Чтобы вы поняли диспозицию, надо сделать некое топографическое отступление. «Корабль» это детище и основа «спальных» районов города Ленинграда. Строить их начали в конце 60-х, начале 70-х годов, говорят, по польскому проекту. Девятиэтажный, крупнопанельный дом, видимо дешевый в постройке. Поэтому к концу десятилетия, эти, так называемые «корабли», заполонивший все окраины. Кухни в них маленькие, не более шести квадратов, окна без подоконников, и на этой мизерной площади располагались: газовая плита, раковина, холодильник, кухонный стол, настенные шкафы.

Вхожу, передо мной маленькая прихожая, далее закрытая дверь в жилые комнаты, налево узкий коридорчик, в который выходят двери раздельного санузла, и наконец, кухня. Взглянув внутрь, я мысленно помянул всех святых угодников! Шестидесятиваттный светильник, тускло продемонстрировал мне картину «Приплыли», которую народная молва ошибочно приписывает Репину. Посередине захламленной кухни, крест - накрест, лежат два абсолютно голых тела, с переплетенными руками и ногами. Лежат ничком. Большое, явно мужское тело, на меньшем, явно женском. Все вокруг, и они сами, густо перемазаны темно-красным, в желтом неверном свете показавшимся мне, почти что черным. Лужицы, капли, отпечатки ладоней и ступней.

Тяжело вздохнув, наклонился и полез проверять на предмет присутствия жизни, и сразу эту самую жизнь отчетливо уловил: теплые, дышат, сопротивляются. Дал мужскому телу нюхнуть нашатырю, тело встало, посмотрело на меня мутными голубыми глазами и обдало густым водочным перегаром. Выше меня на голову и гораздо шире в плечах, бочком, не говоря ни слова, скользнуло мне за спину и скрылось в комнате. Осматриваю женщину, а за спиной слышу бабулькин шепот: «Он ее гад, ножом порезал». Нахожу, два колото - резаных, оба слева, локоть и ягодица, обильно сочатся кровью. Тугую повязку на руку, наклейку на ягодицу. Вроде все, надо отсюда выходить. Говорю бабке про документы и одежду, а у той уже все готово.

С этого момента события понеслись «аллюром три креста»! Время сжалось и явно изменило свое течение. Это рассказ получается долгий, а события быстрые! Распахнулась дверь из комнаты, что слева и появился давешний мужик, уже в свитере и трениках, а в руке у него длинный столовый нож. И морда очень решительная! Совершенно не раздумывая, я метнул в него свой медицинский чемоданчик и попал. Точнехонько в лоб!

Меня могут спросить, что же за чемоданчик такой? Отвечу. В те годы скоропомощной транспортный чемоданчик напоминал по размеру докторский саквояж начала века, коричневый, дерматиновый, два накидных замочка, легкий. И ассортимент медицинский в нем был сведен к минимуму. Жгут, тонометр, два шприца, десяток ампул, флаконы со спиртом и нашатырем, бинты, вот, пожалуй и все. По весу думаю, килограмма не наберется.

Мужик от такого удара опешил, выронил нож и быстро ретировался в комнату. А я подхватив одной рукой плохо стоявшую на ногах даму в абсолютном неглиже, другой тючок с одеждой и свой подобранный с пола чемоданчик, двинулся было к выходу. Но не тут-то было! Навстречу вновь появляется озверевший от неудачи мужик с занесенными вверх руками, а в руках у него винтовой табурет от рояля! Ну думаю, вот и все, конец! Руки заняты, отступать некуда. Мужик с диким криком, - «Наташа!» рванул на меня...

Никакой прошлой жизни, перед моими глазами не пролетело, видимо ей не хватило времени! Но чувство, которое меня потом посетило, думаю хорошо знакомо приговоренным к смерти! Чувство, когда палач уже взялся за рычаг гильотины, а командир расстрельной команды поднял руку для последнего «Пли!» И остались тебе, дорогой, миллисекунды...

Вдруг появившиеся как из ниоткуда милиционеры, скрутили почти добежавшего до меня, буяна, табурет грохнулся на пол и, как музыка в моих ушах, раздался звук защелкнувшихся наручников...

Как бабуля, этот божий одуванчик, доскакала до отделения милиции, как сотрудники успели добежать до меня и спасти в самый последний миг, я не осознаю и до сих пор? По ощущению времени, этого никак не могло быть. Милиционеры были слегка грузноваты, с седыми висками, в кителях и что меня слегка удивило, звездочки на погонах были несколько больше обычных. У одного одна, а второго целых, две!

Мы всей компанией загрузились в «рафик» и подкатили к отделению. Майор и подполковник, на пинках, выгрузили мужика. Оставлять пьянющую даму в машине без присмотра, я не решился и зашел вслед за ними в отдел милиции. Естественно с обнаженной Венерой подмышкой, чтобы по телефону запросить место в стационаре. Ну, что сделано, то сделано. В ярко освещенной дежурной части надрывно звенели телефоны и никого из сотрудников почему то не наблюдалось, и теперь то я понял почему. За решеткой «тигрятника» бесновались полдесятка полупьяных граждан, которые впрочем мгновенно угомонились, узрев вволакиваемую мною, голую мадам. Мои спасители сразу же присоединили дебошира к приумолкнувшим. А я позвонил и попытался накрутить на обнаженную какие-то тряпки. Вздрогнул, услышав за спиной трубный вопль и обернулся. Мужик прижав мокрое от слез лицо к решетке, истошно звал: - «Наташа!» И эта самая Наташа, до сего момента не произнесшая ни единого слова, вялая, с трудом передвигавшая конечностями, вдруг резко вскочила на ноги, оттолкнула меня, и стремительно понеслась к выходу. Всем своим не великим телом врезалась в закрытую стеклянную дверь, и разбила ее вдребезги! Водопад мелких осколков осыпал ее с головы до ног, и она, отшатнувшись и поплясав босыми ногами по полу, села, вскочила на ноги, и снова села. Кровь обильно потекла ручейками, из сотни мелких порезов, и вокруг её ягодиц немедленно стала собираться красная лужица. Блин! Еще не хватало! Хорошо хоть, что предусмотрительная бабка, собранные женские манатки сложила в обыкновенную белую простыню. С несколько обалдевшими от увиденного милиционерами, совместными усилиями, мы осторожно отряхнули, активно сопротивлявшуюся теперь Наташу, от стеклянного крошева, запеленали как мумию, а затем на руках отнесли в «рафик». В спину нам неслось оглушительное: - «Наташа! Наташа!»

Водила ржал в голос, рассказывая мне о том, как через пустырь неслись, оскальзываясь и падая на талом снегу, два милиционера, а мне было как то не до смеха.

Я отвез Наташу на Пионерскую улицу 16, в больницу скорой помощи, где и сдал дежурному медперсоналу. Там, а это было уже далеко за полночь, были нам несказанно рады, встречали приветливо, а расставаясь махали платочками и кланялись.

Около половины третьего ночи, для санобработки, пришлось заехать домой. Волосы на голове слиплись от крови и висели сосульками, халат с полуоторванными карманами, местами был белым. Отмытый и переодетый во все свежее, отзвонился по телефону на Центр, и принял вызов в 6-е отделение милиции, где по приезде и встретился с совершенно уже тихим дебоширом, которому соседи по клетке попросту набили морду. Было начало пятого.

На стекле кто-то мелом вернул на место пропавшую букву «к» - и бесформенный «киос» снова обрёл достоинство киоска. Учёный поднял лупу, но оптика не помогла: в этом городе грамматику читали не по правилам, а по погоде. Записав свою новую досаду в блокнот, он пошёл дальше.

На перекрёстке, перед тем как вспыхнуть зелёным, светофор на мгновение замер. Толпа сделала общий микровдох. Он включил хронометр, чтобы измерить эту паузу. Секундная стрелка дёрнулась, замерла и пошла в обратную сторону.

«Сбой прибора на фоне массовой психосоматической реакции», - процедил он, убирая хронометр. Его шкаф с аккуратными полками не треснул. Он просто отказался открываться.

К обеду он был разбит. Блокнот пестрел пометками «не поддаётся измерению», «требует проверки оборудования», «вероятно, субъективное восприятие». Он сидел на скамейке, раздавленный провалом своей методологии, и смотрел, как люди в спешке спотыкаются о собственный темп. Город не давался в руки. Он был как вода, которую невозможно зажать в кулаке.

Тут к нему подошла Собака с железным тире на ошейнике. Она молча посмотрела на его дорогие, но почему-то отказавшиеся приборы, потом на его блокнот, полный несостоявшихся фактов. Она мягко ткнула носом в хронометр. Потом сняла с ошейника своё тире и положила ему на колени.

Обмен был предложен без слов.

Он колебался секунду. А потом понял. Он снял с руки свой серьёзный хронометр и протянул его Собаке. Та приняла его в пасть, будто это и было его настоящее предназначение, и скрылась в подворотне.

У него на коленях лежало простое, тяжёлое, настоящее тире.

Его научная строгость не испарилась - она сменила агрегатное состояние. Из твёрдости линейки превратилась во внимание, жидкое и всепроникающее, как здешний дождь.

В этот момент учёный достал блокнот, перечеркнул все таблицы и графы и сделал первую запись - сделанную не прибором, а участием. Вечером он зачеркнул подзаголовок «Опыт систематизации» и написал новый: «Опыт выслушивания». Он вдруг понял, что этот язык нужно не описывать, а слушать, как слушают музыку или тишину.

---

Наброски наблюдателя

А ТЕПЕРЬ? - короткая формула запуска смысла. Произносится шёпотом. Служит ключом к дверям, которые открываются изнутри. Пример: «А теперь?» - и в парадной вдруг стало тише на один лестничный пролёт.

БЕЛЫЙ «ДО ДОМА» - билет без маршрута; даёт право идти в свою сторону. Выдаётся самому себе в момент совпадения шага и внутреннего разрешения.

ВХОД ДЛЯ ТЕНИ - узкая полоска света на подоконнике или асфальте, узаконивающая право на остановку без оправданий.

ВОКЩАЛ - вокзал со щадящей скоростью. Не торопит людей, а держит для них паузу. Пример: «Рекомендуем вокщал, если догоняете не поезд, а себя».

ЗДЕСЬ - указательное местоимение со смыслом «не мимо». Уточняется не словом, а жестом, светом или тихим присутствием.

-КА (суфф.) - уменьшительно-бережный. Применять только для близости, никогда - для маскировки приказа.

КРАЙ (буква «к») - согласная, возвращающая словам форму и меру. С ней «сосисы» становятся сосисками, а «ещё одну» - «как раз хватит».

МОЖНО - погодное состояние смысла, а не разрешение свыше. Возникает там, где кто-то держит вход или делится светом.

НА ДВОИХ - наречие бережности. Делит не порцию, а шум, тишину или вид из окна.

ПАУЗА (честная) - короткий подоконник внутри времени. Излюбленная мера часов вокщала и светофоров, знающих музыку. Признаки: после неё успевают сказать «спасибо» или «прости».

ТИРЕ (-) - ещё один мост города. Соединяет «надо» и «дома», «срочно» и «потом». Прокладывается мелом, взглядом, молчанием.

---

Он держал вход у тёмного перехода, пока мальчик со скрипкой не прошёл, и понял, что «можно» измеряется не люксами, а дыханием.

Он написал мелом у стены «на двоих» и увидел, как один человек положил туда свою лишнюю булочку, а другой подобрал и превратил её в разговор.

Он стоял на белой полосе и слушал микровдох светофора, записывая светомузыку без нот.

К вечеру он добавил к титульному листу ещё одну строку:

«Читать не по алфавиту, а по погоде».

А в предисловии - короткое извинение, которое в этом городе означает «всерьёз»:

«Я прибыл измерять, но остался слушать. Этот словарь не имеет обложки: его можно дописывать мелом на стекле, асфальте и в памяти. Все поправки, внесённые вниманием, вступают в силу с момента их произнесения».

Учёный ушёл так же, как пришёл, - пешком. Но на двери нашего двора оставил свой карандаш и листок: «Добавьте: „держу вход“, „как раз хватит“, „а теперь?“. Подпишитесь своими именами. Это и будет редколлегия».

С тех пор словарь растёт сам. Мы вписываем в него маленькие глаголы, большие сомнения и незначительные запинки. Наш учёный иногда возвращается, чтобы сбросить свою серьёзность, сесть на скамейку и смотреть, как кто-то оставляет вход для тени, как дождь переставляет буквы, как бронзовая дама выходит на променад. Он морщит лоб - по-научному, строго, - а потом произносит свою любимую петербургскую формулу:

- Ничего. Подождём.

Готка:

– Чтобы "вкурить" метафоры эзотерофиз-матчика без математики...

Минковский:

– А базука?

Готка:

– Чтобы открыть дверь из этого перехода в бар "Бедный Йорик", где ты найдешь эзотерофиз-матчиков.

Минковский:

– А просто базуку без БАДа можно?

Готка:

– Жмот? Можно, но в таком случае кривая базука без заряда дверь в "Бедный Йорик" не разворотит.

Минковский:

– А исправная?

Готка:

– Разворотит, если ты дверь найдешь, но ты ее не найдешь без БАДа, а с БАДом и неисправная базука в дверь выстрелит. Понятно?

Минковский:

– Нет.

Готка:

– Какой мудак исправными базуками будет в переходе торговать? Захочешь понять, тогда не экономь на спец.инвентаре....

Интернет отучил людей жить без доступа почти к любой инфе, а его исчезновение научило обращаться к носителям этой инфы напрямую...как живым, так и к мертвым.

Москва в постаппокалипсическую эпоху преобразилась и похорошела: с инетом исчезли компы, смартфоны и модные пошивные бренды; руины города поросли рожью, бурьяном и кукурузой; менеджеры, курьеры, программисты и астрологи почти вымерли; социальный статус фермеров заметно подрос, и выжившим стало очевиднее – кто тут "соль земли".