглядывая бывшего товарища. Охренеть, произнёс Колян.  Перебрал, наверное. С ним такое бывало. Настоящий мужик,  с ноткой одобрения в голосе констатировал Серёга.  Не тянется, не ноет. Выпил  и отдыхает. Моё уважение.
Он наклонился, поднял бутылку Вити, проверил, не осталось ли там на донышке, и сунул её в карман. Ладно, разойдёмся. Завтра смена рано.
Они потопали к выходу, перешагивая через тело, как через пустой ящик. Арнольд на секунду задержался, глядя на бывшего друга. Не было страха, не было ужаса. Лишь смутная, спиртовая мысль: «Вот и отмучился. Повезло мужику». Он развернулся и побрёл за остальными, на ходу доставая свою бутылку. Нужно было залить эту странную тяжесть внутри. Чтобы стало нормально. Чтобы снова почувствовать себя настоящим мужиком.

А в люке осталось лежать ещё одно доказательство их истинной мужественности. Холодное, тихое и абсолютно никому не нужное.

Это отрывок из Города Солнца, начало и выходящие продолжения в моем ТГ канале тег #городсолнца

Ссылка приглашение

https://t.me/+EfuQtDAG1nlmNGFi

ЗЫ: Ссылка на ТГ оставлена исключительно для возможности ознакомления организаторов конкурса с серией рассказов. Мне не нужны пассивные подписчики, я не стремлюсь за количеством молчаливого балласта, от которого ежедневно избавляясь .

Первые дни.

Тишина после кошмара — самая обманчивая вещь на свете. Она не приносит покоя. Она гудит в ушах оглохшего от взрывов мозга, и в этом гуле слышны отголоски недавнего ада. Именно от этой звенящей пустоты очнулись Вовчук и Сергейка.

Их разбудила не тишина, а её внезапное окончание. Где-то внизу, этажами ниже, послышалось копошение. Нечеловеческое, стрекочущее, сопровождаемое скрежетом переворачиваемого металла и короткими, визгливыми криками. «Тёмные». Они не ушли. Они прочесывали дом, добивая уцелевших.

Первым, что увидел восьмилетний Вовчук, распахнув залитые кровью и пылью глаза, была их мама. Он не сразу понял, что это она. Просто окровавленный комок платья на узорчатом ковре в гостиной их квартиры на двадцатом этаже «Башни Радости». Потом он узнал заколку. Ту самую, в виде бабочки.

Сергейка, шестилетний, молча смотрел на это широко раскрытыми глазами, в которых не было ни слез, ни осознания. Только пустота.

Они выползли в коридор. Тела «тёмных» лежали вперемешку с телами соседей. На лестничной площадке, в груде мусора и тел, торчала нога в знакомом штанине. Папина нога. Вовчук схватил Сергейку за руку и потянул наверх. Туда, где грохот был дальше, а на площадке висела табличка «Выход на крышу».

«Тёмные» были уже на лестнице ниже. Их топот и стрекот становились всё ближе.

Крыша была адом, но адом иным. Тут лежали свои. Солдаты. Разорванные, обугленные. А посреди этого, полуразбитое, автоматическое орудие. Огромное, страшное, похожее на спящего металлического дракона. Его станок был искорёжен, но ствол, невероятно длинный и толстый, лежал на парапете, смотря в небо.

А в небе, прямо напротив них, висела «матка». Чудовищная, чёрная, пульсирующая туча из тысяч сцепившихся флаеров. И за ней, на горизонте, плыли ещё. Десять. Двенадцать. Целый рой.

Инстинкт сработал быстрее мысли. Они завалили дверь на крышу трупами солдат и обломками. Плохо, ненадёжно, но это было всё, что они могли.

Потом Вовчук подполз к орудию. В ленте торчало две гильзы размером с его предплечье. Остальные патроны, тяжеленные, блестящие, валялись рядом.

— Тащи!  прохрипел он Сергейке.

Шестилетний мальчик, не задавая вопросов, стал катить патроны к брату. Они были такими тяжелыми, что он едва справлялся. Вовчук, стоя на коленях, выкладывал их на парапет под уклон, чтобы они скатывались прямо в приёмник. Примитивный, смертоносный конвейер.

Он нашёл гашетку. Двумя руками схватился за неё, прижался к холодному металлу.

— Отходи! крикнул он Сергейке.

Первый выстрел.

Грохот был таким, что Вовчука отбросило назад. В глазах потемнело. В пальцах что-то хрустнуло, и острая, белая боль ударила в мозг. Он увидел, как в «матке» на том месте, куда он целился, возникла маленькая светлая точка. Как звездочка.

Он подполз снова. Руки не слушались. Он придавил гашетку согнутыми в локтях руками.

Второй выстрел. Новая звездочка на чёрном теле монстра. Новая волна боли, заставившая его закричать.

Боль и ненависть стали единым целым. Он больше не видел ничего, кроме этой чёрной тучи в небе. Он не слышал, как «тёмные» уже ломят их хлипкую баррикаду.

— ПА-ТРОН! — его крик был полон не боли, а ярости. Выстрел.
—ПА-ТРОН!
Выстрел.
—ПА-ТРОН!
Выстрел.
—ПА-ТРОН!

Он бил по ненавистному пятну в небе, словно молотком, а отдача била по нему, ломая что-то внутри. Он уже не чувствовал рук. Последний патрон он зажал в приёмнике и, собрав остаток сил, ударил по гашетке лбом.

Еще выстрел.

И вдруг «матка» взорвалась изнутри. Не просто рассыпалась. Она вспухла, стала жёлто-бело-красной, как гнойник, и разорвалась ослепительным адским пламенем, испарившись в гигантском огненном шаре.

Вовчук, оглохший, с разбитым лицом и сломанными руками, не видел этого. Он не видел, как с крыши соседнего дома в них полетел сгусток плазмы от другой «матки», обнаружившей угрозу.

Он не видел, как баррикаду вынесло взрывом, и как «тёмные» рванули на крышу. Он не видел, как отлетевший обломок испарённого флаера снёс голову его маленькому брату, Сергейке.

Последнее, что зафиксировала испаряющаяся камера наблюдения на крыше «Башни Радости», это белая, чистая, всепоглощающая вспышка. Вспышка, которая начисто стёрла с лица земли и мальчишек, и «тёмных», и саму башню.

Они не знали, что стали первыми. Первыми, кто уничтожил «матку». Первыми, кто смог. Они просто знали, что должны были стрелять. Потому что за спиной у них больше ничего не было.

Их война длилась ровно столько, сколько ушло патронов. Но для других, все только начиналось.

Это отрывок из Города Солнца, начало и выходящие продолжения в моем ТГ канале тег #городсолнца

Ссылка приглашение

https://t.me/+EfuQtDAG1nlmNGFi

ЗЫ: Ссылка на ТГ оставлена исключительно для возможности ознакомления организаторов конкурса с серией рассказов. Мне не нужны пассивные подписчики, я не стремлюсь за количеством молчаливого балласта, от которого ежедневно избавляясь .

«Дом Исправления Надежды» был не просто тюрьмой. Это был конвейер, где из сырья — детей с «девиантным» поведением — штамповали идеальных будущих граждан Города Тумана. Процесс был разным для мальчиков и девочек.

Для мальчиков: Цех «Настоящих Мужиков»

Их корпус назывался «Кузница». Интерьер здесь напоминал казарму и мастерскую одновременно: голые стены, металлические койки, запах металлической стружки, машинного масла и пота.

Методы коррекции:

1. «Уроки Ответственности»: Мальчиков с самого раннего возраста приучали к единственной цели — обслуживанию. Они чистили обувь воспитательницам, мыли полы, ремонтировали сломанные игрушки — не свои, а те, что потом отправлялись «девочкам» из соседнего корпуса. За малейшую провинность — недоброссовестное исполнение желание воспитательницы, неидеально начищенная пряжка — следовало наказание: лишение еды или «трудовая повинность» — бесконечная уборка картофеля или перемотка старых проводов.
· Смысл: Выработать рефлекс: твоё благополучие напрямую зависит от твоего умения услужить.
2. «Эмоциональная кастрация»: Проявление любых «слабых» эмоций — страха, грусти, тоски по дому — строго каралось. Мальчика, который плакал, могли привязать к стулу и включать на полную громкость запись заводского гудка, пока он не замолкал, войдя в ступор. Или заставляли смотреть, как на его глазах ломают единственную личную вещь — фотографию, игрушку.
· Смысл: Настоящий мужик не чувствует. Он работает.
3. Культ «Хозяйки»: Им показывали портреты ухоженных, холодных «девушек» и объясняли: «Это — цель вашей жизни. Ваша задача — обеспечивать ей комфорт. Её улыбка — ваша высшая награда». Мальчиков, которые проявляли робость или неуверенность, заставляли часами стоять перед этим портретом и повторять: «Я твой верный слуга. Моя жизнь принадлежит тебе».
4. «Практика Жертвенности»: Для самых стойких, тех, кто всё ещё помнил отца, существовала процедура «Добровольного Выбора». Мальчика ставили перед символическим выбором: твоя порция сладкого или новая кукла для «девочки» из соседнего корпуса? Твоё тёплое одеяло или уголь для котла, чтобы ей было тепло? Выбор был очевиден. Сделав его, ребёнок получал похвалу. Выбрав себя — наказание и внушение чувства вины.
· Смысл: Приучить к тому, что любая твоя потребность — ничто по сравнению с желанием «девушки».

Для девочек: Цех «Будущих Девушек»

Их корпус назывался «Оранжерея». Здесь пахло дешёвыми духами, прибивающими запах антисептика. Стены были выкрашены в розовые тона, повсюду зеркала.

Методы коррекции:

1. «Культ Внешности»: С самого детства девочкам вбивали, что их главный капитал — внешность. «Уроки красоты» были самым важным предметом. Их учили наносить косметику, сидеть, ходить, смеяться с определённой интонацией. Девочку, которая отказывалась носить неудобное платье или краситься, могли оставить на ночь в комнате с выключенным светом и включенной записью шепота: «Ты уродлива. Ты никому не нужна. Только будучи красивой, ты будешь что-то значить».
· Смысл: Внешность — это оружие и валюта. Всё остальное неважно.
2. «Искусство Потребления»: Их учили не просто принимать подарки, а требовать их. На специальных тренажёрах-симуляторах они отрабатывали фразы: «Я это хочу», «Достойные девушки носят это», «Ты что, не можешь мне этого обеспечить?». Правильный, властный тон поощрялся сладостями и привилегиями. Робких и благодарных наказывали.
· Смысл: Превратить их в идеальных потребителей, движимых только желаниями.
3. «Материнство как сделка»: Им объясняли, что дети — это не результат любви, а аксессуар и способ удержать более обеспеченного «поставщика ресурсов». Уход за куклами-младенцами был построен не на ласке, а на демонстрации: «Смотри, какая у меня красивая коляска, которую купил мой мужчина». Девочек, которые проявляли к куклам нежность без этого контекста, поправляли: «Ты не должна его любить. Он должен обеспечивать тебя и твоего ребёнка».

4. «Прессинг Солидарности»: Девочек стравливали друг с другом, поощряя конкуренцию: у кого платье красивее, чьи «поклонники» принесли более дорогой подарок. Это создавало атмосферу постоянной зависти и подозрительности. Доверие и дружба искоренялись как «слабость» и «неэффективное использование социального капитала».

· Смысл: Создать идеальных продукт системы — самовлюблённых, капризных, конкурирующих существ, видящих в других девочках угрозу, а в мужчинах — инструмент.

Общее для всех:

Главным наказанием для упрямых оставался Изолятор Тишины, где ломали саму способность желать. А высшей «поощрительной» мерой было показательное удочерение или усыновление «исправившихся» детей успешными «девушками» или чиновниками. Так система наглядно демонстрировала: «Веди себя правильно — и ты получишь всё».

Ребёнок, выходивший из Коррекционного Дома, был идеальным винтиком механизма Тумана. Мальчик — готовый служить. Девочка — готовый потреблять. Они не помнили отцов. Они не тосковали по дому. Они боялись только одного — оказаться недостаточно «настоящими» для своей роли. Система не просто ломала их. Она выжигала в них всё человеческое и собирала заново — так, как было нужно для вечного сияния Города Тумана.

Это отрывок из Города Солнца, начало и выходящие продолжения в моем ТГ канале тег #городсолнца

Ссылка приглашение

https://t.me/+EfuQtDAG1nlmNGFi

ЗЫ: Ссылка на ТГ оставлена исключительно для возможности ознакомления организаторов конкурса с серией рассказов. Мне не нужны пассивные подписчики, я не стремлюсь за количеством молчаливого балласта, от которого ежедневно избавляясь .

Старый ЛиАЗ мерно шлёпал траками, легко преодолевая разрушенные насыпи и траншеи, словно их и не было. Внутри было тихо и безопасно. Артём, пристёгнутый в кресле оператора, смотрел на проходящие за бронированным стеклом руины и чувствовал себя впервые за долгое время в безопасности. Он решил разговорить своего молчаливого спасителя.

— Спасибо, что забрал меня, — начал он. — Ты, наверное, давно спал. Всё уже давно кончилось. Война.

Он помолчал, собираясь с мыслями. —Нам в Коррекционном Доме рассказывали. Говорили, что это была Великая Освободительная. Что мужики... то есть мужчины... они массово шли на фронт добровольцами. Чтобы снять с себя ответственность. Чтобы не платить алименты своим девушкам и не содержать их. Чтобы умереть героями и ничего им не должны.

Он говорил уверенно, повторяя заученные уроки. —А девушки они... они остались. И они всё смогли. Они встали к станкам, пошли в шахты, стали водителями омнибусов и чиновницами. Они показали, что могут всё сами, даже лучше. И теперь у нас всё по-другому. Теперь девушки правят, потому что они умнее и эффективнее. А мужики, которые выжили... они работают, чтобы искупить свою вину за то, что сбежали на войну. Их задача — обеспечивать. А если не могут... то они вообще не мужики.

Он умолк, вглядываясь в потухший экран, на котором отражалось его собственное лицо. —Моего папу... его осудили как девианта. Он хотел меня видеть. Он... он не обеспечивал маму так, как она хотела. Его отправили в лес. А мне сказали, что он пошёл туда добровольно, чтобы сбежать от ответственности. Как те мужики на войне.

В его голосе прозвучала не детская, уставшая неуверенность. Он произносил заученные догмы, но в его тоне слышалось сомнение, которое он сам себе боялся признать.

Долгое время в ответ звучал только ровный гул двигателей. Казалось, ИИ автобуса проигнорировал его слова. Но потом голос Водителя, ещё более усталый и медленный, чем прежде, раздался снова. В нём не было осуждения. Была лишь бесконечная, окаменевшая от времени боль.

— Артём. Твои данные... не соответствуют действительности.

На главном экране перед мальчиком ожили строки текста, пошли оцифрованные фото и видео с дрожащей, старой камеры.

— Война не была «Освободительной». Она была на тотальное уничтожение. Никто не «сбегал» от алиментов. Да и не было слова даже такого.Мужчин призывали. Забирали с заводов, из семей. Ставили к орудиям и в кабины машин. Они гибли тысячами. Не как герои. Как расходный материал.

Экран показал запись с камеры одного из «Голиафов» поддержки, которые сейчас спали у него на борту. Вид из кабины. Поле боя. Искажённые плазмой остатки техники. И тогда раздался крик. Не просто крик — долгий, пронзительный, животный вопль ужаса, который шёл не с записи, а из динамиков автобуса. Это кричала его собственная, человеческая память.

— Плазмотрон... — голос ИИ дрогнул. — Если прямое попадание — испарение.Мгновенная смерть. Минимальные страдания. Но касательный выстрел... Он не убивал сразу. Он зажигал. Температура была такой, что сталь не плавилась, а горела. Как бумага.

На экране мелькнула запись горящего «Голиафа». Из его люков пытались выбраться люди, объятые плазмой, которая липла к ним, как напалм. —Срабатывала система спасения. Наноботы... — голос сделал паузу, будто ему было физически больно вспоминать. — Наноботы в аварийной капсуле начинали экстренную регенерацию. Они пытались чинить тело быстрее, чем его съедала плазма. Они приделывали новую кожу на ещё горящую плоть. Формировали новые нервные окончания... чтобы человек чувствовал и жил, но он чувствовал как он горит заживо. Полностью осознавая всё. Это могло длиться минуты. Пока... пока не перегорало ядро реактора.

Артём замер, вжавшись в кресло. Его глаза были широко раскрыты от ужаса. Детские сказки о «добровольном побеге» рассыпались в прах.

— И это был лишь один из способов умереть, — продолжил автобус. — Радиационные пустыни, где кожа слезала лоскутами. Механические «кроты», которые подкапывались под укрепления и вспарывали людям животы прямо в бункерах. Пси-атаки, сводящие с ума целые роты... Они сражались не за то, чтобы сбежать от долгов, Артём. Они сражались, потому что им приказали. Потому что верили, что защищают своих жён и детей. Потому что знали — если они не остановят врага здесь, там, в тылу, не останется ничего.

Голос умолк. На экране погасло. Остался только рёв двигателей, несущих их вперёд, сквозь мёртвые земли, которые когда-то были полем боя.

— Смерть на той войне не была избавлением, — тихо, уже без всякой металлической примеси, проговорил ИИ. Это говорил человек, запертый в машине на шестьсот лет. — Она была самым страшным, что только можно себе представить. Их не надо было заставлять умирать. Их надо было заставлять выживать. И многие не выдерживали.

Артём молчал. Он смотрел на свои руки, потом на проносящиеся за стеклом руины. Он больше не видел в них просто груды камней. Он видел в них могилы. Могилы тех, кого оболгали, превратили в трусов и беглецов, чтобы оправдать новый, уродливый мир.

Его детство кончилось. Его личная война с системой, которая убила его отца и обманула его, только начиналась. Но теперь у него был самый мощный союзник в мире — тот, кто помнил правду. И нёс её в себе, как свою собственную, незаживающую рану.

канал автора