Фонарщик ч.2
Следующий день я пролежал в бреду до самых сумерек. Интуиция говорила мне, слуга с собакой явится вновь и продолжит приготовления. Но к чему? Мысль эта прогрызала мой воспалённый разум плотоядным шершнем. Вновь явился фиолетовый цвет, что менял мир привычных теней до неузнаваемости. Знакомые черные силуэты меняли характер на глазах, повинуясь уличному маяку, и характер их становился от раза к разу все хуже. Больше я не видел те добродушные полусказочные образы, что я выдумал еще в начале болезни, теперь мою комнату заполняли мрачные и угрюмые существа, полные потаённой злобы на мир, в которой их призвали из небытия.
Приближение таинственной пары я угадал также, как колебания уличного света. Будто бы в приходе бездомного с собакой был некий сакральный порядок, коренным образом схожий с тем, что влиял на игру оттенков фонаря, а потому эти два силуэта явившихся из-за угла дома нисколько меня не удивили. Все повторилось, как и в прошлый раз. Поклон, стремянка, замена стекла, поклон, исчезновение. На этот раз он заменил то стекло, что смотрело на мой дом. И теперь от фонаря к основанию моего дома протянулся узор. Он отличался от первого. Мои силы так и не вернулись после первого путешествия к столбу, потому я остался наблюдать за витиеватыми петлями теней на фиолетовой глади из своего окна. Лишь проведя взглядом по каждому элементу узора, я угадал в этом лицо в профиль. Чуть задранный надменный нос, острый подбородок, увенчанный колпачком–бородой, площадки скул с закрученными на них спиралями, переходящими в волосы, полные таких же спиралей побольше и поменьше.
План бездомного я уловил. Он должен был заменить все четыре стекла на стекла с изображениями головы некой особы. Но откуда же он брал эти стёкла? И вряд ли он сам решил этим заняться. Кто-то должен был ему это поручить, но кто доверится бездомному? Кто вообще доверит что-то бездомному, тому…
Кажется, понял…
Это доверили именно тому, кто так легко может затеряться среди взглядов, тому, кто будет этим грязным масляным пятном на городской скатерти, что нельзя вывести, но можно чем-нибудь перекрыть или хотя бы просто отвести взгляд. Но теперь меня стал мучать вопрос, откуда же он берёт стёкла такой работы? Кто их ему поставляет? Эта мысль заняла весь мой досуг до следующих сумерек. Не найдя лучшего плана, я вновь вышел на улицу, только остался под подъездным козырьком, чья бетонная плоть отслоилась кусками, и из которого торчали куски скелета - арматуры. Эти останки сохранили для меня тёмное пятно, куда не проникал фонарный свет. Спустя какое-то время, а именно три цикла перемен света, явились двое. Бездомный прошёл мимо, а вот его собака повернула нос в мою сторону, простояла принюхиваясь, а затем потрусила за хозяином.
Поклон, стремянка, стекло, узор, поклон…
Как только они опять прошли мимо, возвращаясь в мир подворотен, тихих шёпотов и болезненного кашля, я покинул убежище и последовал за ними.
Сколько раз я бродил по этому району в самых разных состояниях разума: больной и здоровый, трезвый и пьяный, одурманенный алкоголем или опьянённый травами, побитый или вышедший победителем из драки, но ни разу я не видел его таким, как в тот вечер. Никогда я не замечал тех троп, тех лазов в пространстве, тех потаённых ходов, что выводили меня в знакомые места с незнакомых сторон. Порой обыденные ориентиры всплывали там, где я не ожидал их увидеть, а ожидаемые пропадали, точно я шел сквозь другой, параллельный, мир, до боли в сердце похожий и до боли в разуме другой. Ни разу мой проводник не обернулся, то ли моя осторожность спасала меня от обнаружения, то ли бездомный действительной выступил проводником. Иногда, в самых труднодоступных местах, где я начинал отставать, он замедлялся и будто бы ждал меня, делая вид, что разглядывает взрыв кислотных красок, похожий на кровь внеземной твари, на стене из огненного кирпича. В какой-то момент я потерял его из виду. Он каким-то неестественным рывком, похожим больше на болевой рефлекс, нырнул за трансформаторную будку – туда, где его не достигал свет ближайшего уличного фонаря. Я же обошёл строение с освещенной стороны и встретил его уже далеко впереди и без стремянки. Собака также бежала позади, весело размахивая хвостом, и белые её лапки и хвост, каким-то чудесным образом, миновала грязь городских окраин.
В конце концов мы вышли к промышленной территории, что в ночном сумраке освещалась только огнями далеких фонарей жилого квартала. Завод, или что бы это ни было, стоял, погруженный в тишину и сам в себя. В задумчивом молчании встречали меня бетонные саркофаги без окон с рифлёными крышками. Мой проводник почему-то ускорился, будто моё присутствие ему наконец надоело. Он свернул направо за пирамиду из бочек, а когда я свернул следом, то заметил только кончик белого хвоста, что скрылся за очередным сооружением, лишенным окон. Так я сначала думал. Проследовав за последним ориентиром, я обнаружил вход в это здание, а больше мой проводник никуда деться не мог, ведь пространство позади сооружение ограничивала бетонная стена высотой в четыре метра, увенчанная колючей проволокой.
Железная массивная и безликая дверь была лишена ручки. Открывалась она, судя по всему, именно наружу, но только с дозволения того, кто был внутри. Я попытался подцепить её кончиками пальцев, все зря. Лишь обломал пару ногтей. Сам не знаю, откуда взялась эта настойчивость, но я решил дождаться моего проводника, притаившись за бочками, что стояли тут же вдоль здания.
Запах от этих металлических сосудов быстро осел в носу. Зуд сменился щекоткой, щекотка же переросла в тихий звон в ушах, а тот уже разлился по голове тихой и подвывающей болью. Борясь с желанием уйти и за усмиряющими речами, адресованными моей голове, я не заметил, как надо мной загорелся свет. В темноте промышленного коридора я не увидел окна на уровне чуть выше первого этажа. Воспользовавшись бочкой в качестве подставки, я забрался повыше, уцепился руками за подобие крохотного подоконника, но разглядел только металлические балки под потолком сооружения. Тогда я встал на цыпочки и чуть подтянулся. Свет шел от единственной зажженной лампы. Он освобождал от тьмы круглую площадку, на которой стояли четверо. Пятеро, если собаку принять за сознательного участника таинства. Помимо четвероногого, там был бездомный и ещё три человека в синих робах. Не сектантских, не тех, в которых волшебники рассекают небо на мётлах, а в самых обычных – со светоотражающими полосами на груди и бедрах. Они стояли вокруг коробки, один из рабочих вскрыл ту монтировкой и крышка плюхнула на пол, подняв облако пыли. Бездомный сел на колени, склонился над содержимым коробки, запустил руки в глубину и что-то сказал, глядя на рабочего, стоящего перед ним. Тот кивнул. Собака же все это время лежала чуть в стороне, положив морду на лапы, и будто бы глядела в окно, а точнее на меня, прилипшего к окну.
Затем коробку отодвинули от бездомного. Из темноты прикатили широкий цилиндр, похожий на деталь какой-то большой машины, что раньше гудела в этом месте, сотрясая стены. Цилиндр поставили перед бездомным, что так и стоял на коленях. Тот что-то снова сказал рабочему, что стоял перед ним, тот кивнул. Тогда бездомный снял сумку с осьминогоподобным существом на кармане и передал её рабочему, что стоял слева от него. Тот, что стоял справа ушел в темноту и вернулся через пару секунд с топором. Не для рубки дров, а с широким лезвием, на длинной рукояти, от блеска острия которого хочется отвернуться, если сразу не сбежать подальше. Бездомный же положил голову на цилиндр, лицом в сторону палача. Последний встал так, что закрыл от меня происходящее. Взмах, затем удар. Собака вскинула голову и навострила уши, но затем также спокойно опустила морду на лапы, высунув розовый кончик языка. Когда палач отошёл, бездомный уже лежал без головы, скатившись с импровизированной плахи в сторону. Голова его, кажется, упала в коробку, что стояла перед цилиндром.
Я понял, что ждать больше нечего, а дальнейшее наблюдение может привести ко второй казни за один день, я стал спускаться, но оступился в темноте и свалился с бочки. Да так, что она упала на меня. В сомнамбулической тишине промзоны этот грохот прозвучал, как будильник ранним воскресным утром. Чересчур громко и слишком не к месту. Пока я пытался подняться, позади скрипнула дверь. Из здания вышли трое и собака. Они обступили меня, как раз, когда я встал на ноги. Приготовившись нести полную чушь о цели своего визита, я было открыл рот, но меня прервали.
- Завтра, как только стемнеет, - сказал мне тот рабочий, к которому все время обращался бездомный.
Я кивнул.
Троица пошла прочь, собака за ними. Когда шаги затихли, я повернулся в ту сторону откуда пришел и увидел, что четвероногий сидит на углу, держа в зубах сумку бездомного. Пройдя вдоль стены, я поглядел за угол, хотя те трое, кажется, не представляли для меня угрозы в тот момент, но все же я был рад обнаружить безлюдный лабиринт одинаковых бетонных курганов.
Только я сделал шаг, как на что-то наступил. Пока я вглядывался в густой мрак, в поисках палача с делегацией, собака положила сумку бездомного точно перед моими ногами. Именно её пластиковый замок и щёлкнул под моим ботинком. Собака зарычала и бросилась на мою ногу, но как только я убрал ботинок, тут же стала вылизывать сломанную деталь, будто бы сумка могла ощутить боль. Я обошёл это действо и двинулся, как мне казалось, к выходу. Но поплутав немного по территории мумифицированного завода я вновь вышел к четырехлапому, что сидел, держа в зубах сумку. Пёс неспеша встал на четыре лапы, подошёл ко мне и положил сумку на землю, чуть подтолкнув ко мне носом. На мой вопрос, зачем она мне, он, конечно, не ответил. Наклонил голову, но не ответил. А на вопрос не знает ли он, дороги обратно, он звонко гавкнул и снова толкнул сумку носом в мою сторону. Когда я повесил её на плечо, пёс повернулся и потрусил куда-то вдоль стены. Прежде чем скрыться за поворотом, он оглянулся, ещё раз гавкнул и я пошёл следом за ним.
Теми же тропами, что привели меня в железобетонное ничто, в эти склепы с рифлеными крышами, я вернулся домой. Фонарь перед домом уже не горел, и сизая утренняя дымка опустилась на землю, точно последний осадок ночи, готовый раствориться или просочиться куда-то вглубь города, где пролежит до востребования силами, отвечающими за перемену декораций нашего мира. Я не заметил, когда пропал пёс. Во двор я вошёл уже один. В подъезде же мне показалось, что это путешествие истощило меня настолько, что домой вернулся не я, но лишь половина. Бросив усталый взгляд на почтовый ящик, полный уведомлений от банка, я поплёлся на третий этаж. С какой-то усмешкой я прочитал некогда так злящее меня слово, что безграмотный коллектор вывел черной краской на моей двери: мне всегда казалось, что это слово пишут через «о», а не «а». Последние силы я потратил на то, чтобы закрыть дверь. А потом упал, придавленный сумкой. Холодный пол не столько бодрил, сколько раздражал уставшие и истощенные нервы. Теплая дрёма выбралась на волю из сумки – вот почему она мне казалась такой тяжелой – и укрыла меня, забрав из суматохи дня, что зарождался под солнцем. Укрыла и сберегла для деяния, что ждало меня впереди в лучах фиолетовой зари, рождающей иной мир, что скрывался среди калейдоскопа фантазмов утомленного разума.
Перед пробуждением я ощутил, как с моего тела сползает нечто тяжелое, тёплое и влажное. Будто бы я вновь очнулся от преджизненного сна, как только покинул материнскую утробу. Первый вдох дался тяжело, как если бы в горло вставили пробку, которая от каждого последующего вдоха дробилась и рассыпалась на осколки, обжигая и царапая внутренности картечью. Затем кашель, от которого во рту появился вкус крови. Наконец я повернулся на живот и встал на четвереньки. Так дополз до ванны, положил голову на край и включил воду. Даже не сразу понял, холодную или горячую. Когда скальп облило жидким оловом я не шелохнулся, только собственный крик, что показался мне каким-то чужим и далеким, заставил отползти в сторону. Опираясь на раковину, поднялся, увидел в зеркале красное лицо лишь отдалённо похожее на человека, которого я знал и которым был когда-то. Выйдя из ванной, добрёл до кухни, вылил содержимое чайника в рот. Глядя в окно, стал раскусывать зубами хрустящие чешуйки накипи. Тень моего дома покровительственно накрыла собой аварийного близнеца, что в тот день был не обделён жильцами. На моих глазах в пустые дверные проёмы, заваленные досками, лезла группа из пяти человек, кажется, мужчин. Тощие, слабые, жаждущие забвения среди разрухи, они лениво озирались по сторонам, прежде чем кануть в глубине тоскующей развалины. В этом усматривался какой-то сокровенный порядок, ритуальное вырождение рода людского. Но завораживающее зрелище прервала мысль: меня ждут на месте казни бездомного.
Выйдя ну улицу, огляделся. Фонарь еще не горел, но зато в окнах аварийного дома тихо вспыхивали золотые огоньки, слышался слабый смех, прерываемый кашлем. Зрители готовились стать участниками церемонии, разбавляя кровь горячей жидкостью, что полнилась синтетическими ядами удовольствий последних часов, минут, секунд.
Не доходя до угла дома, я ощутил его присутствие. Пёс нисколько не удивился моему появлению, а даже наоборот – приветственно гавкнув, он нетерпеливо посмотрел в небо, точно сверился с природным циферблатом, резко обернулся и повёл меня вчерашним путём. В сгущающейся мгле окраин эти окольные тропы выглядели совсем пугающе. Вчера ночью я не видел большую часть этих декораций, лишь очертания и намёки на признаки разложения неживой материи, но теперь в этой сине-оранжевой дымке уходящего дня разруха распустилась передо мной тропическим цветком: пёстрым, несимметричным и зловонным. Переступая лужи зеленоватой жидкости, задевая плечами рыжие кирпичные стены, я протискивался дальше, вглубь этой нищеты и запустения. Собака бежала впереди, размахивая белым кончиком хвоста, точно гипнотизерским маятником. Ритм её шагов также мог бы ввести в транс, если бы не нескончаемая потребность смотреть себе под ноги, дабы не угодить в очередную яму, заполненную стеклом и шприцами. Проходя позади некоторых домов, я ощущал запах еды до того тошный, что было страшно подумать, кого этим собирались кормить. Несколько раз я ощутил запах горящих проводов, где-то пахло разложением некогда живой материи, но останки существа скрывались под горой бытового мусора. Однако символы и знаки приближающегося конца не смущали разума, не колебали настроя. Меня ждала ритуальная ночь, на которую я записался церемониймейстером в тот день, когда ощутил нутром вибрации фиолетового фонаря. Теперь это казалось очевидным. Бездомный почти все сделал, остался последний шаг. Последний взмах. Последний стон. К этому почти все готово: зрители уже сейчас погрузились в тревожные наркотические сны, а к тому моменту, как я приду, он станут Его верными слугами. Именно они положат алый ковёр к Его стопам, когда он наконец облачится в плоть нашего мира.