Прокрадываясь бесшумной тенью вдоль осыпающихся стен, я вышел к обширному цеху и увидел его. Привязанного к стулу посреди зала гремлина. Лицо его распухло, покрылось запекшейся кровью, но по неуклюжему силуэту, по тому, как он сгорбился… Это был Микки. Вокруг сгрудилось около десятка головорезов — разномастный сброд. Люди, массивные орки, пара худощавых, с колючим взглядом полуэльфов. У ворот снаружи стояли пыльный грузовик, на котором, судя по всему, его и доставили сюда, и серая «Банши» с блеклой символикой «Сынов прогресса»: переплетённые молоты и шестерёнки.

Десять стволов в чужих руках — это не шутки. Эти парни даже не выставили охраны снаружи — настолько были уверены в себе, что их голоса гулко разносились под сводами, перемешавшись с грубым смехом. Я не мог просто начать стрелять. Они мгновенно убьют Микки или случайная пуля сделает своё дело.

План был дерзким и сложным, но… единственно возможным. Я отступил назад, в спасительную темноту, словно приливная волна.

Завод был заброшен, но не мёртв. Кочегары и инженеры давно ушли, но кое-какие механизмы ещё хранили в своих железных жилах остатки жизни. Я нашёл служебный вход, присыпанный шлаком, и, пользуясь тем, что тьма для меня — родная стихия, спустился в сырые, пропахшие плесенью и машинным маслом подземные коридоры. В одном из машинных отделений я нашёл то, что искал: ряд допотопных, но всё ещё целых паровых котлов — молчаливых исполинов, некогда приводивших в движение конвейеры наверху.

Пришлось поискать топливо. В соседнем помещении, где с потолка свисали клочья какой-то изоляции, я нашёл штабеля старых, истлевших мешков с древесной стружкой и угольной пылью — горючий хлам, оставшийся с былых времён. Стащив несколько мешков к котлам и поднимая тучи едкой пыли, я начал готовиться к следующему шагу.

Я вернулся на поверхность, к грузовику. Достал одну из гранат и, действуя единственной рабочей рукой, с трудом примотал её изолентой под педалью газа, привязав чеку к самой педали тонкой, почти невидимой стальной струной. При нажатии чека выдернется. У водителя будет пять секунд на спасение, но он потеряет две-три секунды, пытаясь понять, какое именно препятствие мешает выжать газ до конца. Угонять грузовик не требовалось — нужен был лишь идеальный хаос.

Вернувшись в подвал, я лихорадочно подготовил котлы к растопке. Запихнул топливо в ненасытные зёвы топок, нашёл проржавевшую банку старой смазки, чтобы ускорить возгорание.
«Надеюсь, у меня ещё есть время, пока они там не решились его добить», — язвительно промелькнуло в голове, когда я сухо чиркнул спичкой. Первые жадные языки пламени лизнули сухую стружку, зашипели на смазке и принялись пожирать топливо.
Теперь следовало вернуться на позицию и привести мою импровизированную, но оттого не менее эффективную машину ада в полную готовность.

Со всей возможной скоростью, но не забывая о скрытности, я выскочил наружу и буквально впрыгнул в «Затворник». Рычащий мотор взревел в ответ на удар по педали, и я направил длинный капот прямо в ржавый борт грузовика. Оглушительный скрежет искалеченного металла, хруст ломающегося стекла. К этому времени из старого здания уже донесся нарастающий, низкий гул, словно пробуждался древний зверь, и отчаянные, судорожные постукивания — мои импровизированные котлы проснулись и требовали выхода.

Запоздалый, но из цеха уже начали высыпать парни. Моя машина вдруг заглохла. Сквозь стиснутые зубы проклиная всё на свете, я бешено крутанул стартер, пока по кузову не застучали первые ещё слепые пули, оставляя вмятины на металле. Наконец двигатель захлебнулся, откашлялся и вновь зарычал. Я выскочил из машины, пальцами нащупал холодок кольца чеки, выдернул её и изо всех сил зашвырнул гранату прямо в центр толпы выбежавших головорезов.

Наружу выбежало восьмеро. Идеально. Значит, внутри с Микки остались двое.

Не зная, кто пострадал от взрыва, оглушительный грохот которого отозвался звоном в ушах, я увидел, как оставшиеся бросились врассыпную и открыли беспорядочную стрельбу из-за укрытий. Я снова нырнул в «Затворник», присел пониже приборной панели, а стёкла тут же, мелко хрустнув, покрылись молочно-белой паутиной от новых попаданий, и успел, с визгом шин, откатиться за соседние полуразвалившиеся гаражи.

Краем затуманенного взгляда я заметил, как пятеро рванулись к своей «Банши», видимо, решив сменить позицию или вызвать подкрепление. Через несколько секунд воздух разорвал оглушительный, сокрушительный взрыв — сработала моя вторая граната. Яркий огненный шар мгновенно поглотил автомобиль, после чего наружу вырвались языки пламени и клубы чёрного дыма. Спастись никто не успел. Лишь раздался металлический грохот рассыпающихся обломков.

Пользуясь моментом шока и замешательства оставшихся, я под прикрытием осыпающихся развалин и покрытых ржавчиной груд металлолома бросился к груде обломков старых ограждений — единственному, пусть и сомнительному, укрытию.

— Кто ты такой?! Чего тебе надо?! — проревел чей-то охрипший от адреналина голос.

Пока он пытался завязать диалог, ко мне с флангов, крадучись по-кошачьи, заходили двое. Я достал первый обрез и, едва они выскочили из-за угла, разрядил в каждого по тяжёлому патрону. Глухие удары выстрелов, два тела грузно оседают на землю. Бросил пустой ствол на землю и в тот же миг выхватил второй. В полёте, почти не целясь, я выстрелил в летящую в мою сторону, подпрыгивающую на асфальте гранату — кто-то из них оказался сообразительнее.

Ослепительная вспышка и оглушительный грохот, от которого зазвенело в ушах. Волна спертый, обжигающей жар в воздухе заставила адреналин взметнуться до небес. Следующим, почти рефлекторным выстрелом я поймал мелькнувшую тень бандита, решившего, что взрыв станет ему прикрытием. Дробь с хрустом сбила его с ног и отшвырнула на неровный, битый асфальт.

Я, не переводя дыхания, наощупь подхватил оба обрезка, сунул их в просторные карманы и, с холодной рукоятью «Ворона» в потной ладони, рванулся внутрь цеха.

Не зря шутят об интеллекте орков. Хотя среди них, конечно, встречаются и учёные, эти двое были живым подтверждением стереотипа. Один, видимо, пошёл проверить подвалы, а второй остался караулить Микки. Я всадил этому карателю одну за другой, почти не целясь, в упор, весь барабан «Ворона». Глухие удары пуль в мышечную массу. Лишь седьмая пуля заставила эту гору мяса покачать головой, опуститься на колени и с оглушительным грохотом, похожим на падение дерева, рухнуть на пол, издавая булькающие, предсмертные хрипы.

Трясущимися, в крови и пороховой копоти руками я начал слепо, на ощупь перезаряжать обрезы и «Ворон», одновременно приговаривая полуживому, еле дышащему Микки:
— Я здесь, старик. Я пришёл. Держись.

После обрезов успел втолкнуть в барабан лишь несколько новых патронов, когда из зияющего проёма в глубине цеха появился второй орк — тот самый, что спускался в подвал. В его огромных руках был длинный, зловещий дробовик.

— Вниз! — сорвался у меня крик, и я резко, из последних сил толкнул Микки со стула на пол, сам кувыркаясь рядом.

В полёте, почти лёжа на спине, я разрядил сначала один обрез, потом другой прямо в эту надвигающуюся тушу. Беспорядочный грохот выстрелов слился с яростным рёвом орка. Тот дёрнулся, зашатался, но всё же успел нажать на спуск. Глухой удар — и заряд дроби с рёвом прошёл в сантиметрах над нашими головами, вырвав кусок штукатурки и кирпича из стены позади. Наконец орк рухнул, обездвиженный.

В внезапно наступившей оглушительной тишине были слышны лишь отдалённое шипение и рокот котлов, потрескивание огня где-то вдали да тяжёлое, прерывистое дыхание Микки, похожее на всхлипы.

Я снова, движимый чистой мышечной памятью, перезарядил обрезы, глухим стуком втолкнув новые патроны в «Ворон». Подполз к Микки и начал судорожно, не разбирая дороги, стягивать с него грубые, впившиеся в плоть верёвки. Снял пропитавшуюся потом и кровью повязку с глаз, вынул заткнутый грязной тряпкой кляп.

— Микки, я здесь. Слышишь? Скоро всё кончится, — бормотал я, почти не осознавая слов, заглядывая в его распухшее, залитое синяками лицо.

Боже правый, какой же он был лёгкий, словно кости у него были из пуха. Я рывком поднял его на руки, чувствуя сквозь пальцы вязкий слой пота и грязи на курточке, и поспешил к истерзанному пулями, словно дуршлаг, «Затворнику». Мой дерзкий план был не лишён отчаянной глупости. Я надеялся вывести из строя их транспорт, а теперь мне предстояло тащиться, словно на носилках, на разбитой бандитской тачке через полгорода. Но было уже абсолютно плевать. Это была не операция, а эвакуация.

Микки был в плохом состоянии, он тихо стонал, и каждый его вдох походил на хриплый свист. Машина шла ужасно: пробиты два колеса, они шлепали по асфальту влажными хлопками, что-то хрипело и металлически скрипело в моторе, а подвеска взвывала на каждой кочке, отзываясь болью в моём собственном теле. Но она, словно загнанная до полумёртвого состояния лошадь, всё-таки дотянулась до больницы.

Патрульные пытались остановить нас, размахивая жезлами, но мой блеснувший значок детектива и, вероятно, мои остекленевшие, дикие глаза служили пропуском лучше любого разрешения. Я вынес Микки на руках и, едва переступив порог приёмного покоя, заглушая гул голосов, закричал: «Врача! Срочно!»

К нам тут же выбежали доктора. Они мягко, но твёрдо оттеснили меня локтём, уложили Микки на холодные пластиковые носилки.
— Теперь его жизни ничто не угрожает, только покой, если вы не будете мешать, — сухо сказал один из них, и я отступил, впервые за весь вечер ощутив, как предательски трясутся и подкашиваются ноги.

Мне тоже предложили помощь, указав на проступающую сквозь куртку кровь, но я машинально отказался. Рана на плече не кровоточила и почти не болела. Лишь глухая, ноющая тяжесть, будто вмуровали свинцовую плиту.
«Кажется, я и правда лечусь за счёт других», — с горькой, тошнотворной горечью пронеслось у меня в голове.

Спустя час, когда самый жар прошёл и в коридоре воцарилась напряжённая больничная тишина, мне позволили войти в палату. У дверей уже бесцеремонно столпилось несколько офицеров из нашего участка. В их быстрых, скользящих взглядах читались любопытство, может, даже подобострастное уважение, но для меня это уже не имело ровным счётом никакого значения.

Капитан Корвер отделился от группы и отвел меня в сторону.
— Зайди ко мне, Арчер, — бросил он без предисловий, глядя куда‑то мимо моего плеча.

Я вошёл в его кабинет сразу, не постучавшись, оставляя на полу грязные следы. Уже настолько надоело соблюдать формальности. Всё это — из-за них. Из-за их глухого равнодушия, из-за того, как они спускают на тормозах все дела Микки. А сейчас наверняка уже планируют, как примазаться к его спасению.

Я молча рухнул в свободное кресло, чувствуя себя выжатым досуха и эмоционально выжженным.

Корвер начал с дежурной, но, кажется, на этот раз искренней благодарности за спасение офицера. Затем медленно, будто разминируя бомбу, попытался перейти к допросу, словно я располагаю всеми ответами и просто придуриваюсь.

Но во мне что-то окончательно сорвалось.
— А почему вы сами допустили, чтобы Микки отправился туда один? — Мой голос прозвучал приглушённо, но с опасной, сдержанной дрожью, словно натянутая струна. — Без поддержки, без прикрытия? Почему никому не было до него дела, пока он не стал разменной монетой в ваших грязных играх?

Я обрушил на него шквал вопросов, и мой голос крепчал, наливаясь тяжёлой, копившейся неделями яростью, — наливалось давление, унявшаяся дрожь и эта… пустота после убийства тех людей.

Корвер сначала пытался огрызнуться, вставить какие-то казённые фразы о протоколах, даже перешёл на крик, требуя соблюдения субординации. Но мой напор, подпитанный адреналином, болью и щемящей жалостью к другу, был как таран. Я не дал ему ни единой лазейки, ни секунды передышки.

Под конец, исчерпав все слова и доводы, я резко поднялся и вышел, с силой хлопнув дверью так, что стеклянная вставка задребезжала. Её удар глухо отозвался в тихом коридоре, возвещая об окончательном и бесповоротном разрыве с тем, что осталось от прежнего, соглашательского варианта меня.

Тачку я отвёз к механику в «Сумраке». Адрес мне выжал из себя, заикаясь, Джимми. Тот был до неприличия рад меня видеть, потому и адрес назвал с готовностью загнанного зверя. Полугном Борги, от которого пахло бензином и потом, вечно перепачканный машинным маслом, лишь бросил быстрый, опытный взгляд на искорёженный кузов, иссечённые двери и беспомощно спущенные колёса.

— Починка, замена стёкол, перебивка номеров, — перечислил он скрипучим голосом, зажигая дешёвую, вонючую сигару. — И оформление на левого дядю. Чисто. Будет ох как недешево.

Он назвал цену. Цифра заставила меня внутренне присвистнуть. Мой банковский счёт, щедро пополненный «благодарностью» Ла Бруньера и щедростью эльфийских щенков, заметно похудел, но запасов ещё хватало, чтобы сохранять ледяное спокойствие. Я кивнул, он буквально выплюнул адрес конторы, где всё оформят. Стерильная чистота и железная анонимность — его непоколебимое кредо.

В управлении мне вручили, даже не взглянув в глаза, пару новых дел — всё-таки зарплату я получал не за сидение в кресле. Одно дело касалось неуклюжего заказного убийства мелкого торговца, другое — безнадежной пропажи какого-то позолоченного фамильного украшения у обезумевшей от горя вдовы. Вернувшись домой, в звенящую тишину своей квартиры, я бегло пролистал их. «Займусь ими, когда выдастся свободная минутка», — мысленно отмахнулся я, понимая, что это лишь фоновый шум для главной симфонии.

Через несколько дней я навестил Микки. Воздух в палате пах антисептиком и слабостью. Он уже мог сидеть, опираясь на подушки, и даже сносно говорить, хотя его лицо всё ещё напоминало лоскутное одеяло, сшитое из жёлто-синих пятен и тёмных швов.

— Там встречались старшие «Птиц» и «Сынов», — просипел он, делая медленный глоток воды через трубочку. — То сообщение от соседей… Это было не просьбой, а предупреждением. Чтобы ты не лез. Слышишь? Не лез.

Но пока он был привязан и изображал из себя тряпку, ему кое-что удалось подслушать сквозь пелену собственной боли.

— Через несколько недель… Числа не назвали, боялись жучков… В город свалятся «большие шишки». Серьёзные люди. Представители элит из других городов, конкурирующие банды. Весь сброд.

Я наклонился ближе, всматриваясь в его помутневший взгляд.
— И? Что им надо было?

— Они что-то говорили про «Дым»…
Микки слабо покачал головой, и в его глазах читалась горечь разочарования, что он не может сказать больше.
— Что это значит — понятия не имею. Но по тону, по тому, как они произносили это слово, стало ясно одно: это точно не понравится нашим благородиям на холме. Очень сильно не понравится.

Больше он сказать ничего не мог, да и быстро выдохся, его глаза закатились, и веки снова тяжело закрылись.

Покинув больницу, я оказался на улице, мгновенно поглощённой густым городским смогом. Холодный и равнодушный город окружал меня шёпотом шин и светом витрин, пока я шёл, тщетно ища смысл в потерянном мире собственных мыслей.
«Дым».
Теперь его с благоговением упоминают главари банд в связи с каким-то теневым межгородским съездом. И это явно «не понравится богачам».

Информация медленно, но верно складывалась в тревожную, почти апокалиптическую мозаику. Харлан Ла Бруньер что-то важное скрывал — или намеренно не договаривал. Его «драгоценная безделушка» оказалась в центре чего-то гораздо более глобального и смертоносного, чем обычная кража.

— Что ж, — усмехнулся я про себя, чиркая зажигалкой о шершавую стену и закуривая на больничных ступеньках. — Похоже, пора нанести неожиданный визит вежливости моему щедрому благодетелю. На этот раз — без церемоний и с вопросами, на которые он обязан будет ответить.

Читать далее

- Вообще-то ты живешь лучше, чем когда не был призраком, - объяснил я ему на пальцах. - Смотри: тебя не мучают голод и жажда...

- Я и при жизни не слишком нуждался в пище.

- Как алкаши умудряются жить без пищи?

- Алкоголь калорийный.

- Да ладно, сколько там может быть... Ого! Ни хрена себе! Да в этой литрухе суточная норма калорий.

- Ну.

Я не сдавал позиции.

- Ладно, зато тебя не волнуют женщины. Наверное, очень здорово, когда разум не отягощен похотью.

- Я все время смотрю на твоих женщин. Мне бы хотелось спать с ними.

- А я уже не могу... - застонал я, развалившись в кресле. - Нет. блин, я вовсе не лицемерю. Это правда невыносимо. Я от скуки с ума схожу. Раньше, когда мне бывало скучно, я хотел кого-нибудь трахнуть. Трахнуть, как правило. было некого, поэтому я читал, развивал таланты. Это примерно до двадцати семи. Нерегулярно, конечно, все-таки жизнь есть жизнь...

- Это уж точно.

- Я к тому, что мне было интересно. Временами, конечно, накатывала тоска: то одиночество, то безделье. Чаще все сразу. Но были друзья, были книги и было мое искусство. Я поднимал себя на ноги вновь и вновь. Узнавал новое, погружался в увлекательные миры, восхищался сюжетами. Художественная литература всегда была моей страстью. Я проживу практически без чего угодно, но, лиши меня возможности читать и писать, очень скоро мне нечем будет дышать.
Я ушел с работы, поскольку почти там умер. Она поглотила почти всего меня. Сделала все по-хитрому. Сначала мне было там тошно. Я мечтал сбежать к своим книгам. Но я был самонадеян, рассчитывал, что прорвусь, работая над собой в свободное время. Однако из года в год над собой я работал меньше. На этой работе - больше. Меня повысили. Я обрадовался, что появились деньги. Стал посещать места, в которых раньше не мог бывать. Я по-прежнему долго не мог без книг, но сам писал редко. Со временем я внушил себе, а окружающие были со мной согласны, что писательство - мечта дурака, оторванного от жизни. Надо зарабатывать бабки. Изучать акции. Копить на недвижимость. Мутить бизнес, быть солидным. Чтобы была финансовая уверенность. А финансовая уверенность нужна была для того, чтобы бабы тебя хотели. И если бабы тебя хотят, вот тогда ты крут, настоящий мужчина. Литература - отголосок моего детства. Я повзрослел, приспособился к этой жизни. Литература - инфантилизм. Главный критерий состоятельности - уровень твоего дохода. Надо думать об ипотеке, серьезным мужчиной быть. Чтобы у будущего ребенка были самые дорогие памперсы. Тьфу! Вот я перетрахал тут более сотни женщин. И знаешь, что понял? Мир вокруг пизды не вертится. И как же мне теперь тошно, Бук! Мне хорошо, что я это понял, прочувствовал на всех уровнях, но мне так тошно, что я был таким ослом. Нет, не то. Мы учимся, и я получил свой опыт... Видишь, я не могу сформулировать... Я соскучился по самому себе. Вот! Соскучился по себе. Я с работы ушел, чтобы веревку с мылом не покупать. Но лишь сейчас, после всех этих лет работы, тупой никчемной работы, после двух месяцев без нее и после всех этих баб до меня дошло, как меня медленно умерщвляли. Погибнув, отец второй раз подарил мне жизнь. Если бы не квартира, я бы не решился. Или решился, но было бы поздно. И тогда только веревка, мыло... И если бы не все эти бабы в моей постели, то я бы тоже допер до этого не вполне. Работа, бабы... Где тут я и мое искусство? Где моя мысль? Вот так я и понял, Бук, что мир вокруг пизды не вертится.

- Пожалуй, больше не буду называть тебя Малышом.

- Да? - рассмеялся я. - И как ты будешь меня называть?

- Приятель.

- О! За что мне такая честь?

- Ты понял, что мир не вертится вокруг пизды.

- Выпьем за это, что ли?

Мы выпили.

- А какой следующий уровень? - поинтересовался я. - Кем ты будешь меня называть потом?

- Если дорастешь, буду называть тебя мужиком.

- Ха-ха! И что для этого нужно?

- Понять и прочувствовать, что мир не вертится вокруг пизды, но жить и работать ты брошен в мир, который так не считает.

- ХА-ХА, БЛЯДЬ!

Я хохотал так, что слезы лились из глаз. Лучший мой Новый год, наверное.

- С Новым годом, Бук!

- С Новым годом, приятель.

- Президента послушаем?

- Да ну его на хуй.

- Согласен. Достань-ка еще бутылку...

- "Прям как в игре, только окна с характеристиками не хватает" - подумал Сайто и перед его глазами появляется интерфейс персонажа. А также доступные 10 очков характеристик. Привычно тянется к кнопке "+", чтобы распределить очки. Появляется сообщение:

"Получить 10 очков характеристик за просмотр рекламы"

Реклама полного погружения. Сайто падает на огромный барабан, на него опускается барабанная палочка и персонаж, испытав мучительную боль, умирает.

"В рекламе вас автоматически воскресят". Сайто оказывается размером с муравья и прилипший к барабанной палочке и каждый удар будет его убивать.

Детский голос: "Новая экшон РПГ игра в привычном мире под поверхностью Солнца, где дома на куриных ножках набигают, можно в них заходить. А ещё можно грабить корованы, подписУйтесь на мой канал, меня зАвут Алёша Помидорчик".

"Вам начислено 10 очков характеристик". Сайто лежал безвольной куклой, глядя в потолок сарая. Сколько смертей он пережил за этот короткий рекламный ролик? Навалилась апатия. С безжизненным взглядом он поплелся в угол и заметил, что в полу есть дверь куда-то вниз.

"Я на чердаке?"

Спустившись ниже, он увидел того самого Академика, который рассказывал про жизнь под поверхностью Солнца. Все окружение немного пылало. Дед выглядел немного обезумевшим:

- "А я говорил, что тут есть жизнь!" - дед показывал пальцем на Сайто. - "О, бурят? Первый раз вижу тут бурята. Что же я еще хотел сказать". - Дед встал и расхаживал по комнате, старость не в радость. - "А, вспомнил! Ни в коем случае не смотри рекламу тут, иначе ты можешь страдать от жажды где нибудь в пустыне, а потом тебе покажут воду и дадут возможность ее купить за все твои очки души и ты попадешь в рабство! Тут очень коварная реклама с полным погружением, ни в коем случае не смотри её!"

- "Разряд" - врачи в белых халатах суетились. На асфальте лежат парень, врачи пытались его реанимировать. Еще минута их стараний и сердце запустилось. Парень шумно вдохнул, но не понимал где он. Неужели его вернули на Землю и его путешествия в другом мире завершились, так и не начавшись? И бурятских мультиков про него не снимут. И тот академик тоже не ВРАЛ? Может, он сейчас лежит где-то в реанимации, постоянно перемещаясь между этим и тем миром...

(Продолжение не следует)

На следующий день пришла миссис Молли. Увидев последствия моих кулинарных экспериментов, она тихо охнула, покачала седой головой, но без упреков взялась за дело и с привычной лёгкостью перемыла всю посуду. Спросила, где моя невеста.
— Разошлись, — отрезал я, глядя в окно. — Пути наши разошлись.

Мы поговорили. Она оказалась приятной и мудрой женщиной, с нетерпением ожидающей внуков и безмерно этим гордящейся. Закончив уборку, она дала мне несколько простых, но дельных советов по готовке: «Лук сначала до прозрачности, мясо — на сильный огонь, чтобы сок не пустило». Я старался запомнить, даже набросал несколько корявых заметок и оставил их на холодильнике, прилепив магнитиком в виде клубнички.

Посидев ещё день в четырёх стенах, я почувствовал, что они начинают медленно сходиться вокруг меня. Мне нужно было вернуться в ту среду, к которой я теперь принадлежал. Решил наведаться к знакомому полуэльфу в «Смех теней».

Такси доставило меня до «Сумерек». Я вышел, вдохнул густой, спёртый воздух пограничья с примесью выхлопов и пыли и поймал другое такси — из числа тех, что курсировали по Нижнему городу, машину с потёртым салоном и водителем с пустыми глазами. Вскоре я стоял у знакомой двери. Ждать пришлось около часа — оказалось, до обеда бар не работал, и лишь глухой удар изнутри ответил на мой первый стук.

Дверь распахнулась, но этот козёл-бармен с мордой бульдога даже бровью не пошевелил, оставшись невозмутимым, словно складки на его толстом лбу были высечены навеки камнерезом. Меня он не узнал. Это было... своеобразно удобно. Я заказал что-то покрепче, не глядя в меню, и устроился у стойки, ощущая её липкую поверхность под локтями.

Бар был почти пуст. Редкие завсегдатаи сидели по углам, вгрызаясь в своё одиночество, музыка гремела привычным унылым трешем, а в воздухе витал всё тот же коктейль из пота, перегара и отчаяния. Я потягивал напиток, чувствуя его обжигающий путь вниз и наблюдая за обстановкой. На третьей порции я с удивлением заметил, что алкоголь меня не пьянит. Вместо тумана в голову пришла какая-то мутная, свинцовая ясность и странный прилив бодрости. Меняю тактику — беру целую бутылку местного, дешёвого пойла с кислотным послевкусием и выпиваю её примерно за полчаса. Только лёгкая, едва заметная дурнота кружится в висках. Эффект совершенно иной, нежели у остальных посетителей, чьи головы уже бессильно склоняются к липким столам.

Бармен смотрел на меня тяжёлым, пустым взглядом, в котором не было ни вопроса, ни интереса. Тогда, при нашей первой встрече, он видел перед собой неуверенного, подозрительного типа, явно оказавшегося не на своём месте. Теперь… теперь я вписался в общую атмосферу этой липкой тёмной преисподней. Я стал частью пейзажа. Ещё одним теневым силуэтом в дымной мгле. И это осознание было одновременно пугающим и горько освобождающим.

Когда я допил вторую бутылку, оставив её на стойке с глухим стуком, хмурый бармен начал нервно поглядывать в мою сторону. Что-то в моём неестественном спокойствии, в том, как я просто сидел, не пьянея и не клонясь ко сну, насторожило его до предела. Он сделал едва заметный кивок головы в сторону двух громил, застывших у дальней стены, приказывая проверить меня.

Но я оказался быстрее. Ещё до того, как они успели пошевелиться, одним плавным движением перекатился через липкую стойку, и холодная рукоять «Ворона» сама легла мне в раскрытую ладонь. Ствол упёрся ему точно в переносицу. Он всё-таки успел выхватить из-под прилавка обрез, царапая деревянную обивку, но теперь мы смотрели друг другу в глаза вдоль стволов, замкнутые в смертельной паузе.

— Спокойно, — прорычал я, не повышая тона. — Выстрелить я успею. На раз.

Он коротким, отрывистым жестом остановил своих людей, и те замерли, как каменные изваяния.
— Кто ты? И чего хочешь? — его голос был низким и хриплым, как скрип ржавой двери.

— Не начни ты дергаться, ничего бы и не было, — парировал я. — Но раз уж нервы мне потрепал, то напитки сегодня за счёт заведения. Все. И раз ты стал так любезен, ответишь на пару вопросов. Первый: кто вас тут крышует?

Он не моргнув глазом, не отрывая взгляда от дула, ответил:
— «Синие Птицы».

Я кивнул. Те самые, чьи наколки я видел в деле. Синие, криво прошитые иглой контуры попугая-какапо.
— Ладно. Мне плевать, чем вы тут торгуете, пока никто не видит. Второй вопрос: что слышал о краже у Ла Бруньеров?

Он не отводил взгляда от моего ствола.
— Ты коп? — в его голосе прозвучала смесь ненависти и страха.

Я левой рукой, не опуская «Ворона», достал жетон и бросил его на стойку. Он заметно напрягся, увидев отблеск металла.
— Почти. Работаю на папашку, — бросил я, делая ударение на последнем слове. — И дело не касается ни одного синего мундира. Расслабься.

В этот момент я почувствовал резкий, колкий импульс — словно игла в виске, его намерение. Он попытался отвлечь меня резким взглядом в сторону и в тот же миг рванул обрезом, чтобы отбросить мой ствол. Но я уже сместился вбок, корпусом вниз. Грохот выстрела оглушительно ударил по барабанным перепонкам, и заряд дроби с визгом прошил воздух там, где секунду назад была моя голова, оставив на стене шрапнелью дыры в гипсокартоне.

Двое его головорезов словно по команде выхватили револьверы. Я, не целясь, навскидку, почти инстинктивно, выстрелил в них дважды — один за другим — и тут же рванул к себе бармена, впиваясь пальцами в его жилистую шею и используя его как живой щит.

Одному пуля угодила в грудь. Он рухнул на пол, с грохотом опрокинув стул, хрипел и хватался за рану, из которой сочилась алая лужа крови. Второй, с простреленным плечом, с искажённым от боли лицом, пытался прицелиться левой рукой, держа револьвер в неестественно вывернутой кисти.

— Спокойно! — крикнул я, но выстрел уже прогремел.

Я оглушил бармена тяжёлой рукоятью «Ворона», и он обмяк. Не выпуская его из захвата, всадил ещё три пули в раненого охранника. Тот дернулся в судорогах и застыл. Ответный, почти случайный выстрел из револьвера пришёлся мне в плечо. Почувствовал тупой удар, словно всадили раскалённый лом, и лишь спустя секунду — резкую, разрывающую, жгучую боль.

Адреналин начал отступать, и мир вернулся с резкостью похмелья. Я осмотрел зал, усыпанный осколками стекла и заваленный телами, и лишь теперь осознал, что выжил. Из-под стойки взял относительно чистую кухонную тряпку, пахнущую химией и старым жиром, зажмурился и, зажав «Ворона» между колен, кое-как обмотал прошитое пулей плечо. Тёмно-алая кровь, почти чёрная в тусклом свете, немедленно просочилась сквозь ткань, расползаясь кляксой.

Тишина в баре была тяжёлой, звенящей, нарушаемой лишь прерывистым хрипом умирающего. Пахло порохом, медной кровью и кислым страхом. Пустота и дрожь внутри собиралась подниматься, но я постарался унять её, затолкать поглубже, оправдывая себя тем, что они это заслужили. Я поднял со стойки свой жетон, ещё тёплый от моей руки, сунул его в карман и, преодолевая пульсирующую огнём боль, принялся обыскивать карманы бармена. Надо было найти хоть что-нибудь — клочок бумаги, ключ, какой-нибудь крючок, оправдывавший эту бойню.

У бармена в карманах не оказалось ничего полезного — лишь крошки табака, потная мелочь и ключ от сейфа, который был мне бесполезен без кода. Я осмотрел зал. Те редкие посетители, что не сбежали, застыли за столиками, вжав головы в плечи и стараясь слиться с липкой обивкой.
— Убирайтесь, — сипло крикнул я в гробовую, звенящую тишину. — Пока живы. И забудьте сюда дорогу.

Они ринулись к выходу, не смея оглянуться, спотыкаясь о порог и выскакивая на улицу, как ошпаренные.

Я подошёл к двум раненым головорезам. Они смотрели на меня широко раскрытыми, полными животного ужаса глазами. Я не мог позволить им рассказать своим, кто их покрошил. Они были живым доказательством. Их патроны мне не подходили — другой калибр, бесполезный хлам. Я всадил каждому по контрольной пуле в грудь с почти механическим безразличием. Звук выстрелов был приглушённым, влажным и окончательным в опустевшем баре.

Перезаряжая «Ворон», снова и снова запихивая холодные, скользкие патроны в барабан, я заметил, что руки дрожат. Не от страха, а от выброса адреналина, от отдачи, от тяжести содеянного. Полностью перезарядить револьвер оказалось целой вечностью — каждый щелчок барабана отдавался в висках.

Бармен — Джимми — очнулся от моих тяжёлых, звонких пощёчин. Инстинктивно потянувшись туда, где лежал его обрез, он ощутил пальцами лишь липкую, пустую поверхность пола. Глаза его мгновенно расширились от паники.
— Сюда придут другие! Услышат! Тебе несдобровать! — прохрипел он, и слюна брызнула с его губ.

Я заставил его говорить, не повышая голоса, просто приставив дуло к виску. Он нехотя скулил и заикался, подтвердив слухи. Кража у Харлана гремела на весь преступный мир. Кто-то, как он говорил, сам видел, как на месте появился Скиталец и что-то искал, «к земле принюхиваясь, словно пёс». На кражу наняли эльфийку по прозвищу Шёпот. Работу она выполнила, но артефакт у неё не нашли. «Сыны прогресса» обвиняют в этом Скитальца. Название артефакта — «Дым». «Говорят, он тенью окутывает».

Я на его глазах сунул его обрез в плащ, туда же ссыпал все найденные патроны, звякающие в кармане тяжёлым, неудобным грузом.
— Ещё увидимся. Ты неожиданно гостеприимен.

— Погоди... — сипло, почти выдохом, сказал он. — Тебя будут искать.

— Конечно, — равнодушно, уже поворачиваясь к выходу, ответил я и вышел на залитую грязным желтым светом улицу.

Я добрался до дома Микки, прижимая пропитанную кровью тряпку к ране, чувствуя, как липкая влага проступает сквозь ткань. Его не было. Соседи, высунувшись в двери и косясь на мою окровавленную одежду и землистое лицо, сказали, что со вчерашнего дня он не возвращался. На вопрос, куда ушёл, один из них — пожилой гном с испуганными глазами — понизив голос, пробормотал:
— В сторону старых заводов. Там, где вороньё кружит. Сказал, если не вернётся, передать «его другу»: «Птицы и Сыны».

Я поблагодарил коротким кивком и вышел, ощущая на спине их испуганные взгляды.
— «Птицы и Сыны»?
— «Синие птицы» и «Сыны прогресса»? Что это значит? Временный союз против общего врага? Война за передел? Микки пошел туда один, как дурак на расправу?

Сделав несколько зашифрованных записей в блокноте, прислонившись к холодной стене подъезда, я проверил рану, с трудом стаскивая плащ. Кровь остановилась совсем. Странно. Пуля прошла навылет, боль была адская, рвущая, но теперь лишь тупо, глухо ныло, словно от сильного ушиба. Это были мои новые способности? Или... помогло то, что я забрал те жизни в баре? Будто бы их угасшая энергия подпитала мою плоть. Мысль была отвратительна, меня тошнило от неё, но… чёрт возьми, она выглядела логично.

Микки попал в беду. Его исчезновение каким-то образом связано с двумя крупнейшими городскими бандами. Времени на отдых нет — надо идти по следу прямо сейчас.

Добраться до старых заводов пешком, да ещё и с простреленной, ноющей рукой, было бы чистым безумием. Я развернулся и снова вошёл в «Смех Теней», где воздух всё ещё оставался густым от пороха и смерти. Джимми, прижавшись спиной к стеллажу с бутылками, бледный как полотно, судорожно заряжал новый обрез, добытый, видимо, из тайника. Помощь пока не пришла, и в баре стояла зловещая тишина, нарушаемая лишь его прерывистым дыханием.

— Чья тачка на улице? — прорычал я, прерывая его неловкие попытки всунуть патрон в патронник. — Не этих ли парней? — кивнул я в сторону тел.

Он лишь шире открыл глаза, и в них заплясали чертики чистого ужаса. Резким движением я вырвал у него обрез, подобрал рассыпавшиеся с громким звоном о пол патроны и для верности ткнул его стволом «Ворона» под ребро, заставив даже подпрыгнуть.

— Тачка Птиц? — переспросил я, вдавливая дуло глубже, и он, задыхаясь, лихорадочно кивнул.

Ключи я нашёл в кармане одного из прежних владельцев автомобиля — на ощупь, липкие от чего-то. На улице стоял чёрный «Затворник»: длинный, низкий, агрессивный, с торчащими из-под капота хромированными трубами, похожими на рёбра хищника.«Классная злодейская тачка, — с чёрным юмором мелькнуло в голове. — Вот только жалко, что на дверцах красуется этот нелепый силуэт попугая — пришлось бы брать её себе и долго отмывать».

Усевшись за руль на прохладную, потрескавшуюся кожу, я завел двигатель. Он взревал глухим, мощным басом, от которого задрожала панель приборов, обещая адскую поездку. Пока двигатель прогревался, издавая равномерное урчание, я зарядил оба обреза. Второй я вряд ли смогу толком использовать — раненое плечо пронзала острая, дергающая боль при любом движении, — но являться с визитом, имея лишь один ствол, показалось мне невежливым.

Я посмотрел на своё отражение в зеркале заднего вида. Искажённое, с впавшими щеками лицо, тёмные круги под глазами, колючая щетина.

«Видок у меня, конечно, основательно изменился», — констатировал я без особых эмоций, лишь с усталым принятием.

С пронзительным визгом шин я тронулся с места, оставляя за собой клубы едкого, сизого дыма и, возможно, привлекая ненужное внимание. Ехать пришлось около получаса. Другие автомобили спешно уступали дорогу, шарахались в стороны, узнавая опознавательные знаки «Синих Птиц». Я ловил на себе быстрые, скользящие, насторожённые взгляды из затемнённых окон — их смущало то, что за рулём сидел незнакомец. Чужак в их стае.

И вот, из-за серых рядов ветхих складских строений медленно проступили силуэты старых заводов — массивные и зловещие, словно останки давно исчезнувших гигантов, нависающие над городом угрюмой мощью. Глухо чернели потрескавшиеся кирпичные стены, покрытые слоем вековой копоти и ржавчины. Оконные рамы, лишённые стёкол, смотрели пустотой слепых глазниц, всматриваясь в холод серого полудня. Среди громоздких остовов цехов тихо шептал ветер, сотрясая сгнившую кровлю и осыпая всё вокруг мелкой чёрной пылью былого величия.
«Непонятно, что тут забыл Микки… И зачем попёрся сюда один, наперекор всем инстинктам».
Но он был моим другом. Единственным. Я должен был его найти.

Припарковав «Затворник» в глухой тени разрушенной стены, заглушив рычащий мотор, я вышел. Оба обреза неуклюже и тяжело лежали в карманах плаща, «Ворон» — в сжатой до побеления костяшек здоровой руке. Глубоко втянул ноздрями воздух, пропитанный резким запахом ржавчины, затхлой пыли и едва уловимым привкусом надвигающейся угрозы. И отправился в зловещий полумрак первых провалов старых заводов, где меня, должно быть, уже ждали.

Читать далее

– "Есть ошибки и ошибки: ошибки – это когда ты юна, и творишь дичь просто не зная, что можно как-то иначе; а ошибки – это когда знаешь много способов поступить иначе, мечешься между ними, а затем выбираешь тот, о котором жалеешь всю оставшуюся жизнь, и ищешь прощения. Так вот, если это не ошибка, а ошибка, не ищи прощения от других...прости себя сама...

Ольга:

– Мудрые слова!

Ингеборга(вынимая меч из ножен, и прислушиваясь):

– Нет...хуйня.

Ольга:

– А что такое "хуйня"?

Ингеборга:

– Совокупление разумов.

Ольга(тоже вынимая меч из ножен):

– Человеки ебутся?

Ингеборга(прислушавшись, и удовлетворенно вложив меч обратно в ножны):

– Нее, сверхчеловеки сношаются...

Ольга:

– Слышу рыдание, будто с узника оковы снимают, чую сладостное раскаяние..что это?

Ингеборга:

– Женский оргазм.

Ольга(тоже вложив меч обратно в ножны):

– А вот сейчас женскими сигаретами пахнуло,...и самопрощением..

Ингеборга(снимая с пояса горн, и готовясь вострубить):

– Сверхчеловеки Бога зачали.

Ольга(шепотом):

– А почему мы этого не видим?

Ингеборга(закусывая губу с досады):

– То ли ночь покровами таинство скрывает, то ли какая-то сучка кольцо Нибелунгов надела...

https://suno.com/s/yfiI2vH95ZU7TFYJ

Перевод песни с исландского:

"- Чем там внизу занимаются?

– Сношаются.

– Хуйней страдают?

– Бога зачинают.

– Что делать? Как помешать?

– Присоединяться.."

Всё это время они не прекращали готовиться. Пока Виктор зубрил теорию магических потоков, его руки сами собой отрабатывали движения с шестом. Павлин, готовясь к гонкам, мысленно проходил трассы, но его пальцы сжимались в кулаки, вспоминая приемы против теней. Они стали тише, сосредоточеннее. Давление со стороны Евгения, тайна Анны и постоянное ощущение следившего за ними Тельдаира закалили их, превратив отчаянных мальчишек в целеустремлённых, хоть и напуганных, оперативников.

Ледяной ветер января ворвался в распахнутые двери школы вместе с учениками, вернувшимися с каникул. Первый же день принес новость: с этой недели начинался долгожданный этап изучения последних базовых заклинаний своих школ магии. Объявления, проецируемые Агорой Девяти, висели в холле: «Маги Огня и Земли — аудитория 3. Маги Воды — лаборатория гидрокинеза. Маги Электричества — кабинет Громова. Маги Света и Тени — зал иллюзий...» Воздух снова затрепетал от предвкушения и волнения, смешиваясь с привычным страхом. Виктор почувствовал, как компас в кармане слабо дрогнул — Анна «Щит» только что прошла в сторону зала иллюзий.

***

В кабинете Громова как всегда царила своя, особая атмосфера тесного, но по-своему уютного подвала. Виктор машинально скользнул взглядом по пустому месту у стола, где когда-то сидела Зоя «Динамит». Её отсутствие, теперь уже официально объяснённое сухим «отчислением за прогулы», висело в воздухе тяжелее, чем запах статики. Она исчезла ещё до экзаменов. Какие, к чёрту, прогулы? — мысль, как назойливая искра, прошибала его концентрацию, пытаясь отвлечь от главного.

Рядом Ирина уже раскрыла свой блокнот. Её перо, отточенное и холодное, замерло в готовности, будто хищная птица, заметившая добычу. Сама тетрадь казалась живым существом, поглощающим всё вокруг своим безмолвным, ненасытным вниманием.

Громов стоял перед ними, неподвижный, как скала. Его фигура, всегда казавшаяся несколько грубоватой, сейчас была воплощением сосредоточенной силы. Он обвёл их своим тяжёлым, проницательным взглядом, и в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь ровным гудением машин.

— Весенний семестр второго курса, — его голос, хрипловатый и низкий, прозвучал без каких-либо предисловий, разрезая тишину. — Пора осваивать вершину базового арсенала мага электричества. То, что отделяет подмастерья от тех, кто действительно понимает, что такое сила.

«Искристый рывок». — Он сделал паузу, дав Ирине закончить выводить изящные буквы. — Забудьте всё, что вы знали о скорости. Это не телепортация. Не полёт. Это — ускорение. Ваших рефлексов, ваших движений, вашего восприятия. На десять секунд вы становитесь быстрее мысли — для окружающего мира. Для вас же мир погружается в густой, вязкий сироп, где каждая пылинка висит в воздухе, подвластная вашему взгляду.

Он медленно провёл рукой по воздуху, и следом за его пальцами вспыхнул и остался висеть сложный, трёхмерный светящийся контур — причудливое сплетение нервных путей, каналов магии и точек выброса энергии, напоминающее карту неизвестной звёздной системы.

— Энергия, — продолжил Громов, и его палец тронул одну из светящихся линий, заставив её пульсировать ярче, — концентрируется не вовне, как при броске молнии. Она устремляется внутрь. Проходит по нервным путям, стимулирует синапсы, временно снимая все естественные предохранители, все ограничители, что мешают вашему телу и разуму действовать на пределе. — Его взгляд упёрся в них, становясь ещё тяжелее. — Визуальный маркер — корона статических разрядов вокруг тела, ваше личное сияние. Побочный эффект… — Громов снова сделал паузу, на этот раз более зловещую. — Колоссальная, чудовищная нагрузка на ту же самую нервную систему, что вы и разгоняете. Использовать этот приём чаще одного раза в десять минут — чистейшее самоубийство. Это как пустить ток не по медному проводу, а по паутине. Перегрев. Сгоревшие предохранители в вашей голове. Навсегда. Понятно?

— Понятно, мастер Громов, — тут же, без тени сомнения, отчеканила Ирина. — Параграф 7.12 «Ограничения ускорения нервных процессов». Риск необратимых нейрофизиологических повреждений при нарушении установленного периода восстановления. Записано. — Её перо скользило по бумаге с лёгким шелестом, будто спеша зафиксировать каждое слово.

Виктор лишь молча кивнул, заинтригованный. Десять секунд... раз в десять минут. Это же именно то, что нужно... Мысль о «Безликом Рыке», его сокрушительной скорости и сводящем с ума вое, вспыхнула в голове ярче и жгуче любой искры, затмив всё остальное.

Громов молча отмерил несколько шагов, заняв позицию в центре свободного от оборудования пространства. Он принял устойчивую, почти неприметную стойку. Его дыхание стало глубже, размереннее, сливаясь с ритмом гуляющего по кабинету тока. Воздух вокруг него начал вибрировать, наполняясь знакомым, но куда более интенсивным предгрозовым напряжением. Казалось, вот-вот грянет гром.

—Смотрите. Внимание. Контроль — прежде всего. Энергия — не наружу, а вовнутрь. Фокус — не на противнике, а на цели движения. На точке, куда вы хотите попасть. Запуск... Сейчас!

Он не исчез. Он рванул с места, и это было стремительнее, яростнее любого движения, что Виктор видел до сих пор. Одно мгновение — Громов был здесь, в трёх метрах от них. Следующее — он уже у дальнего стола, заваленного приборами. Его движение было столь быстрым, что глаз не успевал зафиксировать его целиком, лишь смазанный, разорванный след. И вокруг его силуэта, на самом пике скорости, вспыхнуло и погасло мерцающее, яростное гало из сине-белых искр — миниатюрная, сжатая до предела гроза, клокочущая чистой энергией. Воздух затрещал и запахло озоном так густо, что першило в горле. Громов остановился, слегка запыхавшись, на его лбу выступила испарина, но он тут же выпрямился, сбросив остаточные разряды в заземлённый пол с едва слышным шипением.

— Видели? — его голос прозвучал хриплее обычного. — Не прыжок через пространство. Скорость. Чистая, контролируемая скорость. Ваше тело становится снарядом, а ваш разум — наводчиком. Десять секунд. Не больше. Теперь вы.

Ирина вышла вперёд первой. Она скопировала стойку Громова с математической точностью, закрыла глаза, её лицо стало маской концентрации. Можно было почти физически ощутить, как она пытается визуализировать сложную схему из своего блокнота, построить её у себя в голове. Она подняла руку, кончики её пальцев мелко дрожали от невероятного напряжения. Вокруг неё вспыхнули отдельные, слабые искорки, беспомощные и не связанные друг с другом. Они не образовывали короны, лишь подёргивались и гасли. Ирина сделала резкое движение вперёд — это был обычный, чуть более порывистый и неуклюжий шаг. Она открыла глаза, разочарованно посмотрела на Громова и тут же, не теряя ни секунды, принялась что-то быстро и яростно записывать, её брови были гневно сдвинуты.

Настала очередь Виктора. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать посторонние мысли, найти внутри себя тот самый внутренний поток. Но вместо схемы нервов перед ним встал образ «Безликого Рыка», его разинутая пасть, когти, способные разорвать плоть. Нужно успеть увернуться, нужно быть быстрее... Инстинкт взял верх над разумом. Он попытался не направить, а вытолкнуть энергию, как это делал тысячу раз при броске молнии. Вокруг него с громким, оглушительным треском вспыхнул яркий, но хаотичный и неуправляемый сноп искр, бивший во все стороны, а не образующий цельный кокон. Он рванул вперёд — и это действительно было быстрее обычного, но больше походило на спринтерский старт, случайно усиленный разрядом, а не на управляемое феноменальное ускорение. Он едва не врезался в стол, с трудом удержав равновесие, его тело отозвалось протестующей дрожью. Искры погасли, оставив после себя запах гари. По его рукам и ногам пробежало лёгкое, но противное и тревожное покалывание, в висках застучал набат — первый, едва уловимый, но оттого не менее грозный намёк на ту самую цену, о которой говорил Громов.

Мастер наблюдал за ними, его лицо оставалось гранитной маской, но в глазах читалась безжалостная ясность оценки.

— Слишком умно, — бросил он Ирине, и та, замерев, подняла на него взгляд. — Схемы — это карта, но не сама дорога. Сила идёт не от ума, а от воли. От ощущения этой энергии внутри, от умения почувствовать её ток, а не просчитать. Ты пытаешься рассчитать скорость. Её нужно захотеть. Всем своим существом.

Затем он повернулся к Виктору, и его взгляд стал жёстче, будто сканируя каждый нерв.

— А ты... Слишком спешишь. Слишком много внешней цели, слишком много страха. Энергия рвётся наружу, чтобы ударить, разрушить, а не циркулирует внутри, чтобы ускорить именно тебя. Ты хотел поразить невидимого врага, а не стать быстрее. И перебрал с мощью на старте. Нервная система — не медный провод подстанции, её нельзя безнаказанно перегружать таким импульсом. Чувствовал покалывание? Головную боль? Вот они, первые звоночки. Следующий будет последним.

— Да... — Виктор вытер пот со лба, сгрёб влажные волосы рукой, кивнул, всё ещё ощущая лёгкую, но унизительную дрожь в коленях. — Чувствовал. Это... куда сложнее, чем кажется. Но... — он посмотрел на свои ладони, словно пытаясь разглядеть в них скрытый потенциал, а затем мысленно примерил новое умение к образу чудовища с арены, — ...это именно то, что мне нужно. Без этого шансов нет.

Громов недовольно хмыкнул, скрестив руки на груди, но в глубине его механического глаза мелькнуло что-то похожее на понимание.

— «Нужно» — не значит «получится с наскока». Это не заклинание для спешки или показательных выступлений. Это инструмент выживания в крайней ситуации, требующий выверенности до миллисекунды. Выносливости. Тренировки. Много-много пустых, монотонных тренировок, пока это не станет не мыслью, а рефлексом. И контроль. — Он ткнул пальцем в воздух, и его голос зазвучал как сталь. — Всегда, неизменный, железный контроль. Без него эта сила сожжёт вас изнутри за те самые десять секунд. — Он бросил взгляд на массивные часы, висевшие на стене. — Урок окончен. Ирина, Виктор — ваша задача до следующего занятия: отрабатывать не мощь, а визуализацию. Чувствуйте внутренний поток. Ровное, плавное распределение энергии от ядра к конечностям. Без рывков. Без вот этих вот... — он неодобрительно махнул рукой в сторону места, где Виктор устроил фейерверк, — ...искр наружу. Следующая попытка будет тогда, когда я решу, что вы к ней готовы. Не раньше. И помните, — его голос стал тише, но оттого не менее грозным, — десять минут. Ни секундой раньше. Это не обсуждается.

Ирина тут же, ещё до того как он договорил, принялась лихорадочно заносить все его замечания в свой блокнот, её перо выводило аккуратные строчки, заключая живой опыт в мёртвые схемы. Виктор же молча смотрел на свои руки, сжимая и разжимая кулаки, всё ещё ощущая противное покалывание на кончиках пальцев и слыша настойчивый стук в висках. Тень Зои и тревожная загадка Анны «Щит» на мгновение отступили, смытые одной ясной, неумолимой и грозной реальностью: он должен был овладеть этим. Ценой ошибки становилась его собственная нервная система, его разум, его жизнь. Но иного пути не было. Арена и чудовище ждали, и «Искристый рывок» был единственным ключом, который мог отпереть эту дверь.

***

Виктор решил, что лучшим тренировочным полем для него будет ЛМД. Арена встретила его холодным мерцанием и круглой площадкой. Пол под ногами отливал тусклым фиолетовым, поглощая звук. Над головой висел зеркальный потолок, безжалостно множащий каждое движение.

Бой первый.

Его противник со второго курса по прозвищу «Кинетик» парил на скейте как Спортин, едва касаясь поверхности. Легкий, насмешливый. Потоки сжатого воздуха свистели, вминая Виктора в пол. Тот сжимал шест, пытаясь найти паузу, лазейку.

Рывок... Фокус в солнечном сплетении, импульс в ноги... — мысленно твердил он наставление Громова.

Виктор резко выдохнул, пытаясь высечь внутри себя ту самую искру. Контуры его тела на миг замерцали синим — и тут же взорвались сферой ослепительных, статических фиолетовых искр. Система ДАРИТЕЛЯ зашипела, сигнализируя об ошибке. Виктора отбросило на колени, в глазах плавали лиловые пятна. Этого было достаточно. Кинетик, не сбавляя темпа, обрушил на него последний вихрь. Виктор рухнул на холодный пол, глядя в потолок, где его искажённое отражение смешалось с победной ухмылкой противника.

Бой второй.

На этот раз он стоял против «Бастиона», мага земли с третьего курса. Тот был неподвижен, как скала. Перед ним из ничего вырастала каменная стена, а под ногами Виктора расходились трещины, пытаясь сковать его движение.

Надо быстрее! Раньше, чем он всё закроет! — мечась, думал Виктор.

Улучив миг, он увидел брешь. Слишком узкую. Рискнул. С криком выбросил вперёд всю свою волю — слишком резко, слишком грубо.

Эффект оказался искажённым. Он не ринулся вперёд, а будто телепортировался короткими, дёргаными рывками, прямиком к стене Бастиона. Собственный импульс швырнул его на иллюзорный камень. Система симулировала сокрушительный удар — боль, острая и мгновенная, пронзила всё тело. Оглушённый, он не успел среагировать, как каменный кулак добил его. Поражение. Виктор откатился по полу, кашляя от призрачной пыли, чувствуя в мышцах жжение неудачной попытки.

Бой третий.

Против него вышла «Запал» — дерзкая первокурсница, маг огня. Она осыпала его роем мелких, но болезненных огненных шариков.

— Эй, Искра! — смеялась она. — Слышала, ты тут рыскаешь? Слабо поймать?

Насмешки били в самое больное. Ярость закипела в жилах, затмевая расчёт. Он поймал миг её перезарядки.

Рывок!

Заклинание сработало с опозданием и снова криво. Его дёрнуло вперёд, как марионетку, но не к цели, а в сторону. Шест в его руке чиркнул по зеркальному потолку — система ответила коротким фиолетовым разрядом, болезненным щелчком по нервам. Равновесие было потеряно.

Запал, хихикая, выпустила сгусток пламени ему под ноги. Иллюзорный взрыв «подбросил» его и швырнул на пол. Поражение.

Виктор лежал на спине, глядя в бесстрастные зеркала, отражавшие его унижение. Где-то рядом смеялась Запал, шептались зрители. Его кулак со всей силы ударил по фиолетовому кристаллу пола — боль была очень даже реальной.

Он вышел из Камеры Рекалибровки, не глядя на хмурящегося с трибуны Павлина. Лицо его было тёмным от ярости и стыда. Виктор швырнул свой шест к стене, сдерживая дрожь в руках. Третье поражение подряд. Третья насмешливая вспышка над ареной.

Из тени трибун спустилась знакомая массивная фигура. К нему молча подошёл Марк «Шрам», его взгляд не выражал ни жалости, ни осуждения.

— Видел, — его голос был низким и ровным, как скрежет камня, — сегодня не твой день.

Виктор лишь хрипло усмехнулся, отводя взгляд.

— Спасибо, что просветил.

—Предложение есть, — продолжил Марк, не обращая внимания на сарказм. — Вызываю тебя на бой. Здесь и сейчас.

Виктор медленно обернулся, изучая его взглядом.

— Ты из Лиги Застывших Часов. Проиграешь — и мы поменяемся местами. Это что, жалость? Или ты собрался поддаваться?

Уголок рта Марка дрогнул — нечто, отдалённо напоминающее улыбку.

—Поддаваться? Нет. Будет честно. Просто твои поражения… бесполезны. Ты дерёшься с кем попало, а не с тем, с кем надо. Иногда чтобы научиться ходить, нужно сначала упасть в пропасть. Ты же готов упасть?

Мысль о том, что у него нет ни единого шанса против мага на два года старше, владеющего заклинаниями высшего класса, была очевидной. Но где-то глубоко внутри, под грудой злости и унижения, кольнул азарт. А что, собственно, терять? Кроме очередной порции унижения.

— Ладно, — выдохнул Виктор, подбирая шест. — Давай, пока я не одумался. Покажи мне эту пропасть.

Марк молча двинулся за ним, его тяжёлые ботинки не оставляли следов на мерцающей поверхности. Его тень, отброшенная за спину, вдруг загустела, стала маслянисто-чёрной и неестественно глубокой.

Голос системы прозвучал, как удар гонга: — Дуэль инициирована. Противники: Виктор «Искра», Марк «Шрам». Режим: Стандартный. Начинаем через три… два… один… Бой!

Тень Марка взорвалась движением.

Она не просто ожила — она разделилась на десяток узких, стремительных клинков, которые не пошли в атаку, а вонзились в сам фиолетовый пол арены. Пол вокруг Виктора покрылся паутиной сияющих трещин, и из них вырвались клубы густого, обволакивающего теневого тумана. Воздух стал тяжёлым, вязким, словно погружённым в воду. Виктор почувствовал, как его движения замедлились, каждый взмах шеста давался с усилием.

Щупальца из тумана атаковали не сразу, а выстреливали по одному, с разных углов, выматывая и проверяя его защиту. Виктор работал шестом, описывая им сложные восьмёрки, парируя удары. Серебро оставляло на плоти теней светящиеся шрамы, но они мгновенно затягивались. Он отступал, чувствуя, как граница арены неумолимо приближается.

— Не хочешь атаковать? — раздался спокойный голос Марка из клубящейся тьмы. — Ждёшь удобного момента? Его не будет.

Он не двигался с места, лишь его пальцы слегка шевелились, точно дирижируя невидимым оркестром. Внезапно тени отступили. И тут же зеркальный потолок арены потемнел. Не отражая больше ничего, он стал абсолютно чёрным, и из этой черноты начали падать сгустки твёрдой, липкой тени, словно смоляные капли. Они не причиняли прямого вреда, но там, где падали, растекались по полу, ещё больше сковывая движение и создавая постоянно меняющийся ландшафт препятствий. Виктору пришлось пуститься в пляс, уворачиваясь от падающих сгустков, продолжая отбивать атаки щупалец.

Он попытался контратаковать. С коротким криком он вложил в шест заряд электричества. Молния, синяя и зигзагообразная, ударила в центр тумана. На мгновение тени отшатнулись, ослеплённые вспышкой. Виктор рванулся вперёд, надеясь прорваться к самому Марку. Но капли под ногами ожили, сплелись в прочную сеть и резко дёрнули. Он едва удержал равновесие, споткнувшись, и в этот момент одно из щупалец, тонкое как хлыст, прорвало его защиту и больно хлестнуло по плечу. Иллюзия удара была настолько реальной, что он почувствовал онемение и чуть не выпустил шест.

Он откатился назад, на чистую поверхность, дыхание сбилось. Марк, наконец, сдвинулся с места. Не для атаки, а для того, чтобы сместиться вбок. Его физическая тень легла под другим углом, и его магические тени мгновенно отреагировали. Они слились, образовав два огромных, похожих на ятаганы, клинка. Один пошёл горизонтальным размашистым ударом на уровне груди, вынуждая Виктора пригнуться или отпрыгнуть, а второй в это же время пронзил пол у его ног, чтобы вздыбить кристаллическую плиту и подбросить его прямо навстречу первому клинку.

Расчёт был безупречен. Виктор, приседая под первым ударом, почувствовал, как пол уходит из-под ног. Он инстинктивно оттолкнулся от вздымающейся плиты, совершив неуклюжий кувырок в воздухе. Он избежал прямого попадания, но второй клинок чиркнул по его спине, когда он приземлялся. Система зафиксировала урон. Иллюзия сбитого дыхания, жгучей боли. Он рухнул на одно колено, упёршись шестом в пол, чтобы не упасть. В зеркалах, которые снова стали отражать происходящее, он увидел своё униженное положение — согбенного, побеждённого.

Марк не стал добивать. Тени отступили, снова заколыхавшись у его ног. Он стоял в центре, спокойный и невредимый.

— Вот и всё? — его голос прозвучал громко в наступившей тишине, без злобы, но с ледяным разочарованием. — «Энциклопедия Совершенства»? Тень, которая гаснет от первого же толчка? Грош цена твоему контролю. И твоему слову. Думал, что несколько удачных трюков делают тебя воином?

Слова «грош цена» и «слову» впились в сознание острее любого клинка. Вспомнился долг, насосная станция, доверие Павлина, все их планы, которые рухнут здесь и сейчас. Ярость закипела в Викторе — но не слепая, а холодная, сфокусированная, подобная лезвию. Он увидел не Марка, а препятствие. Препятствие на пути ко всему: к Мидиру, к правде о дяде, к спасению Анны, к выполнению заданий Агоры.

Нет! Я не сдамся. Не здесь...

Он медленно поднялся. Боль утихла, осталось лишь жгучее унижение и та самая холодная сталь воли. Он перестал видеть щупальца, туман, зеркала. Он смотрел на свою руку, сжимающую шест. Он чувствовал энергию внутри — не из метки, а из самых глубин, ту самую, чёрную, реальную. Здесь, в эфемерной зоне, ощущение контроля, та самая нить, соединяющая мысль и действие, была настоящей. Он вспомнил не слова Громова, а чувство — идеально проведённого удара в бодзюцу, точного попадания разрядом. Фокус — Мгновение. Не сила — Точность. Не бороться с тенью. Стать молнией. Он выдохнул и… отпустил. Отпустил ярость, отпустил страх, отпустил попытки повторить заклинание. Он просто захотел оказаться там.

Тени Марка снова пришли в движение, сгущаясь для финального удара. Он сделал лёгкий, почти небрежный жест рукой.

И Виктор исчез.

Не было ни синей вспышки, ни искажения воздуха. Он просто перестал быть в одной точке и появился в другой. Это был не просто рывок, это было чистое, беспримесное движение. Для зрителей и для Марка это смахивало на телепортацию. Мир для Виктора на микросекунду замедлился. Он видел, как теневые клинки только начинают своё движение, видел, как в глазах Марка, отражавшихся в зеркалах, промелькнуло не понимание, а самое начало удивления.

Он материализовался за спиной Марка, в абсолютно мёртвой зоне, куда не доставали его тени. Шест уже был в движении — не размашистый, силовой удар, который ждал Марк, а короткий, взрывной и идеально точный тычок в спину, в самый центр тяжести. В момент удара он вложил в него всё — и холодную ярость, и облегчение, и три предыдущих унизительных поражения. Заряд электричества, сконцентрированный на кончике шеста, синим пламенем окутал точку соприкосновения.

Удар!

Система ЛМД завизжала, регистрируя критический, абсолютный «урон». Марка отбросило вперёд. Он рухнул на колени, оглушённый скоростью, неожиданностью и безупречной точностью атаки. Его тени на мгновение рассыпались в бесформенный чёрный туман, прежде чем снова, уже вяло и покорно, собраться у его ног.

— Поединок завершён. Победитель: Виктор «Искра», — прозвучал безличный голос.

Тишину, повисшую под куполом, нарушил сдавленный, восторженный возглас Павлина: «Да!» Он вскочил с трибуны, сжав кулаки.

Виктор стоял, тяжело дыша. Не от усталости, а от адреналина и глубочайшего потрясения от того, что наконец-то получилось. Он смотрел на свою руку, всё ещё сжатую на шесте, потом на сам шест. В мышцах вибрировало эхо того совершенного контроля, того единственного верного импульса. Он понял. Понял разницу между яростным усилием и сфокусированным действием.

Марк медленно поднялся. Он потер спину — боль уже утихла. На его обычно каменном, невыразительном лице читалось не поражение, а неподдельное, глубокое уважение. Он подошёл к Виктору.

— Вот так, Искра, — тихо сказал он, так, чтобы слышал только Виктор. Он кивнул на шест. — Теперь этот посох — оружие. А не палка. Твой долг… — он сделал небольшую паузу, — он стал тяжелее. Не подведи, когда придёт время.

Он хлопнул Виктора по плечу — жест одновременно и одобрительный, и безошибочно напоминающий о взятом обязательстве, о долге, который ещё предстоит отдать. И, не дожидаясь ответа, развернулся и ушёл с арены, его тень послушно поплыла за ним, снова став просто тенью.

Виктор смотрел ему вслед, потом перевёл взгляд на Павлина, который уже бежал к нему по краю арены, не скрывая ухмылки. Он сжал шест. Теперь он знал вкус настоящей победы. Не случайной удачи, а победы, добытой через провал и найденный в себе ключ. «Искристый рывок» был его. Они были готовы.

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ.