Rekre0na

По мотивам сказки медведь- липовая нога

Машенька открыла покосившуюся и разбухшую от влаги дверь в птичник. Петька проскользнул у неё между ног, задев бурым гребешком подол сарафана. Куры обыкновенно занимались своими делами, скребли лапками дощатый пол, кувыркались в пыли у выхода в птичий дворик.

– А это сколько стоит? – спросила Машенька ткнув в пеструшку пальчиком.

Она скосила бесцветные бровки к переносице и понизила голос до, как ей казалось, страшного баса.

– Кудак! – ответил Петька, распушив хвост. – Стоит горстку горошин!

Машенька заложила ручки за спину, покачала головой. О том, что у всего бывает цена они с Петькой узнали сегодня утром, когда к кривой лачужке среди леса явились несколько странных людей верхом на диковинных зверях.

Девочку с чёрным петухом застали на завалинке. Она была похожа на Алёнушку с иллюстраций в детских книжках: такая же светлая косичка спускалась из-под косынки, белая рубаха с широкими рукавами, красный, порядком забрызганный сарафан и босые, перепачканные ноги. Малышка кормила петуха с руки, когда шумные квадроциклы разорвали лесную тишину и выехали на полянку перед избушкой.

Девчушка испугалась, вскочила, прижав к себе птицу и прислонилась к вымазанной глиной стене. Игорь слез с «квадрика», потянулся так, что позвонки захрустели, затем приблизился к девочке.

– Мама дома? -  спросил он, стараясь выглядеть доброжелательным.

Девочка покосилась в сторону двери и ответила:

– Бабушка тоже.

– Маму как зовут?

– Мама, - удивлённо распахнула малышка серые глазёнки.

– Понятно, - почесал Игорь голову под кепкой.  – А бабушку? Бабушкой зовут?

Девочка кивнула. Входная дверь скрипнула и из темноты дома показалась высокая, черноволосая женщина, с едва наметившимися морщинками в уголках глаз.

– По что дитёнка стращаете? – возмущённо сверкнула она глазами, похожими на две серебряные монеты. – Машенька, иди в дом!

Забежав в дом Маша долго сидела с Петькой под маленьким окошком и пыталась разглядеть сквозь желтую плеву лосиного пузыря что же происходит снаружи.

– Сколько это стоит? – кричал пришелец указывая то на дом, то на пристроенный к нему сарайчик, то просто размахивая руками, будто его одолевала мошкара.

Мама стояла спокойная, как обычно, невозмутимая и тихо ответствовала ему, да только Машенька сколько не силилась, не могла расслышать её. Бабушка нервозно прочёсывала космы льна, и тоже слушала, доносящиеся со двора крики.

Вскоре гости прыгнули на своих рычащих зверей и уехали. Мама зашла расстроенная, поджав губы. Машу и Петьку спровадили из дому, а сами мать и бабка заперлись в избе.

– Так, а это сколько стоит? – кивнула Маша на насест.

– Кооо,- протянул Петька, словно бы задумался. -  Пуд орехов!

Так Машенька спрашивала Петьку о цене каждого камушка, каждого цыплёнка на дворе, до тех пор, пока не оценённым остался лишь сам петушок.

– А ты сколько стоишь? – нахмурившись спросила девочка петуха.

Петька издал свойственный всем петухам вскрик и возмущенно проклекотал:

– Я ж твой друг! Дозволено ли цену за друзей назначать?

Игра тут же прекратилась. Они поковырялись немного в грязи у корыта с водой. Потом решили пойти за костяникой, о которой говорила вернувшаяся вчера с охоты мама. Машенька поморщилась, вспоминая как зашивала бабушка при свете лучины изодранную до мяса мамину спину костяной иглой. И даже тогда, шипя от боли, мама не показывала беспокойства, была как обычно холодна.

Девочка отодвинула расколовшееся давным-давно корыто, открыв под плетнём лаз. С Петькой они прошмыгнули в него и были замечены крутобокой козой Розкой, которую привязали к колышку за оградой. Приложив пальчик к губам, Маша шикнула на Розу, не говори, мол, никому, и весело припустила в лес, следом за ней бежал петушок.

Полянка костяники находилась рядом со старой избой. Бабушка говорила, что когда-то она жила там со своей мамой и бабушкой, но в недобрый час ударила в избу молния и все сгорели.

– А ты? – недоумевала Машенька.

– И я, - горестно вздыхала Бабушка, показывая внучке страшно обожженную грудь.

Маша перелезла через чёрную балку, упавшую ни то с крыши, ни то ещё откуда-то, прижалась к обугленной стене сруба и выглянула из-за угла. Поляна пылала красными спелыми ягодами, которые поблескивали натянутыми от сока боками, играли с тонкими жгутиками просачивающегося сквозь кроны деревьев солнца. Петька взлетел девочке на плечо, заурчал, медленно разевая клюв. Он повернул голову набок, ощупывая янтарными глазами поляну, словно примеряясь, куда стоит лететь вначале. Петух уже раскрыл крылья и больно впился девочке в плечо коготками, когда из лесу послышался громкий треск и стон ломающихся деревьев.

Петька прижался к Машеньке, спрятал голову под нависающий над косой уголок косынки. Из чащобы, взрыкивая и ревя пробиралась грузная фигура. Маша спряталась за углом. Гость скоро да тяжело дышал, и смердел зверем. Под шагами его вздрагивала земля. Любопытсво пересилило страх, и Машенька выглянула из-за обгоревшего дома.

На полянке стояла медведица. Она была облачена в розовый сарафан и косынку, в прорезях которой торчали скруглённые уши. Животное повело своим влажным носом, затем встало на задние лапы и заревело, заставляя ребёнка, что есть духу припустить к дому.

Мама сидела у печи, бабушка пережевывала остатками зубов лекарственные травы и наносила их толстым слоем на зашитые накануне раны дочери. Машенька влетела в избу запыхавшаяся, держащая под мышкой всклокоченного чёрного петушка и рухнула на лавку, ни жива, ни мертва.

– Что стряслось? – набитым ртом спросила бабушка, взглянув на внучку.

– Та … Там, - пыталась отдышаться Маша. – Ховрячиха бурая Мария!

Мама вздрогнула, бабушка приложила к губам испачканные зелёным ладошки, Петька завизжал.

Этой ночью никто не сомкнул глаз, Петька и Машенька сидели под столом и вздрагивали от каждого шороха. Мама стояла у двери, что вела к лесу, бабушка - у той, что обращалась к людям. У обоих в руках были палки, с наконечниками похожими на медвежьи лапы.

1.

Розка дремала, подогнув под себя копыта. На её спине угнездилась квочка, под круглым брюшком – желтые комочки цыплята. Все мирно спали, не подозревая, что поблизости рыщет Ховрячиха. Из лесу как обычно охали и стонали, но домашняя скотина знала, что стоящая на рубеже изба – их прочный бастион. У плетня загорелись два глаза. Проплыли вдоль ограды, остановились у тщательно скрываемого Петькой и Машенькой лаза. Плоская когтистая лапа легко отодвинула лопнувшее корыто, пролезла под плетнём в птичий двор и зашарила по земле. От шума, который издало упавшее корыто обитатели птичника проснулись и уставились в темноту. Кроны подступавших вплотную к избе деревьев перекрывали свет звёзд, выкрашивая птичий дворик в густую черноту. Не достав никого из животных, лапа уползла за плетень, горящие глаза сощурились и послышалось недовольное урчание.

Петька по обыкновению своему разбудил дом еще затемно. Машенька, уснувшая в тревоге, вздрогнула и проснулась. Петька скрёб лапами половицу, пытаясь выковырять застрявшую в щели горошинку. Девочка выползла из своего укрытия. Бабушка дремала на лавке, опершись на палку. Мама же, открыв дверь, ведущую к лесу всматривалась в светлеющую даль. На её льняной рубахе в области спины виднелись зелёно-красные полосы. Ночь прошла, а бурая Мария не наведалась. Все были целы.

Машеньке было всего шесть годков, но она отчётливо помнила, как Ховрячиха приходила в крайний раз.

Это случилось по ранней весне, когда ещё не звенела весёлая капель, а куры не садились на яйца. Лес просыпался с неохотой. Сверкали покрывавшиеся тонкой ледяной корочкой сугробы. Мама ушла на охоту, Бабушка дремала, уронив голову на грудь. Из её расслабленных рук выпало вязание, а клубок шерсти гонял по дому Петька. Тогда у него, молодого петушка ещё не выросли шпоры и не вздыбился бурый гребешок, а голос был нелепым и потешным, ломавшимся как у подростка. Машенька сидела на полу, закутанная в бабушкин платок как кукла-мотанка и следила серыми глазёнками за беготнёй Петьки.

Мама ввалилась в избу, перемазанная с ног до головы бурым. Маша обрадовалась, потянула ручки, но мать закричала на Бабушку, чтобы та скорее брала Грабо́ть и запирала двери. Едва перепуганная Бабушка успела всунуть в дверной запор перекладину со стороны леса в дверь обрушились тяжелые удары.

– Хто ось непрошенным стучит в мою дверь? – спросила мама выровняв дыхание.

Она бесшумно потянулась к бабушке, перепачканной в крови рукой и забрала у старухи Гработь – палку с нанизанной на неё медвежьей лапой. За дверью басовито запыхтели, затем низкий голос проговорил медленно с задержками, словно вспоминая слова плохо выученного чужого языка:

– Дозволь пройти на людскую сторону.

– Назовись, - потребовала мама, хотя конечно же знала кто пожаловал.

– Ыааа! – заревели снаружи, затем дверь заходила ходуном под сокрушительными ударами медвежьих лап.

Маша заплакала, Петька забрался под её платок. Бабушка подскочила к девочке и зажала ей рот рукой. Удары прекратились, вместо этого послышалось как чей-то большой и влажный нос тянет воздух уткнувшись в малюсенькую щель под дверью.

– Ааа, - протянул бас. – Уже и следующую народила…

– Уходи, - тихо проговорила мама.

Всю ночь семейство слушало, как хозяйничает Ховрячиха в птичнике и сарае. Выла и хрипела убиваемая скотина, стены избы стонали от наваливавшейся на них туши, а под утро всё стихло. В рассветной серости мама открыла дверь к лесу и Маша мельком увидела обряженную в людское бурую Марию.

Целую седьмицу мама потом не вставала с лавки. Грудь, голова и шея её чернели росчерками глубоких ран от когтей. Бабушка обходила избу кругом, выплёвывая шепотки и унося в чащобу остатки хозяйства. Маша сидела у лавки матери, обеспокоенная и испуганная. На седьмой день Мама встала совершенно целёхонькая, будто и не было на ней прежде увечий.

После этого Бабушка ушла в лес на месяц. Мама говорила будто бы за помощью, и просила Машеньку с Петькой не ходить на лесную сторону без дозволения. После возвращения Бабушки они возвели вокруг птичника плетень.

С того времени Маша то и дело ощущала на себе чей-то пристальный взгляд, находясь в лесу и далеко от дома не отходила.

В детстве я долго не боялась ничего, чего положено бояться детям. Темноты, пауков, насекомых, Бабая (Бабая особенно), цыган, и этот список может быть бесконечным, думаю каждый для себя что-то вспомнит и улыбнётся. Наверное, я была на редкость не запуганным ребёнком или же просто с крепкой психикой до тех пор, пока не пошла в сад. Там уж, внутри сопливого общества в моей душе поселились наиболее рациональные на мой взгляд страхи: бабка с соседней улицы, которая по преданию была страшной ведьмой, темнота (как сейчас я уже понимаю боялась я на деле не темноты, а того, что в ней может скрываться), высота – страх, который преследует меня по сию пору.

В то время у нас в семье появился «видик». Ну знаете, видик, один из предметов роскоши конца 80х- начала 90х. Боже мой, каких только отвратительных лент в то время не снимали! У меня очень живая образная память поэтому пишу сейчас и по рукам бегут липке мурашки. Хочется принять душ от таких воспоминаний.

Справедливости ради: были и настоящие шедевры, которые я бы и сейчас с удовольствием пересмотрела.

Мой отец, не к вечеру будет помянут, был персонажем презанятнейшим и жутким. Я многого о нём не помню, за исключением одного очень яркого эпизода, когда он в красках рассказывал, как сейчас возьмёт кота за задние лапы и убьёт его головой об стенку. И ещё парочки… хотя сейчас не об этом. На моей памяти он работал время от времени, но большую часть времени играл в Дэнди. Ещё один привет из 90х.

Главным страхом осени 96го могу назвать темноту. Темноты боятся многие взрослые люди. Лично для меня этот страх закончился довольно внезапно примерно в девятилетнем возрасте, будучи вытесненным другими жуткими жутями моей жизни. Но на тот момент под давлением коллектива, баек детсадовцев (которые конечно были правдой, а как же иначе?), и откровенно садистскими наклонностями взрослых, которые ещё больше укореняли такие страхи в неокрепших умах, я стала бояться темноты. Мать моя, тогда была ещё студенткой Ветмеда, каталась по вызовам, крутить коровам хвосты, да кастрировать кабанчиков. Это я утрирую, конечно! Моя мать настоящий мастер своего дела и довольно-таки небезызвестный ветеринар в нашей стране, так что нечего тут!

Так вот, мама вместе с отцом ездила на нашей копейке по вызовам, преимущественно вечерами, что объяснимо, ведь люди приходили с работы и могли принять врача. Меня оставляли дома одну. Да, мне было едва как 5 лет, но давайте не забывать, что речь о 90х. Каждый крутился как мог. «Не потопаешь - не полопаешь» - мать частенько эту присказку использовала. Дома видик с кучей кассет, по телеку тоже вечерами показывали фильмы. Мне оставляли свет и перекус, и я могла заниматься чем угодно, пока взрослых не было дома.

На беду, в то время отец увлёкся просмотром фильмов ужасов. Тогда этот жанр хоррорами никто не называл, ясное дело. И вот вечерами у нас на пузатом телеке то кишки летают, то демоны преисподнии воют. Даром, что текст читает гнусавый переводчик, даром, что добрая половина глубинного и не очень смысла теряется - страшно аж жуть. Прибавьте ещё к этому пластелиново-аниматронные спецэффекты – спасибо, что живой, как говорится.

Я приболела и оставалась дома в ту неделю даже днём. Не привыкать. Мама покормит завтраком, убежит а пары, забежит в обед снова покормит, а я играю в Марио или мультики смотрю – ну красота же! Отец… не помню где был, но точно не дома. И вот незадача, стали отключать свет. И днём, и ночью такое случалось, но в обеденное время особенно часто. Вот играю я в Марио и тут экран гаснет, а моё лицо обиженно вытягивается. Опять придётся скучать без мультиков и игр. Бросив взгляд на изрядно потрёпанные игрушки на моём топчанчике, поднимаюсь и иду на кухню, чтобы попить холодного чая с сахаром.

Дома никого. Насыпаю сахар в чашку и ну ложкой по стенкам стучать. Звон на всю квартиру, вдруг из зарешеченного окошка вентиляции над посудным шкафом раздаётся:

- Эй! Потише там! – голос был хриплый, грубый, мужской, а следом закашлялся надрывно и умолк.

Я отчётливо помню, как зашевелились у меня на затылке волосы. Конечно же я перестала так яростно перемешивать сахар в своём напитке, сжалась в комок на табуретке, на которую взобралась с ногами, и тихонечко так спрашиваю:

- Кто тут?

Невидимый собеседник помедлил немного, а затем ответил:

– Это я.

– Кто «Я», - спрашиваю, а сама сползаю с табуретки, с опаской глядя на вентиляцию под потолком. – Да я-я,- голос уже нервничает, затем, видимо смекнул, что я так и не понимаю что собственно происходит, добавил: - Приятель твой.

Слово приятель и до сих пор вызывает у меня какое-то двоякое чувство. Я вообще склонна наподобу Задорнову не к месту разбирать происхождение слов, но в тот момент меня это слово вогнало в ступор.

– Приятель, - спрашиваю, забираясь обратно на табуретку. – А вы где?

– Да здесь, я здесь.

Я заглянула под стол. За которым сидела, затем тихо слезла с табуретки и подошла к мойке, заглянула в мусорное ведро.

– Не вижу я вас, - пожимаю плечами.

– Конечно, я ведь невидимка, - смеётся приятель. – Ты чай пьёшь?

– Да, чай, - растерянно отвечаю я, гляжу на чашку.

– С сахаром поди, - спрашивает.

– Ага.

– Это хорошо…- протянул Приятель. – Я люблю сахарных девочек.

Расценить в тот момент эту реплику как что-то зловещее, мерзкое или настораживающее у меня не хватило ни опыта, ни мозгов. Поэтому я просто рассмеялась. В этот момент в замочной скважине заскрежетал ключ, я соскочила с табуретки, попутно зацепившись за торчащий гвоздик колготками и сверзилась на пол, чудом не зацепив чашку. В кухню вбежала мама. Рывком поставила меня на ноги, отцепила колготки и подняла табуретку.

За обедом Приятель молчал. Я лопала суп-лапшу и всё косилась в сторону вентиляции.

«Вот, - думала. – Наверное этот дядя сидит на посудном шкафу. Там ведь его голос лучше всего слышен.»

Мама листала конспекты лекций и не разговаривала со мной, когда поели быстро сполоснула тарелки и убежала в институт. К этому моменту дали электричество, и я снова гоняла пиксельного человечка по экрану телевизора. Вот раз захотелось мне по нужде, поставила игру на паузу и побежала к туалету. Слышу – кашляет Приятель за дверью.

Я была девочка воспитанная, потому, прежде, чем войти постучала.

– Входи-входи.

Заглянув в санузел и убедившись, что Приятеля там нет, я быстро стянула колготки с трусами и взгромоздилась на фаянсовый трон. Зажурчало.

– Писиешь? – спрашивает Приятель.

В этот момент мне стало ни то стыдно, ни то страшно, я сгорбилась и прикрыла попу юбочкой.

– Ага, - отвечаю. – А вы, что, подглядываете за мной?

– А то как же, - говорит Приятель. – Я и за мамой твоей подглядываю, - и рассмеялся так мерзенько.

– А за папой?

– Э… нет, - отвечает, и в голосе послышалась гадливость.

Натягивала я колготки кое-как, чтобы не показать чего лишнего Приятелю, поправляла одежду уже в коридоре.

Мне было очень неприятно осознавать тот факт, что какой-то странный мужик, который ко всему ещё и невидимый подглядывает за мной и мамой в туалете. И как же теперь быть? Ходить в уборную без включенного света, чтобы лишить Приятеля удовольствия разглядывать, автоматически отметалось. Под ванной могут жить монстры, вроде тех, о которых рассказывал Вадя на прошлой неделе. Якобы у его тёти дома под ванной живёт гнилой человек…

«Гнилой человек!» – осенило меня. – «Вот этот я попала…»

Так в раздумьях прошел остаток дня. Вечером мама жарила пирожки с морковкой. Сделав скидку на моё незнание финансовой обстановки в семье (хотя можно было бы и догадаться), такой выбор начинки мне по сию пору кажется весьма странным, но вероятно позволить себе большее мы тогда не могли.  Приятель кашлял из вентиляции, а я только косилась туда и ничего маме о нашем разговоре не рассказывала.

После ужина мы снова смотрели ужастики…при выключенном свете. Моя великодушная память по сию пору держит в уме лишь один единственный фрагмент хорроров 90х, который я посмотрела спустя год после описываемых событий, поэтому назвать точно, что это был за фильм не могу, а врать не хочу. Тут стоит оговориться, что какими бы адовыми не были ужастики, которые мы смотрели, мне ни разу не снились после них кошмары. Исключая вышеуказанный момент.

Утром все снова разбрелись на работу/учёбу, предупредив меня, что после ужина мама и папа поедут на вызов. Выпив лекарство я засела за мультики. На тот момент я просто обожала мультсериал про розовую пантеру. Боже мой, столько сейчас флешбеков накатило… не суть. Очень много серий было записано на титры в кассете про «Вокруг света за 80 дней». Ну соответственно я перемотала до нужного места и уже в который раз любовалась любимым персонажем, когда снова выключили свет. В этот раз совсем ненадолго, хотя лучше бы вообще не выключали.

С кухни раздался привычный надрывный кашель, а затем зов:

– Девочка, а девочка, поди-ка сюда!

Я поглядела на дверь в кухню. Встала не торопясь и, дойдя до дверного проёма спросила:

– Вам что-то нужно?

– Ты одна, да? – спрашивает Приятель.

– А вы не видите? – удивилась я памятуя вчерашний неприятный разговор в туалете.

– Так а глаза-то у меня только в ванной, я и гляжу на тебя в ванной, - как ни в чём не бывало отвечает Приятель.

Моё живое воображение сразу нарисовало жуткое чудище с органами чувств в разных местах осьминогоподобного тела.

– Как так – глаза в ванной? – проговорила я севшим от испуга голосом.

– Ну вот так не повезло, - хмыкнул Приятель. – Так ты одна?

– Одна, - честно призналась я.

– А мама-папа где?

– Мама в институте, а папа…

– Ого, а на кого мама учится?

– На ветеринара, - отвечаю и гордо выпячиваю грудь.

Меня часто хвалили за умение выговаривать сложные для среднего детсадовца слова. Например: «астигматизм», которым я страдала и поэтому носила на носу круглые очёчки, или «ветеринар» - когда мои однокашники говорили что-то вроде «ветеран». Я тоже ждала, что Приятель похвалит меня за такую способность, но он только продолжил спрашивать:

– И что, одну тебя оставили?

Памятуя о всяких ужасных историях «как мальчик сказал, что мама нескоро придёт домой и его унёс Бабай» я решила слукавить:

– Нет, я болею, а папа за сигаретами вышел.

До вечера Приятель не подавал признаков жизни.

Ужинали на кухне, живо обсуждая предстоящий мамин вызов. Мама оставила на столе будильник и показав мне на циферблате в какое время я должна буду лечь спать удалилась, на последок громко сказав, стоя прямо у вентиляции:

– Если до этого времени не вернёмся – обязательно ложись спать, поняла?

Я сказала, что поняла, проводила родителей до двери, выслушала щелчок замка и пошла смотреть телевизор. На дворе уже стемнело, по телеку шла какая-то скучная передача, за которой должна была начаться любимая миллионами моих одногодок «Спокойной ночи малыши». Когда закончился мультфильм про кротика я взглянула на часы. Было ещё достаточно много времени до момента, когда я должна была отправляться в постель. Началась программа «Время», которую я конечно же не смотрела, но прекрасно знала, что после этой нудятины  могут показать какой-нибудь фильм. Ждала. И вот когда уже началась начальная заставка какого-то триллера - ужаса, с перестрелками и криками в очередной раз выключили электричество.

От внезапно образовавшейся тишины в ушах зазвенело, а на кухне активизировался Приятель:

– Что, оставили тебя всё-таки одну, а, девочка?

Надо ли говорить, что пятилетний ребёнок, боящийся темноты к тому же недавно получивший осложнение в виде говорящей вентиляции с глазами в ванной, просто остолбенел.

– Чего молчишь, девочка? Язык проглотила?

Я боялась даже вдохнуть.

– А, делаешь вид, что тебя тут нет? – ехидно заметил Приятель. – Ну так слушай: Глаза у меня в ванной, рот на кухне, а руки… - он сделал долгую паузу. – В КОМНАТЕ!

Последнее Приятель просто прокричал, затем захохотал жутко и из вентиляции послышался грохот.

Я завизжала, замахала руками и ногами, пытаясь отбить невидимые хватающие меня за разные части тела руки. Очки слетели и затерялись в темноте квартиры. Мне казалось, что вот-вот меня утащат в вентиляцию и что уж там могло случиться… Детям такое лучше не знать и не представлять. Под конец я запаниковала, выбежала на балкон и закричала на весь двор:

– Люди добрые! Мама и папа уехали на вызов, я осталась однааааааа…!

Видимо меня хранил кто-то невидимый (не Приятель ясное дело), что в этот момент не какой-то маньяк охочий до детской плоти услышал мои визги, а сердобольная старушка с третьего этажа.

– Девочка, ты что кричишь? – поинтересовалась бабушка озабоченным тоном.

Я уже рыдала и едва могла объяснить ситуацию. Добрая соседка успокоила меня, затем спустила мне на верёвочке кулёк с печеньем и карамельками. Я так и не узнала ни имени, ни внешности этой милой женщины, потому как в скором времени мы съехали с той квартиры. Через минут 10 после того как у меня в руках оказался заветный кулёк домой вернулись родители. Которые почему-то очень надо мной смеялись. Но их смеху пришел конец после того как я подробно рассказала, что подвигло меня на столь отчаянный шаг.

Приятель выдал себя тем же вечером. Это оказался сосед-алкаш, и кажется любитель веществ, расширяющих сознание, который каким-то чудом сумел переговариваться со мной через вентиляционную шахту. Ему видимо казалось это чем-то исключительно смешным.

Не знаю я что там сделал или сказал ему папа, но больше из вентиляции никаких звуков не доносилось.

Основано на реальных событиях.

Ботинок опустился на едва схватившуюся за ночь корочку льда. Ирочка и Ксюша шли домой из школы. Второклассницы, обрадованные первым не крепким ещё морозцем ломали хрустящий под подошвами лёд, пачкали обувь в незастывшей под ним грязи и смеялись, смеялись от души. Смысла в их действиях не было никакого, но весело же, забавно!

– Жаль, что так мало дождей было, – посетовала Ксюша, с размаху опуская ногу на лужицу размером с десертное блюдце. – Совсем лужи малюсенькие!

– Да, – кивнула Ира. – Вот бы найти большую-пребольшую и ломать лёд пока ноги не заболят!

– Ага, классно!

Так они шли пока не дошли до большой улицы. Взрослые почему-то называли её проспектом, интересно почему?

– Ну пока, - махнула Ксюша рукой на прощание. – Увидимся в школе!

– Пока!

Подружка дождалась, когда станет поменьше машин и посеменила по зебре, похожая сзади в своём розовом пуховике на большую мультяшную свинку. Ирочка улыбнулась такому внезапному сравнению. На девочке был неопределённого цвета потёртый пуховик с чужого плеча. Ира помнила, как тётя Мая принесла его в большом шуршащем пакете и со словами «Ну-ка, прикинь» напялила на девочку. Пуховик оказался велик. Болтался на Ире как на вешалке.

«Навырост» - так взрослые часто говорили об одежде, да и об обуви тоже, и пуховик остался.

«Навырост» -  потом сказали и о ботинках, которые сейчас Ира обтирала о подёрнутую инеем сухую траву. Только колготки, тоже ношенные, но почему-то очень полюбившиеся сразу второклашке были в пору… два месяца назад.

Завершался двухтысячный год. В школах ещё не ввели, вернее не вернули единую форму и каждый ходил кто во что горазд. Ксюша вот – всегда была одета с иголочки. Мама Ксюши преподавала хороведение в музыкалке, а Ксюша пела в мамином хоре. Не может же быть дочь учительницы одета в обноски.

На Иру одежду собирали по всем «детным» знакомым. Мама Иры была аспиранткой, успевшей к двадцатипяти годам обзавестись двумя дочками… и мужьями. Она весь день печатала что-то на машинке, потом принимала разных странных людей и снова печатала на машинке. А когда странные посетители задерживались допоздна Ирочка прикрывала голову подушкой, чтобы оградиться от создаваемого гостями шума.

Младшую сестрёнку Иры звали Ната. Ната была на редкость спокойным ребёнком, она не помнила отца, с которым мама развелась едва младшенькая появилась на свет. Не помнила скандала и как мама пробила папе голову скалкой, пока дядя Митя прижимал того к полу в квартире бабушки. Папа потом позвонил из больницы и рассказал, что ему наложили целых восемь швов. Ирочка не знала, как реагировать.

А дядя Митя очень скоро поселился в их квартире, позднее став маминым мужем.

Проводив Ксюшу взглядом Ира вздохнула и побрела в сторону дома. Ожидая, что её сегодня снова отправят за Натой в детский садик, потому, что маме и дядьМите некогда её забрать.

Проходя мимо магазина «Исток» Ирочка замерла:

Прямо напротив входа в палисаднике простиралась, поблескивая тусклой ледяной корочкой огромная лужа. Ну никак не меньше ОКИ соседа дяди Виталика! Ирочка перелезла через оградку, подошла поближе будто бы боясь, что лужа внезапно испарится. Тронула кромку льда носком ботинка. Та захрустела.

«Вот Ксюшка обрадуется!» - пронеслось в голове девочки.

Она не стала ломать лёд, замечталась как назавтра приведёт сюда подружку, и они вместе станут бить каблуками по сероватому стеклу. А потом пришло осознание:

«А что, если кто-то найдёт эту лужу раньше?»

Ирочка прищурилась размышляя. Спрятать лужу от чужих глаз не выйдет, а сейчас следом пойдут и другие школьники, Вадька, например. Этот противный мальчишка точно разобьёт такую большую корку. Не пройдёт мимо.

Скрепя сердце Ирочка всё-таки решилась сломать лёд сама. Она не стала топать по окружности. Прошла прямо в центр и трескула каблуком. Лёд на странность не сломался. Не хрустнул даже.

Ира поправила лямки тяжелого ранца (тоже с чужого плеча с какими-то дурацкими котятами, а Ира любит лошадок). Девочка снова замахнулась и ударила. Не ломается! Тогда Ирочка присела на корточки, затем разжавшейся пружиной взмыла в воздух и приземлилась вложив в удар вес своего маленького тельца помноженный на вес тяжелого рюкзака.

Подо льдом разверзлась зловонная яма, наполненная грязной водой, увлекая второклассницу за собой в пучину. Ира не успела вскрикнуть. В ботинки налилось холодной воды, куриный пух и перья, наполнявшие дрянной дешевый пуховик тут же напитались влагой и отяжелели, потянув ребёнка вниз. Ирочка попыталась схватиться за лёд, подтянуть себя, но какое там! Ботинки скользили по стенкам ямы, а позвать на помощь не было сил.

Прохожие шли мимо, делая вид, что спешат, не замечают того, что случилось. А Ирочка билась, боролась с утаскивавшей её на дно мутной водой. Наконец, один последний рывок и вот уже вроде чуть подтянуться – выберешься, но ботинок оскальзывается и над головой девочки смыкается муть.

– Ира…Ирочка, - откуда-то снизу зовут её ласково.

Девочка открыл глаза, прищурилась от яркого света. Не понятный свет вроде бы белый, но и серым кажется одновременно. Ира заморгала, давая глазам быстрее привыкнуть, поглядела вниз.

Ирочка находилась в странном месте. Вроде бы большое пространство, что хватает глаз, но сужается к низу как будто бы воронка, через которую бабуля переливала квас в бутылку из под колы. Из узкой части воронки высовывается по пояс тётенька. Очень красивая тётенька, но почему-то без одежды.

Сама же Ира словно парит в воздухе, хотя воздух густой и противный, словно холодный кисель. И плывут по тому киселю какие-то не приятные на вид ошмётки: мокрые бумажки, бычки, а это что за странный мешочек?

Тётенькины волосы золотистые, красивые, и сама она красивая, будто бы только что сошла с экрана телевизора. Из рекламы про шампунь с танцующим объёмом. Что бы это значило?

Плывут красивые волосы по противному киселю, пачкаются, оставляя свой танцующий объём где-то там в телевизоре.

– Ирочка, - зовёт красавица школьницу. – Ты плыви сюда, Ирочка!

И манит её тонкой белой рукой. Груди тётенькины колышутся, будто бы вздымаясь от дыхания. Но Ирочке кажется, что что-то не так.

– Что такое, Ирочка? – слегка сдвигает тётенька светлые брови. – Плыви же!

Не плывёт Ирочка, на тётеньку глядит. Та вдруг заводит руку вниз вглубь воронки, что скрывает нижнюю половину её туловища, а потом достаёт … что это? Томагочи! У Ирочки никогда не было этой модной игрушки, хотя мода на неё давно уж и прошла, но так ведь хочется заиметь своего собственного электронного питомца. Ну хоть ненадолго.

Тётенька протягивает второкласснице новенькую игрушку в упаковке, правла немного промокшей. Ирочка подплывает чуть ближе, уже тянется за желанным. Какие питомцы там есть? Вот бы была лошадка! Ирочка непременно выбрала бы лошадку. Но и дракончик пойдёт, почему нет? Почти коснувшись заветной пластиковой коробочки Ира отдёргивает руку.

Нет-нет –нет! У чужих брать ничего нельзя! Папа так говорил. Ох, когда же папа приедет? Мама говорит, что он уехал, что это на долго. Ирочка скучает.

– Может быть ты хочешь вот это? – в руках тётеньки внезапно появляется…АХ! Это же набор детской косметики «Маленькая фея»!

Вот здорово было бы иметь свою собственную косметику. Тут и духи, и тени для век…ух-ты! Даже помада! Совсем-совсем как настоящая. С цветом, а не этот противный бальзам для обветренных губ. Ира приближается ещё немного, но тут же в голове всплывает наказ папы, и девочка отстраняется.

– Что же, - тётенька похоже расстроена, что второклашке не приходятся по нраву её подарки. – может быть…

Томагочи и «Маленькая фея» исчезают и появляется красивый розовый пуховик – точь-в точь как у Ксюши. Нет! даже лучше, чем у Ксюши. А к пуховику ещё и красивые лакированные сапожки и шапочка-конфетка с самым настоящим норковым мехом! Ох! Как Ирочке хочется хотя бы примерить шапочку-конфетку. Такой в её дворе точно ни у кого нет. Такая есть только у Ксюши, она в ней прошлой зимой ходила. Красииваяя… Тяняет Ирочка ручки, вот уж совсем близко к тётеньке и к её подаркам, но внезапно кто-то тянет девочку вверх. За ручку ранца что ли? Рывок, ещё рывок и вот Ирочка уже на холоде, вся мокрая, перепачканная в ботинках, ранце и пуховике с чужого плеча. Откашлявается выплёвывая горькую протухшую воду, на над ней тётенька. Совсем не красивая, с угреватым лицом, с мышиного цвета волосами вся тоже мокрая и перепачканная в грязи.

– Ты как, девочка? – взволнованно спрашивает тётенька. – Ты далеко живёшь, давай я тебя домой провожу?

Ирочка откашливается и выплёвывает смешанное с грязной водой «Спасибо».

Мама как обычно была занята с гостями. В этот раз это были два препротивнейших полных усача, которые каждый раз курили на кухне и съедали всё варенье из вазочки. Мама даже не заметила, как Ира вошла в квартиру, хлюпая водой в ботинках. Сняла с себя тяжелую, мокрую одежду и повесила на верёвке над ванной, встав на её скользкие края. Ира сидела на унитазе, глядя как с пуховика, колгот, сарафана капает вода. Капли ударялись об эмаль с громким «плюх». С волос тоже всё ещё капало. Майка и трусы стали серыми от грязной воды и липли к телу. Ире не было холодно, Ире не было страшно… Пока.

Через несколько лет, будучи уже взрослой девушкой с кучей психотравм и комплексов Ира осознает, что из ста равнодушных на помощь ей бросилась всего одна. Та не красивая девушка с прекрасной душой.