За последние десятилетия всё - от компьютерных игр до настолок, книги, комиксы, фильмы и сериалы (да вот тот же Стартрек) - всё обгадили.

А всё то немногое, что осталось, надо держать и не пущать.

Это перевод истории с Reddit

Я не знаю, что делать. Пишу это, сидя на пластиковом стуле в больничном коридоре. Здесь пахнет хлоркой и тихим отчаянием. Мои родители в палате в конце коридора, в коме, и врачи всё повторяют слова вроде «беспрецедентно» и «необъяснимо». Но я знаю, что произошло. Я был там. Я видел, как это случилось. И худшее, то, что выгрызает меня изнутри, — я думаю, что мог остановить это раньше.

Моя жизнь, до прошлой недели, была нормальной. Даже скучной. Мне восемнадцать, я только что выжил в изматывающем марафоне выпускных экзаменов. Мои родители хорошие люди. Спокойные, любящие, немного старомодные. Отец — иммигрант, приехал сюда ни с чем, у него нет семьи в этой стране. Мама — сирота, выросла в системе опеки. Так что всегда были только мы трое. Маленькая, сплочённая, ничем не примечательная семья.

После последнего экзамена я пришёл домой и рухнул. Я был настолько выжат умственно и физически, что проспал почти двадцать четыре часа подряд. Это был глубокий, без снов, сон-чёрная дыра. Когда я наконец проснулся, было уже следующее утро. Солнце заливало комнату, и впервые за месяцы я почувствовал… лёгкость. Груз школы ушёл. Я чувствовал себя свободным.

Я спустился на кухню, ожидая увидеть маму, заваривающую кофе, запах тостов и уютную тишину субботнего утра. Родители были там. Но не одни.

За нашим маленьким кухонным столом, на моём стуле, сидел незнакомый мне мужчина.

Ему было, может быть, лет тридцать с небольшим. Длинные, прямые чёрные волосы спадали ему на плечи, резко контрастируя с бледной кожей. Но глаза… глаза были первым, на что невозможно было не обратить внимания. Они были шокирующе яркие, желтушно-жёлтые. Цвет канарейки или свежего синяка. И они были уставлены на миску с хлопьями перед ним с тревожной сосредоточенностью.

Когда я вошёл, родители подняли на меня глаза и улыбнулись. Не их обычными, тёплыми улыбками. Эти были яркими, хрупкими и слишком широкими.

— Доброе утро, соня! — защебетала мама голосом на октаву выше обычного. — Иди, иди, присоединяйся. Мы хотим тебя с кем-то познакомить.

Я стоял как вкопанный. В голове крутилась тысяча вопросов, но ни один не добрался до языка.

— Это… наш родственник, — произнёс отец, указывая на мужчину странным, почти благоговейным жестом. — Он очень долго был за границей. Поживёт у нас какое-то время.

Я наконец обрёл голос. — Родственник? Какой родственник? У тебя здесь нет родственников. А у мамы их вообще нет.

Яркие улыбки на лицах родителей на долю секунды дрогнули. В их глазах мелькнуло что-то — паника? раздражение? — и тут же натянутая жизнерадостность вернулась на место.

— Ну, дальний кузен, — сказала мама, махнув рукой. — Со стороны твоего отца. Долгая история. Потом всё расскажем. А сейчас садись. Позавтракай.

Я сел. Эти двадцать минут за столом были самыми неловкими и тревожными в моей жизни. Мужчина не произнёс ни слова. Он ни разу не поднял взгляда от миски. Ел медленно, размеренно и тщательно: поднимал ложку ко рту и опускал, не делая ни одного лишнего движения. А родители не переставали говорить. Они вели лихорадочный, односторонний поток болтовни, обращённый к нему, отвечали на вопросы, которых он не задавал, смеялись над шутками, которых он не говорил.

— Сегодня замечательная погода, правда? — говорила ему мама. — Ты всегда любил солнце.

— Надо будет сводить тебя в парк, — подхватывал отец. — Как в былые времена.

Это было как будто они читали по роли. Или будто слышали разговор, которого я не слышал. Безумие.

Позже в тот же день, поймав отца одного, я надавил. — Пап, серьёзно. Кто этот тип? Откуда он взялся?

Лицо отца остыло. Насильственная приветливость исчезла, сменившись суровой, жёсткой маской, которую я не видел с тех пор, как в детстве нарушал правила. — Его имя тебя не касается, — сказал он ровно и низко. — Он наш гость. Ты будешь относиться к нему с уважением. Больше вопросов ты не задаёшь. Это не обсуждается.

И всё. Разговор был окончен.

Первые несколько дней стали наглядным уроком тихого, подкрадывающегося ужаса. Мужчина оставался молчаливым, нервирующим присутствием в нашем доме. Он не произнёс ни слова. Ни одного. Я попытался, однажды. Нашёл его одного в гостиной: он стоял посреди комнаты и смотрел на пустую стену.

— Слушай, — выдавил я, и голос у меня слегка дрожал. — Я не знаю, кто ты и что здесь делаешь, но это мой дом, и…

Договорить я не успел. Родители появились в дверях, словно из воздуха.

— Не будь груб с нашим гостем, — резко осадила меня мама, и в голосе её слышалась какая-то паника, которую я не понимал. — Он семья. Извинись.

Я только уставился на них, потом на молчаливого мужчину с жёлтыми глазами и отступил к себе в комнату.

Дом всё меньше походил на наш и всё больше — на храм, посвящённый этому молчаливому, жуткому незнакомцу. Расклад сил сместился тонко и страшно. За ужином мама подавала блюдо ему первым. И потом нам всем приходилось ждать. Нам не позволялось сделать ни одного укуса, пока он полностью не заканчивал свою еду — всегда тем же медленным, методичным темпом. Только когда его тарелка пустела, нам разрешали есть нашу, уже остывшую, пищу.

Потом нам запретили обращаться к нему напрямую. — Если хочешь что-то сказать — говори нам, — инструктировал отец с мрачным лицом. — Мы передадим. Это было абсурдно. Он сидел прямо здесь. Но я видел взгляд отца. Это был не совет. Это была заповедь.

Хуже всего была запертая комната. Гостевая спальня наверху, которую мы использовали как кладовку. Её освободили для него. И стали проводить там с ним часы, запирая дверь изнутри. Мама относила ему поднос с едой, потом заходила она и отец, и они не выходили до поздней ночи.

Я не выдерживал. Тайна пожирала меня заживо. Мне нужно было знать, что происходит там.

Вчера ночью я сделал то, чего, наверное, не стоило делать. Дождался, пока они все будут в комнате. Подкрался по лестнице, сердце колотилось в рёбра как барабан. В старом доме — старые двери, со старыми замочными скважинами. Я опустился на колени, дрожащими руками прижал глаз к холодной латунной дырке.

В комнате было темно, только несколько десятков свечей, расставленных на полу, давали свет. Воздух внутри как будто дрожал. И в центре стоял он. Выпрямленный, как жердь, голова откинута назад, длинные тонкие руки подняты к потолку, пальцы растопырены. Он был совершенно, неестественно неподвижен.

А мои родители… мои родители лежали перед ним на полу. На коленях. Простершись ниц, дрожащие всем телом, с головами, прижатыми к полу. И они шептали. Низкий, ритмичный, лихорадочный поток бормотания, язык, который не был языком, звук чистого, испуганного поклонения. Они принимали не родственника. Они поклонялись богу.

Я отшатнулся от двери, накрывшись волной тошноты и ужаса. Это было неправильно. Это была болезнь. Мои родители оказались в какой-то секте, и этот человек — их лидер. Они в опасности. Я в опасности.

Я вбежал к себе, заперся и позвонил в полицию. Руки так тряслись, что я едва попал по цифрам. Шёпотом сказал оператору, что в доме посторонний, что родители ведут себя странно, что мне страшно за нашу безопасность. Мне сказали, что патруль выедет немедленно.

Я повесил трубку, и сквозь панику проскочила тонкая жилка облегчения. Помощь в пути.

Тук. Тук.

Мягкий, вежливый стук в мою дверь превратил мою кровь в лёд.

Я не шелохнулся. Едва дышал.

Тук. Тук.

Я знал, кто это. Я никогда раньше не слышал, как он передвигается по дому. Он всегда просто… уже был. Но я знал.

Я медленно, дрожащими коленями поднялся и открыл дверь.

Он стоял там. Мужчина с длинными чёрными волосами и страшными жёлтыми глазами. И впервые с того момента, как он появился в нашем доме, он смотрел прямо на меня.

И он улыбался.

Это была широкая, тонкогубая, безумная ухмылка, уродливая белая вспышка на бледном лице. Улыбка чистой, торжествующей злобы.

Весь страх, вся растерянность последней недели разорвались из меня одним сырым криком. — Кто ты?! Что ты с ними сделал?! Вон из моего дома! Полиция уже едет за тобой! Слышишь?! Они уже едут!

Он не произнёс ни слова. Жуткая улыбка не дрогнула. Он просто удерживал мой взгляд долгую, молчаливую секунду, затем повернулся, спокойно, как будто вышел на прогулку, спустился по лестнице.

Я пошёл за ним, спотыкаясь, с пустым от ужаса и ярости разумом. Он дошёл до входной двери, открыл её и вышел. Не побежал. Просто пошёл по тихой, спящей пригородной улице, высокая худощавая фигура в свете фонарей, пока не повернул за угол и не исчез.

Я снова бросился наверх, крича родителей. Нашёл их на полу в гостевой, среди потухших свечей. Они лежали на боку, без сознания, лица бледные и обмякшие. Дышали, но еле-еле. Не просыпались.

Полиция приехала через несколько минут. Всё смазалось: мигающие огни, деловые голоса, вопросы, на которые я толком не мог ответить. Я рассказал всё. Про мужчину, его жёлтые глаза, про поведение родителей, про комнату наверху, про то, как он ушёл буквально за мгновения до их приезда. Я описал его внешность до мельчайших деталей — они выжжены у меня в памяти. Приехала скорая, родителей увезли.

Я остался с двумя офицерами. Они… сочувствовали, наверное. Но в их глазах я видел скепсис. Они сказали, что проверят записи с камер. У нас система простая: несколько камер у передней и задней двери.

Я сидел за кухонным столом, уткнувшись лбом в ладони, пока один из офицеров просматривал видео на ноутбуке. Через пару минут тишины он позвал напарника:

— Эй, глянь.

Я поднял голову. Офицер развернул ко мне экран. На нём — запись с камеры у входной двери за несколько минут до этого. Я видел себя — взъерошенного, охваченного паникой — бегущим вслед за кем-то. Видел, как я кричу на пустой проём. Видел, как входная дверь открывается будто от порыва ветра и снова закрывается.

Но мужчина… тот самый странный мужчина с жёлтыми глазами… его не было. На записи его не было вовсе. Это выглядело так, будто у меня случился полный психотический срыв, и я ору в пустоту.

— Там никого нет, сынок, — мягко сказал офицер. — Камеры не зафиксировали ни одного входа или выхода за всю ночь, кроме тебя.

Я всё ещё смотрел на экран, и мозг отказывался это принимать, когда услышал голос второго офицера из соседней комнаты. Он говорил по телефону, низко и напряжённо.

— …угу, ещё один. Как и в остальных. Родители кататоничны. Подросток бредит про высокого типа с жёлтыми глазами… Нет, камерой не поймали, как всегда. Это уже пятый в этом году.

Он осёкся, увидев, что я смотрю на него. Больше они мне ничего не сказали. Только то, что будут расследовать.

И вот я здесь. В больнице. Мои родители в глубокой коме. Врачи сделали все анализы, какие только могли придумать. Ответов нет. Их мозг как будто… выключился.

Я знаю, что произошло. Он был реальным. Он — хищник. А мои родители были его гнездом, или пищей, или чем-то, что я не в силах постичь. Он высосал их досуха — и ушёл дальше. И слова офицера… пятый в этом году. Он всё ещё где-то рядом. Он делает это другим семьям.

И я мог это остановить. Я должен был позвонить в полицию в первый день. В первый час. В тот момент, когда увидел его на моём стуле. Но я тянул. Я боялся. Я был сбит с толку. И теперь моих родителей нет, возможно, навсегда, и это моя вина. Я их подвёл. Я был единственным, кто видел монстра, и я не сделал ничего, пока не стало слишком поздно.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit