Шеф был очень много должен Батьке, но выплачивал мало и долг возрастал после каждой зарплаты. А то, что он получал, маленькими кусками у него отнимала сорокалетняя базарная баба, которую он почему-то в хорошем настроении называл женой. Карманные заначки Лукашенко тырил её хулиганистый сынок, которого Батька боялся выпороть, но мечтал придушить подушкой. В общем, большими деньгами этот субъект не располагал, потому заламывать цену было бессмысленно. И потому я потребовал с него только его аванс – пятьдесят американских долларов за предмет искусства. Однако он за эту сумму потребовал, чтоб я ему еще и рамку к этой картине в рабочее время смастерил из декоративных планок для деревянных жалюзи. Чувствовал я себя после этого мерзко, будто взял эти деньги в долг у этого мерзкого человечишки. За пару лет работы с ним я познал его подлую натуру от и до. Он часто давал людям в долг, не оговаривая срока возврата, а потом бегал и плакался всем и каждому, что взял у него Коля в долг и не отдает. Он плакался всем и каждому, кроме должника, когда же должник пытался вернуть ему долг, тот говорил, что ему не к спеху и вообще он такой великодушный и щедрый, что прощает всем долги. То же самое было и тогда, когда он что-либо покупал у коллег или знакомых. Потом он подходил ко всем и каждому и рассказывал, как его обманули, говно подсунули, последние деньги взяли. Продавшего ему ботинки Юру он неустанно благодарил. Зачем он это делал, я понять не пытался, но дел никаких с ним иметь не хотел. А все-таки пришлось. Я надеялся на то, что на счет энергетических картин он скандалить не будет, боясь быть осмеянным людьми ничего не смыслящими в эзотерике.
На следующий день я принес ему несколько Катиных разноцветных клякс. Одна из них была намалевана на шероховатой стороне ДВП, три других на картонках. Он ломался, сказал, что хочет зеленую кляксу, похожую на водоворот и, чтоб на ДВП. Расстроенный я хотел вернуть ему деньги, но он запротестовал, попросил её номер телефона и долго с ней договаривался. Я расстроился совсем, когда она обещала на следующий день выдать ему шедевр.
-Это будет мой энергетический портрет! – похвастался Лукашенко. Он даже не представлял, насколько мне было трудно терпеть его возле себя, а что-либо ему объяснять, и подавно.
Вернувшись домой, я увидел Шилова и Машу. На столе стояла бомба с пивом. Катя, как хлебосольная хозяйка, вытряхнула на стол все содержимое холодильника. С важным видом она грунтовала кусок ДВП с неровными краями. Толком не поев, я принялся растапливать печь и с помощью полотна для ножовки по металлу пытался подровнять неровную кромку будущего энергетического портрета Батьки Лукашенко. Дрова, на которые Катя что-то пролила, не разгорались. Полотно виляло, и кромка становилась еще более кривой.
-Сходи на заправку и купи там обойный нож, - посоветовал мне Шилов. – ДВП, конечно не регипс, но попробовать можно, а я пока найду какую-нибудь ровную планку и печь тебе растоплю.
-Ну, давайте же создавать передачу! – театрально воскликнула Катя. – Чернецов, куда ты пошел?
-Какого черта ты обещала ему картину завтра!
-Я буду работать всю ночь. Ты же знаешь, всё выдающееся создается ночью. В крайнем случае, я могу позвонить ему и договориться, я могу вообще его переделать так, что ты его не узнаешь.
-Ну да! – засмеялся Шилов. – Катька его так отделает, что его вообще никто не узнает, и не соберет.
-Вам смешно, а мне завтра выслушивать.
-Да мы ей ща поможем нарисовать! Что там надо? Энергетическую сущность? Это мы запросто.
Когда я вернулся, все уже намазывали краску по фанере. Пришлось взять новый кусок ДВП и обрезать его ровно. Когда чего-то очень не хочется делать, но ты всё равно делаешь, не выходит ничего толкового. Фанеру я обрезал всё равно криво. Плюнув на всё, я сам начал замазывать обрезанный более или менее ровно прямоугольник. Я в отличии от остальных старался сделать то, что требовалось и потому налегал в основном на зеленый цвет и рисовал водоворот. Женщины рисовали в основном оранжевым, желтым и красным и у них получались какие-то черви. Валерка от них отделился и стал создавать свой персональный шедевр, тоже в красных тонах.
-Вот ща нарисую! – приговаривал он. – Пусть Батька повесит у хляву, чтоб свиньям веселее было и сало на базаре вкуснее станет. А то вчера купил какую-то дрянь, так что есть не возможно.
Катя, с серьезным видом, всех консультировала и говорила, что то, что мы делаем, нужно будет показать в академии художеств. Потом начала рассказывать, как больно ей создавать свои произведения, сколько энергии уходит на каждую кляксу, что для этого ей нужно очень долго молиться и медитировать.
-Нас-то ты не лечи! – раздраженно буркнул я. – Позвони этому унтер-человеку, и пой ему про свои мумуки творчества.
-Зря ты так! – грустно сказала Катя. – И что у тебя за выражения!
От рисования мы отвлеклись только часов в десять вечера. Три испачканных гуашью дощечки сушились возле жарко натопленной печи. Я включил магнитофон и начал нести всякую приветливую чушь.
-… А тема нашей сегодняшней передачи будет…
-Э! – Валера допивал свое пиво. – Ты погоди, я еще пиво не допил. Не могу я так сразу с рисования на разговоры разговорные перейти.
-Похоже, нам просто нечего сказать миру и мы уходим из студии, пока нас отсюда не выперли поганой метлой!
-Хватит! – возмутилась Кати. – Давайте сегодня поговорим о любви…
-О ней! – поддержал её Валерка. – Процесс, так сказать, пошел…
-Вы ничего актуальнее найти не могли? – скептически спросила Маша.
-Актуальнее только секс и наркотики, – мрачно промолвил я.
-Наркотики нам не нужны, - взяла инициативу Катя. - Нам нужно больше позитива. Давайте говорить о сексе и любви! В сексе самое главное расслабиться и получить удовольствие…
-Расслабиться? – всполошился Шилов. – Вам, женщинам может и расслабиться, а мужчинам этого делать нельзя. Как почему? Ну не может же мужчина все пустить на самотек, он должен следить. Как за чем! За процессом, а то всё выльется, и тогда куча детей, и никакой любви не будет.
-Представляю, - иронично заметила Маша. – Как нас бы слушали пенсионеры.
-Да эти пенсионеры, наверное, сексом больше чем молодежь занимаются. Делать им нечего и скучно.
-Да вы что? – возмутилась Катя. – У большинства пенсионеров жесткие моральные принципы. Валера, а почему ты считаешь, что если будет куча детей, то любви уже никакой не будет?
-Дети – цветы жизни! - категорично отбарабанил Шилов.
-Это в том случае, если их не надо содержать и воспитывать.
-Ну, тогда следи и не расслабляйся или раскошелься на презерватив.
-В этом плане пенсионерам и подросткам легче…
-Как бы, не так! Одни йоги в семьдесят лет ребенка родили. В Румынии одна цыганка в семь лет матерью стала.
-Пустяки! Единичный случай. К тому же она родила от взрослого мужика. Проблема только в том, что пенсионерам уже трудно, а подростки еще ничего не умеют.
-Так пусть пенсионеры и подростки поменяются партнерами.
-Может лучше презервативы купить?
-В Китае, кстати, считалось нормальным, если жениху пятьдесят, а невесте тринадцать.
-А если наоборот!
-Давайте серьезно и конструктивно! – призвала Катя, изображая возмущение. – Давайте говорить о личностях, а не пенисах.
-Пенис это личность или так себе?
-Нет! Только о личностях без всяких пенисов.
-Что, только о женском, говорить будем?
-Да мы не говорим, а какую-то пургу все вместе гоним в свое удовольствие.
-Если приятно нам, значит и слушать кому-то приятно будет…
Маша жила неподалеку и к полуночи ушла домой. Валерка жил за городом в небольшом поселке, возле ГЭС. На последний транспорт туда он опоздал и потому улегся спать на диване, прикрывшись красным пледом. Стараясь не шуметь, я наспех добился эякуляции с Катиной помощью, зная по опыту, что она будет на следующий день в дурном расположении духа, если я не исполню супружеский долг, во что бы то ни стало. Утром я пожарил яичницу из последних трех яиц, положил в неё остатки колбасы и сыра и поделил её пополам с Валеркой. Катя поднялась только, когда мы уже уходили. Она предложила Шилову взять на работу зеленый салат.
-Да успокойся ты! В чем я его понесу? Сама лучше съешь.
-Прямо в котелке и неси, потом завезешь его обратно.
-Не я лучше мяса себе куплю.
-Почему мужикам так салатики не нравятся? Это же самая здоровая пища. Она делает человека стройным.
-Мне нравятся! – сказал я, взял у неё котелок и за пару минут весь салат оказался в моем впалом брюхе.
Катя ядовито улыбнулась мне на прощание, точно так же, как её мама. Она предлагала Валерке салат, который хотела съесть сама, и была уверена, что он откажется, хотя и голодный. Ей нравились подвиги такого плана.
Вместо одной картины Лукашенко получил целых три и всеми тремя был недоволен. Разумеется, за свой аванс он хотел не только получить картины, но и вволю поизмываться над городским, показать, что мы деревенские тоже кое что можем. Именно в тот момент, когда я был готов кинуть ему деньги под ноги, и послать его куда подальше, он вдруг прочитал на изнанке валеркиной картины его пожелания. Прочитал он его вслух, и Коля с Юрой всё слышали, бурно аплодировали. До Батьки не сразу дошел смысл слов, но сообразив, что над ним смеются, он просто взвыл от ярости. Он кричал, что таких, как я у него в деревне просто убивают, что вызвало еще больший смех. И тогда Лукашенко обвинил меня в мошенничестве, в подделке картин своей гениальной жены, которой я не достоин. Это меня и других тоже позабавило. Я протянул ему деньги и сказал, что вдохновения у гениальности нет, и вряд ли появится до дня рождения его бабули в деревне. Деньги меценат взять обратно отказался наотрез. Он начал плакаться, призывая в помощь общественность, что уже позвонил бедной бабуле и обнадежил её, обещал ей лечебную картину, а тут подсовывают всякие подделки, издеваются, а потом отдают деньги в последний момент. Я покаялся, что две из картин действительно рисовала не Катя, а её ученики, они и написали пожелание, которое я не заметил, но зеленая мазня, является оригиналом и на ней стоит подпись мастера. Но доверия ко мне уже не было. Он сам позвонил Кате, и та покаялась в том, что вообще ничего не рисовала, но обещалась нарисовать к пятнице, как раз в тот день, когда ему надо было ехать в свою деревню. Пришлось взять деньги обратно. Так же он мне напомнил, что я обещался сделать рамку для картины и должен сдержать свое слово. Держать данное слово мне очень не хотелось, да и вообще я заметил, что всегда неприятно выполнять обещания, ибо «я сейчас» и «я через пять минут» - разные люди. Из этого следует то, что дает обещание один человек, а исполняет его уже другой, не говоря уже о внешних обстоятельствах, которые просто невозможно предсказать.
На «свою гениальную жену» я был более чем зол. Я молча хотел её придушить или хотя бы вынудить её саму общаться с Лукашенко и делать рамку для своей «лечебной картины». Тут-то мне и пришла в голову идея пригласить заказчика в гости, чтоб он видел, в каких муках создаются шедевры, каких жертв, требует искусство. Он с радостью принял мое приглашение, потом вспомнил, про офицерский сериал, но тяга к подлинному искусству взяла верх. Я намекнул Батьке на то, что не помешает, купить чего-нибудь съестного, сказав, что даже Христу потребовался один калач для того, чтоб его размножить, и накормить много народа, и вода ему тоже потребовалась, чтоб в вино её превратить.
-Ну да! – утвердительно затряс он головой. – Я про это слыхал, можешь дальше не рассказывать.
-Да я это к тому говорю, что жрать народная целительница хочет, а нечего. Это значит, что нечего тебе в гостях делать с пустыми руками, то есть без продуктов.
-А! Понял! У меня тут бутерброды остались с салом. Я с деревни привез в прошлые выходные.
-Катя – девушка воспитанная, образованная, городская, талантливая до безумия, а ты к ней со своим салом, я уже про себя молчу…
-А что я, и тебя тоже должен кормить!
-А что у вас у деревне делают с человеком, который приходит в гости к чужой жене с угощением и не допускает её мужа до стола, а потом еще его и удалиться наверняка попросит?
-Что за «удалиться»?
-Уединиться, значит!
-Ну и что надо покупать? Шоколадки? Пирожки?
-У неё гастрит желудка! Ей нужны фрукты и прочая здоровая пища.
-У неё это с желудком потому, что она сало не ест.
Ужинал я вместе с воспитанным человеком и человеком, который очень хотел показаться воспитанным воспитанному человеку. В общем, Катя щелкала клювом, хотя и была голодна, а на столе был нарезанный сервелат, банка с тунцом, лаваш, бананы, киви, апельсины… Лукашенко же старался влюбить в себя городскую гениальность, очаровавшую его с первого взгляда объемом своего крупа. Вообще, оказываясь в незнакомой обстановке, он сильно робел. Я бессовестно пользовался людскими слабостями, и вел себя невоспитанно, как свинья. Мало того, что сожрал вдвое больше их, взятых вместе, я еще и умудрился припрятать в шкаф несколько гастрономических экземпляров, пока Катя показывала покупателю свои неэнергетические картины. После этого я взял книжку, накинул на плечи куртку и отправился покурить на лестницу и «курил» там два часа, пока ко мне не подошла Катя и не потребовала, чтоб я выставил вон этого странного человека.
-Я совсем не против того, что у тебя будет пара поклонников, это льстит моему самолюбию.
-Ты просто завидуешь моему таланту и потому издеваешься надо мной!
-Да он просто хочет видеть, за что платит деньги. По твоей милости он мне больше не верит. Да и вообще, если тебе это надо выставляй его сама. Рабочее время кончилось, и теперь он не мой коллега, а твой покупатель. Давай малюй быстрее и прессуй его головной мозг основательно, чтоб деньги назад не потребовал, а то завтра совсем нечего жрать будет.
-Я тебя умаляю, можно взять взаймы или заложить в ломбард твой музыкальный центр и плеер.
-Эту рухлядь никто не возьмет.
-Но не умирать же нам с голоду при живых родителях.
-А почему бы и нет? Нам уже не пятнадцать и не восемнадцать, а двадцать пять и они уже не обязаны нас кормить. Это пустой разговор. Иди лучше зарабатывать деньги, ублажай покупателя, он такой несчастный. Кстати, советую быстрей сожрать остатки пищи, пока он не осмелел, и не сожрал её сам.
Следующий день на работе был ужасен. Батька отыгрался за высокомерие моей сожительницы по отношению к нему, за поеденные продукты питания, за мой двухчасовой перекур. Он требовал от меня самого невозможного, что пришло ему в голову. Я уверен в том, что второй такой же рамки в мире не существует. Что же касаемо картины, то она была похожа на то, что рисовали вороны на московской выставке «Рисуют животные». Среди темно синих ляпов было много серебрянки и блестящей золотистой краски. Краска была налеплена комками и кое-где отваливалась. Кстати говоря, моя клякса походила на то, что рисовали обезьяны, а валеркина на свинячьи жизнерадостные красно-желто-зеленые радуги прилежно размазанные по шероховатой негрунтованной поверхности. Отдав картину Батьке, я сожалел о том, что не увижу лица его бабули в момент получения этого памятника человеческой глупости.
Часть денег, вырученных от продажи картины, я присвоил себе, на другую часть накупил провизии, и немного отдал Кате. Эти деньги она употребила на сигареты, которые курила не в затяг, производя втрое больше дыма, чем обычный курильщик, даже не на косметику, которой пользовалась так, что становилась похожа на клоуна. Она потратила эти деньги на телефонные разговоры со мной. Хотя я и отсутствовал на работе не полных восемь часов, она трезвонила мне каждый час, и спрашивала, как я себя чувствую, потом переходила к рассказу о том, как ей плохо, когда она не может целовать меня в любимые места. Если бы она попыталась с кем-то заняться сексом по телефону, то она явно бы довела партнера не до оргазма, а до истерики. Я жалел, что отдал ей деньги и тут вспомнил, что курьерская фирма должна мне, а когда я звоню им, они просто посылают меня подальше и подольше.
Бросив работу, которой, в сущности, не было, я сказал батьке, что его любимой Кате стало плохо и, потому мне нужно спешить ей на помощь. Батька, было, тоже собрался ей на помощь, но я от него вежливо отделался. Я отправился немедля домой потому, что меня посетила меркантильная мысль. Приехав домой, я на тетрадном листке накидал текст на государственном языке, попросил Катю прочитать его, проверить ошибки несколько раз, лучше выучить и позвонить директору курьерской фирмы.
-И что мне говорить директору?
-То, что я тебе здесь написал.
-Прямо читать с листа.
-Да, главное, не давай ей перебивать тебя, пока не зачитаешь весь текст, а потом говори по обстоятельствам.
-По каким обстоятельствам? Я ничего не понимаю.
-Они должны мне денег, а отдавать не хотят. Ты звонишь сейчас им, говоришь, что ты подруга Чернецова, что работаешь в трудовой инспекции, но звонишь пока неофициально и советуешь выплатить им то, что они мне должны, пока ты им не позвонила официально. Теперь все ясно?
-Ясно. Только почему ты сам не можешь позвонить им со своего телефона и представиться им налоговым инспектором?
-Они помнят мой голос и номер телефона. Давай действуй! Твой звездный час настал! Только порепетируй сначала, войди в роль, представь, что ты действительно безжалостный инспектор и тебе не терпится устроить ревизию в этой маленькой, жадной фирме, которую следует раздавить, как клопа. Ненавижу маленькие фирмы! Вечно у них нет денег, чтобы заплатить работникам, а начальство проест плешь за мизер, который они не платят, а только обещает…
На успех этого выпада я особо не надеялся. И сильно удивился, когда мне сразу после катиного звонка перезвонила директриса и сказала, что завтра вечером выплатит мне все до копеечки. Она впервые так ласково разговаривала со мной, впервые звонила мне сама. Я даже заподозрил, что меня заманивают в ловушку, хотя и понимал, что глупо убивать человека из-за месячной зарплаты курьера. Наносить тяжкие телесные повреждения тоже неразумно.
-Точно тебе говорю, она так перепугалась, что даже заикаться начала. Она даже поклялась, что заплатит тебе завтра.
-А какого черта ты начала её успокаивать?
-Ну, она сказала, что она недавно родила, кормит грудью, а кормящим матерям нельзя нервничать.
-Но можно не выплачивать мизерную зарплату своим работникам, да еще и хамить им, когда они за свой счет звонят ей и интересуются сроком выплаты денег. А вообще я удивлен тем, что она поверила в это фуфло и испугалась. Неужели она так глупа, хотя и директор фирмы?
-Ты просто не ценишь моей убедительности, дорогой! Иди ко мне, мой пупсик!
-Что ты сказала?
-Ты меня не ценишь, и ни во что, не ставишь.
-Нет, это я понял. Я о другом. Скажи мне, кем должен быть человек мужеского пола, чтоб ему нравились обращения «пупсик», «дорогой» и прочие?
-Ну, если тебе это не нравится, мог бы меня предупредить и не орать.
-Я не хочу тебя постоянно предупреждать, я хочу, чтобы ты начала хоть немного думать сама! Я что похож на жирного дегенерата, который играет к куклы, после выхода на пенсию?
-Андрею нравилось, когда я его так называла.
-А ему хоть что-нибудь не нравилось? Да он боится своей тени, не то чтобы сказать, что ему что-то не нравится. Он постоянно врал и верил в свою ложь.
-Ты его совсем не знаешь!
-Благодаря твоим россказням, я знаю его лучше, чем самого себя.
-Ладно, как мне тебя называть?
Я не знал, что на это ответить. Бывшая жена называла меня козлом, и это было самым приличным её обращением ко мне, но это не резало мне слух, наверное, потому, что всё это говорилось искренне. Когда же Катя называла меня пупсиком, это выглядело неуклюжей и неоригинальной попыткой приукрасить наши отношения. Это шло от ума, а не от сердца, это было бездумно взято из мыльных опер. Любым обращением нужно умело пользоваться. Нужна соответствующая интонация, контекст, ситуация. В её же устах эти обращения звучали хуже любого издевательства. Исходя из предыдущего опыта, я не стал ей объяснять всё это. Она была так настроена, что не хотела узнать что-то новое, она лишь горела желанием опровергнуть мои доводы и доказать свою правоту.
-Хорошо!
Я не стал ей напоминать, что сослагательного наклонения на практике не существует, что я её не прошу меня спасать, а если мне захочется, то спасу себя сам. Я лишь посоветовал ей не совершать подвига, если он не доставляет ей удовольствия. Этот совет просто взбесил её. Она схватила меня за горло и потребовала, чтоб я немедленно стал солнышком, на что я ей ответил, что невозможно сделать человека счастливым насильно. Лёгким движением своей руки я высвободил свою шею и засмеялся.
-Так или иначе, человек делает то, что ему нравиться. Тебе вот сейчас захотелось поплакать, а мне засмеяться. Людские смех и слезы зависят от его желания, а не от внешних обстоятельств.
-Если бы это было так, то все бы только смеялись!
-Вздор! Ты же сама смотришь трагедии и пускаешь сопли. Ты делаешь это добровольно и получаешь от этого такое же удовольствие, как от счастливого окончания мыльной оперы. Без слез смех практически не возможен. Смех сразу же надоест тебе без слез, это всё равно, что все время есть только одно любимое блюдо, которое через неделю просто надоест. Люди подсознательно сортируют события жизни на позитив и негатив, чтоб над одними рыдать, а от других ржать.
-Но мне сейчас не над чем смеяться, не чему радоваться, сплошная гниль вокруг!
-Это значит, что тебе плакать нравиться больше, а не то, что в твоей жизни больше негатива, чем позитива.
-Ну чему мне, к примеру, радоваться?
-Ты же радовалась, когда я купил тебе клюкву в сахаре, и еще больше ты радовалась, когда поняла, что со мной тебе не надо будет делиться, потом ты радовалась тому, что я нашел деньги, чтобы снять эту квартиру. Еще ты говорила, что испытываешь восторг, когда мой член находится в тебе. Ты же это говорила?
-Какой же ты подонок! Сегодня никакого секса не будет!
-Вот это обращение уже лучше, чем пупсик! Это искренне, это органично вписывается в разговор, это сказано с чувством. Вот смотри, казалось бы, твои слова полны негатива и я должен бы на них обидеться, но я почему-то смеюсь над ними. Это все лишний раз доказывает, что наши эмоции зависят не от внешних обстоятельств, а от нашего желания. Мы не в силах изменить внешние обстоятельства, у нас нет никакого выбора. На наши действия, мысли, желания, предыдущий опыт влияют внешние обстоятельства, а опыт влияет на наши действия в настоящем. Ни в чем нет наших заслуг и нашей вины, если ничего от нас не зависит. Нам всем нечем гордиться и нечего стыдиться. Мы ведь только щепки, которые вертит в водовороте бытия. Не нам решать, чем заняться, но мы решаем, как этим заниматься, со слезами на глазах или с улыбками на лицах. Хотя наш предыдущий опыт влияет и на наши пристрастия к слезам или смеху…
Погруженный в глобальные мысли о круговороте бытия, я лег на диван, одел наушники и ушел из действительности. Какого черта сотрясать воздух, когда тебя не хотят слушать. Катя ушла, старательно хлопнув дверью. И это принесло мне облегчение. Она оставила меня в покое! Я мог слушать свою ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ не в наушниках и громко, так, как рекомендовала надпись на обложке диска. Я сел за стол, взял тетрадь и катькин художественный карандаш, принялся лихорадочно записывать свои мысли. Время перестало существовать, но только для меня.
Ночь распустила свои черные дырявые крылья над городом. Одна из дыр была слишком велика и называлась Луной, другие мельче звездами. Я открыл окно и почувствовал запах весны. На Западе еще догорала вечерняя заря, освещая причудливый профиль старого города. Я сел на подоконник и свесил ноги в окно, чувствуя беспричинную радость, я жадно закурил трубку и понял, что мне не нужен особняк на берегу моря, не нужна квартира со всеми удобствами в престижном районе. Мне нужна именно эта дыра в этом маргинальном районе.
Как-то раз Катя показала мне шикарную по общественным понятиям девицу, и спросила хотел бы я с ней жить. Конечно, нет, ответил я, и в этом не было ложной скромности или рисовки. У той девицы на лице было написано, что ей все должны и очень много, должны за её стройные ноги и округлую задницу, за грудь и губы, за умение пользоваться косметикой, за модную и дорогую одежду. Её должны развлекать, угощать, ухаживать за ней, а мне это в тягость. Одно время я встречался с одной из таких. Она знала, что я не особо богат, но чуть ли не насильно волокла меня в дорогие заведения, и заказывала дорогие напитки, блюда. Ей даже в голову не приходило хотя бы спросить у меня, хватит ли в моем кошельке на это денег. Она всерьез предполагала, что делает мне величайшее одолжение, принимая от меня жертвы, позволяя себя веселить. Она и не думала, что постоянно унижает и оскорбляет меня своими наивными суждениями о мужском счастье, что мне с ней скучно, наконец. Во время третьей нашей встречи я просто отказался платить за неё, и спокойно наблюдал, как она, дрожа от праведного гнева, выскребала из кошелька мелочь. Официант смотрел на меня осуждающе, но я наслаждался и его осуждением.
Однако, мне нужен был дорогой велосипед, дорогая одежда и пусть и не самая дорогая, но хорошая пища, а так же самая лучшая палатка, спальный мешок и прочие походные причиндалы. Для того, чтобы пользоваться этими вещами я готов был вкалывать круглыми сутками на нелюбимой работе.
Мысль о работе болезненно пронзила мой мозг. Как мастер по сборке жалюзи я достиг потолка. После того, как я разбежался с женой, я всецело отдался работе, и мне удалось повысить производительность труда на триста процентов, благодаря тому, что я полностью изменил технологию. Если по окончании первого года работы в этой фирме на квадратный метр у меня уходило в среднем пятнадцать минут, то на момент первого увольнения я тратил на это от четырех до шести минут, но этим только нажил себе много проблем. Коллеги жаловались, что я зарабатываю вдвое больше, работая по времени вдвое меньше них, и требовали, чтоб мне срезали расценки. Хотя я и предлагал им поменяться позициями, они не соглашались. Директор расценки мне не понижал. Я сам этого у него просил. Он поступил неадекватно. В освободившееся от выполнения заказов время, я должен был выполнять функции старшего мастера, хотя деньги за это получал сначала Юра назначенный бригадиром, а потом Лукашенко. Того, что я зарабатывал я не получал. Шеф выплачивал мне только половину, мотивируя это тем, что у него не хватает денег на данный момент и обещал выплатить, когда настанут лучшие времена. Долг рос, росли и мои неоплачиваемые обязанности, кончалось мое терпение. Вот я и уволился, после чего я еще полгода каждый месяц ходил и вымогал долги у шефа, работая практически забесплатно у своих друзей.
