Бездомные говорят спасибо врачам Петербурга
Сегодня не от себя. Сегодня я говорю от лица тех, кто не имеет возможности высказаться в публичном пространстве, но испытывает те самые чувства, которые требуют выражения, которые долго и тихо не могут внутри. Я звучу от имени тех, кто ежедневно испытывает и остаётся наедине с: болью, страхом, неуверенностью, отвращением и… благодарностью. Благодарностью к тем, кто помогает справиться хотя бы с частью последствий негативного опыта.
По разным оценкам в Санкт-Петербурге около 60 000 человек без определённого места жительства. Около 60 000 тех, кому каждый день недоступны такие обычные вещи, как: тёплый ночлег, пища, медицинская помощь. Всё недоступное становится невероятно ценным при получении. Когда удаётся получить нечто из этого – бездомные благодарят.
В период пандемии Covid-19 большая часть помощи перестала быть. Закрылись приюты. Прекратили свою деятельность многие рестораны, выделявшие продукты. Во избежание распространения инфекции, большинство волонтёров оказались вынуждены находиться в изоляции. В поле остались медики.
Благотворительная больница – проект, созданный врачом-анестезиологом Сергеем Иевковым в 2018 году. Проект, действующий под девизом: «Ни одному человеку не должно быть холодно, голодно и больно». Уже пятый год после своих штатных рабочих смен волонтёры Благотворительной Больницы идут оказывать медицинскую помощь бездомным.
Эпидемия коронавируса отняла у врачей возможность полноценного отдыха, время на обнять близких, у кого-то – жизнь. Но она не смогла отнять профессиональное – призвание помогать. Благотворительная Больница – проект, который ни на один день не остановил свою работу. После тяжелейших часов в переполненных, перепрофилированных больницах – медики продолжали оказывать безвозмездную помощь лишённым её. Ребята не считали, что делают нечто «сверх». Они просто делали то, что должны. Они не могли иначе.
У бездомных, в подавляющем большинстве, нет доступа к социальным сетям. В очередной выезд Ночного Автобуса Ночлежки я привезла бумагу и фломастеры. Потому что есть благодарность и ей необходим выход.
Они подходят. Сначала несмело. Спрашивают, обязательно ли указывать свои личные данные. Узнав, что нет, берут листы, берут фломастеры, пишут. Подходят новые, уточняют имена врачей сегодняшней смены, вспоминают имена прошлых. Пишут. Возвращают. Кто-то – коллективное письмо, с несколькими автографами в конце. Кто-то – личное, только от себя.
Бездомные говорят #спасибоврачампетербурга.
Я не знаю, достаточно ли этого в качестве награды.
Тем, чей образ жизни изначально выстроен, как помогающий – не нужны регалии. Но им временами очень нужна поддержка. Оказать её могут не только тёплые слова от благодарных пациентов. Оказать её может абсолютно любой.
Да, вы можете. Личным участием. Финансовым вложением. Лекарственными препаратами. Рассказом о проекте. Всем.
В этом году ребята, кстати, целую больницу открыли для бездомных, настоящую. Теперь людей можно принимать в здании, а не на морозной улице. Рада, что застала проект у начала.
Денге - один плюс и много минусов лихорадки
Подцепила таки лихорадку Денге — в последний месяц, умудрилась как-то. Хотя, ничего удивительного — в регионе последние несколько месяцев эпидемия, комаров-переносчиков полно, кусают регулярно. Так что вообще странно, что только сейчас до меня очередь дошла.
Слегла на третий день после первых симптомов. Мышцы ломит все одновременно, жарко и одновременно с этим знобит (кажется, я первый человек, смертельно замёрзший в Никарагуа при +35 градусах и повышенной температуре тела), руки и ноги — в лиловых звёздочках подкожных кровоизлияний после турникетной пробы, пот льётся безостановочно — переодеваться бессмысленно, донести себя до кухни попить воды или в туалет — целое мероприятие на несколько минут, ноги не держат, а глаза закрываются.
Вечером Орландо попытался выковырять меня из кровати к ужину, не смог. Мутило от запахов любого продукта. Через час принёс блюдце, подсунул под москитную сетку: галета и коровий сыр, который он специально помыл проточной водой — чтобы не пахло ничем и не вызывало тошноту. Ходил вокруг, бурчал что-то про моего мужа, который не должен получить обратно из джунглей отощавшую жену. Проследил, чтобы всё съела.
На следующий день доктор Мария прописала мне пить Ацетоминофен — чтобы хоть немного снять боль и температуру. После второй таблетки удалось поспать. После третьей удалось даже встать, ходить и снимать — всё также в насквозь мокрой от испарины футболке, но без боли. После четвёртой таблетки даже насмелилась пойти снимать вечерний спуск рыбацкой лодки на воду и искупаться в океане.
В первый раз в жизни лежала в воде на спине. Никогда не получалось — то вода в нос попадёт, то страшно, то волны… А тут просто перевернулась на спину и легла. Каждый вдох выталкивал тело чуть наверх, как поплавок. Каждый выдох давал волнам долю секунды, чтобы попытаться перекатиться через меня, но они не успевали. Я просто лежала звёздочкой на ладони Тихого океана, а подо мной лежала тёплая глубина. И мне было не страшно.
Я почувствовала, что эта вода приняла меня. А может и весь мир принял. Мышцы даже забыли, как болеть — просто размякли и лежали на воде. Если для этого нужно было заболеть лихорадкой Денге — хорошо, Бог, я согласна. Спасибо.
Если вы профи в своем деле — покажите!
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.
Как меня назначили бабушкой в 26 лет
— Доктора, я хочу жить в клинике с вами!
— Но в клинике нельзя жить — это же не дом…
— А дом у тебя есть, доктора?
— Да, но он не здесь, а далеко, в России.
— Я хочу поехать с тобой в твой дом и быть твоей внучкой.
Четырёхлетний тёплый кудрявый клубочек прижимается ко мне, обхватывает ручонками за шею и клубочится на моих коленях. Сопит и хлюпает носом. Теперь по моей спине течёт мой пот, вперемешку с девчачьими сопельками и слезинками.
Я в свои двадцать шесть для неё больше бабушка, по местным меркам уже старовата для материнства. Потому что её маме пока что нет и девятнадцати. Девочка не понимает, что такое фотограф, потому что для неё все люди в форме к красным крестиком — врачи. Она отрывается от моей шеи, поднимает на меня припухшие янтарно-чайные глазёнки.
— Возьмёшь меня к себе домой, доктора?
— Нет, не могу взять тебя с собой, прости.
Хнычет ещё пару минут в кулаки, размазывает по щекам грязь и конфетные липкие слюни.
— А в телефон хотя бы дашь поиграть?
— Поиграть в телефон дам, держи.
Всё ещё всхлипывая, по инерции, листает фотографии в моей галерее, что-то тихонько бурчит себе под нос. Находит фотографию меня — стою в джунглях с кучерявой травинкой, смеюсь. Малышка долго смотрит сама, потом показывает мне снимок:
— Ты тут красивая, очень красивая.
Утыкается обратно в мою шею. Минут через пятнадцать засыпает. Отношу её внутрь двора, кладу в гамак. Ухожу тихонечко, ступая на цыпочках. Чтобы не разбудить сопящую кудряшку и, главное, не говорить с ней снова о доме, в который она так сильно хочет.
История Элвина
Семилетнего Элвина я отыскала в восемь утра на побережье. Он то рубил хворост отцовским мачете, то рисовал веточкой на мокром песке — попеременно.
Обрадовался, что я пришла. Сказал, что устал уже два часа подряд работать и уселся на землю рядом со мной. Спросил, нет ли у меня воды. У меня с собой не было. Он поплевал на край своей футболки, потёр слюнявой тканью рот и щёки.
— Разговаривать надо с чистым ртом!
Три месяца назад он с сорокалетним отцом, тридцатилетней матерью, восьмилетним братом и пятилетней сестрой переехали сюда, в один из плёночных шалашей Ла Сальвии из Чинандеги — городка, расположенного примерно в двухстах километрах отсюда.
В Ла Сальвии нет коренного населения.
— Ты знаешь, почему вы уехали сюда? Что случилось?
— Не знаю. Я вообще ничего не знаю про эту жизнь. Знаю только, что мама плакала и не видела дорогу из-за слёз, поэтому мне пришлось вести её сюда за руку. Мы пешком шли сюда, несколько дней по разным дорогам. Не помню, сколько их было.
— А в школу здесь в деревне ты ходишь?
— Нет. Мама говорит, что дрова важнее, всё равно здесь у нас нет книг, чтобы их читать. А ещё говорит, что в этой школе детей не кормят, поэтому можно туда не ходить.
— Чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь? Ну, в двадцать лет, например.
— Я хочу вырасти. Может я и не доживу до двадцати лет, это ведь так долго.
Встал, поднял мачете, продолжил рубить на мелкие части выплюнутые океаном ветки и обломки древесных стволов. Попрощались. Крикнул мне вслед:
— Ты заходи ещё, пока я живу!
— Увидимся, Элвин.
Сеньора Бризеида
Бризеиде двадцать шесть лет, как и мне.
Она стесняется своего плохого испанского, говорит медленно, по одному-два слова.
— Я только цифры на испанском хорошо знаю, потому что по ним помню, когда и что было в жизни. Повторяю их часто себе.
Повторяет и для меня.
В восемнадцать лет она вышла замуж, а в девятнадцать родила первого ребёнка.
В двадцать один родила второго ребёнка и перестала ездить работать на фабрику – очень сильные разрывы после родов остались, кровили каждый день и болели нестерпимо.
В двадцать четыре родила третьего ребёнка, а за месяц до родов осталась без мужа – он уехал в США, чтобы найти там хорошую работу, заработать денег и забрать семью. Последней дочке скоро два года – ровно столько Бризеида не знает, где её муж и что с ним.
— Вы его ждёте?
— Я не жду, я живу.
— Вы всей семьёй решили, что ему нужно туда ехать?
— Это он решил. Не хотел увидеть, что тут тоже можно жить.
Вздыхает, облизывает сухие треснутые губы. С минуту пережёвывает во рту воздух, поворачивается ко мне.
— Понимаете, много наших мужчин думают, что где-то есть хорошая жизнь. Они сидят по вечерам, долго обсуждают её, а потом уезжают. А мы остаёмся — без мужей и без жизни.
Её зовут к столу с продуктами, которые привезли волонтёры.
Бризеида собирает расползшихся детей, ведёт их к столу. Расстилает на земле шерстяной платок, заворачивает в него пакетики с едой. Прижимает к груди и несёт куда-то через поле.
Панические атаки у деревенских жителей
Десятый час ночи. Лежу в кровати, почти сплю. Звонок. Выгребаюсь из под одеяла и несу себя в консульту. Ночью мы принимаем только неотложных пациентов.
Лиза уже впустила и принимает – мужчина лет пятидесяти с приступом панической атаки.
— Докто́ра, у меня сердце выпрыгивает из груди, мне трудно дышать, что-то стучит в голове. Я умираю, да, я сейчас умру, докто́ра?
— Нет, вы не умираете. Да, у вас немного повысилось давление, у вас чуть чаще бьётся сердце, но не настолько, чтобы умереть. Вы не умираете.
Ищет в базе историю болезни, находит. Мужчина здесь не в первый раз, уже приходил с похожей жалобой около четырёх месяцев назад. Рассказывает, что тогда у него умерла корова. Ему стало так плохо, что он почти перестал спать, начались приступы удушья и страх смерти.
В нашей клинике ему подобрали антидепрессанты и после их приёма на какое-то время он снова смог спать нормально. Сейчас симптомы вернулись.
Замолкает, смотрит в кирпичный пол.
Я тоже смотрю в пол и думаю.
Думаю о том, как хорошо, что в эту дождливую ночь у его юных сыновей нашлись силы и машина привезти его сюда. Думаю о том, как ему повезло, что в такой тяжёлый момент рядом с ним сидит эта красивая девушка и, из каких-то несуществующих последних сил, самым твёрдым голосом обещает, что сейчас он не умрёт. Думаю о том, что собираясь сюда, меньше всего я ожидала встретить жалобы на душевную боль, а вот же – почти каждый пятый пациент с ними. Неумело, по-детски формулируют они эти жалобы:
— Докто́ра, я работаю и мне так грустно, что не могу дальше работать.
— Докто́ра, я проснулась, посмотрела на одежду и не смогла одеться.
— Докто́ра, я подумала о сыне, который умер и мне стало больно.
— Докто́ра, я не хочу кормить своих детей. И себя не хочу.
— Докто́ра, я умру, да?
Они выходят из клиники с пакетиками таблеток и уверенностью, что умрут не сегодня.
Они выходят жить. Хотя бы сегодня.
Подростковая беременность в Гватемале
Летисии пятнадцать лет.
Сегодня она впервые за свою жизнь пришла к врачу. На восьмом месяце беременности, с начавшимися схватками – ложными, как оказалось.
Прийти она не сама решила, тётя привела. Тётя же записывала за Летисию все рекомендации медиков, объясняла ей, что написано в направлении для госпиталя и что такое подпись. Девочка долго смотрела в лист, нарисовала в конце несколько линий.
Она не умеет ни читать, не писать. Не знает, как называются внутренние органы женщины. Затрудняется посчитать, сколько недель беременна.
Я не стала спрашивать у неё, знала ли она, какие действия приводят к зачатию до того, как всё случилось. Я побоялась спрашивать у неё, хотела ли она этого ребёнка и хотела ли оно того, что произошло с ней.
Сейчас ей было очень больно. Я не хотела дать ей даже намёк на то, что с ней что-то не так. Может быть она выбирала, а может быть нет. Не важно.
Сейчас важно, что она сможет родить своего ребёнка в безопасности для себя и для младенца. Сможет выбрать, какой матерью ему быть. Надеюсь, сможет.
По какой-то иронии, в этот самый момент, когда наши врачи осматривали Летисию, за дверью сидела очередь школьников – из школы для бедных привезли целый класс на осмотр. Мальчишки и девчонки по двенадцать-шестнадцать лет.
Они хохотали и рассматривали витамины, которые получили в клинике. У большинства из них был недобор в весе, у некоторых были надеты разные носки, у некоторых дырявые футболки. Но они все умели читать и не собирались становиться родителями, по крайне мере в ближайший месяц.
В отличии от Летисии, которую под руки вывели и повезли в госпиталь.