Экзистенциальное
4.5 миллиарда лет нас не было на Земле до нашего рождения,и вечность не будет после нашей смерти.
4.5 миллиарда лет нас не было на Земле до нашего рождения,и вечность не будет после нашей смерти.
Есть ли в природе справедливость и равенство, и может ли в неравенсте быть справедливость?
Возьмем за пример птиц. Возле дома имею счастье наблюдать голубей, воробьев, с дальних стран прилетают стрижи на лето, и иногда залетают чайки, полакомиться на мусорку.
Рассмотрим стрижей. Живут они на крышах зданий, выбирая где повыше. Строение их тела и лап, не позволяет им опускаться на землю, иначе они уже не могут взлететь, и только с высоты могут начинать взлет и парирование. Фактически, им надо немножко упасть, чтобы начать полёт. Их зона обитания и пропитания там, где им определила это сама природа и их физиология.
Ниже по высоте, обитают голуби. Когда прилетают на лето стрижи, голуби вынуждены спускаться на более низкие высоты, на высоту стрижей они не залетают, те их безжалостно прогоняют. Стрижи птицы боевые и бесстрашные, и к слову, даже поднимая дрон на их высоту - они сразу окружают его и пытаются атаковать посторонний обьект.
Еще ниже, по высоте кустов да деревьев, ютятся малыши воробьи. Высоко они не летают, довольствуются тем, что на земле и делят это с голубями.
И так каждому своё. Крупные, боевые и сильные стрижи, но не умеющие садиться на землю - занимают пространство повыше, где летом у нас много прокорма, мушек и насекомых. Самым маленьким, хоть и проворным, воробьям - достается ниша у земли. А голуби занимают уже промежуточные и свободные пространства.
Теперь проведем умозрительный эксперимент. Создадим равенство, попробуем всех уровнять и представим, что стрижи не будут прогонять конкурентов и начнут садится на землю, а воробьи решат покорять высоты, и голуби будут свободно летать наравне со стрижами. Через определенное время, с расширением ареала и отсутсвием опасностей, произойдет закономерное расширение популяции видов. И в это же время начнет сокращаться кормовая база. Начнется вымирание и в итоге останутся те, кто поменьше, проворен, всеяден, умеет освайвать мусорки и т.д. А при плохом исходе, в условиях равенства и отсутствия борьбы и приемуществ одних над другими - повымирают и те, и другие... В среднем же варианте, останутся самые беспринципные, приспособленные и универсальные. Но и они, рано или поздно, погибнут, утратив индивидуальность, навыки, привычки и образ жизни, если не будет стимула борьбы, каких то сложностей и неравентства.
И вот выходит, что в разнообразии и неравентсве природы её красота, а в красоте - разнообразие и неравенство, которое мы так ценим. Эта птица такая, а эта другая, и все по своему красивы и различны. В неравентстве сама жизнь, и в ней же настоящая, а не ложная справедливость, где каждый на своем месте и всем хватает своего пространства и минимума. Это определяет разнообразие и красоту, жизнь всех.
Как итог, попробуем и переложим природные закономерности на нас, на людей. Есть ли какие то отличия? Мы также разноообразны, различны, в наборе навыков, талантов, силы, умственных способностей и т.д., хотя все мы люди, как стрижи и воробьи - птицы. Верна ли идея, того же Шарикова из "Собачьего сердца", что надо всё взять и поделить, и что "кухарка" может, а то и обязана - управлять государством. Не происходит, и не произошли ли уже, утраты тех самых навыков, талантов и индивидуальности, в условиях всеобщего и подобного равенства. Социализм ли, всеобщая толерантность, или принудительный авторитаризм, с его жестким навязыванием своих правил - это лишь одни из граней. Не уходит ли красота с уходом разнообразия. Не связано ли упадок красоты в искусстве, или другом проявлении, с этим в т.ч Не остаются ли в итоге в доминанте - самые мелкие, беспринципные и проворные, способные освоить самую "грязную мусорку" для добычи пропитания. Не становятся ли они в итоге, по праву возможностей и наследования, теми, кто определяет жизнь и пространство, и уже сам диктует условия.
Смотря на природу, приходишь к выводу, что истинная общая природная справедливость и равенство в природной свободе и индивидуальности, в праве их реализовывать и претворять в жизнь в т.ч. В этом же красота и её различные проявления. Внутри отдельно взятого пространства конечно, может быть иерархизм, какое то неравенство. Но если оно оправдано индивидуальными особенностями, талантами, различиями и разнообразиями способностей, сил и т.д. - то оно по факту справедливо, и каждый стриж тогда на своем месте, а каждый воробей на своем кусте чирикает и счастлив. Счастливее стриж не станет, сидя у земли на мусорке, как и воробей, паря на высоте - выдохнется, и просто умрет.
Всем спасибо, кто дочитал!
Пессимист видит трудности в каждой возможности. Оптимист видит возможность в каждой трудности
Вот так я могу сказать без капли преувеличения и это будет правдой. Для меня люди алчнные, подлые, двуличные. Меня родители воспитывали что всегда надо помогать, выручать родственников и друзей, не требуя никакой ответной благодарности, потому мы родня. Постоянно сталкиваюсь подлостью и обманом, хотя это "читаемо" сразу, но иногда помогаю потому осознаю что человек идёт на это из безисходности, потому что воспитан в таком же обществе.
Ненавижу людей, животных люблю, они искренни и преданны. А люди скоты, не все, конечно же не все, но подавляющее большинство ведёт себя скверно.
Всегда искренне хочу помочь и стараюсь сделать все что в моих силах, но реалии таковы что делаешь только хуже себе - сядут на шею.
Ночь. На перекрестке Половецкой и Набережной стоит отель с простым названием «Надежда». В холе горит свет, но за стойкой никого. Постояльцы мирно спят в своих номерах, натягивая повыше одеяла. Завтра их ждут дела, нужно выспаться.
В их комнатках тепло, хотя на улице стоит мороз, который с каждым часом крепчает. Они спят, а когда проснуться – наступит новый день. Сон – это как машина времени. Он помогает упорядочить и систематизировать жизнь. Но если у вас хотя бы раз была бессонная ночь, то вам хорошо известно какого это, когда нет границы между сегодня и завтра, и как это выбивает из привычного ритма жизни.
Большинство ночующих в гостинице приехали по делам, зимой туристы никогда здесь не останавливались, каждый считал свое дело особенным и важным, хотя ни один из них до конца его не любил.
Они толком и города не успевали посмотреть, все достопримечательности, которые они видели сводились к скудному виду из окна номера. Кому повезло – могли видеть небольшой кусочек набережной с замершей и обездвиженной рекой, и корпус одного из городских университетов. Кому не повезло – обшарпанный гостиничный двор. Хотя от части постояльцам было наплевать на вид, на погоду, и на сам город. Как и городу было наплевать на постояльцев.
Городу вообще было наплевать на все. Он был несправедливо жесток ко всем людям, живущим в нем. Просто кто-то это чувствовал меньше, а кто-то больше. Те, кто меньше – спокойно сопели у себя в кроватях, несясь в импровизированной машине времени в завтрашний день; а те, кто меньше…
Недалеко от «Надежды», на набережной, у самой кромки воды стояло маленькое техническое помещение. Дверей в нем не было и внутри валялась куча мусора, а в этой куче лежал парень, укрывшись изодранным ватным одеялом. Он не спал, проснулся из-за холода чуть больше получаса назад и пытался понять сколько времени осталось до рассвета.
Парня звали Володя. Он жил в этой каморке около месяца. Месяц назад его обокрали его же друзья, украв все деньги и документы, оставив на произвол в незнакомом городе. Родных у Володи не было и так же не было куда податься. Он долго скитался по холодным улицам пока не нашел это место. Лучше, чем ничего, думал он – здесь были стены и крыша, неподалеку находился ресторан, куда он ходил каждый вечер за объедками.
Он пытался найти работу, но его никуда не брали – возясь в мусоре невольно пропитываешься его запахом, а помыться зимой негде. Он надеялся накопить денег, чтобы уехать обратно в родной город, вернуться в детдом и просить помощи там. Во всяком случае он выдавал эти мысли за надежду, но на самом деле он не хотел этого. Ведь если хорошо подумать – ничего не мешало ему еще в первый день обратиться в полицию и оттуда связаться с детдомом. Но, Володя этого не сделал. Он выбрал тяжелый путь бездомного, вместо того чтобы вернуться туда, откуда его выпускали с мыслями о том, что ничего из него не выйдет. Он не хотел оправдывать чьи-то гнилые ожидания. Уж лучше он замерзнет насмерть, чем докажет обществу, что он стал очередным детдомовцем без будущего.
Он лежал в темноте, пытаясь разглядеть бетонный потолок. Сегодня днем он сделал то, чего не позволял делать никогда. Живя в этой каморке, у берега реки, он часто видел, как драгдилеры прячут закладки неподалеку, после чего их приходила забирать разношерстная публика: дети, миловидные девушки, законченные наркоманы. Он всегда пристально следил за ними, не выдавая своего присутствия. А сегодня решил сделать странное – он своровал одну закладку. Развернув целлофан, он обнаружил кристаллики соли и немного поглазев на них, спрятал, дрожащими от страха и возбуждения руками, за пазуху.
Сейчас Володя щупал закладку во внутреннем кармане демисезонной курточки. Зачем он ее своровал? Из интереса? Что им двигало? Сказать он не мог. Он просто почувствовал, что ему необходимо это сделать. Володя корил себя за это, но поделать уже ничего не мог. Он сделал выбор, за который, знал, расплатится.
По ночной набережной промчал автомобиль, шурша колесами по холодному асфальту. Кому это глухой ночью не спиться?
На днях с Володей произошел еще один случай. Он сидел у дверного проема своего убежища и смотрел на стайки воронов, парящих над рекой. Он не заметил, как к нему подошли. Это была женщина. Прилично одетая, ухоженная. Володя принял ее за наркоманку. Когда она обратилась к нему – он удивился. Он не выглядел, как человек, с которым захочется просто так завести разговор. Она зачем-то сфотографировала его каморку – с улицы, вовнутрь не заходила.
Когда она ушла, ему стало легче. За время жизни на улице он привык к одиночеству, к косым взглядам и скорченным физиономиям при виде него. И сейчас ему было в какой-то степени противно разговаривать с человеком. Можно было сказать, что Володя становился затворником. Когда люди вокруг выглядят лучше тебя и чувствуют себя лучше тебя, невольно начинаешь их ненавидеть.
Он вспоминал это все, прогоняя в мыслях один момент за другим: девушка, сверток, бесцельные разговоры, кристаллики соли, стая воронов; и вдруг шаги. По звукам – людей было несколько. Они шли, медленно приближаясь к каморке. Володя занервничал. А вдруг драгдилеры узнали, что он украл наркотики. Сердце забилось с бешенной скоростью, тело бросило в дрожь. А вдруг у них оружие? Наверняка его убьют. Володя скинул одеяло и вскочил. Он спрятался за дверью, готовясь наброситься на первого, кто сунется к нему.
Он стоял, слушая шаги вперемешку со стуком своего сердца. Нет, он просто так не задастся, он будет драться…
- Володя. – позвал голос.
Откуда они знают мое имя, с ужасом подумал парень. Он стоял в темноте каморки колеблясь – выходить, или нет.
Собравшись, Володя переступил через страх и все-таки вышел.
На улице стояло три человека. Два парня и девушка.
- Как ты? – спросил один из парней.
Володя кивнул:
- Нормально.
- Мы в интернете прочли, что ты тут живешь, прогуливались неподалеку, решили помочь. – сказала девушка.
Помочь они решили, раздраженно подумал Володя. Чем они могут мне помочь?
- Возьми. – один из парней протянул ему деньги, посмотрев на них, Володя отшагнул назад.
- Не нужно. – произнес он коротко.
- Как это, не нужно? – спросил второй парень.
- У… - заикнулся Володя, - … у меня все есть. Мне правда ничего не нужно. Не стоит беспокоится.
Он не знал, какое удивление проступило на лицах ребят и какое уважение, и сожаление проснулось у них внутри от этой фразы. Да ему это было и неинтересной. Узнай это, он бы рассвирепел. Он хотел показаться сильнее чем есть на самом деле. Володю унизили, сунув ему деньги о которых он не просил, ударили по его гордости и отвращение к незваным гостям начинало бурлить внутри него.
- Возьми. – настойчиво повторил парень.
- Нет. – снова мотнул головой Володя. – Правда, все хорошо. У меня все есть, спасибо.
Он не стал дожидаться новых уговоров взять деньги – развернулся и пошел к себе в каморку со льющимися по щекам слезами, оставив незваных гостей наедине.
Он уселся в углу, поджав колени и натянув на плечи одеяло. Слезы текли без остановки. Володя слушал удаляющиеся шаги и слезы становились все горче и горче.
Володя был зол на них, они пришли, потревожили его и… и… и сунули деньги. Деньги! А он что!? Отказался!
«У меня все есть»
В благородство решил поиграть? Гордость удовлетворить? Захотел не падать в грязь лицом и не набрасываться на подачки? Благородство – это когда с голода пухнешь? Когда думаешь проснёшься ли следующим утром? Теперь знай, Володя, - благородные всегда умирают первыми.
Он натянул повыше одеяло и плакал, плакал, плакал.
Он так хотел заглушить это паскудное чувство внутри, это опустошение. И впервые за сегодня он обрадовался тому, что все-таки украл тогда наркотики. Он достал со внутреннего кармана сверток. Володя действовал интуитивно. Он развернул целлофан. В темноте не было видно белых кристалликов, но он знал, что они есть и что они помогут.
Он вдохнул в ноздрю все, что было.
В это время ребята возвращались обратно к каморке. Удивленные его стойкостью и силой воли, они решили все-таки помочь ему, они купили для парня продуктов.
На душе у Володи стало легче, он не думал ни о незваных гостях, ни о той женщине, ни о чем. Ему было хорошо. В каморке стало жарко, и он скинул одеяло. Его несло по мягкому океану удовольствия.
Прошло время. Он не знал сколько. Это было не важно. Вдруг защемило в груди, заболело сердце. Он начал хватать ртом воздух. Темнота в каморке сгущалась и пульсировала. Он почувствовал себя в пасти монстра, который его вот-вот проглотит. Он пытался было встать и выбежать, но не хватило сил. Мышцы обмякли. Он с трудом набрал полные легкие воздуха и выдохнул, издав нечеловеческий стон. Ему стало хорошо. Он не чувствовал ни холода, ни опустошения. Он не чувствовал ничего.
Ребята оставили пакет у входа, подумав, что Володя уснул.
А в это время в «Надежде» один из постояльцев сладко зевнул во сне и перевернулся на другой бок.
Хищный язычок пламени крикета предпринимает робкие попытки поджечь что-нибудь кроме сигареты (например, подушечки моих пальцев) и, не добившись успеха на этот раз, гаснет. Сегодня на улице отвратительная погода: про такую обычно говорят "хороший хозяин и собаку не выпустит".
Я максимально не хочу даже слышать о признаках холодного снежного мельтешения за окном, и шторы задёрнуты до отказа.
Мрак уютно окутывает подсознание.
В кромешной темноте даже белые обои кажутся чёрными.
Я валяюсь на кровати в одежде и наушниках уже несколько часов подряд. Телефон давно сел; на смену музыке пришла тишина, а в этом, знаете ли, тоже есть какой-то особенный кайф.
Клубы дыма прекрасно выполняют свою работу, вытравливая бабочек в животе. Новая затяжка — и я практически вижу, как они, перевёрнутые, корчатся в предсмертной муке, перебирая крохотными лапками. "Мда уж, денёк выдался что надо."
Мы — поколение заебавшихся.
Заебавшихся любить и принимать любовь. Строить отношения. Толпа скучающих, обросших колючками, уставших йетти.
*ебоньк*
Хладнокровно прижигаю окурком чудом уцелевшую бабочку: звонкий жалобный писк финальным аккордом едва касается уха.
Пепел крошится на белые простыни и оставляет чёрные дорожки, если неосторожно попытаться его стряхнуть.
Для того, чтобы вот так валяться и дымить в кровати, надо иметь определённую сноровку, чтобы ничего не прожечь.
Крикет послушно чиркает, поджигая вторую сигарету.
Ничего не чувствовать настолько круто, что тебе тупо хорошо одному. Все эти ванильные страдания, стишочки о высоком вызывают разве что выражение скептически поднятой брови по типу "убери это от моего лица".
Никаких обязанностей.
Никакой ответственности.
Никакого мозгоёбства.
Вереница свиданий, больше напоминающих те самые собеседования с финалом "мы Вам перезвоним", но ты, естественно, не перезваниваешь.
Ничего не чувствовать настолько круто, что большинство переходит на человеческий фастфуд. Разовые встречи и мгновенное насыщение без особых усилий. Дёшево и сердито. Но рано или поздно тебе чуть-чуть, но всё же захочется обниматься, а не трахаться.
Метко брошенным щелчком пальцев вторым окурком сбиваю последнюю выжившую с этого "псевдо-Титаника" страдалицу.
И нет, не жалко.
Пятнадцать очков Гриффиндору в пользу циников!
С минуту напряжённо пытаюсь разглядеть в чёрном необъятном пространстве потолок и в сердцах восклицаю: "Бляять!"
Эти чёртовы бабочки...
Смог с утра затянул облака. Когда ехал через мост видел его. Коричневый такой, вязкий, небо обнимает. И знаешь, только одна половина города в этой гуще, та половина, в которой как раз я живу, словно намек такой. А с другой стороны центр, с его высотками на холмах, всегда чистенький такой, опрятненький. Издалека. А если вглубь нырнуть, по Новому мосту вниз, мимо «Мост-сити», то там все липкое, грязное, замызганное.
Город вообще место противное. Если из него выехать, взглянуть издалека, можно увидеть, что он находится на дне чаши, и земля под ним просела, словно ей держать его тяжело, и город стремиться своей тяжестью вниз, продавливая почву, как шарик продавливает натянутую простынь.
А люди в нем веселые живут, беззаботными притворяются. Будто жизнь – это игрушка, которой вертеть можно, как вздумается. Но жизнь, сука, не такая. Это до поры до времени она собой вертеть позволяет, а потом бац! И тобой вертит, да так, что ты в гробу оказываешься. Это если повезет. А если не повезет, то голую землю в яме спиной греешь, пока тебя закапывают молодчики, какой-то шишки.
С появлением этих соцсетей люди важными себя почувствовали, медийными личностями, актерами себя возомнили. Начали жизнь свою на обозрение выставлять, а жизнь их из вонючего китайского пластмасса слеплена, и, если присмотреться, видны следы формовки.
Животные.
И святого ничего нет. И про дружбу, и про любовь забыли. Сгнили изнутри. Готовы по головам идти, родных перескакивать, лишь бы урвать лоскут ТОЙ жизни, о которой им голубой экран поведал.
Некоторые люди конца света бояться, взрыва солнца, или астероида там, но я вот что скажу: конец уже наступил. Дальше – тупик, и нет никакого светлого будущего. Деградация и разруха. Чувства атрофировались, на смену им – кривляния, в лучшем случае. А в худшем собачий оскал. Только не какого-то породистого пса – обычной дворняги, исхудавшей вконец.
Да… смог затянул облака.
Я нырнул в городскую суету, где нет времени на собственные мысли. Где гул проспектов заполняет весь черепной отсек.
И нет, я вовсе не ворчу, просто сил нет смотреть на людей, которые своего не ценят. Которые не понимают, что смерть с косой на той стороне тротуара зазывает перейти не по пешеходному; которая в темном переулке подначивает, потерявших страх гопников; которая лезвием в глаза зайчики пускает водителю автобуса, с полным салоном.
Смерть она вот тут, рядом, в темя тебе дышит дыханием гнилым, и ждет удобного момента.
Жизнь ценить нужно, а не транжирить ее и в долг раздавать. Кому, как ни мне это известно. От части моя работа и толкает меня на все эти размышления. И вот сегодня тоже.
Я вошел в подъезд. Внутри сыро было, воняло. Краска на стенах пошелушилась, на ступеньках виднелись пятна высохшей блевоты, жильцы явно плевать хотели на уют. А может это из-за него? Может на должнике проклятие какое висит, за то, что жизнь заложил?
Дверь его квартиры старой была, дермантином обтянута, и удары тонули в ней.
Долго на площадке стоял, собирался было еще раз кулаком по двери тарабанить, но щелкнул замок. Я сразу понял, что это он – мизинца не было, точнее двух фаланг на нем.
Лицо морщинистое на меня смотрело, седая щетина подбородок, дрожащий прятала, глаза бегали. Ждал…
- Долг? – спросил он.
Ни «здрасьте», ни «кто?». Лишние слова ни к чему.
Махнул, чтоб за ним зашел – собраться хотел. Квартирка не лучше подъезда оказалась: грязная, облупленная, с грибком по углам и бардаком в комнатах. На что же интересно в долг брал?
Старик на удивление быстро собрался, предстал передо мной в большеватом коричневом костюме, начищенных туфлях и шляпе.
Мы вышли в подъезд. Он бережно вставил ключ в замок, закрыл дверь, погладил ее, прощаясь, и пошел в верх по лестнице – я за ним.
Вышли на чердак, у деда ключ был, который он сразу мне отдал, чтоб я потом дверь запер. Подошли к слуховому окну, откуда город шумел, просыпаясь.
- Я любил г… - договорить он не успел. Струна тут же врезалась ему в шею. Он не сопротивлялся, только изредка кряхтел. Он был готов. Долги всегда нужно отдавать, и он с этим смирился.