Поэтому, когда риелторша показала мне ту квартиру, я не раздумывая согласилась.

Первый этаж. Решетки на окнах, но не тюремные, как дома, а какие-то витиеватые, «под старину». Однушка была убитой, но дешевой до неприличия. Хозяйка, какая-то дерганая женщина с бегающим взглядом, даже мои документы толком не проверила. Взяла деньги за месяц, сунула ключи и испарилась, словно боялась, что я передумаю. Мама, которая помогала с переездом, поцокала языком, проверила краны, убедилась, что подвал не фонит канализацией, и со спокойной душой укатила обратно в наш райцентр.

Я осталась одна. Теперь у меня есть личные квадратные метры. Какой же это кайф!

Первый вечер прошел в пьяном угаре свободы. Я встретилась с Нелькой, бывшей одноклассницей, которая тоже сюда поступила, мы зацепили каких-то местных парней, шлялись по проспекту, пили сидр. Домой я ввалилась глубоко за полночь. Тело гудело, в голове шумело. Я даже свет не включала — на ощупь добралась до кровати, стоявшей в нише, рухнула и отрубилась.

А потом все началось.

Сначала это был звук. Негромкий, но назойлевый. Шурх-шурх. Будто кто-то длинным ногтем водит по дереву. Я сразу подумала на крыс. Первый этаж, подвал рядом — классика жанра. Перевернулась на бок, натянула одеяло на ухо. Звук стих.

Но следующей ночью он вернулся. И стал громче.

Это уже не напоминало крыс. Крысы суетливы, они бегают, пищат. А тут — методичное, ритмичное царапанье. Словно кто-то очень терпеливый пытался проковырять дыру из-под пола прямо под моей кроватью. Я пыталась привыкнуть. Врубала музыку в наушниках, пила на ночь коньяк, чтобы вырубаться без сновидений. Но сквозь дрему я все равно слышала его.

Цок. Цок. Шурх.

К сессии я превратилась в зомби. Глаза стали красные, руки трясутся. Я сидела ночами над чертежами, вливая в себя литры кофе и энергетиков, смешанных с алкоголем. Нервы были натянуты, как струны, готовые лопнуть от любого прикосновения.

В одну из таких ночей, когда за окном выл ветер, а я тупо смотрела в учебник, звук изменился. Он больше не был под полом. Он был внутри плинтуса. Прямо у стены, к которой примыкала кровать.

Это было не царапанье. Это был смешок. Тихий, сухой смешок.

Меня пробила дрожь. Я замерла, сжимая в руке стакан с остатками «Колы» и коньяка. Показалось? Да нет же, бред. Переутомление. Но тут плинтус скрипнул, будто кто-то наступил на него с той стороны. С внутренней.

Ярость вспыхнула внезапно, перекрывая страх.

— Да пошло оно все! — рявкнула я в пустоту.

Вскочила, метнулась в коридор. Там, в кладовке, среди хлама от прошлых жильцов, я видела гвоздодер. Тяжелый, ржавый, надежный. Схватив холодный металл, я вернулась в комнату. Адреналин бил в виски. Я с размаху вогнала острый конец под деревянную планку плинтуса.

Треск разнесся по квартире. Старая древесина с ходу поддалась, щепки полетели во все стороны. Я рвала плинтус, как одержимая, рычала, матерясь сквозь зубы. Когда доска с треском отлетела, обнажив черную щель между полом и стеной, я упала на колени.

Посветила туда фонариком телефона.

Ничего. Только пыль, бетонная крошка и старый, ссохшийся труп таракана.

Я захохотала. Истерично, глупо. Выпила остатки пойла прямо из горла, выключила свет и завалилась спать, чувствуя себя победительницей. Гвоздодер положила рядом, на всякий случай. Сон навалился тяжелым ватным одеялом.

Но проснулась я не от утренней трели будильника.

— Обернись.

Голос прозвучал прямо у меня в голове, но при этом я чувствовала горячее, затхлое дыхание на своем затылке. Я лежала лицом к стене. Спиной к комнате.

Я окаменела. Хмель мгновенно выветрился, сменившись ледяным ужасом, который сковал мышцы. Это не сонный паралич. Я могла двигаться, но инстинкт — древний, животный — кричал: «Замри и не шевелись!».

— Обернись, — прошептал голос снова. Тон был ласковый, вкрадчивый, с нотками издевки.

Матрас за моей спиной прогнулся. Медленно, тягуче. Старые пружины жалобно заскрипели под чьим-то весом. Кто-то тяжелый и, судя по звуку, костлявый, усаживался на край моей кровати.

— Ну же... Посмотри на меня.

Я зажмурилась так сильно, что перед глазами поплыли круги. Слезы потекли по переносице, капая на подушку. Я кусала губы в кровь, чтобы не закричать. Я чувствовала ЕГО присутствие. Оно было плотным, густым, как кисель. От Него жутко пахло... Пахло старой больницей, йодом и протухшим мясом.

Рука. Я почувствовала руку. Длинные холодные пальцы коснулись моего плеча через одеяло. Они начали перебирать ткань, медленно подбираясь к шее.

— Обернись! — голос стал требовательным, почти срываясь на визг.

Я начала молиться. Я не верующая, но в тот момент я вспомнила все молитвы, которые слышала от бабушки. Пружины скрипели. Существо ерзало, устраиваясь поудобнее, словно ожидая представления. Оно дышало мне в макушку.

Это продолжалось вечность. Час? Два? Всю ночь? Я лежала, превратившись в камень, пока за окном не начал сереть рассвет.

Как только первые лучи солнца коснулись пыльных штор, вес исчез. Пружины со стоном выпрямились. Шорох удаляющихся шагов — быстрых, семенящих — и тишина.

Я пролежала так до полудня. Не могла заставить себя пошевелиться.

Когда я наконец встала, меня шатало. Половина тела сильно затекла. Я подошла к выломанному плинтусу и аккуратно заглянула — внутри пустота и все тот же труп таракана. Но на обоях, прямо над полом, остались три глубокие свежие царапины.

***

— Ты гонишь, мать. Реально гонишь!

В баре гремела музыка, басы били по ушам, но мне было все равно. Я сидела, вцепившись в кружку с пивом, и тряслась. Напротив сидели Нелька и Марик — парень, с которым она мутила последнюю неделю.

— Я не гоню, — присипила я. — Там кто-то есть. Я не вернусь туда.

Марик, уже изрядно накидавшийся, загоготал, хлопнув ладонью по столу.

— Бабайка? Серьезно? Студентка, комсомолка, и боится темноты?

— Пошел ты, — огрызнулась я. — Хочешь — сам там ночуй.

— А и заночую! — Марик вдруг расправил плечи, играя желваками перед Нелькой. — Спорим? Мы с Нелькой пойдем к тебе. Устроим тест-драйв твоей кровати, если ты понимаешь, о чем я. А ты дуй к ней в общагу. Выспишься.

— Марик, ты дурак? — Нелька хихикнула, но глаза у нее блестели. Идея остаться в квартире без соседей ей явно нравилась.

— Давай ключи, — он протянул руку.

Я колебалась секунду. Мне было стыдно. Стыдно за свой страх, за то, что я выгляжу как сумасшедшая. Но еще больше мне хотелось быть как можно дальше от той квартиры.

— Держи, — я швырнула связку на стол. — Нель, дай свои.

Подруга, смеясь, бросила мне ключи от блока.

— Только не загадьте там всё, — буркнула я.

— Расслабься, параноик! — Марик подмигнул, сгреб Нельку в охапку, и они, пошатываясь, направились к выходу.

Я осталась одна. Заказала еще водки. Потом еще. Время тянулось, как резина. Вокруг танцевали люди, кто-то пытался со мной познакомиться, но я только огрызалась.

Я посмотрела на телефон. Пять утра.

Сердце екнуло. Какое-то нехорошее предчувствие, холодное и липкое, шевельнулось в животе. Я набрала Нельку. Гудки. Длинные, равнодушные. Никто не брал трубку.

Набрала Марика. "Абонент недоступен".

Я звонила снова и снова. Десять раз. Двадцать. Бесполезно.

Алкоголь мгновенно выветрился, уступив место панике. Я выскочила из клуба, поймала частника на раздолбанной «девятке».

— Шеф, гони. Плачу двойной.

Мы летели по пустым улицам. Город еще спал, серый и угрюмый. Когда машина затормозила у моего подъезда, я сунула водителю мятые купюры и вывалилась наружу.

Подъездная дверь была распахнута настежь.

Я взлетела на первый этаж, перепрыгивая через ступеньки. Дверь в мою квартиру была чуть приоткрыта. Из черного проема тянуло холодом и тем самым запахом — йод и тухлое мясо.

— Неля? — позвала я шепотом.

Тишина. Плотная, тяжелая.

Я толкнула дверь. Она скрипнула, открывая вид на коридор, ведущий в спальню. Уличный фонарь светил в окно комнаты, создавая контражур.

И я увидела.

В дверном проеме спальни, упираясь руками и ногами в косяки, висело Оно.

Это было нечто длинное и сильно вытянутое. Бледная, как бумага, кожа обтягивала узловатые суставы. Конечностей было слишком много — я насчитала шесть, или, может, восемь. Они жутко изгибались, как у гигантского паука, сложенного из человеческих рук.

Перевернутая голова существа свисала вниз. Лица не было видно, только огромный, растянутый в улыбке зубастый рот.

И оно жевало.

Чавкающий, влажный звук разносился по всему коридору. На полу, под ним, расплывалась темная лужа. Из лужи торчала знакомая кроссовка. Нелькина.

Существо замерло. Медленно, его голова повернулась в мою сторону. Хрустнули шейные позвонки.

— Обернись... — прошипело оно моим голосом.

Я не закричала. У меня просто не было на это воздуха в легких. Я развернулась и побежала.

Я не помню, как вылетела из подъезда. Ноги заплетались. Я споткнулась на крыльце, проехалась коленями по асфальту, разодрав джинсы и кожу в мясо, но боли не было. Был только ужас.

Сзади, из темного зева подъезда, раздался топот. Тыг-тыг-тыг-тыг. Быстрый, частый, как будто бежала стая огромных насекомых.

— Стой! — раздался визгливый хохот за спиной. — Мы еще не доиграли!

Я неслась через дворы, не разбирая дороги. Легкие горели огнем. Сзади слышался свист и цокот когтей по асфальту. Оно нагоняло меня. Я чувствовала его вонь, она становилась все гуще.

Я выскочила на проезжую часть, прямо под свет фар.

Визг тормозов. Удар бампера по ноге был скользящим, но меня отбросило на обочину. Джип остановился, покачиваясь. Я вскочила, игнорируя боль в ушибленном бедре, и рванула к пассажирской двери.

Дернула ручку. Открыто.

Я ввалилась в салон, захлопнула дверь и заблокировала замок. Меня трясло так, что зубы стучали, выбивая дробь.

Водитель, лысый мужик в кожаной куртке, смотрел на меня поверх очков с смесью удивления от наглости и злости.

— Ты больная? Под колеса бросаться! Жить надоело?

Я вжалась в сиденье, глядя в окно. Улица была пуста. Только ветер гонял обрывок газеты по асфальту. Никакого монстра не было.

— Поехали... — прохрипела я, глотая слезы. — Пожалуйста, поехали отсюда. Быстрее.

Мужик посмотрел на пустую дорогу, потом на меня. На мое разодранное лицо, на кровь на джинсах. Его лицо слегка смягчилось, и теперь в его глазах мелькнула тревога.

— Ладно, — он медленно перевел взгляд на зеркало заднего вида. — Но ты мне расскажешь, что за чертовщина с тобой произошла.

Я кивнула, не отрывая взгляда от пространства за окном. Я знала, что если сейчас посмотрю в зеркало заднего вида, то увижу на сиденье улыбающуюся бледную тварь.

Поэтому я просто закрыла глаза.

— Обернись, — раздался тихий шепот с заднего сиденья.

Водитель нахмурился:

— Ты что-то сказала?

Раздался сдавленный предсмертный хрип.

Я зажала рот рукой, чтобы не закричать.

— Обернись!

Перед ним предстал призрак, бесплотный, едва ли заметный и просвечивающийся на солнце, но это был он. Это был призрак маленького мальчика лет семи. По всему его телу были видны побои и синяки. У него был открытый перелом руки, ведь кость торчала наружу, оголяя содержимое. На запястьях и голенях были ожоги от веревок. Глаза заплаканные, а рот был неестественно широко открыт, с чёрной зияющей пустотой внутри. Рот не закрывался.

Серафим не испугался. Он спокойным тоном и голосом предложил призраку ещё несколько конфет. Призрак утвердительно махнул головой. Серафим потянулся к рюкзаку, достав несколько конфет, он положил их между собой и призраком. Далее, конфеты просто испарились в зияющей пустоте неестественно открытого рта, а в глазах призрака можно было заметить удовольствие.

Тогда молодого священника осенило второй раз, и теперь уже окончательно. Всё, что происходило в этом доме, это были проделки этого маленького мальчика, который почему-то привязан к этому месту. Он хочет всего лишь провести время, как маленький мальчик. И так же теперь понятно, почему он пришёл именно к сыну семейства. Так же не было бы удивительно, если он и прежде приходил именно к детям.

Только вот почему люди прежде умирали в этом доме, ещё оставалось загадкой для Серафима. Но тут точно было объяснение. Священник сомневался, что он мог убивать людей. Но всё же, не отходил далеко от посоха.

После озарения, Серафим предложил поиграть призраку и тот вновь махнул головой утвердительно. Серафим достал из своего рюкзака небольшой резиновый мячик и кинул его призраку. Тот поймал его и бросил в ответ священнику. Некоторое время они перекидывались мячиком, а комната же наполнилась радостным детским смехом, пускай и смазанным и неестественным.

Ребёнку определенно нравилось играть с Серафимом. Как и многим детям из его прихода. Да и в целом детям. Дети всегда любили проводить время с Серафимом. быть может потому что он был чист душой и сердцем, а быть может из-за того, что просто знал общий язык с детьми. Призраку так же нравилось проводить время с Серафимом. Тогда священник спросил:

- Могу ли я тебе как-то помочь, что бы твой дух упокоился, дитя Божье?

Мальчик вновь махнул и потянулся за красным карандашом. На стене не спеша вырисовывалась надпись. Наконец, когда надпись была закончена, можно было прочитать: "Иди за мной". Серафим согласился. Он взял в руки посох и направился за мальчиком. Тот же не спеша проходил по дому и вёл за собой священника.

- Я не знаю, как тебе зовут, но будь осторожен с палкой в моих руках, - произнёс Серафим мальчику, - это посох против нечистой силы и он может причинить тебе боль. Ты не злой, ты хороший, и просто хотел поиграть. Я не хочу причинять тебе боль, только лишь помочь упокоиться твоему духу.

Призрак остановился. Пристально посмотрел на Серафима и вновь занёс карандаш в воздух. Теперь на стене появилась надпись:

"Саша."

Серафим уже вновь начал двигаться, но тут мальчик вновь начал писать на стене.

"Спасибо". - говорила новая надпись на стене.

Теперь уже мальчик, а точнее Саша, точно собирался идти дальше. Карандаш опустился, а мальчик развернулся. Они спустились на первый этаж, а следом в подвал.

В подвале было влажно и затхло. По запаху можно было понять, что каждый сантиметр подвала был покрыт плесенью. Свет от одинокой лампочки вначале подвала расходился во все стороны, прерываясь поддерживающими дом кирпичными колоннами.

Саша повёл Серафима дальше, в самый центр подвала, где едва ли дотягивался свет от лампочки. Призрак показал пальцем на кирпичную опору, а после написал на ней же своим красным карандашом:

"Я внутри".

Серафим попросил подождать Сашу внизу, пока он найдёт какой-нибудь инструмент. Призрак махнул головой и уселся на пол.

Поиск инвентаря не оказался совсем уж долгим. Благо это было частный дом, а в хорошем частном доме с рукастым хозяином, всегда будет гараж или сарай с инструментом. Серафим смог найти в сарае кувалду и небольшой ломик. То, что нужно, для того, чтобы сломать кирпичную опору.

Молодой священник ударил по опере кувалдой, от чего по подвалу разнёсся звонкий и слегка приглушенный звук. Кладка слегка поддалась. Следующий удар уже был по другой опоре, и призрак мальчика совершенно не понимал, что происходит и зачем Серафим бьёт в другом месте, а молодой священник проверял опоры на пустоты внутри. И действительно, после удара по другой опоре по подвалу разнёсся уже совершенно ругой звук, глухой, как при ударе по сплошной толстой поверхности.

Убедившись в своих умозаключениях, Серафим начал бить по нужной опоре. Удар за ударом, с каждым разом, когда ломик подковыривал кирпич, беспокойство становилось всё больше. Нет, скорее перевозбуждение от того, что же увидит Серафим внутри. Хотя, конечно, он и так уже понимал, что увидит внутри.

Кирпичей уже было убрано достаточно, чтобы свет лампочки проник внутрь полости опоры и оголил человеческие кости. Но было разобрано, ещё слишком мало, и требовалось ещё достаточно работы.

Спустя некоторое время, наконец, был убран кирпич, достаточный, чтобы из полости можно было достать скелет маленького мальчика.

Печальное зрелище, конечно. В полости внутри опоры находился скелет маленького мальчика, сгорбившийся, практически в позе эмбриона. Одна кость руки была поломана. На костях в некоторых местах лежали лоскутки ткани, похожие на веревку, а во рту был уже давно засохший кусок глины.

Серафим аккуратно достал скелет из опоры, и первым же делом аккуратно ударил по куску глины во рту скелета. Кусок глины раскололся и на весь подвал разнесся звук глубокого вздоха. Саша, наконец, мог дышать, хотя ему это и не требовалось. Но самое главное, он, наконец, мог говорить.

- Дядя, спасибо вам! - произнёс мальчик первым же делом. На слегка искаженном русском языке, похожим, на тот, на котором говорят в других славянских странах, или на тот, что был ещё в конце девятнадцатого века. Серафим без проблем понял, что сказал ему призрак, благо обладал достаточными знаниями благодаря религии и церкви.

- Всегда пожалуйста, сын мой, - ответил ему Серафим, - Я хочу упокоить твою душу и похоронить тебя, как следует на местном церковном кладбище. А пока мы будем туда добираться, прошу, поведай мне свой рассказ, что с тобой случилось.

- Хорошо. 

Серафим положил скелет Саши в ткань, и, завернув, сунул к себе в рюкзак. Они вышли из дома.

Саша поведал Серафиму, что жил в деревне по соседству с городом. Одним днём он вышел по грибы, да ягоды в лес. Мама наказала ему пойти в лес, дабы можно было сделать заготовки на зиму. Саша помнит тот день, будто он был вчера. Стояла чудесная погода, хоть была и осень, но солнце освещало лес своими лучами, подсвечивая желтые, красные и оранжевые листья.

Тогда он собрал несколько корзинок с грибами и ягодами, и уже шёл домой, как на дороге ему повстречались несколько мужчин. Они схватили его. Саша пытался вырваться, и даже бежал в лес. Но что может сделать маленький мальчик против двух взрослых, рослых, мужчин. Они поймали его, связали в руках и ногах. А когда ловили, один из них сломал руку Саше. А чтобы он не орал, они заткнули ему рот кляпом.

Далее они повезли его в город. Прибыв в город, последнее, что видел Саша, множество построек рядом, и небольшой котлован под новый дом с кирпичными опорами. В одну из таких опор, в центральную, его и поместили, только теперь уже засунув в рот кусок засохшей глины, и замуровали его кирпичной кладкой, в абсолютной темноте.

Саша не мог дышать, глина постоянно, постоянно осыпалась и её крошки уходили в горло, не позволяя дышать. А дальше уже закончился и воздух. Саша не видел ничего перед смертью, ведь темнота стала его вечным спутником. В какой-то момент, он, в виде призрака, просто провалился через кирпичную кладку, оставив тело внутри.

По всем канонам и заветам, Саша должен был стать мстительным духом, но он не хотел. Так получалось. А место, в котором находилось его тело, не отпускало его далеко и вечно возвращало его назад.

Со временем дом был построен. В него въехала семья купца. Саша боялся выходить к ним. Как бы иронично не было, но да, призрак боялся выходить к живым людям. И вот однажды он всё же вышел к ним, и постарался познакомиться. Итог был один, все упали замертво при виде призрака. Остался только ребенок из той купеческой семьи.

Шли десятилетия, семьи сменялись одна за другой, а итог всегда был один. Въезжала новая семья, Саша знакомился с ребенком, ведь они из-за своей любознательности и чистоты не боялись его. Следом кто-нибудь из семьи погибал от сердечного приступа, от страха, завидев случайно Сашу, и он вновь оставался один.

Одиночество сложно переносить взрослому состоявшемуся человеку, а ребенку так и подавно невероятно сложно переносить одиночество, когда маленький человек нуждается в важных людях, в своих родителях, или в тех, кто сможет их полноценно заменить.

Саша закончил свой рассказ. Его история оказалась довольно долгой, достаточно долгой, чтобы они успели прийти на кладбище, Серафим вырыл могилу, и ещё некоторое время после, слушал Сашу.

Кости Саши лежали в вырытой яме, и тогда молодой священник спросил у него:

- Ты готов?

Саша задумался, и не мог ответить сразу. Наступила тишина. Только лёгкий ветерок создавал звуки вокруг, касаясь своим мягким касанием крон деревьев.

- А мы можем ещё поиграть?! - спросил призрак у молодого священника.

- Конечно. Во что хочешь поиграть?

- В мячик!

- Хорошо, дитя моё.

Они, будто отец и сын играли, перекидывая друг другу мяч. Саше было тяжело поймать мяч, из-за одной поломанной руки, и он периодически упускал его, от чего частенько бегал в кусты за упущенным мячом. На его детском и невинном, но при этом омерзительном, от страданий, что он перенёс, лице, заискрилась улыбка.

Прошло не так уж и много времени за их игрой, но Саша сам прервал игру и сказал, что готов уходить. В могиле уже лежал его скелет. Всё было готово. Почти всё. Серафим, как священник, и истинный человек веры ещё обязательно произнёс молитву за упокой бедной невинной чистой детской души. Оставалось только лишь кинуть горстку земли, что бы дух Саши упокоился.

В момент, когда, Серафим уже схватил в ладонь горсть земли, Саша прервал его. Прервал своими объятиями. Вид, определенно, странный. Старое церковное кладбище. В окружении могил и крестов, прямо рядом с могилой, со скелетом внутри, обнимаются католический священник и призрак маленького мальчика. Только, тут уж ничего не поделаешь, и совершенно не знаешь, порой чего ожидать от жизни в очередной раз.

- Спасибо большое, святой отец... - с этими словами призрак растворился в воздухе, после того, как Серафим бросил горсть земли в могилу на кости ребенка.

Когда дело было сделано, Серафим, сел в молитве рядом с могилой. Он благодарил Господа, за ещё одну упокоенную невинную душу, а по его лицу текли скупые мужские слезы.

— Есть тут кто? — произнёс я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Тишина будто ответила мне своей пустотой. Но это была не та пустота, когда никого нет. Это была пустота, которая наблюдает.

Я встал, прошёлся по офису — по тем же рядам столов, что видел тысячи раз. Свет ламп был стабильным, но почему-то казался холоднее, чем обычно. На стеклянной перегородке я увидел своё отражение… но на долю секунды позади меня мелькнуло ещё одно. Неясное. Размытое. Будто чей-то силуэт стоял чуть позади, чуть сбоку.

Я моргнул — и отражение было снова обычным.

Вернувшись на своё место, я почувствовал, что воздух теперь будто сжат вокруг меня. Как если бы кто-то стоял вплотную, только не касался — ждал. Я попытался не обращать внимания, но монитор внезапно замигал. Экран потемнел, а потом вспыхнул, и на нём появились белые буквы:

“НЕ ОБОРАЧИВАЙСЯ.”

Я оцепенел.

Экран снова моргнул и вернулся в нормальный режим — почта, таблицы, всё как было. Но руки у меня дрожали.

Я не оборачивался.

Хотел — но что-то внутри кричало: "не делай этого".

Несколько секунд я сидел, не двигаясь. Потом всё-таки повернул голову.

И никого.

Но не потому, что там было пусто.

Потому что я почувствовал, что кто-то только что стоял там, буквально секунду назад. И отступил, когда я решился обернуться.

Я заставил себя сходить на кухню и включить свет. Он загорелся не сразу — будто лампы сопротивлялись. Я открыл бутылку воды, пытаясь восстановить дыхание. Но когда я повернулся обратно к офису, в темнеющем помещении, между рядами столов, я увидел тень. Стоящую неподвижно.

И что хуже — она стояла в том же месте, где я только что сидел.

Я замер. Моргнул. Тени не было.

Вернувшись на своё место, я старался не смотреть в отражение монитора, но оно притягивало взгляд. И в какой-то момент, когда экран чуть потемнел, я увидел позади себя силуэт.

На этот раз чётче.

Он медленно наклонился ближе к моему отражению, хотя я сам не чувствовал движения воздуха.

У меня пересохло в горле.

Я обернулся рывком.

Пусто.

Но звук — тихий, почти болезненный, как будто кто-то втянул воздух сквозь зубы — раздался прямо над правым плечом.

Я сорвался и включил весь свет в офисе. Стало ярко, почти стерильно. Но ощущение не пропало. Оно просто спряталось глубже. До утра я сидел, дрожа от каждого шороха, и не выключал ни одной лампы.

Когда смена закончилась, я вышел на улицу. На секунду оглянулся на окна офиса. И в одном из них, где я работал, я видел движение. Не людей — смена ещё не началась.

Просто… силуэт.

Он стоял у моего стола, как будто смотрел, ушёл ли я.

И я понял, что ночью меня наблюдали не глаза.

А само здание.

— О, я настоящая, — её улыбка напоминала трещину на фарфоровой маске. — Настоящая ошибка мироздания.

— Я пришёл понять! — в его голосе зазвучали ноты отчаяния. — Почему в наших архивах нет отчёта о казни?

— С чем? — она сделала шаг вперёд. — С раскаянием? С той глупостью, что вы, смертные, называете любовью?

— Со страхом! — выдохнул он. — Он боялся тебя до самого конца.

Кейтрин замерла.

— Страх — единственный дар, что способны принести Торнфилды, — прошептала она.

— До встречи в следующей жизни, Рэй Торнфилд, — её слова прозвучали как далёкий колокольный звон.

Он резко шагнул вперёд.

— А если я стану последним... — голос его дрогнул, — ...последним Торнфилдом, кто попытается разорвать этот круг?

Кейтрин остановилась на краю света.

— Наивный мальчик. Круги не разрывают. В них либо вращаешься, либо выпадаешь в небытие.

— Я найду способ!

— Ищи. Но помни: иногда единственный способ выиграть в этой игре — отказаться в ней участвовать.

Тьма поглотила её очертания. Рэй остался один, слушая, как в тишине рождается новая мелодия — горькая и прекрасная, как эхо несбывшихся возможностей. Лунный свет продолжал литься сквозь разбитый купол, но теперь он освещал лишь пустоту — ту самую, что поселилась в его груди на смену надежде.

/с помощью ии/

Молодой священник потянул на себя ручку входной двери дома. Дверь предательски заскрипела. Скрип разнёсся по ночным улицам. От этого звука вороны с близлежащих деревьев поднялись в небо. Луна освещала мир, и делала его более зловещим в своём томном лёгком свете.

Мужчина зашёл внутрь дома. Снаружи дом казался совсем уж непримечательным. Хоть и два этажа, но снаружи он казался маленьким, а внутри же, совершенно другое дело. Дом оказался прямо-таки огромным. Несколько спален, гостиная, кухня, столовая. Было и так понятно, что это дом какого-то купца, что в своё время мог позволить себе подобные хоромы среди маленьких деревянных крестьянских домиков в один этаж.

Внутри было темно. Священник не включал свет, пройдя в комнату, о которой ему рассказали заказчики, он зажёг одну единственную свечу. Запах елея разнёсся по комнате, а впоследствии и дому. В танцующем свете свечи священник, наконец, увидел, то ради чего он и прибыл в этот дом.

Несколько дней назад к нему, через одну из служанок в его кирхе обратилась семья. Они не так давно купили старенький купеческий дом. Жене было всё равно, а вот муж, как фанат царской России всю жизнь мечтал жить в старом купеческом доме, из красного кирпича. Он искал хороший вариант, чтобы было не так уж дорого, при этом можно было жить, и постепенно пускать свою творческую энергию на реставрацию старого купеческого дома.

Наконец, дом был найден. Правда, за ним ходила очень дурная слава. Множество людей за годы существования дома погибли в нём. В основном причиной было остановившееся сердце. Кто-то рассказывал о призраках, проживающих в доме, кто-то говорил о проклятии старого купца, что возненавидел Советскую власть после раскулачивания, и всех кто хоть как-то причастен к Советскому союзу.

Семья с ребёнком, даже не задумываясь, въехали в дом. Благо они были людьми рациональными, и ни в какую паронормальщину, не верили. По крайней мере, муж точно. Женщины всегда же были более падкими на магическое мышление, на веру и жизнь в религии, на гадания и прочую эзотерику. В этом случае женщина не обладала магическим мышлением. Поэтому они без переживаний начали обживаться на новом месте.

В доме было хорошо. Много места, своя собственная комната для их маленького пяти летнего сына, мужчина начал заниматься восстановлением внешнего облика дома, а женщина же занималась цветами в саду, и уютом внутри дома. Одним словом идиллия, если бы не одно НО.

Однажды ночью, их маленький сын забежал в спальню к родителям с криком, о том, что он услышал странные звуки у себя в комнате. Родители списали всё на мышей, погоду, старость дома. Всё же они были людьми рациональными. И проверив комнату сына, они так и не услышали самих звуков и сам источник звуков, но сынишку положили спать в свою постель.

В другой раз, когда мать ребёнка зашла в его комнату, пока тот был в садике, она увидела на одной из стен надпись красным карандашом: "Привет". Под ней виднелась такая же надпись, только уже карандашом другого цвета. Стиль написания, иначе говоря, подчерк явно был другим. Женщина ждала сына и мужа, когда они будут дома, чтобы обсудить, что это за надпись. Хоть обои на стенах и так были старыми, и их стоило поменять, но такое поведение их сына нужно было пресекать на корню, иначе впоследствии любая поклейка обоев в комнате была бы бессмысленной. Да, женщина подумала именно на своего сына, что это сделал он. Любой бы человек подумал бы точно так же.

Тогда ребенок рассказал, что читал в комнате книгу и неожиданно, из коробки с цветными карандашами поднялся в воздух красный карандаш и начал писать на стене надпись: "Привет". Ребенок на то и ребенок, что он любознателен и доверчив, да и страх, конечно же, был, и он тут сработал, как оцепенение, после которого мальчик написал ответную надпись. Когда же красный карандаш вновь поднялся в воздух, мальчик по-настоящему сильно испугался и выбежал и комнаты.

Мать ему не поверила, и строго на строго, наказала ему, не врать родителям и не писать более не обоях. Мальчик, конечно, был расстроен, что родители ему не поверили, не поверили в его чувства, но послушался родителей.

Случай повторился, но не до конца. Опять же по рассказам ребёнка, когда карандаш поднялся в воздух, он сразу же выбежал к родителям. Когда всё семейство вошло в комнату, на стене была лишь небольшая черточка красного цвета, и никакой надпись.

Родители вновь не поверили своему сыну и наругали его. Тогда мальчик решил доказать им, что он говорит правду и в следующий раз, когда карандаш поднялся в воздух он начал снимать видео на свой смартфон на котором прекрасно было видно, как красный карандаш действительно взмывает в воздух на уровне метра, а после начинает писать на обоях.

Пятилетнему мальчику стоит отдать должное, за его храбрость. Тогда родителей не было дома, они были в магазине, и у него было доказательство, что он говорит правду. Поэтому он написал ответную фразу на стене. После же, красный карандаш вновь взмыл вверх, и на стене появилось слово: "Поиграем?".

По рассказам мальчика он задумался, кто хочет с ним поиграть. Он было, как раз решил, что можно поиграть с невидимым другом, и уже начал доставать игрушки, но тут пришли родители.

Мальчик вновь им рассказал о том, что случилось, но они ему вновь не поверили, и было хотели начать ругать, как он достал телефон и показал им видео, на котором карандаш парит в воздухе и пишет слова не обоях. Так, будто его держит невидимое нечто.

В тот же момент, отец семейства взял сына подмышку, а жену за руку, и они все вместе покинули дом, в том, в чём они были, оставив все свои вещи в доме. Благо, и в том случае рациональность прекрасная вещь, и семейство и не повторило поступков и опыта любой семьи из фильмов ужасов, когда в их доме происходит нечто, а они продолжают в нём оставаться.

Семья сразу же решила выставить дом на продажу, но одна знакомая рассказал им об одном молодом священнике - Серафиме их католической кирхе. Рассказал им, как Серафим берется за такие дела, не прося ничего за свою работу, ведь он настоящий божий человек, и для него главное служение своему Отцу Небесному.

Когда Серафим прибыл в город и встретился с главой семейства, его удивило, что тот будучи молодым, чуть более тридцати лет, а уже основательно седой. На что мужчина ответил Серафиму, что ещё несколько недель назад у него были русые волосы и ни о какой седине не было и речи.

Страх, удивительная вещь для живых существ. Страх может давать сил для борьбы с непознанным и неописуемым, так же страх может забирать и жизни, если человека напугать достаточно. В случае мужчины, благо, страх забрал только цвет его волос.

Мужчина поведал всё Серафиму. Показал ему видео. Показал на схематической карте, где находится комната, в которой всё происходило.

Конечно же, молодой священник взялся за дело, не попросив ни рубля за свою работу. Только кров и пропитание на время работы в их доме. Собственно сейчас молодой священник занимался своей работой, стоя у стены в детской, на которой были надписи цветными карандашами, последняя из которых до сих пор вопрошала об играх.

Серафима это удивило. Он понимал, что он имеет дело с призраком, или с духом. Но кто из духов или призраков будет хотеть поиграть? Как правило, они обладают единственным желанием - умертвить ещё живых и перетянуть их на свою сторону, на сторону бесплотных эфемерных созданий.

Поэтому его сумка помимо свечей с елеем и священного писания, была полна множеством других вещей для борьбы с потусторонним: обязательно святая вода, соль, серебро, а если быть более точным серебряный боевой крест. Так же в руках у него был посох. Самая настоящая реликвия, которой было множество столетий. Данный посох хранился в одной старой разрушенной войной кирхе, этот же посох помог ему изгнать из некогда священного места земное воплощение грехов, и ему никогда не забыть этой битвы со злом. Ведь в первую встречу с ними он потерял свою любимую, и продолжает её искать до сих пор.

Посох был из толстой ветви тёрна. Дерево уже потрескалось, ведь в своё время была насквозь пропитано святой водой и елеем, от чего любая древесина начнёт рассыхаться. Любой удар этим посохом о твёрдую поверхность тут же уничтожит его, но удар по потустороннему не сделает ему ничего, а главное позволит изгнать потустороннее, и воздействовать на него физически. Это то, что не доступно заурядным смертным.

Серафим сел в центр комнаты, освещенной танцующим пламенем свечи. Подле него лежал посох, в одной руке был крест, а у другой руки лежали бомбочки со святой водой. Он был готов ко всему, чтобы не происходили дальше.

Но, увы, не происходило ровным счетом ничего. Молодой священник просидел так несколько часов, а ничего так и не происходило. Он был рад, что помолился, и его никто не отвлекал, но огорчался тому, что не смог изгнать духа, но сдаваться не намеревался.

Его потянуло в сон, время было уже за полночь. Быть может, читатель подумал, неужели, он ляжет спать в этом доме. Да. Так и есть. Только прежде, Серафим насыпал круг солью и окропил это всё святой водой. Так он и уснул в свете свечи и вдыхая аромат елея.

Когда Серафим проснулся, было раннее утро. Солнце только начало вставать. Свеча давно потухла. На стене не появилось новых записей. В комнате всё было, как и прежде. За исключением одного но. Он увидел, что недалеко от его сумки валяется несколько фантиков от конфет. От тех конфет, что были у него в сумке, ведь он всегда носит с собой, что-нибудь сладкое, для быстрого подъема сахара, как обладатель анемии.

После пробуждения, голова ещё совсем не думала, ведь все мысли были только об утренней молитве. Серафим сел на пол для молитвы, взяв в руки бусины розария. Он перебирал их одну за другой, молясь своему Богу. Молодой священник просил помочь ему разобраться в его ситуации в доме. А более всего он желал, чтобы Господь подсказал ему, где он бы смог найти свою любимую, что прежде всегда была с ним. Пускай теперь уже и в облике бесплотного духа.

Аминь.

Молитва закончилась. А следом уже началась скорее медитация, ведь молодой священник обращался теперь не к Господу, а копошился в своих мыслях, а прежде обращался к своей любимой. Он просил её подсказать ему, где он может найти её, он просил у неё прощения, он вновь говорил в пустоту слова о любви к ней, и вновь не получал ответа.

Наконец в голове начались рассуждения о том, что происходит в этом доме. О записях на стене на такой небольшой высоте, о фантиках от конфет. И когда его осенило, неожиданно бусины розария встали на месте в его руке. Серафим открыл глаза и увидел перед собой ужас.

Мир плыл. Перед глазами плясали мутные пятна, собираясь в очертания загаженного подъезда. Первый этаж. Но какой-то... неправильный. Плитка под руками была ледяной, словно могильная плита, а перила покрывала такая густая ржавчина, что казалось, прикоснись — и пальцы рассыпятся вместе со сгнившим металлом.

В ушах стучала кровь. Тук-тук. Тук-тук. И больше ни звука.

Я поднялся, шатаясь, как пьяный матрос. Зачем я здесь? В голове было пусто, словно кто-то выскреб ложкой все мозги из черепа. Память буксовала, цепляясь за обрывки...

Семья.

Жена. Сын. Младенец совсем. Что-то стряслось. Беда. Я должен их найти!

Я двинулся к лестнице. Ноги налились свинцом, каждый шаг отдавался гулом в черепной коробке. Второй этаж встретил меня рядом обшарпанных дверей. Я прижался ухом к одной. Тихо. К другой — то же самое. Дернул ручку — заперто наглухо. Словно все вымерли или сбежали, бросив свои темные норы.

Мозг кипел. Я пытался вспомнить хоть что-то, но мысли ускользали, как скользкие угри. Кто-то им угрожал? Кредиторы? Бандиты? Или я сам... Нет. Бред!

Третий этаж. И тут меня пробило ознобом. Дверь одной из квартир была приоткрыта. Черная щель звала внутрь.

Я вошел.

Прихожая пуста. Обои клочьями свисают, как кожа сильного ожога. Прошел в зал. Посреди комнаты — круглый стол и старая панцирная кровать. На ней, свернувшись клубком, лежала девушка. На плечах — тяжелая, рыжая, овчинная шуба.

Меня передернуло. Это шуба мамы. Та самая, которую она носила в молодости, тяжеленная, пахнущая нафталином и уличной сыростью. Откуда она здесь? Мать давно умерла, вещи раздали бездомным.

Девушка подняла голову. Лицо бледное, почти прозрачное. Глаза — как два осколка льда.

— Ты чего тут? — хрипло спросил я. Собственный голос показался чужим.

Она моргнула, убирая прядь волос с лица. Взгляд у неё был странный. Детский и одновременно бесконечно усталый.

— Ищу, — тихо сказала она.

— Кого?

— Кого-то важного.

Я подошел ближе. От неё не пахло ничем. Вообще. Словно она была вырезана из стерильного картона.

— Жену и сына не видела?

— Нет. А они здесь?

— Должны быть. Я чувствую.

— Я с тобой, — она плотнее закуталась в шубу. Под грубым мехом, казалось, ничего не было — только худое, синюшное тело. — Меня Настя зовут.

Настя. Так звали мою сестру.

— Пошли, — буркнул я. Мне стало жутко. Не от обстановки, а от её спокойствия.

Мы вышли на лестницу. Шаги эхом разлетались по колодцу подъезда. Вверх. Только всё время вверх, в это бетонное чрево.

Четвертый этаж. Снова открытая дверь.

— Гляди, — Настя кивнула на проем.

Я шагнул внутрь, и сердце ухнуло куда-то в желудок. Квартира была пустой бетонной коробкой, но посреди зала стояла детская ванночка. Белая, с синей окантовкой. В ней застыла вода — мутная, серая жижа.

Меня скрутило. К горлу подкатил ком тошноты. Я знал эту ванночку. Я сам покупал её в «Детском мире» месяц назад.

— Это наша, — прошептал я. Голос дрожал. — Мы в ней купали малого...

— Уверен? — спросила Настя. Она стояла за спиной, и от её голоса веяло холодом.

— Да! — рявкнул я. — Какого хрена здесь происходит? Кто это устроил?!

Я вылетел из квартиры, споткнулся о порог и рухнул на грязный бетон. Меня трясло. Это чья-то больная шутка. Кто-то издевается надо мной!

— Вставай, — рука Насти легла мне на плечо. Легкая, невесомая, как будто на плечо упал сухой лист с дерева. — Надо идти.

Пятый этаж. Очередная квартира. Стены здесь были залеплены бумагой. Я присмотрелся. Распечатки. Сотни, тысячи листов переписок из мессенджеров.

Я сорвал один лист. Буквы прыгали перед глазами, но смысл доходил быстро.

«Ты сегодня придешь? Жена не спалит?»

«Она с мелким возится, ей не до меня. Скоро буду, котенок».

Меня обдало жаром. Стыд, липкий и гадкий, пополз по спине.

— Ты писатель? — спросила Настя, читая соседний лист. — Тут про книги... и про секс. Это твоя жена?

— Нет, — выдавил я.

— Любовница?

— Просто... знакомая. С работы.

Ложь застряла в горле, как рыбья кость. Это была не «знакомая». Это была причина, почему я не приходил домой ночевать. Почему я отключал телефон, когда сын плакал от колик, а жена сходила с ума от усталости.

— Ты же говорил, что любишь семью, — в голосе Насти не было осуждения, только холодное любопытство.

— Заткнись! — заорал я. — Ты ничего не знаешь!

— Я знаю, что счастливые люди так не делают.

Я выскочил в подъезд. Ярость мешалась со страхом. Кто это всё развесил?! Откуда они знают?!

Шестой этаж. Темнота. Густая, вязкая, хоть ножом режь. Я шагнул в открытую дверь, нашаривая выключатель, и тут же с грохотом полетел на пол.

Звон. Стекло.

Я лежал в куче пустых бутылок. Водка, коньяк, дешевое пиво. Горы стеклотары. Вонь перегара ударила в нос так сильно, что глаза заслезились.

— Это ты выпил? — голос Насти звучал прямо над ухом.

Я сел, отшвырнув ногой бутылку. Голова раскалывалась. Перед глазами вспышками проносились воспоминания: стакан, крики жены, плач ребенка, снова стакан, чтобы заглушить этот плач.

— Я... я просто уставал. Мне нужно было расслабиться. Творческий кризис...

— Ты пил, чтобы не слышать их, — отрезала она.

Я поднял на неё глаза. В темноте её лицо светилось мертвенной бледностью.

— Почему ты не дышишь? — спросил вдруг я.

До меня только сейчас дошло. Она говорила, двигалась, но грудная клетка под шубой не вздымалась. И пара изо рта не было, хотя в подъезде царил пронизывающий холод.

Настя грустно улыбнулась.

— Ты вспомнил?

Резко, больно меня накрыло воспоминание. Как удар молотком по виску.

Шуба!

Мне было пять. Ей — меньше года. Она кричала в кроватке. Мать ушла в магазин. Я хотел смотреть мультики, а она орала. Я накрыл её. Маминой тяжелой шубой. Чтобы она согрелась. Чтобы успокоилась. Чтобы замолчала.

Она замолчала. Навсегда.

— Прости, — прошептал я. Слезы жгли глаза. — Я не хотел. Я был маленьким...

— Я знаю, — тихо сказала она. — Ты накрыл меня, потому что хотел. Потому, что всегда хотел только ты. И сейчас тоже.

— Уходи!, — прохрипел я.

— Я уже ушла. Давно. Теперь и твоя очередь.

Она растворилась в темноте, словно её и не было. Остался только запах старого меха и перегара.

Я пополз вверх. Ноги не держали. Седьмой этаж.

Там стоял мужик. Седой, в спортивном костюме. Отец? Нет, просто сосед. Или кто-то похожий на него. Он курил, стряхивая пепел прямо на пол.

— Дошел-таки, — хмыкнул он. — А я думал, сломаешься на бутылках. Ну, давай. Иди! Тебя ждут.

Он кивнул на массивную железную дверь. Номер 74. Моя квартира.

Рука сама потянулась за пояс. Пальцы нащупали холодную сталь пистолета. Я вспомнил. Я ходил в гараж. Я взял ствол. Я хотел... что я хотел? Напугать? Или закончить всё это?

Ключ повернулся в замке с мягким щелчком.

Я вошел.

В нос ударил тяжелый, спертый запах. Не смерти. Нет. Запах безнадежности.

В коридоре горел тусклый свет. На вешалке — куртка жены. Ботиночки сына.

Я прошел в спальню.

Жена сидела на полу, прикованная наручниками к батарее. Рот заклеен серым армированным скотчем. Глаза... В них не было страха. В них была черная пустота. Она даже не дернулась, когда я вошел.

Она смотрела сквозь меня.

Я перевел взгляд в сторону ванной. Дверь была открыта. Оттуда не доносилось ни звука. Ни плеска воды, ни смеха.

Я знал, что там.

Ванночка. Белая с синей каймой. И сын.

Которого я обещал искупать, но ушел бухать с "фанаткой".

Жена звонила. Десять, двадцать раз. Я сбрасывал.

У неё была депрессия. Я знал. Врачи говорили: "Никогда не оставляйте её одну с ребенком". А я оставил.

Она не выдержала. Или я не выдержал, когда вернулся и увидел?

Память наконец-то сложила весь пазл.

Я вернулся час назад. Пьяный в стельку. Нашел сына в воде. Он уже не дышал. Жена сидела рядом и раскачивалась, воя на одной ноте.

Я обезумел. Я орал, бил стены. Я приковал её, чтобы она... чтобы она что? Чтобы не вышла в окно? Или чтобы наказать её? Или себя?

Потом я пошел в гараж. За стволом. Но напился еще сильнее и вырубился в подъезде. Вот и всё путешествие. Никакой мистики. Только пьяный бред убийцы.

Я подошел к жене. Медленно опустился на колени. Сорвал скотч с её губ. Кожа резко покраснела, но она молчала.

За окном бахнуло. Разноцветные сполохи озарили комнату. Салют. Люди празднуют. Кто-то смеется.

— С Новым Годом, — прошептал я.

Поднял пистолет. Дуло ткнулось в висок — холодное, как та плитка внизу. Единственное честное и прохладное место в этом аду.

Жена посмотрела на меня. Впервые за всё время. Губы её дрогнули, и она едва слышно, одними губами выдохнула:

— Давай.

Я зажмурился. Палец нажал на спуск.

За окном взорвался очередной фейерверк, но я этого уже не услышал.