Здесь, глубоко в лесу, он набрел на дверь.
Хорли остановился перевести дух — после того как взобрался по небольшому подъему. Держа руки на бедрах, он осмотрелся и увидел ее — дверь. Посреди леса. Дубовая, она заросла грибами и мхом, и все равно, казалось, мерцала, словно была сделана из стекла. Сквозь землю, сквозь опавшую листву, червей и жуков, на дверь сочился некий свет. Он был едва уловимый, незаметный, и поначалу Хорли решил, что ему почудилось.
Выпрямившись, он крепче сжал копье.
Дверь стояла сама по себе. Рядом не было ничего, сделанного руками человека, — ни развалин, ничего.
Хорли подошел поближе. Ручка оказалась изготовлена из меди или какого-то другого желтого металла. Он обошел дверь кругом: та крепко стояла в земле и сзади выглядела точно так же, как и спереди.
Хорли понимал, что если это и был вход в дом старухи, значит, она несомненно была ведьмой. Рука его оставалась твердой, но сердце замерло, и он с неистовой силой задумался о зиме, о сосульках, горьких холодах и бесконечных снегопадах.
Несколько минут он ходил вокруг двери, размышляя, что делать. Еще минуту стоял, взвешивая все за и против.
«Для того и существуют двери, чтобы их открывали», — подумал он наконец.
Затем ухватился за ручку, толкнул — и дверь открылась.
Некоторые события обладают собственным ощущением времени и собственной логикой. Хорли знал это по смене времен года. По выращиванию урожая и рождению детей. Знал это по самому лесу, и, хотя бесконечный кругооборот, через который тот проходил, часто казался непонятным и неразличимым, он в то же время имел свои правила, свой собственный календарь. Начиная первыми ручейками талой воды и заканчивая последней скачущей лягушкой осенью, мир хранил тысячи загадок. Никто из людей не в состоянии постичь их все.
Когда дверь распахнулась, он оказался в комнате, какую и следовало ожидать в лесной хижине — с очагом, ковром, полками, горшками и котелками на деревянных стенах да креслом-качалкой — и увидев это, Хорли вмиг решил, что не стоит даже задумываться, почему это здесь оказалось и даже как это здесь оказалось. И именно поэтому, понял он, ему удалось сохранить рассудок.
Ведьма сидела в кресле-качалке. Она выглядела старше, чем помнил Хорли, словно со времен их встречи прошло многим больше года — ровно столько они не виделись на самом деле. Черное платье, словно сшитое из золы и сажи, облегало ее обвисшее тело. Она была слепой и посмотрела на Хорли пустыми глазницами.
Слышалось какое-то жужжание.
— Я тебя помню, — сказала она. Голос был одновременно шепотом и карканьем.
Жужжание не прекращалось. Оно исходило, понял наконец Хорли, от роя черных шершней, кружившего над головой старухи. Они махали крыльями так быстро, что их едва можно было заметить.
— Ты — Хашкат, жившая в Громмине? — спросил Хорли.
— Я тебя помню, — повторила ведьма.
— Я — старейшина Громмина.
Старуха сплюнула в сторону.
— Того самого Громмина, откуда вышвырнули бедняжку Хашкат.
— Они сделали бы и худшее, если бы я им позволил.
— Они сожгли бы меня, была бы их воля. А все, что я знала — это парочка заклинаний и кое-какие травы. Просто за то, что я не была одной из них. Просто за то, что я хоть чуть-чуть повидала мир.
Хашкат смотрела прямо на него, и Хорли знал — есть ли у нее глаза или нет, но она его видит.
— Это было ошибкой, — сказал Хорли.
— Это было ошибкой, — сказала она. — Я к болезни не имела никакого отношения. Болезнь приходит от животных, от одежды. Вцепляется в них и расходится через них же.
Хашкат рассмеялась, хотя и смех ее под конец перешел в кашель.
— Потому что у меня есть потайная комната? Потому что моя дверь стоит сама по себе?
Хорли начал терять терпение.
— Поможешь нам, если можешь? Поможешь нам, если мы разрешим тебе вернуться в деревню?
Хашкат выпрямилась в кресле, и рой шершней разлетелся, а потом собрался вновь. Дрова потрескивали в очаге. Хорли ощутил, как повеяло холодом.
— Помочь вам? Вернуться в деревню?
Она говорила словно с набитым ртом. Язык болтался, как жирный серый червь.
— На нас нападает какое-то существо. Нападает и убивает.
Хашкат рассмеялась. Когда она смеялась, ее образ странным образом раздваивался — под маской старухи Хорли видел молодую женщину.
— Да что ты говоришь? И что это за существо?
— Мы называем его Третьим Медведем. Но я не верю, что он в самом деле медведь.
От радости Хашкат вновь раздвоилась:
— Не веришь, что он в самом деле медведь? Медведь, но не медведь?
— Кажется, его невозможно убить. Мы подумали, ты можешь знать, как его победить.
— Он живет в лесу, — сказала ведьма. — Он, то есть оно, живет в лесу, и оно — это медведь, но в то же время — не медведь. Оно убивает ваших людей, когда они пользуются лесными тропами. Оно убивает ваших людей на фермах. Оно даже забирается на кладбища и крадет головы у ваших мертвецов. Вас переполняют страх и паника. Вы не можете его убить, но оно продолжает убивать вас самыми жуткими способами.
От ее сухих, покрытых пятнами губ исходил зимний мороз.
— Так ты о нем знаешь? — спросил Хорли, и сердце его забилось быстрее, но в этот раз не от страха, а от надежды.
— Ах да, я его знаю, — кивнула Хашкат. — Я знаю Третьего Медведя, Ведмедя, знаю. Я же сама его сюда привела.
Копье дернулось в руках Хорли и вошло бы ей в грудь, если бы он позволил.
— Чтобы отомстить? — спросил Хорли. — За то, что мы выгнали тебя из деревни?
— Несправедливо. Это было несправедливо. Нельзя было со мной так поступать.
«Правильно, — подумал Хорли. — Нужно было позволить сжечь тебя».
— Правильно, — сказал Хорли. — Нельзя было с тобой так поступать. Но мы усвоили твой урок.
— Когда-то у меня были знания, — сказала Хашкат. — Когда-то у меня был настоящий дом в деревне. Но сейчас я в лесу, а лес — холодный и суровый. Все это — наваждение, — она махнула на очаг, на стены хижины. — Нет никакого дома. Кресла тоже нет. Сейчас мы с тобой лежим под опавшими листьями, в грязи, среди жуков и червей. Моя спина покрыта язвами, и каждый листок оставил на ней свой след. Я уже слишком стара для такого места.
— Прости, — сказал Хорли. — Ты можешь вернуться в Громмин и жить среди нас. Мы будем платить за твою пищу. Мы дадим тебе дом.
— И еще бревен, много бревен, и веревку, и огня, да?
Хорли снял шлем и посмотрел в ее пустые глазницы.
— Обещаю тебе все, что захочешь. Никто не причинит тебе вреда. Если ты нам поможешь. Каждый имеет право на раскаяние. Ты получишь все, что захочешь. Клянусь честью.
Хашкат отогнала жужжащих над головой шершней.
— Я привела его из места, что очень далеко отсюда. В гневе. Я сидела в лесу и в отчаянии призвала его сюда, через мили, через годы. Я не ожидала, что он придет.
— Значит, ты можешь отправить его назад?
Хашкат нахмурилась, снова сплюнула, и покачала головой.
— Нет. Я едва помню, как призвала его. И, может быть, однажды он заберет и мою голову. Иногда легче призвать что-то, чем прогнать его.
— Так значит, ты не сможешь нам помочь?
— Могла бы, да только теперь я ослабла. У меня хватает сил только на то, чтобы выживать. Я откапываю жаб и ем их сырыми. Блуждаю по лесу в поисках грибов. Говорю с оленями и белками. Иногда птицы рассказывают мне, где они были. Настанет день, когда я умру здесь. Одна. Сойду с ума и умру.
Хорли еще больше растерялся. Он чувствовал, как спокойствие, которое ему до сих пор удавалось сохранить, покидает его. Копье задергалось в руках. А что, если убить ее? Вернет ли это Третьего Медведя туда, откуда он пришел?
— Расскажи мне о Третьем Медведе. Может, ты знаешь о нем что-нибудь полезное?
— Он ведет себя так, как того требует его сущность. И он далеко от дома, так что держится за ритуалы еще крепче, чем обычно. Там, откуда он пришел, он жаждет крови не больше и не меньше, чем любой другой зверь. На родине его называют «Морд». Но вдали от дома он кажется гораздо страшней. Он просто собирает коллекцию. Закончив ее, он уйдет. Может, коллекция даже поможет отправить его домой.
— Да, коллекция голов. Узор из голов.
— Ты знаешь, когда он ее закончит?
— Ты знаешь, где он живет?
У себя в голове он увидел холм. Пещеру. Медведя внутри.
Он пронзил копьем ее иссохшуюся грудь.
Раздался треск, словно сломалась ветка.
Проснувшись, Хорли обнаружил, что лежал под покровом из листьев, в грязи, свернувшись калачиком рядом со старухой. Он вскочил на ноги, ухватившись за копье. Старуха, в черном платье и грязной шали, дремала и говорила во сне. В ее волосах запутались мертвые шершни. В левой руке она сжимала мертвую жабу. От нее исходил запах гнили, запах дерьма.
Ни следа двери. Лес был тихий и темный.
Хорли снова замахнулся было копьем, но она была крошечной, как птичка, беззащитной, и он не смог убить ее.
Он оглядел деревья и угасающий свет. Настало время понять, что за всем этим не было никаких причин, никаких почему. Настало время выбираться отсюда — любым путем.
— Головы, — бормотал он про себя по дороге назад. — Коллекция голов.
Встреча с соплеменниками по возвращении прошла для Хорли как в тумане. Они ожидали услышать о могущественной ведьме, что могла помочь им или наслать очередное проклятие, о силе гораздо большей, чем они сами. Ожидали какой-то надежды, замаячившей в лесу, лучика света во тьме. Он не мог дать им этого. Он рассказал им правду настолько, насколько осмелился, но намекнул, что ведьма подсказала, как победить Третьего Медведя. Пошло ли это на пользу? Он не знал. Он все так же видел предстоящую зиму. Все так же видел кровь. И виной этому были они сами. Этого он им не сказал. Не сказал, что бедная старушка, чьей кроватью служит сырая земля, а одеялом — опавшие листья, думала, что это она призвала Третьего Медведя. Ведмедя.
— Ты должна уйти, — сказал он Ребекке после. — Возьми повозку. Мула. Нагрузи ее съестным. Не попадайся никому на глаза. Забери сыновей. Возьми с собой парня, который рубит нам дрова. Если можешь ему довериться.
Ребекка напряглась. Долгое время она не произносила ни слова.
— А где будешь ты? — спросила она.
Хорли было сорок семь. Он прожил в Громмине всю свою жизнь.
— Я должен завершить одно дело, и тогда я приду к тебе.
— Я знаю, что придешь, любимый, — сказала Ребекка, проводя по его телу руками, словно слепая, как та старая ведьма, и изучала его. Запоминала.
Оба знали, что Ребекка и сыновья могли выбраться из леса только одним путем.
Хорли начал свой путь с юга, с того самого места, откуда по старой лесной дороге против ветра выехала Ребекка, и, запутывая свой след, направился к берлоге Третьего Медведя. Так он бродил немало времени, пока не подошел к холму, что вполне мог оказаться курганом, возведенным его предками. С холма стекал ручеек, и под ногами хлюпала грязь. Вода была красной — в ней плавали хрящи и кусочки костного мозга. Пахло так, словно поблизости жарили кровяную колбасу. Попадая на темно-зеленый мох, кровь окрашивала его в пурпурный. Хорли посмотрел на плескавшуюся у ног кровь и медленно пошел вверх по холму.
Всю дорогу к холму он шумел напропалую. И он знал, что Ребекка к этому часу уже, должно быть, прошла половину пути из леса.
В пещере Хорли увидел все то же, что увидел Клем, и еще больше. Он застал медведя за работой. Копье выскользнуло из окоченелых пальцев. Он стянул шлем, потому что вспотел и зачесалась голова, и оторвал кусок туники, чтобы зажать им рот.
Хорли не собирался устраивать переговоры — он собирался убить зверя. Но теперь, в пещере, когда он все это увидел, остались только слова.
Под ногой хрустнула кость. Ведмедь не шелохнулся. Ведмедь уже все знал. Ведмедь невозмутимо вылизывал жидкость из черепа, который держал в волосатой лапе.
Ведмедь и вправду немного походил на медведя. Хорли это видел. Но ни один медведь не мог сравниться с ним ни ростом, ни шириной, и ни один медведь не был так же похож на человека, как и на зверя.
Головы были расставлены по всей пещере, укрывая каждый ее уголок. Раскрашенные в синий, зеленый, желтый, красный, белый и черный, они образовывали причудливый узор, и Хорли, несмотря на свое отчаянное положение, не мог отрицать — было в нем нечто прекрасное.
— Эта картина, — начал Хорли тонким, напряженным голосом. — Эти головы. Сколько еще тебе нужно?
Медведь повернулся к Хорли. Легко, словно его тело состояло не из мышц и костей, а из воздуха.
— Почему ты ничего не боишься? — спросил Хорли. Его трясло. По ноге побежала струйка мочи. — Правда ли, что ты пришел издалека? Скучаешь по дому?
Почему-то от того, что Хорли не знал ответов на все эти вопросы, сердце его пронзила тоска по многим другим загадкам, ответов на которые он никогда не узнает, никогда не поймет.
Медведь подошел. От него пахло грязью, потрохами и дождем. Он издал долгий звук — что-то среднее между раскатами грома и кошачьим мурлыканьем. Хорли отметил, что на лапах у медведя были большие пальцы.
Хорли посмотрел ему прямо в глаза. Так они долго молча смотрели друг другу в глаза. Хорли изо всех сил старался прочитать в его лице хотя бы какие-то проблески разума, какое-то понимание. Глаза были необыкновенно нежные. Морда — мокрая от мертвечины.
— Уходи. Нам нужно, чтобы ты ушел. Пожалуйста.
Хорли увидел дверь Хашкат в лесу перед собой. Она приоткрылась. Оттуда исходил свет. Свет из далекого далека.
Ведмедь прижал Хорли к груди. Хорли слышал, как бьется могучее сердце зверя — громко, как сам мир. Ребекка с сыновьями должны были к этому времени выйти из леса.
Ведмедь оторвал голову Хорли от тела. И остальное просто бросил на пол.
Тело Хорли лежало там еще долго.
Пришла зима — суровая, как всегда, и Третий Медведь продолжал свою работу. Без Хорли деревня совсем лишилась духа. Некоторые ушли в лес, и от них больше не было никаких вестей. Другие так боялись леса, что питались только ягодами и ветвями у дома и никогда не выходили на охоту. Запасы кончились. Они побледнели еще больше и перестали мыться. Они верили каждому безумцу и обзавелись странными обычаями. Они перестали носить одежду. Они сношались прямо на улицах. А потом окончательно лишились рассудка и начали приносить Третьему Медведю в жертву девственниц, и тот, как и любой другой, с удовольствием их принимал. Они калечили сами себя, считая, что именно этого от них хотел Ведмедь. Некоторые уговаривали других, чтобы те их искалечили. Некоторые питались замерзшими, а те, кто не умер, желали смерти. Помощь так и не пришла. Барон не отправил своих людей.
Наконец пришла весна, потекли ручейки. Птицы вернулись, деревья вновь убрались листьями, а лягушки запели брачные песни. Далеко в лесу старая деревянная дверь наполовину ушла в землю, и свет за ней погас. Пещера на холме опустела — остались лишь несколько опавших листьев да пара костей.
Третий Медведь закончил свое дело и ушел, но для выживших крестьян он навсегда останется с ними.