Тусклый свет синтетического рассвета медленно заползал в капсульную комнату через фильтрованное стекло. Ева проснулась не от сигнала браслета, а от собственного сердцебиения — такой мелочи не хватало для тревоги, но хватало для того, чтобы помнить: каждый её день начинается одинаково.
Встроенный интерфейс мгновенно ожил.
— Доброе утро, Ева. Ваше состояние: стабильно. Сегодня — цикл «поддержания». Завтрак доставлен, маршрут утверждён.
Она закрыла глаза — будто надеялась задержать мгновение между сном и очередным автоматизированным днём. Почти заботливая речь нейросети цепко держала её внутри режима, не давая сбиться с расписания. В детстве голос был почти как материнский, но с годами стал просто звуком, привычным, лишённым смысла.
Ева села, привычным движением провела по браслету, выводя на стену поток предстоящих задач. Комбинезон — всё ещё новый на вид, с узором цифрового допуска. В отражении цифрового зеркала — молодая девушка с тёмно-русыми волосами, которыми когда-то играла с матерью — вспоминала это украдкой, втайне даже от себя. Даже сейчас, когда в комнате казалось слишком тихо, всё окружение требовало быть собранной.
В тумбочке лежал блокнот из настоящей бумаги - такой сейчас уже не найти. Ева до сих пор гадает, где мама его нашла. Она быстро пролистала свои заметки: «мама пела — что за песня?»; «снаружи есть небо?»; «почему папа боится разговоров?»
Она вышла в коридор, где стены улавливали каждый её вдох. Отец — Феликс — как обычно ждал её на пороге общей комнаты. Он был всегда безупречно брит, в простом рабочем костюме, но за внешней ровностью чувствовалась усталость.
— Ты переустановила фильтр в душевой? — кратко и с нажимом.
Ева внутренне раздражённо сжала ладонь. Она вчера задержалась и не успела заменить фильтр по регламенту.
— Нет. Исправлю до выхода, — так же кратко.
— Ты знаешь правила, — сухо, не вставая из-за стола. — Если это повторится, сообщу Сабине. Из-за таких мелочей нарушается цикл.
Ева слишком резко развернулась к шкафу, ловя себя на глупой обиде:
во всём мире единственный, кто мог бы стать ближе, — выставлял её ошибку напоказ, как протокол. Не как отец, а как надзиратель.
— Сообщай сразу, — не выдержала она, выпрямившись. — Если бы только мама…
Она запнулась, слова сбились. Давно хотела с ним поговорить: почему он никогда не вспоминал о матери? Как будто её и не было, как будто Ева должна забыть.
— Мама… — голос предательски дрогнул, и отец, будто не услышал. Лицо стало ещё более закрытым.
— Ты должна быть на станции через семь минут, — отрывисто, будто на диктовку.
Раздражение, обида, внутренний холод свились вместе. «Почему он никогда не говорит о том, что действительно важно? Если бы он хоть раз спросил не о работе, а о нас…»
Ева схватила чашку, которую только что помыла, задела край стола. Она громко упала. Несанкционированный звук эхом отразился от стен.
Мгновение — оба застыли. Ева быстро подняла чашку:
— Извини. Просто случайно.
На терминале вспыхнуло зелёное уведомление: «Осторожнее с осколками — стандарт безопасности». Ева почувствовала укол злости: даже неудачные жесты теперь замечаются системой.
Перед тем, как выйти, Феликс задержался в дверях, бросил быстрый взгляд — и тихо, почти не разжимая губ, шепнул нечто, что Ева не разобрала. Слишком тихо для ушей или слишком быстро для значения.
Она открыла личный браслет — график безошибочно указывал, куда идти и что делать. Оставалось только следовать.
"Может, он сказал: «Прости»? Или это было что-то ещё?"
В инженерном блоке Ева застала стандартную сигнальную ленту: «Ошибок не выявлено. Ожидается профилактика». Город жил ритмом, которому можно только подчиняться.
Чужие тени скользили по коридору — знакомые лица, чужие люди, каждый занят своим — и только когда она снова осталась одна, позволила себе короткую слабость:
прислониться лбом к прохладному стеклу и хотя бы минуту смотреть наружу сквозь защитный купол. За ним — ни цвета, ни горизонта, только неясный мир, полный потенциальной опасности.
Ева подумала о матери: той, которая была «девиантной», по словам системы, и исчезла из их жизни внезапно. Отец потом стал как этот город — работающий, но без тепла и смысла.
"Зачем мне всё это?" — мелькнуло на секунду. Но внутренний голос, обученный ИИ и жизнью, тотчас спустил её с небес на землю: "Обеспечивай. Поддерживай. Не ошибайся".
Город знал, как держать каждого на его месте. И всё же — в этой механике жила едва ощутимая слабость: у стен не было сердца, зато сердце было у неё.
Где-то внутри, глубоко, рождался вопрос, на который алгоритмы не давали ответа:
а если завтра система исчезнет — какими мы станем?
Ничего ещё не изменилось, но внутри Евы уже возникла новая искра: желание быть собой, даже если пока никто этого не видит.
