Когда ночная морось сменилась покойничьей синевой рассвета и дождик утих, Семён прилёг отдохнуть. Закрыл глаза и ненадолго отключился. Очнулся, глянул на часы: половина шестого. За окном хлестал ливень, то отвесно барабанил по асфальтовой дорожке, то менял направление и плевал на стекло длинными потёками. Востряков захлопнул форточку, из которой порядком натекло воды на подоконник и даже на крашеный деревянный пол, глянул на асфальт и вздрогнул: огромная лужа на асфальте растворяла рисунок — виселицу с петлёй — и написанное имя, «Ирка». Через минуту оцепенения вожатого всё исчезло. Вот как… Некая Ирка должна повеситься… Семён закрыл лицо руками и простонал. Кто эта Ирка — взрослый сотрудник лагеря или ребёнок?..
Востряков числился в конструкторском бюро при «сотом ящике» молодым специалистом с зарплатой в сто двадцать рублей. Всего на сорок рублей больше, чем у уборщицы. Само предприятие было режимным, а его название — секретным. В народе оно прозывалось «ящиком», потому что был известен только его почтовый адрес. В жарком мае Семёна вызвали в профком. Председатель сказал: «Хочешь отпуск летом, а не в ноябре? Поезжай тогда вожатым в пионерский лагерь. Нам из горкома спустили разнарядку — закрыть одну штатную единицу лагеря нашим сотрудником. И отдохнёшь, и заработаешь немного». Востряков задумался: а почему бы и нет? Ох холост, дети его не выводят из себя, да и денежки лишними не бывают. И ещё один плюс: вырваться хоть на месяц из гадкой общаги, не готовить еду на замызганной кухне, плотно заставленной столами, с плохо работающими электропечами. Однако что за лагерь-то? Председатель ответил, что «Черёмушки», в двух часах езды на электричке, в экологически чистом районе реки Олхи, возле села Большой Лог. «Шикарно!» — подумал Семён и согласился.
В своём отделе он поинтересовался у коллег, не отправлял ли кто-нибудь детей в этот лагерь. Чертёжницы сразу накидали ему уйму негативных сведений: «Черёмушки» — неблагополучное место, вечно с детьми происходят несчастья, да и далеко слишком от города. Педагогов среди воспитателей и вожатых, как правило, нет, никто туда ехать не хочет. Вот и отправляют неженатых комсомольцев. А они там либо пьют, либо любовь крутят, а ребятишки беспризорными ходят. Проверок из города практически не бывает. Начальник отдела Пётр Григорьевич шепнул: «Ты у тёти Маши поинтересуйся «Черёмушками». Кода я в КБ лет пятнадцать пришёл, она потеряла не то сына, не то внука. Тоже в этом лагере».
Тётя Маша трудилась в КБ с самого первого дня его основания. Мыла полы, окна, двери с превеликим старанием. Она сразу же взялась опекать Семёна, видно, интуитивно почувствовала в нём сироту: отдавала овощи с огорода, к праздникам дарила заготовки-самокрутки, а её муж-сапожник ремонтировал молодому специалисту обувь. Теперь стало ясно, что бездетная тётя Маша так реализовывала свой материнский инстинкт.
Востряков сказал ей, уходя домой после работы:
— А меня вожатым отправляют в «Черёмушки» в июне.
Тётя Маша тут же отставила швабру с тряпкой к стене, уселась на лавку, уставилась на входную дверь недвижным взором. Без единого слова. Долго молчала, а потом сказала, не взглянув на своего подопечного:
— Откажись, Сёмушка. Отбейся уж как-нибудь от начальства. Пусть орут, премии лишают.
— Да с чего бы отказываться-то? Экологически чистое место, речка, недалеко село, — возразил Востряков. — В городе столько предприятий, что я уже кашлять и задыхаться стал. А ещё меня ждёт отпуск в ноябре… На поездку я с моей зарплатой не скопил. Дополнительный заработок не помешает.
— Лучше в загаженном городе живым быть, чем мёртвым в этом чистом месте. Или срок мотать в тюрьме, — тихо и как-то пророчески зловеще ответила уборщица.
— Не пойму, чего я должен бояться, — неискренне засмеялся будущий вожатый.
— Присядь-ка, — сказала тётя Маша и похлопала широкой, разбитой работой ладонью рядом с собой.
Востряков уселся и повернулся к уборщице, которая так и не оторвала взгляда от стены. Она начала говорить так тихо, что Семён почти физически почувствовал, как его и тётю Машу накрыл невидимый колпак тайны:
— Я его поздно родила, моего единственного мальчика. Коленьку… Когда ему исполнилось семь лет, семье участок земли выделили, мы стали дачный домик строить. Вот и решили отправить сыночка в лагерь. В «Черёмушки». Он плакал, ехать не хотел. Но отец сказал: «Тебе семь лет, осенью в школу пойдёшь. Стыдно реветь, как девчонка, и за материнский подол цепляться. Поезжай и учись быть большим». Всю неделю у меня сердце болело, на части рвалось: как там мой ребёнок? В субботу мы отправились поездом, который в пять утра отправлялся. Потом долго шли до лагеря. А возле ворот — три милицейских машины. Нас к начальнику лагеря пригласили. Что он говорил, я не вспомню, только поняла: это с моим мальчиком беда. Милиционер стал нас пытать: не знаете ли, что это за рисунок, не видели ли у сына подобного? Мы сказали, что не видели — четырёх фигурок рядышком, а под ними имена… Одно из них такое же, как у сына… Повели нас в старый незаселённый корпус. Я увидела четыре простынки, которыми тела закрыты, и в обморок упала… Укол поставили, и муж увёз меня в беспамятстве домой. Потом сказал, что прямо там, в лагере, написал заявление на вожатую, воспитателя и начальника. Только через месяц, уже из области, отдали тело в забитом гробу. Всех посадили за халатность, но начальника — только в августе после того, как мостки над Олхой обрушились. Ведь водопровода не было, дети утром с мостков умывались. Четыре ребёнка потонули. Мы так и не получили ответа от следствия, кто детей угробил. Теперь понимаешь?..
Востряков не смог ответить, только сжал руку тёти Маши. Потом проглотил комок в горле и немного в нос произнёс:
— Горюю вместе с вами… соболезную.
— Пообещай, что откажешься. Ведь мой Коленька бы теперь таким же был, как ты: светленьким, голубоглазым… Иногда мне кажется, что ты — это он.
Семён и в самом деле отказался бы только ради тёти Маши. Но на следующий день она на работу не вышла, попала в больницу с сердечным приступом. Востряков купил фруктов, отправился навестить её. Однако в реанимацию его не пустили. Поскольку будущий вожатый был комсомольцем с правильным мировоззрением, чуждым всяким предрассудкам, то в лагерь всё же поехал. Да и чистый расчёт принял во внимание: обозлишь начальство отказом — останешься без премий на долгое время. Ещё у Вострякова был собственный проект, который без поддержки руководства не реализуешь. Так что ничего страшного, он вернётся через двадцать восемь дней живой-здоровый, станет помогать в выходные тёте Маше с огородом и ремонтом, если надо.
Лагерь ему сразу не понравился: четыре корпуса, выкрашенные в разный цвет, один — совсем облезлый, с дырами в шиферной крыше и намертво заколоченными окнами и дверью; хозблок, столовая, медпункт, административное здание. Крохотная площадка для пионерских линеек, беседки у каждого корпуса, футбольное поле, качели и карусель — вот и всё, что имелось для ребятишек. Водопровод отсутствовал, умываться детям, как и пятнадцать лет назад, предстояло с мостков. Дважды за сезон предполагалось сводить ребят в общественную баню в селе. Зато лагерь оправдывал своё название обилием черёмух. Они в основном отцвели, но всё равно ветерок гонял по территории приятный аромат.
Зато как понравилась ему Нина Пономарёва, девушка со швейной фабрики, которую поставили воспитателем на его отряд! Она, хорошенькая, заводная, очень добрая, затмила в мыслях и сердце Семёна одну из коллег, с которой у него был вялотекущий роман.
Если бы он знал, когда и как оборвётся жизнь Нины, он бы пешком ушёл из этого лагеря. Носить такое в душе, продолжать работать с пионерами, которые день ото дня всё больше наглели, было неимоверно тяжело.
А начиналось всё очень хорошо. Мальчишки двенадцати-четырнадцати лет быстро выгрузили из подъехавшего грузовика матрасы и побросали их на железные койки, потом сходили в хозблок за простынями, наволочками и одеялами. Нина оглядела корпус, поделённый надвое комнатками вожатого, воспитателя и входной дверью, поцокала языком, покачала головой и предложила ребятишкам соревнование: кто застелет кровати красивее и оформит свою спальню наряднее — мальчики или девочки? Конечно же, девчата, у которых верховодила Савченкова Вера с противным крикливым голосом, сделали всё быстрее, аккуратнее и с выдумкой. Они нашли где-то стеклянные банки, надёргали цветов на буйно заросшей травой территории и поставили их на восемь тумбочек.
— Неплохо, неплохо, — похвалил Семён.
Нина вообще всплеснула руками, искренне восхитившись девичьей изобретательностью.
— А пацаны даже простыни как следует расправить не смогли, — позлорадствовала Вера.
— У них руки из задницы растут! Где им что-то сделать, они сами недоделанные! — послышались злые выкрики от девочек, причём Вера каждой хамке пожимала руку и отвечала смехом, очень похожим на карканье вороны.
Семён после этого отвёл девочку в сторонку и сказал:
— Если ты хочешь провести весь сезон в лагере, ты больше не будешь враждовать с мальчиками и настраивать против них девчат. Если не хочешь, я позвоню на производство твоему отцу, пусть он забирает тебя из лагеря!
— А что я сделала-то? Я ничего не сказала! Это другие их оскорбляли! — заверещала девчонка, сверкнула тёмными глазами и надула губы.
Нина скользнула на мальчишечью половину и закрыла дверь. Девчонки бросились к окнам со стороны асфальтированной дорожки, но все окна были загорожены сидевшими на подоконниках ребятами. Вера не удержалась и ехидно заметила:
— Да мальчишки до вечера провозятся!
Неожиданно быстро распахнулась дверь, появилась Нина со словами:
Первым вошёл Семён и даже отпрянул от неожиданности. Простыни натянуты без единой складочки, подушки стояли ровно и чётко, как носовая часть корабля. Из одеяла сложен квадрат, а внутри него — белый круг из простыни с подвёрнутыми краями. И в нём пламенел галстук. Всё выглядело красиво, торжественно… и очень необычно.
Девицы замерли. Вера психанула и заорала:
— Им Нина Ивановна помогла! Это нечестно! Мы победили, потому что сами справились!
Смышлёный Шестаков Вадик сказал:
— Не было условия не помогать. Победили мы!
Семён с радостью признал правоту Вадика и победу мальчиков. Внезапно Вера разревелась, бросилась на девчачью половину и стала сбрасывать банки с водой и цветами с тумбочек.
— Во ненормальная! — заметил Вадик.
Его поддержали не только мальчики.
На выручку пришла Нина. Она вынесла из своей комнаты гитару и предложила идти в беседку — знакомиться и петь песни. Ещё она добавила, чтобы Вера успокоилась, подняла банки и снова поставила в них цветы. А все её будут ждать и не начнут петь, пока она не вернётся. Девушка представилась ребятам, рассказала, что работает швеёй на фабрике и пока безуспешно старается поступить в институт народного хозяйства. Семён тоже сказал несколько слов о себе: закончил политех, трудится в конструкторском бюро.
Наконец из корпуса вышла зарёванная, надутая Вера. Нина взяла гитару и запела песню «Давай никогда не ссориться». Девчонки подхватили эту популярную песню. Потом каждый, кто хотел, тоже представился. Все дружно спели «Чёрного кота», «Ландыши». Семён смотрел на воспитателя Нину и думал: «Какой же она лёгкий и одновременно мудрый человек! Да ещё красотка. Точно к концу сезона влюблюсь».
День прошёл в хлопотах, и ребятня на новом месте дружно уснула. Семён и Нина ушли в беседку поговорить о своём отряде. Девушка сказала:
— Я составила список ребят, сверила его с путёвками. Заметила одну удивительную вещь: мы приняли от детей тридцать путёвок, посадили в автобус тридцать пионеров. Но сейчас у меня тридцать одна путёвка! И в спальне не восемнадцать, а девятнадцать девчат.
— Да, отлично помню, сам пересчитал по головам детей. В автобусе их было тридцать. И, когда водитель делал остановки, чтобы ребятишки размялись, освежились, я снова их считал. Ты список составила после прибытия или до отправления?
— Конечно, до отправления. Ребёнок подавал путёвку, я его записывала, — заверила Нина.
— Так… Сейчас я на девичью половину схожу. Кто из них странным образом добавился?
— Соснина Ира. Путёвка выдана режимным предприятием номер семьдесят пять. Вместо фамилии и имени одного из родителей — прочерк. Вместо места жительства тоже.
— В городе нет такого «ящика»! Да и вместо режимных предприятий указывают только адрес, улицу и номер строения, — удивился Семён.
Он прошёл в корпус, но дети уже крепко спали. Увы, он не всех запомнил по лицам. А будить не захотел. Завтра выяснит. Семён собрался было уходить, но остановился. Где же девочки нашли восемь одинаковых стеклянных банок? За территорию выходили что ли? А ещё он заметил, что Вера на секунду открыла глаза, а потом снова сомкнула ресницы. Вожатый подошёл к её кровати и спросил:
— Вера, а кто вам дал банки?
Девочка действительно не спала. Она прошептала:
— В старом корпусе сами взяли…
Семён вкрадчиво спросил ребёнка:
Вера, видимо, вспомнила обиды и ответила грубовато:
— В дверь, как все люди входят.
Семён быстро покинул корпус, махнул рукой Нине, мол, подожди, и бегом припустил к старому, предназначенному под снос строению. Подёргал доски на двери — они были приколочены так, что не вырвешь. Проверил окна — то же самое. «Вот врушка эта Вера», — подумал вожатый. Он вернулся в беседку и сказал Нине:
— Ох и трудный же нам отряд попался! Боюсь, наплачемся мы с ребятами.
— Да ерунда. У меня младшие братья и сестра такие же. Ершистые, а на самом деле очень славные, — возразила Нина.
— Я не стал будить девчонок. Завтра отыщем новую, прибывшую сюда не на автобусе вместе со всеми, — успокоил себя Семён.
А о Вере-врушке смолчал. Зачем говорить плохо о ребёнке? Может, в дальнейшем девочка покажет себя с хорошей стороны. Вожатый и воспитатель ещё поговорили об отряде, о том, что занять ребят на такой маленькой территории будет очень трудно, и решили почаще с разрешения начальника лагеря выводить их в лес, к озерцу, хотя Семён поначалу считал, что их работа сводится к присмотру: спать уложили, накормили, а там пусть ребятишки бегают, во что хотят, в то и играют. Нина смеялась и возражала:
— Это не отдых, а содержание в вольере, «детки в клетке».
— А почему бы не позволить ребятам поплескаться в речке? — спросил Семён.
— Тебя разве не предупредили? Олха — стремительная река, холодная и непредсказуемая. Ты заметил, что забор ограничивает лагерь только с трёх сторон? Вместо четвёртой — речка. Хотя… знаешь, завтра утром я попробую поплавать. Даже если меня снесёт течением, вернусь по берегу. Ну как так — жить возле воды и не искупаться?
— А кто меня должен был предупредить? Председатель профкома только назвал время, когда явиться к автобусам. И всё.
— У работников лагеря было собрание в Дворце культуры «Энергетик». Если бы ты пришёл, узнал бы всё сам. Но не огорчайся, я всегда рядом. И помогу, и поддержу. Значит, решили: я хорошо плаваю и завтра рискну потягаться с Олхой. А потом подумаем, стоит ли нарушать запрет на купание в ней.
Семён всю ночь ворочался на узкой продавленной койке. В непонятной тревоге частило сердце, не хватало воздуха, словно он сделался вязким. Точно такое же беспокойство он ощущал осенью, когда учился в десятом классе. Его родители работали в том же КБ, где Семён трудился сейчас. Их отправили в колхоз на сбор урожая картошки. И они не вернулись оттуда. И даже предчувствие любви к хорошенькой Ниночке не могло унять это мерзкое волнение, которое отнимало возможность отдохнуть. Или помечтать.
Семён глянул на часы: пять утра. Он вышел на крыльцо и залюбовался войной тумана с реки и лучами рассвета, которые поглощали плотную взвесь капель воды и освобождали мир для ярких лучей солнца. Настроение сразу поднялось. За спиной кто-то всхлипнул. Семён резко обернулся: перед ним стояла девочка в довольно грязной ситцевой рубашке, с волосами в колтунах, очень бледным личиком. Босая, маленькая и испуганная… Семён её не видел среди других. Или видел, но тут же забыл. Может, это та, что не ехала вместе со всеми в автобусе?..
— Ты Соснина Ира, так? — спросил он.
— Я описалась… и ещё хочу…
— Ну так иди в туалет. Он за корпусом, успеешь добежать.
— Чего или кого бояться-то? Беги, я здесь тебя подожду. Если тебе страшно зайти в туалет, то рядом кустики. Сейчас все спят. Так вообще-то делать нельзя, запомни на будущее. Я скажу Нине Ивановне, чтобы поговорила с фельдшером насчёт тебя.
Но Ира развернулась и ушла в корпус. Семён удивлённо поднял брови: рубашка девочки была абсолютно сухой ниже спины.
Появилась из своей комнатки Нина, улыбнулась весёленькому небу, сиявшей после дождя листве черёмух и сказала:
— Ну что, пошли на речку, пока никто не видит?
Олха, совсем лишённая мути, какая бывает в маленьких притоках Иркута, играя струями, быстро мчалась под мостками. Вода была такой же прозрачности, как на Байкале далеко от берега: дно кажется близким, виден каждый камешек, но на самом деле это обман, скрывающий глубину. Девушка уселась на мостки, спустила ноги и завизжала от холода. Но потом скинула байковый халат и сиганула вниз. Её лицо сразу же посинело, зубы застучали:
— Нич..чего себе… чистый… ль… лёд…
— Дай руку, вылезай, — обеспокоился Семён, но Нина продолжила перебирать ногами и болтать руками.
А потом вдруг поплыла по течению сажёнками. Через три минуты она скрылась за поворотом. Востряков запаниковал: а вдруг в этой Олхе есть омуты? Бросился с мостков на берег, стал пробираться под стеной черёмуховых веток. Почва стала топкой, ноги засасывало по самые лодыжки. «Конец моим новым кедам», — подумал вожатый и заторопился дальше. Он увидел Нину с закрытыми глазами, которая вцепилась во вбитую сваю с прикреплённым к ней забором. И тут же ухнул в грязь выше колен. Да он может запросто увязнуть здесь! Но глаз от Нины не отвёл, подумал: «Почему она медлит, не вылезает из воды? Может, ей плохо? Сейчас разожмёт пальцы и…» Поэтому во всю мощь лёгких заорал: «Нина! Вылезай!» Девушка вздрогнула, точно её разбудили, открыла глаза, глянула на вожатого и, подтягиваясь за сваю, быстро вылезла из воды. Подбежала к парню, схватила его за руки и потянула. Топкое место как-то очень быстро отпустило Семёна.
Они вернулись к мосткам, осторожно слезли и, придерживаясь за них, забултыхались в воде поплавками, смывая с себя грязь. Потом девушка предложила вожатому раздеться и вытереться своим халатом, но Семён отмахнулся: тренировочный костюм из синтетики прекрасно высохнет и на нём ещё до конца близкой зарядки. А вот кеды жалко…
Едва Нина вошла в комнату, как раздался её тихий крик. Семён, который было взял полотенце, кинулся к ней. Девушка испуганно смотрела на свою койку. На ней, на сложенном одеяле, белела свёрнутая простыня. А в этом кругу лежал рисунок: девушка, у которой не было половины головы и ниже подпись: Пономарёва Нина Ивановна, 1946 — 1966. «Очень похоже на те надписи, что делают на могильных памятниках. И вообще, вчера постели у мальчишек очень напоминали что-то печальное, связанное с потерями… похожее на Вечный огонь у братских могил», — подумал Семён. И тут же ему в голову стукнул гнев: Нина тоже уловила зловещую символику чьего-то хулиганства и подняла на вожатого налитые слезами глаза. Он попытался успокоить девушку:
— Не расстраивайся. Взрослые себя иногда с плохой стороны показывают, а тут пионеры. Давай рассуждать: сделать это могли только девочки, пока мы купались. Они не довольны проигрышем, и больше всех — Вера. Цель ясна: тебя нужно расстроить в той же степени, что и Веру, — до гнева и слёз. Придавить страхом, отравить жизнь ожиданием смерти. Но этого они не достигнут, так ведь?
— Конечно, — сказала девушка и провела рукой по роскошным ресницам. — Что могут дети знать о жизни? Уж точно не то, что часто своя смерть не страшна. Больше всего я боюсь за братьев и сестру. И за папу. Он нас один воспитывает. И я не обижена на выходку Веры. Она всего лишь балованный ребёнок. Девчонки много мне о ней нашептали, хотя я пыталась заставить их замолчать. Более того, её обиду понимаю. Городские подружки с родителями разъехались на курорты. А Веру спровадили в самый плохой лагерь.
— Мы будем разбирать этот случай при всём отряде или беседовать с Верой?
Нина вздохнула и ответила загадкой:
— Нет, конечно. Снег тает на тёплой ладони.
И посмотрела на свою маленькую ладошку с мозолями от стирок на большую семью, чистки картофеля, мытья квартиры и прочих забот.
Семён неожиданно для самого себя нагнулся и поцеловал эту заботливую ладонь. И вовсе не из-за любовного притяжения. Наоборот, с тем чувством, с которым бы поцеловал руку матери, если бы она была жива.
— Вот видишь, снег уже растаял, — засмеялась Нина.
Она шутливо вытолкала вожатого из комнаты, но Семён ухитрился захватить с собой зловещий рисунок
