Представители советской художественной элиты и артистической богемы, знаменитые спортсмены начинали свою автомобильную жизнь с отечественных моделей, но всегда стремились приобрести иномарки. Впрочем, некоторые с них и начинали…
Магазинов, где продавали автомобили до Великой Отечественной в Союзе попросту не было. Частным машин в стране было минимум и владели ими, как правило, лишь граждане в той или иной мере приближенные к власти. Ведь именно она давала право приобрести автомобиль.
МАШИНА ИЗ ПАРИЖА
Известные ученые, писатели, режиссеры, актеры писали прошения, как правило, ни кому-нибудь, а самому председателю Совнаркома Вячеславу Молотову. Если он накладывал положительную резолюцию, гражданин приобретал ГАЗ-М1 или даже ЗИС-101, а иногда и иномарку.
У некоторых особо уважаемых лауреатов уже в 1930‑х была уже и пара машин! Скажем, у знаменитого писателя и, как его называли «красного графа» Алексея Толстого.
Но первым частным автомобилем в советской Москве в годы, когда у дореволюционных владельцев машины давно конфисковали, считается Renault NN 6CV Владимира Маяковского. В 1928‑м поэт, с немалым трудом получив разрешение, привез машину из Парижа. Сам Маяковский за руль никогда не садился. Машину водил наемный шофер и подруга поэта Лиля Брик, которая и инициировала покупку.
Лиля Брик и Renault NN 6CV Владимира Маяковского.
Машины из Америки привезли себе прославленные летчики: Валерий Чкалов — Packard Eight, а Михаил Громов даже диковинный переднеприводный кабриолет Cord 812, на который, как рассказывали, с изумлением глазела вся Москва.
Вместе с роскошным особняком Степана Рябушинского пролетарский поэт Максим Горький получил в пользование огромный Lincoln. Эта марка вообще была довольно популярна в СССР. Кабриолеты Lincoln работали в «Интуристе», одно время на открытом двухдверном Lincoln KA возили Сергея Эйзенштейна. К слову, люди искусства, да и видные ученые в те годы очень редко сами садились за руль.
Lincoln KВ, подаренный Максиму Горькому. Рижский Мотор-музей.
Ближе к концу 1930‑х чаще получали право на покупку отечественного автомобиля. В том числе, флагманского ЗИС-101. Такие лимузины были, например, у Алексея Толстого и маститого драматурга Николая Погодина.
Интересно, что заядлым автомобилистом был и популярный некогда писатель Михаила Пришвина. Сначала у него был еще даже ГАЗ-А. Потом Пришвин попросил разрешения купить «эмку» ГАЗ-М1. Машину выделили не сразу, и писатель временно стал владельцем… грузовика ГАЗ-АА с будкой в кузове — эдакий дом на колесах. Потом у Пришвина появилась-таки «эмка», а после войны — «Москвич-400», который кстати, сохранился.
Иномарки в СССР завозили небольшими партиями и продавали, естественно, особенным людям. Так, перед войной привезли немецкие Opel Kadett, одним из которых владел начальник охраны Сталина Николай Власик. Именно с такого автомобиля после войны скопировали «Москвич-400».
ОТ ИНОМАРОК ДО ИНОМАРОК
Забавно иногда слышать о советских знаменитостях, которые очень любили, а потому выбирали «Победы», «Волги» и ЗИМы. Они их, действительно, выбирали. Но ведь и особого выбора долгие годы просто не было.
Но сразу после войны в страну пошел поток трофейных иномарок, а заодно и ручеек американских автомобилей. Ведь Америка пока была союзницей. Четыре трофейных автомобили, включая лимузин Horch 951А и два Mercedes, были у знаменитой певицы Лидии Руслановой и ее мужа генерала Владимира Крюкова. Редчайшим, одним из четырех, сделанных специально для гонок в Италии, спортивным BMW 328 Mille Miglia владел авиаконструктор Артем Микоян. Кстати, позднее эта машина сменила нескольких владельцев и из Латвии, через Германию переехала в США, где была продана не много, не мало — за 5,6 миллионов долларов.
Ford Mustang, принадлежавший некогда балетмейстеру Шамилю Ягудину.
У актрисы — звезды конца 1930‑х Валентины Серовой и ее мужа писателя, многократного лауреата Сталинской премии Константина Симонова было несколько автомобилей, в том числе Opel 2l с заказным кузовом ателье Glaser, Willys MB, а позднее, говорят, даже и привезенный из Америки Cadillac.
Интересна история известного в Москве всем любителям редких автомобилей Cadillac Глеба Плаксина — пианиста и актера. Плаксин родился в 1925‑м а Париже, во время войны воевал во французском Сопротивлении, потом дошел с американской армией до Германии. В 1947‑м купил десятилетний, но почти без пробега Cadillac V8, который и привез в 1955‑м в СССР, решив жить в Союзе. На этой машине Плаксин ездил до начала 2000‑х.
Пианист, актер Глеб Плаксин с «Кадиллаком», на котором он ездил более 50 лет.
Но большинство послевоенных иномарок износились и трендом стали, действительно, «Волги». Кстати, ведь и отечественный автомобиль надо было еще «достать», как говорили в советские времена, что, в частности значило иногда: получить специальное разрешение на покупку. В том числе, и поэтому так гордился своей экспортной «Волгой» ГАЗ-21 актер и певец Марк Бернес. А уж частные универсалы ГАЗ-22 и вовсе были великой редкостью. Такие машины по разрешению приобрели великий актер Юрий Никулин, позже его партнер по цирку Михаил Шульгин, а также поэт и драматург, Герой соцтруда и дважды автор государственного гимна — Сергей Михалков.
Но в 1960‑х и тем более в 1970‑х количество иномарок в стране вновь стало расти. Часть машин люди со связями и деньгами покупали подержанным через Управление делами дипкорпуса (УПДК), которое реализовало автомобили покидающих Союз иностранцев. Особенно котировались, понятно, «Мерседесы» и американские машины. Например любитель автомобильного прекрасного писатель и сценарист Федор Шахмагонов некоторое время ездил даже на огромном Cadillaс Fleetwood, ранее возившем посла США. Звезда балета Большого театра Марис Лиепа даже фотографировался возле своего относительно небольшого, зато оригинального внешне американского AMC Gremlin.
Некоторые знаменитости привозили автомобили из-за границы или получали их там в качестве подарков. Как великая балерина Майя Плисецкая, которой во Франции подарили Citroen DS. Чемпион мира по шахматам Анатолий Карпов, получил Mercedes-Benz W116 в качестве приза за выигранный чемпионат ФРГ.
Такой же, хорошо известный в Москве синий Mercedes пригнал из Германии Владимир Высоцкий. Кстати, первым автомобилем Высоцкого стал Renault 16, временно ввезенный в Москву его женой — французской актрисой Мариной Влади. Позднее у Высоцкого появился BMW семейства E12, а уже в самом конце 1970‑х еще один Mercedes-Benz — спортивное купе семейства W107.
Три иномарки, включая Land Rover, жили в семье Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской. На красном Dodge Charger ездил известный журналист–международник, долго работавший в США Мэлор Стуруа. К слову, даже простенькие по мировым меркам, Volkswagen Kafer в СССР были по-своему престижны. На такой машине ездил знаменитый цирковой клоун Олег Попов, а потом и безумно популярный в те годы актер Савелий Крамаров, который начинал еще с «Москвича-407».
Dodge Charger журналиста Мэлора Стуруа.
Звезда советского цирка — знаменитый клоун Олег Попов и его Volkswagen Kaefer.
Наконец, целым парком редких и дорогих иномарок владел Виктор Луи, которого называли независимым журналистом и корреспондентом нескольких зарубежных изданий. Кроме того, он выполнял щекотливые поручения советских спецслужб. Помимо роскошного дома в Баковке под Москвой и несколько иномарок, включая, даже Porsche 911, Луи владел редчайшим довоенным Bentley 4 ¼ l с заказным немецким кузовом фирмы Erdmann & Rossi. Потом машина пострадала при пожаре в гараже и след ее затерялись.
Журналист и секретный агент Виктор Луи и его редчайший довоенный Bentley.
ОТ РАДОСТИ ДО ПЕЧАЛИ
Но вся радость от владение престижной иномаркой рано или поздно затуманивалась необходимостью ее обслуживать и ремонтировать. Конечно, умельцы находились, а вот запчасти… Кто-то, что-то мог привезти из-за границы или чудом найти в Союзе, скажем, с такой же, но разбитой вдрызг машины.
Но очень часто иномарки обрастали отечественными деталями. И не только фильтрами и тормозными колодками, но порой, и серьезными узлами и агрегатами. Скажем, знаменитый, снимавшийся во многих фильмах, спортивный Chevrolet Corvette каскадера Александра Микулина получил мотор V8 от «Чайки».
Тем не менее, немало иномарок, проживших в СССР длинную, интересную и нелегкую жизнь сохранились. Всплывают и машины, принадлежавшие некогда советским знаменитостям. Впрочем, с этим, понятно, связано немало мифов и легенд. В таких делах это — нормально…
"Тот человек, которого ты любишь во мне, конечно, лучше меня: я не такой. Но ты люби, и я постараюсь быть лучше себя" (Михаил Пришвин, русский писатель)
4 февраля исполнилось 150 лет со дня рождения Михаила Пришвина, знаменитого своими книгами о русской природе.
Он писал о ней так хорошо, что в итоге сложился стереотип о Пришвине как об эскаписте, который боязливо скрывался в лесной чаще от потрясений первой половины ХХ века с ее войнами, революциями и террором. Однако Пришвин вовсе не был тем безобидным тихоней, «лесовичком», каким его представляют.
Второгодник бежит в Америку
Начать надо с того, что по характеру Михаил Михайлович был человеком свободолюбивым, а в юности так и вовсе отчаянным. Купеческий сын, после светлых восьми лет детства в семейной усадьбе села Хрущева, что под Ельцом, он отправился в гимназию, из которой на седьмом году учебы был исключен с «волчьим билетом» (то есть без права продолжения образования) за конфликт с преподавателем – ни много ни мало будущим русским философом Василием Розановым.
Впрочем, и до столкновения с автором «Уединенного» у Михаила дела шли негладко. Его дважды оставляли на второй год – юного Пришвина категорически не устраивала душная казенная атмосфера провинциальной гимназии, так что учился он, мягко говоря, без энтузиазма. Он был рожден для вольных просторов и странствий.
Многим хотелось бы сказать про себя нечто подобное, да не многие решаются оставить оседлую жизнь и на самом деле отправиться в странствия, для которых рождены. А Пришвин рвался на волю с детства: однажды гимназист Миша решил сбежать в Америку – и сбежал.
Гимназисты без головы
Началось все с драки, затеянной будущим созерцателем со своим товарищем прямо во время урока. Обоих отправили в карцер, где было намного интереснее, чем в классе: с собой у Миши была только что переведенная на русский язык книга Майн Рида «Всадник без головы», которую они с приятелем стали читать вслух. Чтение было настолько захватывающим, что, когда их выпустили на свободу – а друзья были только на середине романа, – они договорились подраться еще раз, чтобы снова попасть в карцер и дочитать книгу. «Всадник» настолько впечатлил гимназистов, что они решили немедленно бежать в Америку.
К походу подготовились основательно, завербовав еще несколько добровольцев. Правда, изучив речные пути, Пришвин понял, что до запада им слишком далеко, а вот на восток вполне реально, так что вместо Америки друзья пошли в Азию. Поход длился несколько дней: у гимназистов было даже ружье, украденное у родителей. И все же через несколько дней их засекли. Гордый Пришвин был последним, кто согласился сдаться.
Поскольку побег был вдохновлен литературой, друзья дали ему литературное название – «В краю непуганых птиц». Много лет спустя Пришвин озаглавил так свою первую книгу, отдавая дань юношеской авантюре. И еще он всегда покупал экземпляр «Всадника без головы», где бы этот роман ему ни попадался, – он стал для писателя талисманом его бродячей жизни.
На исправление в Сибирь
Беглецам грозило исключение из гимназии, но за них заступился молодой учитель географии Василий Розанов. Он убедил коллег в том, что Пришвин и компания действовали из романтических и героических, а вовсе не хулиганских побуждений.
Однако Пришвин недолго помнил добро Розанова – он был разнузданным подростком, и когда географ однажды захотел поставить ему кол, расшумелся и пригрозил географу расправой. Бывший защитник Пришвина превратился в его главного обвинителя: по настоянию Розанова Михаила выгнали вон.
Юного беспредельщика отправили к дяде в Тюмень. Дядя Иван Игнатов был большой человек, владелец Жабынского судостроительного завода, и плевать хотел на «волчьи билеты». Пришвина устроили в Тюменское Александровское реальное училище, где тот неожиданно для всех показал себя с лучшей стороны. С ним произошла перемена: Пришвин теперь желал, «чтобы последняя капля крови неудачника» вышла из него.
Довольный племянником, бездетный Игнатов хотел сделать его преемником, но Михаил, наконец заинтересовавшись наукой, пошел своим путем. Сдав экстерном все гимназические экзамены, он поступил в Рижский политехнический институт на химико-агрономическое отделение.
Университет и тюрьма
Высшее образование тоже далось Пришвину не без проблем. На этот раз дело было в политике. Увлекшись быстро распространявшимся тогда в студенческой среде марксизмом, Михаил начал посещать подпольные кружки и в приливе энтузиазма перевел книгу немецкого социал-демократа Фердинанда Августа Бебеля «Женщина и социализм». Этого было достаточно, чтобы угодить на год в тюрьму. Отсидев срок, Пришвин вернулся в родное Хрущево под надзор полиции – ему на несколько лет запретили жить в крупных городах России.
Михаил Пришвин (слева) на фронте
По настоянию матери опальный студент продолжил образование в Германии: в 1902 году 29-летний Пришвин наконец получил диплом Лейпцигского университета по специальности инженер-землеустроитель. Учителем Михаила был будущий нобелевский лауреат физико-химик и философ Вильгельм Оствальд. Посещал Пришвин и Йенский университет – ради лекций знаменитого биолога Эрнста Геккеля (среди прочего тот был наставником Николая Миклухо-Маклая). Помимо естественных наук будущий писатель увлекался философией – особенно гремевшим в те годы Фридрихом Ницше.
По дороге домой Пришвин заехал посмотреть Париж, где его ждало одно из главных событий в жизни – роман со студенткой Сорбонны Варварой Измалковой. Роман был коротким, но очень ярким – Пришвин вспоминал его всю жизнь, чему способствовал и его неудачный первый брак. Более того, Пришвин считал, что именно эта драматическая история молодости сделала его писателем: однажды, устав перебирать в уме все обстоятельства несчастливого романа, он решил записать свои мысли в блокноте и был потрясен ощущениями, которые давал ему процесс литературного творчества.
Из агрономов в журналисты
Пришвин с детьми, 1946 год
Вернувшись на родину, Пришвин несколько лет работал агрономом, но тяга к литературному творчеству взяла свое: как только закончился срок запрета проживания в больших городах, Михаил отправился в Петербург и Москву с намерением попробовать себя в журналистике и писательстве. Он печатался в «Русских ведомостях», «Утре России» и других демократических газетах, а в 1906 году опубликовал первый художественный текст – рассказ «Сашок». В нем уже были заметны характерные черты пришвинской прозы. Это и детство – а Пришвин немало писал про и для детей, – и природа, и таинственная атмосфера: едва не утонувшего в пруду человека помогает найти загадочная женщина с чашей и свечой. Характерно и то, что главный персонаж рассказа Сашок – охотник.
В дороге
Скоро Пришвин находит свой главный интерес. Это не политика и не социальное переустройство, так волновавшие его современников, а окружающий мир: русская природа и люди, живущие, что называется, на земле, то есть среди этой самой природы. Так Пришвин становится этнографом, путешественником и писателем. Воплощая свою детскую мечту, он отправляется странствовать. Но уже не в Америку, а на Русский Север.
Сначала побывал в Карелии, где собирал народные сказки. Очерки из этого путешествия составили его первую книгу «В краю непуганых птиц» (1907). Затем Пришвин предпринял более масштабное путешествие: по Северной Двине до Архангельска, оттуда на Кольский полуостров, Соловки, затем прошел по Северному Ледовитому океану, а потом на запад – на Скандинавский полуостров. По мотивам написал книгу «За волшебным колобком», в которую вошли очерки и записи северных сказов.
Нового писателя тепло приняли уже признанные русские литераторы, в частности, Максим Горький, которому импонировали тяга Пришвина к странствиям и интерес к простому народу, а также Алексей Ремизов, особо ценивший сказочную мистическую сторону пришвинского творчества. Оценили его и ученые: за книгу «В краю непуганых птиц» Пришвин получил серебряную медаль Императорского Русского географического общества.
Пришвин в 1910-е гг.
Окрыленный признанием, писатель продолжил путешествия: побывав в Заволжье, «в стране раскольников и сектантов», Пришвин изложил свои впечатления в книге «У стен града невидимого», из поездки по Крыму и Казахстану привез очерки «Черный араб» и другие. В 1912-м вышло его первое собрание сочинений.
Став участником Петербургского религиозно-философского общества, объединявшего интеллектуальную элиту Серебряного века – Дмитрия Мережковского, Вячеслава Иванова, Николая Бердяева и других, – Пришвин получил долгожданный шанс напомнить о себе своему давнему антагонисту Василию Розанову, который был одной из ключевых фигур в этой среде. Но Розанов на сближение не пошел.
Оппонент Ленина
Первую мировую войну Пришвин провел не на природе: в качестве военного корреспондента он несколько раз был на фронте. После Октябрьской революции писатель осудил большевиков, открыто называя их переворот антинародной авантюрой. Его статья о Ленине, вышедшая в конце 1917 года, красноречиво называлась «Убивец». Резко выступил он и против поэта Александра Блока, поддержавшего революцию. За критику Пришвин поплатился арестом и месяцем тюрьмы. Получив свободу, он вернулся на родину, в Хрущево, но тихой жизни не получилось: имение скоро национализировали, и Пришвин стал работать школьным учителем и библиотекарем.
В послереволюционные годы Пришвин потерял сестру, двух братьев и пасынка. В отличие от большинства русских писателей, он провел это тяжелое время не в городах, а в деревне, и это во многом определило его стратегию дальнейшей жизни. Как бы он ни относился к большевикам, в деревне он наблюдал нечто еще более ужасное: разгул бунта, безжалостного и иррационального. Пришвин называл его не крестьянским, а мужицким, основанным на «раскаленном добела эгоизме», слепом, неумном, лишенном всякой созидательной идеи. На этом фоне большевики, старавшиеся установить хоть какой-то порядок, начали казаться пусть и чуждой, но все же положительной силой.
Не то чтобы Пришвин «по-барски» воротил нос от мужиков. Вспоминая свою юность, он признавал, что и сам был ведом той бестолковой эгоистической силой разрушения и отрицания, пока жизнь (в лице того же Розанова и других строгих учителей) не образумила его.
Эти размышления отразились в повести «Мирская чаша», которую Пришвин безуспешно пытался опубликовать в 1922 году. Рукопись дошла до Льва Троцкого, который честно ответил, что с художественной точки зрения повесть прекрасна, а с политической – насквозь контрреволюционна.
Примирение с режимом
Эмиграция для Пришвина не имела смысла – он понимал, что может жить только на родной земле. После неудачи с «Мирской чашей» он не оставил попыток легализоваться при советской власти как писатель. В середине 1920-х Пришвин опубликовал свои ранние очерки в книге «Черный араб», затем сборник рассказов для детей «Матрешка в картошке». «Красные» литераторы из РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей) быстро учуяли в «любителе природы» чуждый элемент и в течение нескольких лет громили Пришвина с трибун и в газетах. Он даже серьезно подумывал о возвращении в агрономы, но с роспуском РАППа травля прекратилась. А в 1934 году Михаила Михайловича выбрали аж в правление новообразованного Союза писателей СССР.
Несмотря на полученный статус и всесоюзный успех повести «Кладовая солнца» (1945), при жизни Пришвин смог напечатать лишь некоторую часть написанного. Более того, полное собрание его сочинений не издано до сих пор.
Пришвин решил примириться с советской властью как с силой, сумевшей обуздать «мужицкий хаос» и строившей новое государство. Все свои политические мысли он оставил для тайного дневника, а внешне играл роль Берендея (как он сам себя называл) – человека, погруженного в мир природы. Но даже эта скромная позиция многим казалась вызывающей: в стране гремела индустриализация, и самонадеянный советский гражданин, по завету Мичурина, собирался не ждать милостей от природы, а брать у нее все, что нужно, а тут вдруг Пришвин с его сказочно-мистическим, а не материалистическим восприятием лесов и полей.
Экология и ГУЛАГ
Судя по тому, что Пришвин очень увлекался охотой, его любовь к природе нельзя назвать вегетарианской. С другой стороны, был одним из первых экоактивистов: живя в Усолье под Переславлем-Залесским, писатель боролся с вырубкой лесов разработчиками торфа. Писатель Константин Паустовский вспоминает, как Пришвин вместо комплиментов укорил его за книгу о Мещерском крае, посетовав, что книга сделала край слишком популярным для туристов, а их нашествие грозит экологической катастрофой.
Будучи уже в летах, Пришвин не прекращал странствий. В начале 1930-х побывал на Дальнем Востоке (написав по впечатлениям повесть «Женьшень»), затем снова направился на Север. Вторично навестил Соловки, где в монастыре был теперь «лагерь особого назначения», и Выговский край, где теперь строили Беломорканал. Увиденное изложил в романе-сказке «Осударева дорога». Это размышление о судьбе России, о взаимоотношениях власти и народа было опубликовано уже после его смерти.
Дневник Пришвина
Трудно найти что-то подобное дневнику Пришвина. Писатель вел его на протяжении полувека – начиная с 1905 года и до смерти, стараясь не пропускать ни дня. В нем – вся эпоха первой половины ХХ века, прожитая внимательным и чутким человеком.
«Однажды Пришвин сказал мне, что все напечатанное им – сущие пустяки по сравнению с его дневником, с его ежедневными записями. Эти записи он главным образом и хотел сохранить для потомства», – вспоминал Константин Паустовский.
Ведя дневник тайно (в сталинские времена он мог поплатиться за свои мысли свободой, а то и жизнью), Пришвин рассчитывал на посмертную публикацию. И она состоялась, но лишь совсем недавно, когда были опубликованы 18 томов дневниковых записей.
Паустовский замечал, что эти приватные записи «полны поэтической мысли и неожиданных коротких наблюдений, таких, что другому писателю двух-трех строчек Пришвина из этого дневника хватило бы, если их расширить, на целую книгу».
Любовь последняя и вечная
Большую часть жизни Пришвин был несчастлив в любви. Месяц бурного студенческого романа и потом годы, десятилетия тоски по близкому человеку, родственной душе. Ему было около 30, когда он, работая агрономом, встретил Ефросинью Бадыкину – молодую вдову-крестьянку с годовалым ребенком на руках и в благородном порыве женился на ней. Но Пришвин не стал для Фроси Пигмалионом: шли годы, а общих интересов, кроме детей, не было.
Пришвин около своего автофургона, 1938 год
Неуют в доме еще больше подстегивал Пришвина к путешествиям. Не найдя счастья и успокоения в браке, с удвоенной силой он искал его в природе. С 1930-х писатель путешествовал на автофургоне, который ласково называл «Машенька». Машина заменила ему верного друга и спутника. И вот, когда, казалось, жизнь подходила к концу, Пришвин познакомился с Валерией Лебедевой, ставшей той настоящей любовью, о которой он всегда мечтал. Ей было 40, а ему уже 67, но вместе они прожили 14 самых счастливых лет.
Тайна Берендея
После смерти Пришвина в 1954-м Валерия Дмитриевна стала хранительницей его дома-музея в подмосковном Дунине, который, в отличие от многих других домов-музеев, возник спонтанно и естественно, после того как почитатели писателя начали паломничество к его жилищу. Не зря Паустовский называл Пришвина «знахарем и мудрецом». Люди хотели узнать больше об авторе, который среди классиков соцреализма выглядел таким загадочным и в то же время таким родным. Пришвин, казалось, ведал какую-то тайну. Но он не унес ее с собой на тот свет, а изложил в своих книгах, которые ох как непросты. Это совсем не «записки натуралиста», а лесная эзотерика: метафизика природы и постигающего ее человека.
Пришвин с женой Валерией, 1940 год
В этом совершенно русском писателе есть много от созерцательности японского искусства с его трепетным, глубокомысленным отношением к деталям окружающего мира, будь то восход солнца, случайный прохожий на дороге или одинокий лист дерева на ветру, то есть ко всему тому, что большинство людей воспринимает лишь как фон для своей бурной деятельности. Только тот ценит жизнь по-настоящему, кто умеет видеть красоту и величие в малом, кто способен восхищаться морозными узорами на окне. Этому учит Пришвин.
150 лет назад родился Михаил Пришвин (1873-1954) - удивительный писатель, создавший новый стиль описания природы, в котором было заключено как описание натуры, так и аллегорическое описание происходящего с человеком или даже с историей. Были подвластны Михаилу Михайловичу и другие направления творчества и мысли. Предлагаю вашему вниманию радиопостановку "Путешествие в страну голубых бобров" по мотивам автобиографических произведений писателя. Автор вспоминает гимназические годы в Ельце, своих друзей и учителей. Рассказывает о том, как он и ещё двое мальчишек решили путешествовать и готовили экспедицию в некую забытую страну без имени...
В такое время нельзя не вспомнить о Смерти - неотъемлемой части нашей жизни. Самой загадочной части! Латинские пословицы призывают нас не забывать о ней никогда. Место съемки - Введенское кладбище, созданное в 18-ом веке во время чумы. Тогда оно было немецким, так что кресты, ангелы, часовни, - все это напоминает о Европе, не о Москве. И сейчас скорее музей под открытым небом, чем кладбище. Знали ли вы о нем? Оно мелькало в кино, например, в лихом советском фильме с Андреем Мироновым "Достояние республики".
- Где пропадал, Монах? Верзила велел сказать, чтоб завтра с утра на кладбище был. - Это почему? - В Крым решили махануть. - Почему в Крым? - Верзила говорит, там тепло, яблоки. Житуха. - А на кладбище для чего? - Харчей надо на дорогу припасти. Верзила говорит, если в склепах пошарить, можно много барахла на продажу найти. - Какое барахло на кладбище? - Как какое? Говорят, на нашем кладбище одних графов да князей хоронили. Могилы богатые.
()
Нигде в столице нет столько уникальных надгробий и усыпальниц. Мрачное мозаичное панно с Хароном на колоннаде на могиле Георга Лиона и Александры Рожновой – копия известной картины Арнольда Беклина "Остров мертвых".
На Введенском похоронены 300 артистов, композиторов и дирижеров, 95 литераторов, 80 художников, скульпторов и архитекторов. И Люсьен Оливье, автор знаменитого салата, обрусевший француз. Разве не способ стать искусством даже после смерти?
Это самое тихое из красивых мест Москвы, посетителей очень мало. Я всегда навещаю могилы Васнецова и Пришвина, они рядом.
В Европе такие кладбища - места для прогулок, как и парки, люди даже устраивают пикники. Конечно, я люблю Новодевичье, все никак не доберусь до Ваганьковского. Знаю, не все считают, что на кладбище или в церковь можно ходить ради искусства. Напишите, какое у вас к этому отношение? Мне очень интересно!
