Должник⁠⁠

Смог с утра затянул облака. Когда ехал через мост видел его. Коричневый такой, вязкий, небо обнимает. И знаешь, только одна половина города в этой гуще, та половина, в которой как раз я живу, словно намек такой. А с другой стороны центр, с его высотками на холмах, всегда чистенький такой, опрятненький. Издалека. А если вглубь нырнуть, по Новому мосту вниз, мимо «Мост-сити», то там все липкое, грязное, замызганное.

Город вообще место противное. Если из него выехать, взглянуть издалека, можно увидеть, что он находится на дне чаши, и земля под ним просела, словно ей держать его тяжело, и город стремиться своей тяжестью вниз, продавливая почву, как шарик продавливает натянутую простынь.

А люди в нем веселые живут, беззаботными притворяются. Будто жизнь – это игрушка, которой вертеть можно, как вздумается. Но жизнь, сука, не такая. Это до поры до времени она собой вертеть позволяет, а потом бац! И тобой вертит, да так, что ты в гробу оказываешься. Это если повезет. А если не повезет, то голую землю в яме спиной греешь, пока тебя закапывают молодчики, какой-то шишки.

С появлением этих соцсетей люди важными себя почувствовали, медийными личностями, актерами себя возомнили. Начали жизнь свою на обозрение выставлять, а жизнь их из вонючего китайского пластмасса слеплена, и, если присмотреться, видны следы формовки.

Животные.

И святого ничего нет. И про дружбу, и про любовь забыли. Сгнили изнутри. Готовы по головам идти, родных перескакивать, лишь бы урвать лоскут ТОЙ жизни, о которой им голубой экран поведал.

Некоторые люди конца света бояться, взрыва солнца, или астероида там, но я вот что скажу: конец уже наступил. Дальше – тупик, и нет никакого светлого будущего. Деградация и разруха. Чувства атрофировались, на смену им – кривляния, в лучшем случае. А в худшем собачий оскал. Только не какого-то породистого пса – обычной дворняги, исхудавшей вконец.

Да… смог затянул облака.

Я нырнул в городскую суету, где нет времени на собственные мысли. Где гул проспектов заполняет весь черепной отсек.

И нет, я вовсе не ворчу, просто сил нет смотреть на людей, которые своего не ценят. Которые не понимают, что смерть с косой на той стороне тротуара зазывает перейти не по пешеходному; которая в темном переулке подначивает, потерявших страх гопников; которая лезвием в глаза зайчики пускает водителю автобуса, с полным салоном.

Смерть она вот тут, рядом, в темя тебе дышит дыханием гнилым, и ждет удобного момента.

Жизнь ценить нужно, а не транжирить ее и в долг раздавать. Кому, как ни мне это известно. От части моя работа и толкает меня на все эти размышления. И вот сегодня тоже.

Я вошел в подъезд. Внутри сыро было, воняло. Краска на стенах пошелушилась, на ступеньках виднелись пятна высохшей блевоты, жильцы явно плевать хотели на уют. А может это из-за него? Может на должнике проклятие какое висит, за то, что жизнь заложил?

Дверь его квартиры старой была, дермантином обтянута, и удары тонули в ней.

Долго на площадке стоял, собирался было еще раз кулаком по двери тарабанить, но щелкнул замок. Я сразу понял, что это он – мизинца не было, точнее двух фаланг на нем.

Лицо морщинистое на меня смотрело, седая щетина подбородок, дрожащий прятала, глаза бегали. Ждал…

- Долг? – спросил он.

Ни «здрасьте», ни «кто?». Лишние слова ни к чему.

Махнул, чтоб за ним зашел – собраться хотел. Квартирка не лучше подъезда оказалась: грязная, облупленная, с грибком по углам и бардаком в комнатах. На что же интересно в долг брал?

Старик на удивление быстро собрался, предстал передо мной в большеватом коричневом костюме, начищенных туфлях и шляпе.

Мы вышли в подъезд. Он бережно вставил ключ в замок, закрыл дверь, погладил ее, прощаясь, и пошел в верх по лестнице – я за ним.

Вышли на чердак, у деда ключ был, который он сразу мне отдал, чтоб я потом дверь запер. Подошли к слуховому окну, откуда город шумел, просыпаясь.

- Я любил г… - договорить он не успел. Струна тут же врезалась ему в шею. Он не сопротивлялся, только изредка кряхтел. Он был готов. Долги всегда нужно отдавать, и он с этим смирился.