© Гектор Шульц
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
Глава четырнадцатаяГлава пятнадцатая. Конфликт.
Конфликты начали окружать меня в школе еще с пятого класса. Сначала мелкие и вроде несущественные, они со временем выросли в что-то большее. Редкий день в школе или во дворе обходился без конфликтов. В одиннадцатом классе к ним добавились новые, несмотря на наступление нулевых.
Перед новогодними праздниками началась какая-то ебанутая истерия. Бабки на рынке, соседи и весь прочий люд сошел с ума. Каждый орал о конце света, всплывали какие-то, блядь, таблички, связанные с этим. Однако ничего не произошло. В стране как был пиздец, так и остался. Как нажирался на Новый год Максим Чернобылец и выгонял жену на мороз, так нажрался и в этот раз, снова подарив соседям представление. Еще и Мафону до кучи ебало набил, поймав ссущим в подъезде. Хорошо, что Мафон этого не вспомнил, а то Максиму запросто бы въебали пером под бок и оставили подыхать в той самой луже мочи, в которой он искупал Мафона. Новый двухтысячный год прошел так же, как и все остальные до него.
Мы смогли наскрести денег на новогодний стол, хоть для этого и пришлось после школы въебывать с мужиками на погрузке вагонов. Толик Спортсмен, как и обещал, воткнул меня в ту же бригаду, с которой я хуярил на летних каникулах. Новых лиц там было не сильно много, а вот старых убавилось. Ушел золотозубый Митяй, подхвативший пневмонию и так от нее и не оправившийся. Ушел дядя Гриша, подкосивший здоровье тасканием тяжестей. Остальные были на месте и приняли меня хорошо. С деньгами Толик тоже не обидел, выписав каждому перед Новым годом премию из своего кармана и подарив бутылку ростовского шампанского.
На заработанные мной деньги мы смогли не только купить куриных окорочков, но и приготовили три салата, включая «оливье», а также целую кастрюлю с картошкой пюре. Настоящей, на масле и молоке.
За два дня до Нового года я подошел к родителям и, краснея, попросил разрешения привести Алёнку. Мамка с радостью согласилась, а папка вот заворчал.
— А мамку её не хочешь пригласить? — саркастично спросил он. — Или пущай дома одна сидит и в оконце на салюты смотрит?
— А можно? — робко спросил я. Папка улыбнулся, обнял меня и вздохнул.
— Нужно, Тёмка. Ну сам подумай, головой своей-то. Как дитё, ей-Богу. Одиннадцатый класс, а ума нихуя.
Получив разрешение, я помчался к Алёнке и, когда она, удивленная, открыла мне дверь, выпалил приглашение, чем напугал не только её до усрачки, но и тетю Наташу.
— Ой, Тём… — засомневалась тетя Наташа. — Мы сами, наверное. Чего вас объедать-то? Посидим немного, телевизор посмотрим и спать.
— Отказ не принимается, — сурово буркнул я. — Не придете, мы обидимся. Папка так и сказал.
— Мы придем. Спасибо, — тихо ответила за мать Алёнка, и в её глазах снова блеснули слезы.
Они пришли в восемь, как и приглашали. К тому моменту мама уже все приготовила и накрывала на стол. Алёнка и тетя Наташа робко замерли в прихожей, пока папка снова не осерчал.
— Кто это там стоит? Родственники-чи бедные приехали? А ну раздевайтесь, бабоньки, да за стол. Тёмка вон чего натаскал к Новому году, — прогромыхал он и, поднявшись с кресла, вышел встречать гостей. — Тём, помоги дамам шубы-то снять. Ну-ка покажи, каков жентльмен!
«Шубы» — две тонкие курточки — я повесил на крючок в прихожей и подтолкнул гостей вперед. Они сначала робели, а потом расслабились, когда мама крикнула с кухни:
— Наташ! Заходи, заходи. Мне тут помощь твоя нужна. Тём, займи Алёну пока.
— Сильно-то не занимай, — хохотнул папка. Я покраснел, показал ему кулак и, когда Алёнка прыснула, тоже рассмеялся.
— Пойдем в комнату пока, — шепнул я ей. И стащив со стола тарелку с нарезкой, повел Алёнку к себе в комнату.
Мы проболтали до девяти часов вечера, сидя на кровати и прижимаясь друг к другу. Алёнкина голова лежала у меня на плече, а я, уткнувшись носом в её волосы, думал о своем, пока нас не позвали родители.
А потом было ледяное шампанское из холодильника, «голодные» глаза Огурцовых, которые стеснялись есть, и папкин окрик, после которого они синхронно рассмеялись и взяли в руки вилки. В полночь мы прослушали поздравления двух президентов, ставшее для родителей шоком. Мы с Алёнкой, не понимая их удивления, тихо болтали о своем. Выпили шампанского, загадали желания, а потом я подарил Алёнке тонкий серебряный браслетик, купленный на Блохе у грустной седой женщины, истратив остатки премии от Толика. И долго гладил Алёнку по голове, когда она тихо плакала, уткнувшись мне в плечо.
— Мне никто и никогда не дарил украшений, — тихо пробубнила она, рассматривая браслетик.
— Ну и дураки, — буркнул я, не зная, что еще сказать. Алёнка улыбнулась и, извернувшись, чмокнула меня в щеку.
Впервые за долгое время родители праздновали до утра, пока не одурели от съеденного и выпитого. Тетя Наташа, заглянув под утро, увидела, как мы с Алёнкой спим на одной кровати. Я лежал на спине, а Аленка, свернувшись калачиком, устроила голову у меня на плече. Тетя Наташа улыбнулась и, закрыв дверь в комнату, одна ушла домой. В тот день конфликтов не было. Они начались после каникул, словно жизнь дала немного отдохнуть, а потом снова ебанула по голове.
Учителя, как и в девятом классе, сразу начали свою кампанию по вымоганию денег. Появились списки курсов, списки отстающих и негласные списки тех, на кого положили хуй. Последний список никто не видел, но он был. Я знал, что попал в него, как недостаточно финансово обеспеченный. Однако учителя не оставляли попыток доебать тех, кто отказывался. Не трогали, пожалуй, только Огурцову и других отличников, идущих на золото.
Через две недели после каникул я пришел на урок алгебры, не зная, какой пиздец тут развернется. Вместо объяснения новой темы Антрацит долго и путанно трещала о своих курсах, тыкая пальцем в тех, кто отказывался на них ходить. За курс до экзаменов она брала от пяти сотен до восьми с ученика, и позволить эти курсы могли лишь мажорные родители, типа родаков Нефора или Дэна. В моей семье таких денег отродясь не водилось, поэтому я слушал вопли Антрацита с непробиваемой рожей. Вздрогнул лишь тогда, когда она озвучила мою фамилию.
— Такие, как Воронин, о своей жизни не задумываются, — рявкнула она, указав на меня жирным пальцем. Меня вдруг замутило и захотелось уебать математичку по горбу указкой, как когда-то сделал Кот. — Есть реальная возможность улучшить оценки...
— Меня устраивают мои, — мрачно бросил я, заставив математичку поперхнуться. Она вылупила глаза, затряслась, как ебанашка, и наконец заорала на пределе своих легких.
— Устраивают? Да тебя жалеют, бездарь! Оценки ставят за, прости Господи, красивые глазки.
— Цвета говна, — добавил Кот, заставив половину класса захохотать. Я пропустил мимо ушей его остроту и, дождавшись, когда Антрацит проорется, добавил:
— Мне не пригодится ваша алгебра и геометрия в жизни.
— Аносов говорил, что ты в биологии хорош, — едко бросила она. — Там без алгебры никуда.
— Справлюсь как-нибудь, — отмахнулся я.
— Ворона, прям, буреет, — хмыкнул с задней парты Зяба, но Дэн его одернул, пока не прилетела очередная тирада от математички.
— Надежда Викторовна, у моих родаков таких денег нет, — честно ответил я, но увидел в её черных глазках лишь слепую ненависть.
— Чушь не пори, — отрезала она. — Посмотрим, как ты на экзаменах запоешь.
— Пиздец, Ворона… — покачал головой Кот на перемене. — Ты себя, блядь, сам закапываешь.
— Похуй. Я сказал правду. У меня нет денег на её курсы. Я бутылки летом собирал не от хорошей жизни, — впервые я ответил Коту честно. И он впервые кивнул, соглашаясь с моими словами.
— Но тебя долго еще будут ебать. Увидишь, — усмехнулся он и, вытащив сигарету из пакета, отправился к выходу из класса. И он был прав. Такое представление случалось на каждом уроке, где песочили и давили тех, кто не мог заплатить за эти ебаные курсы.
Я держался, а на Лёньку Шпилевского было жалко смотреть. Он, уставившись в тетрадку, молча выслушивал потоки говна, льющиеся на него из учительских ртов. Молчали и другие, зная, что если заступятся, то прилетит и им.
Лишь немногие учителя соглашались заниматься дополнительно без оплаты, если ученик не мог себе позволить курсы. Максим Васильевич Аносов, задержав меня после своего урока, устроил допрос с пристрастием, и когда я повторил ему слова, сказанные математичке, что денег у меня нет, задумался.
— Вот что, Артём. Ты парень смышленый. Я вижу, как ты работаешь на уроках, вижу, что любишь биологию. Давай сделаем так. По пятницам у меня нет шестого урока, как и у вашего класса, если правильно помню.
— Да. У нас пять уроков в пятницу, — кивнул я, сидя на первой парте перед ним.
— Отлично. Приходи после пятого, и два часа будем заниматься. Пройдемся по билетам, которые будут на экзамене. Ты же биологию будешь сдавать?
— Хотел бы, — честно ответил я и улыбнулся в ответ на улыбку Максима Васильевича.
— Тогда надо изучить вопросы и темы. Я помогу со сложными. Бесплатно, — вздохнул он, когда я открыл рот.
— Правда бесплатно? — тихо спросил я, не решаясь поднять на него глаза.
— Если есть желание, надо его развивать. Не все измеряется деньгами, — улыбнулся биолог. — Ладно, иди, а то на урок опоздаешь.
Понятно, что Антрацит и Кукушка, увидев, как я занимаюсь с Аносовым, тут же всполошились. Они поняли все не так, думая, что я напиздел о том, что нет денег. И начали активно мусолить эту тему, ставя в пример, что видели меня на дополнительных занятиях по биологии.
Это привело к тому, что и уроды обозлились на меня еще сильнее. Их заебали учителя, а упоминание моей фамилии стало аналогом красной тряпки для быка. Тычки, плевки, подзатыльники и поджопники стали такими частыми, что я частенько буквально бежал по коридору, чтобы никто не успел меня зацепить. И ночами, беззвучно крича в подушку, гадал, а не сделал ли я ошибку, согласившись заниматься с Аносовым. Верили мне только Алёнка и Шпилевский, однажды спросивший, правда ли, что я выебываюсь просто так. Лёнька, получив раздраженный ответ, скромно улыбнулся и кивнул. Словно ему стало легче, что он не один такой в классе.
Учителя заебали меня настолько, что я перестал стесняться и начал им грубить. Алёнка, глядя на меня, молчала. Я чувствовал осуждение, но все же понимания было больше. По пути домой мы часто поднимали эту тему, но я так и не сказал Алёнке, как устал от всей этой хуйни. Она и так все понимала. Понимала и молчала, чтобы лишний раз меня не провоцировать. Зато уроды то и дело провоцировали учителей, чтобы те срывались на меня вместо того, чтобы объяснять тему урока. Однако я продолжал посещать занятия у Аносова. Там мне хоть немного становилось легче, когда я видел искреннее желание учителя помочь ученику.
Конфликты стали частыми. Меня вызывал к себе Слепой, долго и нудно втирал, что нужно уважать учителей, а я слушал его вполуха, понимая, что старый дурак так и будет долдонить свое, пока не устанет. Я тоже начал уставать. Пропал сон и аппетит, даже болтовня с Алёнкой под лестницей не спасала.
Но учителя, как и уроды, быстро выдыхались. Им не нравилось доебывать одного, поэтому они переключались на других. Оставив меня на время в покое, они начали ебать мозги Шпилевскому. Лёнька, ходивший в одних и тех же шмотках с восьмого класса, их видимо нихуя не убеждал в том, что денег у его родителей нет.
Кукушка любила устроить показательную казнь. Когда до конца второго урока оставалось двадцать минут, она вызывала Шпилевского к доске и велела рассказывать заданный на дом параграф. Лёнька корчился, мычал, краснел и бледнел, а потом, выплюнув из себя исковерканные слова, получал тройку и возвращался на место с поникшей головой. В один из таких дней меня словно током переебало.
— Вы не видите, насколько ему тяжело говорить? — тихо спросил я, поднявшись и перебив кривляющегося Шпилевского. Лёнька настолько охуел от увиденного и услышанного, что замер неподвижно на месте, открыв рот. — Вы не верите, что он заикается? А вы часто общались с заиками, Лариса Павловна?
— Тём, не надо… — шепнула мне Алёнка, потянув за руку, но я остался стоять.
— Вам смешно? Чего вы хотите добиться? Что Шпилевский жопу свою начнет продавать, чтобы ваши курсы оплатить?
— Как ты смеешь?! — зашлась в крике Кукушка, но я не дрогнул. Предел был достигнут, и мне надо было выговориться. Сказать, как все это заебало. — Хамло!
— За что вы так с ним? — продолжил я, вызвав улюлюканье Кота, который забавлялся, глядя на неожиданное представление.
— Пиздец Вороне. Летать больше не будет, — хохотнул он, а Дэн, кивнув, добавил:
— Тебя бы так заебали, как его, Котяра. Чо б ты пел тогда?
— Я? — искренне улыбнулся Кот. — Я бы переебал Кукушку по башке, и все. Нахуй что-то там говорить, а?
— Угу, — буркнул Дэн и, повысив голос, обратился к Кукушке: — Лариса Пална, а давайте урок продолжим?
— Молчать! — завопила та и, подлетев ко мне, схватила за ухо. Я вырвался и еле сдержался, чтобы не переебать по её плоскому лицу, как предлагал Дэну Кот.
— К директору! Немедленно! Оба! — рявкнула она, повернувшись к Шпилевскому. — Хамы!
И снова я слушал нудную болтовню Слепого, только теперь со мной сидел Шпилевский, а также наши родители. Когда директор закончил, Лёнькина мать тихо поднялась со стула и так же тихо спросила:
— Но если у нас и правда нет денег, Тарас Григорьевич. Что делать? — спросила она, как и моя мама, тоже вставшая со стула.
— Не все киосками владеют, — добавила она. — У меня муж больной дома, а сын после школы вынужден работать, чтобы семье помогать.
— Ладно, я поговорю с учителями, — сдался Слепой, смотря на Лёнькину мать. Я скривился и отвернулся, когда увидел, что его хуй снова начал вставать. — Больше никакой грубости. Лариса Павловна сказала, что Артём её очень грубо и некультурно обругал.
— Чушь! — фыркнул я. — Любого спросите. Я такого не говорил.
— Это факт, — важно заметил Слепой, подходя к моей маме. — И я не потерплю, чтобы ученики оскорбляли учителей.
— А учителям оскорблять учеников можно? Вы не видели, как она измывается над Лёнькой, — воскликнул я, вставая со стула. Лёнькина мать слабо улыбнулась в ответ на это и поджала губы. — Он заика, а она заставляет его выходить к доске и мучиться…
— Артём, я понимаю, в тебе сейчас говорят эмоции, — прогудел Слепой, потеряв к разговору интерес. — В нашей школе подобное поведение не приветствуется. Ученик должен уважать учителя, слушать его и внимать каждому слову. В нашей школе все равны, и исключений никому не делается.
«Старый пидорас», — ругнулся я про себя и обессиленно откинулся на стуле. Гнев сошел на нет, осталось только омерзение ко всей этой пиздобратии. Скорее бы экзамены, а потом… пошли все нахуй.
Моя выходка и то, что я заступился за Шпилевского, принесли хоть немного душевного спокойствия. Учителя больше не ебали нам мозги на уроках, предпочитая объяснять тему, но мое выступление не забыли. Меня дрочили на каждом уроке, вызывая к доске и заебывая вопросами. Кукушка, Рыгало, Антрацит, Слепой… каждая блядь, кроме Аносова, на уроках которого я мог хоть немного отдохнуть.
Серый, с которым мы как-то курили на перемене в туалете первоклашек, затянулся, выпустил колечко к потолку и сказал:
— Ты прям панком становишься, Воронин.
— Чего? — нахмурился я.
— Ну, протест, хуё-моё, и все такое. В залупу активно лезешь. Досиди уже спокойно до конца, а потом устраивай революции.
— А если заебло? — парировал я, заставив Серого задуматься.
— Тогда терпи. С этих блядей станется тебя завалить на экзаменах.
— Похуй, Серый, — сплюнул я в унитаз и стрельнул туда же окурком. — Меньше трояка не поставят. Ну, поднапрягусь на экзаменах в институте, а на это все похуй.
— Как знаешь, — усмехнулся он. — Но мне нравится движ, который ты замутил.
— Ага. Сам, блядь, восторгаюсь, — улыбнулся я и забрал с подоконника пакет с учебниками. — Погнали. Биология следующая.
Весной, когда город начал просыпаться после зимы и повсюду начало всплывать говно и мусор, школа тоже оживилась. Пошли постоянные терки на темы экзаменов, кто и что будет сдавать, а уроды, неожиданно, перестали доебывать лохов. Ну, неожиданного тут, на самом деле мало. Я понимал, что к чему, как и Шпилевский с Алёнкой.
Одно дело учителей подмазать, чтобы годовые оценки хорошими были, а вот экзамены сдавать надо. Это очень четко донес до всех Дэн, когда Кот, запулив портфель Шпилевского в конец коридора, получил от друга подзатыльник и кучу мата в ебало. В итоге лишь под конец года мы смогли хоть немного выдохнуть и расслабиться. Но меня ждал еще один пиздец. Сбор денег на выпускной.
В апреле Кукушка собрала родительское собрание, с которого мамка пришла с каменным лицом и, только войдя в квартиру, швырнула сумку на тумбочку, после чего пошла на кухню и налила себе стопку водки. Папка, подойдя к ней, только прикоснулся к плечу, после чего мама начала орать.
Я выбежал из комнаты, гадая, что же такого ей про меня наговорили, но оказалось, что виной всему не я, а выпускной.
— Представляешь, Андрей, они на выпускной тысячу собирают. Тысячу рублей! — рявкнула она и снова потянулась к бутылке, но папка ласково перехватил её руку и уселся на табурет напротив.
— А чего так много? Деньги-то большие. Не каждый у нас такую зарплату получает, — пробормотал он, подперев лицо кулаком.
— Вот, вот. Я тоже так сказала. Мать Шпилевского вообще чуть по стене не сползла, а на Наташу жалко смотреть было. Она и так с Алёнкой с хлеба на воду перебивается, а тут тысяча рублей на выпускной. Куда им столько?!
— Понятно куда. В карман себе, бляди жадные, — ругнулся папка, хлопнув по столу кулаком. И тут же, поморщившись, схватился за сердце. — Ох, ебаный рот.
— Тихо, Андрюш, тихо, — всполошилась мама и, увидев, что я стою в проеме, скомандовала: — Тём, достань таблетки из аптечки.
— Нормально все, — отмахнулся папка. — Не надо. Кольнула, проклятая, просто. Ну а ты что думаешь, Тёмка?
— К черту его, — буркнул я. — Я не собираюсь отдавать такие деньги, чтобы эти уроды пялились на меня с фотографий. Аттестат получу, и хватит.
— Там еще оператор будет, — добавила мама. — Подарки учителям…
— А то им, блядям, ничего не дарят, — съязвил папка. — Синицкая вон, классная их, каждый год по кольцу на палец лепит. Вот сколько колец, столько и выпускных провела. Как дерево, блядь, только наоборот.
— Ресторан в центре хотят, автобус до него, музыку, значит, приличную, — начала перечислять мама, но я её перебил:
— Обойдутся. Я не пойду. Заклюют, как обычно, а потом угомонятся, как с этими курсами.
— Оценки ж нужны, сынок, — всхлипнула мама, но я снова перебил её.
— Попытаюсь с теми, что будут, поступить. Нет — в армию пойду. А сук этих кормить не хочу!
— Артём! — всполошилась мама.
— Цыц, женщина, — рассмеялся папка, заставив и меня улыбнуться. — Правильно все пацан сказал. Неча блядей этих кормить. Жопы вон шире плеч, а все им мало. Тёмка сказал нет, значит — нет. Точка.
Но это была еще не точка. На следующий день началась стандартная атака на наши головы. Кукушка, как классный руководитель, забила хуй на уроки и всячески продвигала выпускной.
— Такое один раз в жизни бывает, ребята! — восклицала она. — Можно еще немного побыть детьми, поболтать со школьными друзьями, потанцевать и наполнить голову светлыми воспоминаниями.
— Мое воспоминание другое, — тихо шепнула мне Алёнка, а когда я посмотрел на нее, покраснела и улыбнулась.
— Знаю, — улыбнулся я в ответ. — А скоро к нему еще одно добавится. Аттестат и школа за спиной.
— Это точно, — вздохнула она.
— Неужели вы откажетесь от этого? — продолжала Кукушка.
— Не, Лариса Пална! Как же отказаться от такого, — заорал с задней парты Кот, заставив классуху прослезиться.
— Вот! Правильная позиция, Кислицын. Всем бы такими быть, — метнула она взгляд, полный неприязни, в мою сторону, но я лишь рассеянно смотрел на доску, исписанную тем, что ожидается на выпускном. — Воронин, ты опять пойдешь против коллектива?
— Да, Лариса Павловна, — ехидно улыбнулся я. Плоская рожа Кукушки скривилась, словно ей Кот под нос насрал. — Моя мама получает восемьсот пятьдесят рублей в месяц. А папка болен…
— А ты чмо! — заржал Зяба, но Кукушка его не одернула. Лишь уголки губ дернулись вверх.
— Мы не можем себе этого позволить, — закончил я.
— Мы тоже, — внезапно добавила Алёнка и покраснела, когда поняла, что на неё смотрит весь класс.
— Ну, блядь, перепись нищих пошла, — фыркнул Кот, заставив Кукушку рассмеяться. — Кто еще? Шпилевский и Артаусов? Махнов? Череповицкая?
— Время, чтобы собрать деньги, еще есть, — подняв палец, сказала Кукушка, ничуть не смутившись. — А теперь возвращаемся к уроку… А, десять минут до звонка осталось. Воронин, к доске. Цели и задачи коллективизации!
— Есть, Лариса Павловна, — буркнул я, вылезая из-за парты. Дэн тут же отвернулся к Зябе и Коту, Панкова затрещала с Лазаренко, а на меня смотрели только два человека.
Через месяц неустанной ебли мозгов со стороны Кукушки она наконец-то сдалась. Нет, дрочить меня на уроках она не перестала и так же старалась унизить, постоянно вызывая к доске и задавая каверзные вопросы. Она перестала ебать мне мозги насчет курсов и выпускного. Лишь вернувшись как-то раз после уроков, я застал взволнованную маму, которая с кем-то болтала по телефону.
Потом выяснилось, что звонила ей Кукушка, которая нехотя согласилась снизить цену на выпускной тем, чье финансовое положение хуже некуда. Алёнка на следующее утро сказала, что Кукушка звонила им тоже, а чуть позже отметился и Шпилевский.
— Сказала, что все понимает, но на выпускном должны быть все ученики, а то им прилетит от ГорОНО, — сказала мама. Папка нахмурился, проворчал что-то язвительное, а потом махнул рукой.
— Как Тёмка решит, так и будет. Надо будет — наскребем по сусекам-то.
— Сколько надо сдать? — мрачно спросил я, понимая, что придется повъебывать в бригаде у Толика.
— Сказала, что, хотя бы пятьсот, — вздохнула мама.
— Найду, — кивнул я.
— Тём, ты не обязан, — буркнул папка, но я передразнил его взмах рукой и улыбнулся.
— Они ж не успокоятся, сами понимаете. А так хоть отстанут.
— Синицкая маме вчера звонила, — сказала мне Алёнка, когда мы сидели под лестницей и уплетали бутерброды. По лестнице то и дело проносились пиздюки из младших классов, кто-то визгливо орал и крыл матом неизвестного Шубу.
— Да, моим тоже, — пробубнил я с набитым ртом. — Сказала, что, хотя бы пятихатку надо сдать, а то им прилетит по жопе. Пятихатка — еще терпимо.
— Нам она сказала, что ничего платить не надо, — покраснела Алёнка. — Мол, мама столько времени в школе убиралась, что они решили сами оплатить.
— Угу. Или потому, что вонь пойдет, если окажется, что отличницы с медалью на выпускном не будет, — фыркнул я, заставив Алёнку рассмеяться. — Лицемеры ебаные. Как же, сука, тошнит от этих блядей. Ладно, похуй. Если ты пойдешь, я тоже пойду.
— У меня выбора нет. Мама говорит, что сейчас надо сохранить все шансы на медаль. Так проще поступить будет, куда захочу. Она только поэтому не давала мне работать. Сама все делала, только бы я училась, — тихо ответила она.
— Ты и без медали поступишь, куда захочешь, Огурцова. Даже, блядь, не сомневайся.
— А как же ты?
— А что я?
— Ну, деньги где возьмете? — спросила она.
— К Толику в бригаду попрошусь. Пару недель поработаю и наскребу. Не переживай, — улыбнулся я и похлопал Алёнку по коленке. — Доела? Погнали на урок.
Однако Толик помотал головой, когда я поймал его у подъезда поздним вечером.
— Менты щемить стали, постоянно на вокзале проверки мутят, — хмыкнул он, закуривая сигарету и подсаживаясь рядом. — Если раньше за смену сотню платил, то теперь полтос максимум. Да и смены не так часто случаются. Если согласен, буду тебя дергать по факту тогда. Могу занять, если хочешь?
— Не, — рассмеялся я. Толик тоже улыбнулся. — С чего я возвращать-то буду. Ладно, хули делать. Согласен.
— Только смотри, Тём, — вдруг посерьезнел он. — Тема мутная, менты если поймают, то сами выкручиваться будете. Сдашь кого, можешь руку больше не протягивать. Иногда металл грузить, иногда коробки.
— Чо в коробках, естественно, не спрашивать?
— Ага. В общем, грузы разные. За какие-то я буду премию давать, если все нормас пройдет. Хорошую премию. Если накроют, то сам понимаешь. Без оплаты.
— Хули делать, Толик, — вздохнул я. — Деньги нужны.
— Папке?
— Не только, — мотнул я головой и, вырвав из тетрадки листок, записал свой домашний номер телефона. Однако Толик рассмеялся и вытащил из кармана «Нокию». — Нехило!
— А то, — улыбнулся он. — Диктуй.
Иногда Толик забирал меня после школы и отвозил сразу на вокзал. Иногда звонил и сообщал, во сколько и куда надо приехать. Порой я не успевал поужинать и, резко одевшись, бежал на «работу». Родители не спрашивали, что и как. Понимали.
Каждый раз бригады были разными. Не было уютного вагончика, в котором мы с мужиками гоняли чаи и делились едой. Ели прямо на рельсах, впопыхах, пока не придет очередной вагон и очередная грузовая машина. После бессонной ночи я втыкал на уроках, а Алёнка, поменявшись со мной местами, отвлекала учителей, чтобы я мог немного покемарить с закрытыми глазами.
Пару раз нас чуть не принимали менты, выскакивавшие, как чертик из табакерки. С фонарями, пистолетами и собаками. Тогда вся бригада рассыпалась и ловко скрывалась в лабиринтах вагонов. Обиднее всего, если накрывали под утро, когда львиная доля работы была выполнена, но Толик свое слово держал. Если заметали хоть одну партию, вся бригада оставалась без зарплаты.
— Буреют, — шумно дыша, говорил Репа, когда мы прятались с ним в поезде, пока менты не уедут. — Озверели что-то. Раньше так не прессовали.
— Недодали, или что? — тихо интересовался я, заставляя Репу улыбаться.
— Не, Тёмка. Все дело в грузе. Хуй с металлом. Они за другим гоняются. То, что мы в коробках грузим.
— А…
— Не знаю, чо там, и знать не хочу, — перебил меня он. — И ты нос не суй. Наше дело маленькое. Меньше знаешь, меньше срок. Захотят, скажут, а нет, значит нет. Тихо, вроде… Погнали до перехода!
Но всеми правдами и неправдами я сумел накопить нужную сумму и даже чуть больше. Пришел в школу прямо с работы, невыспавшийся, грязный и вонючий. Вытащил из кармана стопку налика и швырнул его на стол Кукушки, после чего развернулся и отправился в туалет покурить. Там я ополоснул лицо холодной водой, переоделся в чистое и все уроки проспал под лестницей, пока меня не разбудила Алёнка.
— Тём, шестой урок закончился, — улыбнулась она. — Я думала, тебя вообще в школе нет. Хорошо, что тут проверила.
— Ага, — зевнул я и сладко потянулся. — Я Кукушке деньги принес, а там еще полчаса оставалось. Ну и решил подремать. И отрубился.
— Вижу. Пойдем, я тебя провожу.
— Не, не. Я нормально. Мне еще к Аносову зайти надо. Билеты взять, которые по экзамену, и уточнить по мелочи. А ты иди. Я хуй знает сколько проторчу у него, — соврал я. Алёнка недоверчиво посмотрела мне в глаза, но в итоге вздохнула и, чмокнув в щеку, убежала. А я, выждав десять минут, выбрался из укрытия и отправился на улицу, где договорился встретиться с Толиком.
Толик подъехал к школе в два часа, когда я, зевая, стоял на углу и курил последнюю оставшуюся в пачке сигарету. Он моргнул фарами, а когда я подошел, кивнул, приглашая сесть. Мы отъехали от школы и остановились неподалеку от Колодца.
— Чо, набрал нужную сумму? — улыбнулся он. Я кивнул и, скосив глаза на пачку, лежащую рядом с ручником, заставил Толика рассмеяться. — Бери, Тёмка. А еще… твоя премия.
— Что я без тебя делал бы, — ответил я, забирая деньги и запихивая их во внутренний карман ветровки. Утром прошел дождь, и было довольно сыро. Однако Толик не стал острить. Вместо этого он внимательно на меня посмотрел.
— Я рад, что помог тебе, — чуть подумав, ответил он. — Но прекращай эту хуйню, Тём. Ты ж не дурак, понимаешь, что вы там грузили.
— Понимаю.
— Иной раз лучше занять, а потом потихоньку отдавать. Ты свой, я б тебя не стал прессовать. Да и папку твоего с детства знаю. Хули, в одном дворе все терлись, он нас, пацанов, от алкашей всегда защищал, когда те буреть начинали, — он прочистил горло и сплюнул в окно. — Я ж себя не прощу, если тебя закроют.
— Почему? — нахмурился я. Толик отвесил мне легкий подзатыльник и улыбнулся.
— Я многим жизнь сломал. Тебе не хочу. Если деньги будут нужны, я тебе займу. Но о работе забудь. Усек?
— Ага, — кивнул я. — Это, что сказать хотел…
— Не надо меня благодарить, Тёмка, — прищурился он и закурил. — Лучше выучись на нормального человека. Семью заведи. Девчонка вон у тебя хорошая. Не лезь ты в эту муть. Замочить руки не получится, войдешь и утонешь.
— А ты? — спросил я, заставив Толика нахмуриться.
— Я уже давно тону. Поздняк метаться, малой, — хрипло ответил он и протянул мне руку. — Давай, Тём. Береги себя.
— И ты себя, — улыбнулся я, после чего вышел из машины. — Найдемся.
Но я не пошел сразу домой, а завернул к дому Алёнки. Сейчас мне была нужна не она, а тетя Наташа.
Я поднялся на пятый, нажал кнопку звонка и, когда тетя Наташа открыла, я шепотом спросил:
— Здрасьте, Алёна дома?
— Нет, в библиотеку пошла, к экзаменам готовиться, — улыбнулась она. Я кивнул и вытащил из кармана куртки стопку налика, заставив тетю Наташу измениться в лице и отшатнуться. — Что это, Артём?!
— Возьмите. Я знаю, Алёнка не возьмет. Но это на платье. На выпускной. На хорошее, — слова давались мне с трудом, а когда глаза тети Наташи блеснули, то весь словарный запас выветрился из головы. — Там и… там и на обувь хватит. Вы не бойтесь, теть Наташ. Я не украл деньги, а заработал.
— Знаю, Тёмка, — вздохнула она и, чуть поколебавшись, взяла стопку, которую спрятала в карман халата. — Спасибо, родной. Спасибо.
— Не говорите ей, хорошо? — спросил я и, дождавшись утвердительного кивка, помчался по ступеням вниз. Но на четвертом этаже я задержался и посмотрел наверх. Тетя Наташа так и стояла в дверном проеме, опершись лбом об косяк. И плакала. Тихо и беззвучно, думая, что никто не видит. Но я видел.