— Твой-то, твой-то, — улыбаясь говорила тётя Оля, тогда ещё стройная болтушка-веселушка, — взял Толика за яйца… Вот прямо натурально за самые причиндалы…
Она звонко расхохоталась.
— Толян аж побледнел весь и затрясся, даром что здоровый, что твой конь, и сидел не раз. Твой его приподнял и говорит, мол, если твой ублюдок не прекратит кулаки чесать об его сына и его друзей, то он и ему, и его балбесу-переростку яйца открутит и сожрать заставит. А если и это не поможет, то он шепнёт словечко своему другу — Кручинину, оперу местному, и пойдут они с сынком по этапу вместе, так сказать, семейным подрядом.
С тех пор Боров и сотоварищи трогать Дениса и его друзей перестали.
Веселье вдруг слетело с Дениса. Он обвёл взглядом убогую обстановку Витькиного жилья. Что он тут делает? Почему пьёт палёную водку, а не сидит сейчас дома? Денис поднялся.
— Ладно, Вить, пойду я, поздно уже. — Он кивнул на сгустившийся за окном мрак августовской ночи.
Улыбку, словно тряпкой со школьной доски, стёрло с лица товарища. Он вскочил, чуть не опрокинув стол, жалобно звякнула, ударившись о край банки, пустая бутылка водки.
«И когда только успели бутылку уговорить?» — вяло удивился Денис.
— Нельзя сейчас уходить, — Витёк затряс головой, — никак нельзя.
И столько – даже не страха, а ужаса было в его лице, столько отчаяния в голосе, что Дениса против воли пробила нервная дрожь.
— Опасно по ночам ходить, очень.
Витёк протиснулся мимо стола и, надавив на плечи Дениса, усадил его обратно в кресло.
— Ты чего, Вить, с дуба рухнул? — Он попытался высвободиться из цепких рук друга.
— Нельзя, когда темно. Дела у нас странные творятся. — Дыша на Дениса смесью лука, водки и застарелой блевотины, лихорадочно зашептал Витька.
Не закричал, зашептал — вот что больше всего удивило Дениса.
— Да ладно, братуха, — попытался он успокоить товарища, — ты чего, я же немаленький. Да тут идти-то минут десять от силы.
— Люди пропадают по ночам. — Всё тише и тише бормотал Витёк. — Ты разве не заметил, как мало людей на улицах? Все бегут из города, боятся.
И этот полный потаённого ужаса шёпот напугал Дениса сильнее, чем если бы Витёк кричал.
Звук, донёсшийся от входных дверей, заставил Витьку замолчать. Он замер, навалившись всей тяжестью на Дениса.
Денис пошевелился, от навалившегося на него Витька у него заныла спина.
— Тихо! — в самое ухо шепнул тот.
— Кто это? — также почти беззвучно проартикулировал Денис.
Витька вытянул руки — комната была небольшой — и толкнул межкомнатную дверь. Та, повинуясь его движению, бесшумно закрылась.
— Коллекторы. — Прерывисто на полувдохах зашептал Витёк. — Когда мама умерла, я... Чтобы по-человечески похоронить... Денег нет... Кто я — сторож в школе... Занял... Потом ещё... Из школы выгнали... Я пил два месяца... Опять занял...
И снова — тук. Тук-тук-тук.
От этого вкрадчивого, никак не вязавшегося с образом коллекторов, стука — не деликатно они должны были постукивать в дверь, а барабанить, громыхать, ломиться — у Дениса, и так испуганного, бешено заколотилось сердце.
— А потом они пришли… Я дверь не открыл… — всё так же прерывисто и еле слышно шептал Витёк. Денису приходилось напрягаться, чтобы понять, что говорит старый товарищ. — На улице отловили… Бумаги совали… Грозили… Ладно, участковый мимо проходил… Я убежал… Они по вечерам стали приходить… Стучат… Я не открываю… Потом уходят.
И опять, на этот раз приглушённо из-за закрытой двери — тук. Тук-тук…
Стук оборвался и сменился скрежетом.
Ш-р-р-р. Ш-р-р-р. Ш-р-р-р.
Словно кто царапал филёнку двери ногтями. Какими там ногтями — когтями! Денис словно наяву представил их — огромные, тупые, с растрескавшимися вдоль ногтевой пластины и острыми заусенцами по краям, покрытые липкой гадостью и засохшей кровью, с диким мясом на кутикулах. У Дениса от ужаса встали дыбом волосы. Только зажавшая его рот, остро пахнущая чем-то противным, ладонь Витька не дала издать дикий вопль ужаса.
Перед мысленным взором предстала высокая фигура, закутанная в тряпки, — угловатая и сутулая, с горящими во тьме капюшона глазами. И рука, словно переломанная пополам ручка швабры, с широкой ладонью и длинными шишковатыми пальцами, скребущая когтями по двери.
Шкрябанье прекратилось. Витькина ладонь отлепилась ото рта Дениса. Товарищ отшагнул назад, чудом не своротив стол, и рухнул на кровать.
Денис, пошатываясь, поднялся, слепо обвёл комнату взглядом, сграбастал с подоконника бутылку и зубами сорвал пробку.
— Пива будешь? — проскрипел Витёк, оторвавшись от крана.
— А есть? — Голова была тяжёлой и мутной, словно стухшая в бутылке вода.
— Обижаешь! — Витёк открыл пузатый старенький Зил.
Денис смотрел на протянутую бутылку, понимая всё несоответствие ситуации, но то, в чём конкретно оно выражалось, ускользало от затуманенного алкоголем мозга.
Витя поймал его взгляд и смущённо улыбнулся:
— Да вот, от поминок осталось.
Денис кивнул, словно это всё объясняло. Хотя сколько с тех поминок времени прошло, тётя Лида ведь весной умерла, а сейчас конец лета.
Он приложился к услужливо открытой Витьком бутылке. Ополовинив содержимое, удовлетворённо крякнул – туман в голове слегка рассеялся.
Денис поймал внимательный взгляд товарища. Выглядел тот, обряженный в одни лишь сатиновые трусы, посвежее Дениса, вот что значит упорные тренировки в литрболе. Кивнул, приглашая начать разговор.
— Дэн, ты, вообще, зачем вернулся?
Денис молчал, оценивающе разглядывая старого друга и решая, стоит ли откровенничать. Открыл рот, чтобы отшутиться или просто по ушам товарищу проехаться какой-нибудь пургой, но Витя опередил его:
Денис сделал глоток пива, не потому что очень хотелось – пиво-то было так себе, кислое и жидкое, – а чтобы взять паузу и обдумать ответ.
— Из-за неё. Ты ведь в курсе, что произошло тогда, пятнадцать лет назад?
Витёк кивнул, печально глядя на Дениса.
Пакет неприятно бил по ноге. Словно торопил, подталкивал: быстрей, быстрей, быстрей. Вот только не хотелось мне быстрей. Общаться с Зосей в состоянии «не здесь и не сейчас», как я про себя его называл, было порой до невозможного сложно. Она то невпопад отвечала, то раздражённо, с каким-то злым прищуром, смотрела на меня, но чаще просто молча смотрела в пустоту.
Хорошо хоть это «не здесь и не сейчас» длилось недолго — день, от силы два, и нечасто — дай бог раз в пару месяцев. От магазина, торгующего вином, было туда и обратно десять минут неспешного хода, я же прошёл это расстояние за все двадцать. Сначала думал, эти периоды совпадают с месячными, но, понаблюдав за Зосей, понял: дело совсем не в них. Только в чём, понять никак не мог. И вот те нате, сейчас, в такое неподходящее время — в выходные, когда родителей нет дома, и нам можно побыть наедине, её накрыло. Прямо хоть собирайся и домой топай, всё равно ничего хорошего не выйдет. А ведь утро так хорошо начиналось! И с чего её накрыло?
Мы встречались почти два года. Поначалу на нас косились с сомнениями: разница в два года с перевесом в пользу Зоси вызывала недоумение. Что она – отличница, красавица, не комсомолка, конечно, но активистка школьного комитета, – нашла в коротышке-сопляке на класс младше?
Потом попривыкли, особенно когда я в шестнадцать лет вдруг начал стремительно расти и раздаваться вширь. И оказалось, что Зося, в начале наших отношений бывшая лишь на пару сантиметров ниже меня, стала доставать мне макушкой лишь до подбородка.
У подъезда я столкнулся с Зосиной соседкой — Милкой-кобылкой. Прозвали её так ещё в школе — за невысокий рост, изрядную худобу и сочную грудь третьего размера, которая у неё выросла, кажется, уже классу к шестому. Мила безуспешно пыталась вкатить коляску с грудничком по раздолбанным ступеням.
— О, Дэнчик, — увидев меня, обрадовалась молодая мама. — Поможешь? Сил просто нет эту тягу каждый день туда-сюда на пятый этаж таскать.
— Да не вопрос! — Обрадовался и я возможности ещё на какое-то время задержаться. — Дверь подержи, я затащу.
Мила, смешно оттопырив попу, придерживала подъездную дверь, а я, пыхтя и матерясь про себя, – коляска и впрямь была тяжёлой и какой-то неухватистой, – принялся затаскивать спокойно спящего младенца в подъезд.
На площадке первого этажа я решил передохнуть. Резиновые колёса мягко ткнулись в бетон пола.
— Тебе помочь? — Мила всё ещё держала дверь открытой.
Я усмехнулся и мотнул головой.
Что-то тяжёлое пролетело мимо окна и шумно, с мерзким чмокающим звуком насквозь промокшего матраса, сброшенного с крыши, упало в палисадник.
— Чё за херобора? — Я удивлённо оглянулся на Милу.
Сосед-наркоша опять белочку словил и решил избавиться от ненужных вещей, типа телевизора, стола или старой тахты, путём десантирования их из окна? Проделывал он такой финт уже пару раз.
Соседка молча и отрешённо смотрела в сторону упавшего предмета. В безжалостном солнечном свете, делавшем её фигуру контрастной и чёткой, словно у передержанной в проявителе фотографии, я увидел, как побледнело её лицо — раз и из загорелого в секунду стало белее пшеничной муки, расширились глаза, и округлился рот. А потом она закричала.
Бросив коляску, я скатился по ступеням и, оттолкнув Милу, вывалился на улицу.
Последнее, что я помнил чётко, это огромные на пол-лица, полные ужаса глаза соседки, её крик, даже не крик, а какой-то скулёж, переходящий в визг, и тело Зоси, лежащее на примятой траве. Нелепо и страшно вывернутые руки, халатик, беспомощно задравшийся на переломанных ногах, и лужа крови, бессмысленно и беспощадно растекающаяся под уткнувшимся в землю лицом и окрашивающая багрянцем пламенеющие, стянутые в косу волосы.
Стало вдруг немыслимо холодно, будто меня бросило в ледяное кружево Рождественской проруби. А затем кто-то милостивый бешено выкрутил ручку резкости в голове на минимум. Мир поблёк, предметы и люди потеряли резкость, превратившись в расплывчатых медуз. Звуки стали приглушёнными, а движения замедленными и неровными.
Дальше Денис помнил всё смутными рывками.
Вот он зачем-то бросается обратно в подъезд, оттолкнув стоящую на пути Милку и чуть не опрокинув коляску.
Вот он у двери – бешено дёргает за ручку.
Вот шарит по карманам в поисках ключей. Только нет никаких карманов: он в цветастых пляжных шортах.
Вот разбегается и бьёт плечом в дверь, раз, другой.
Он тогда сломал ключицу о тяжёлый металлический створ, но даже не заметил этого.
Вот опомнившись, сбегает обратно вниз — может, ей нужна помощь, может, её ещё можно спасти. Громко кричит на весь подъезд:
— Скорую, вызовите скорую!
Дальше провал. Он, кажется, отключился.
Потом еле слышное завывание скорой и кряканье пожарной машины.
Какие-то люди снуют мимо него, сидящего в траве под тополем. Кто-то в белом помогает подняться, сажает на подножку машины скорой помощи и осматривает его окровавленное плечо.
Вот участковый в мышастой форме подходит и о чём-то спрашивает. Сквозь вату в голове до него доносится:
— Парень, это ты Денис Шубин?
И еле слышный гомон собравшихся вокруг соседей доносится до него, как сквозь ватное одеяло:
Эта затуманенность и нечёткость прошли лишь через несколько месяцев.
Денис моргнул, возвращаясь из прошлого в здесь и сейчас.
Посмотрел на растрёпанного Витька. По щекам друга, которого он не видел добрых — а по сути, злых — пятнадцать лет, катились слёзы. Словно это его девушка выбросилась из окна, оставив записку, в которой она почти впрямую обвиняла его в своей смерти. Словно это его жизнь, а не Дениса, со скоростью курьерского поезда полетела под откос.
Он не всхлипывал, не кривил губы и не морщил нос, как делают плачущие люди. Просто смотрел несчастными глазами на Дениса, а по щекам всё текли и текли слёзы.
Глаза Дениса превратились в раскалённые пески Африки, а вот слёз не было.
— И… — Губы, словно замороженные сосиски. — Про записку… Знали?
Он всё-таки выдавил из себя слова.
— И как вы к этому отнеслись? Поверили?
Витёк вытер лицо предплечьем, но слёзы его не кончались.
— Вы… — Слова превратились в камни, не желающие покидать рот. — Я… имею в виду вас… пацанов… моих… друзей.
— Я понял, — покивал Витька. — За всех не скажу, но… я не поверил. Защищал тебя, если вдруг об этом заходил разговор.
— Ты знаешь, Дэн. А ведь этот случай разбил нас, нашу дружбу, как глиняную плошку об асфальт. Мы продержались пару месяцев, а потом… Он печально усмехнулся и подытожил:
— Вы с Зосей были цементом нашей компании.
Денис смотрел на школьного друга, выглядевшего лет на десять старше его – плешивого, обрюзгшего, с впалой грудью и отвисшими боками. А видел тощего задорного пацана с буйными кудрями, готового в любой момент прийти на помощь или просто рассмеяться несмешной шутке, чтобы поддержать друга.
— Я ещё пытался поначалу, звонил, узнавал как дела, а потом…
Витёк обречённо махнул рукой.
— Понял, что если я не позвоню, то и мне никто не наберёт, не спросит «Витёк, как жизнь, как дела», и плюнул.
Горячий песок в глазах Дениса, превратился в пекло. Очень хотелось заплакать, но слёз не было, только горький ком где-то под горлом. Он сглотнул жгучий комок.
— И как дела, Витёк? Как жизнь?
— Как видишь. Безработный алкоголик, без жены, без детей.
— Ну, недалеко ты от меня ушёл. — Денис шагнул к товарищу. — У меня также ни жены, ни детей. И тоже бухаю.
Они обнялись. Потом, засмущавшись душевного порыва, словно их мог кто-то увидеть, отшагнули друг от друга.
Денис прикурил, давая себе передышку. Выпустив струю дыма, спросил:
— Многие записке поверили?
По тому, как друг отвёл глаза, ответ стал понятен ещё до того, как прозвучал.
Ком в горле Дениса, мешавший дышать и начавший потихоньку таять, после слов друга вновь уплотнился.
— Ты не представляешь, что на районе творилось, — продолжил Витёк, всё так же, не глядя на Дениса. — Какие обсуждения, споры. Правильно сделал, что уехал.
Как только разбирательство закончилось, отец отослал Дениса, до этого безвылазно сидевшего дома, почти за полтысячи вёрст от города к своему боевому товарищу.
— Дядя Коля, кстати, не поверил. Он к тебе как к сыну относился. А вот тётя Оля…
Ну да, отец Зоси был к нему расположен, видел его в роли зятя, чего не скажешь о её матери. Об этом ему рассказала Зося, как-то странно при этом смеясь. Он тогда, как, впрочем, и сейчас не понял причины её веселья.
— Ты вообще, зачем вернулся? — задал Витёк вопрос, которого ждал Денис.
Подумав, Денис решил сказать правду, чего уж скрывать.
— Выяснить решил, всё до конца. Почему она это сделала и почему написала такое про меня.
— Тю-у, — потянул Витёк, — после стольких-то лет? Почему сейчас, а не год назад, пять, десять?
Ответить на это Денису было нечего. Он и себе не мог объяснить, почему сорвался посреди ночи и рванул почти за тысячу километров.
Воспоминание тёмным мутным клубом всплыло из глубин памяти.
Вода холодная, недвижимая, какого-то странного цвета – а может, это тусклый свет светильника так преломлял восприятие – покрывает его до плеч. Он нашаривает под собой затычку слива, выдёргивает, а после слушает, как вода с утробным рёвом устремляется куда-то вниз. Этот звук — вибрирующий, неживой, пугает его до усрачки, до холодной пустоты в груди и поджатых яичек.
Денис, мотнув головой, отгоняет воспоминание.
— Не знаю. Поначалу всё вертел в голове: почему, отчего, зачем… Было же всё хорошо. Ничего не понял, плюнул, постарался забыть. И забыл на время, а тут, как стрельнуло, вот и сорвался. Получится или нет, хотя бы попробую.
— Ты в курсе, что Зося бывала у Котовской.
— У кого? — Денис удивлённо вскинул брови, требуя пояснения.
— Бабки местной, ведьмы, колдуньи, знахарки — называй как хочешь. К ней весь Ворошиловский посёлок ходил — лечиться. Привороты, отвороты, ну всё такое. А Котовская, — пояснил он, — кошек сильно любила, штук пятнадцать кошаков у неё было.
— Странно. Где мы, и где Ворошиловский. — Денис нахмурился, пытаясь вспомнить Котовскую, и вообще, был ли он хоть раз в посёлке, расположенном на окраине города.
Такого персонажа из своей юности он не помнил.
— И зачем Зосе к ней ездить?
Витёк развёл руками, как бы извиняясь за своё незнание.
— Не знаю. Два раза видел. Случайно.
— А вот с этого места поподробней.
Они стояли в жиденькой тени трамвайной остановки. Рогатый дребезжащий старичок-трамвай, единственный транспорт, на котором можно было добраться до поселка, притулившегося на окраине города, запаздывал.
Зной, пыль и отсутствие людей делали городок детства похожим на город-призрак где-нибудь в глубинке Техаса. За те семь минут, что они с Витьком шли до остановки, Денис видел человек пять, не больше.
Двое рабочих в замызганных ветровках, с распаренными, словно после бани лицами, пили пиво около раскопанной на обочине ямы, старуха-бомжиха с бельмом на глазу и странно перекошенная набок куда-то плелась, таща на спине огромный клетчатый баул. Совсем молоденькая девчонка с отрешённым, словно стёкшим вниз, лицом и совершенно безумными вытаращенными глазами провезла мимо них детскую коляску с жалобно скрипевшим задним правым колесом. От её горящего взгляда Дениса передёрнуло, а спину погладили холодные пальцы страха.
Да возле остановки, когда они, прячась от пекла, пристраивались в тени, Денис заметил на противоположной стороне дороги во дворе расположенных квадратом пятиэтажек смутно знакомую женскую фигуру — медного цвета коса, бирюзовый в пол сарафан с завязками на бледных плечах. Он дёрнулся было вслед, пытаясь понять, кто это, но фигура уже скрылась за углом дома.
Рассказ Витька озадачил Дениса. Чтобы Зося ходила к деревенской ведьме? Зачем? Чтобы приворожить? Кого? Его, Дениса? Да он и так был влюблён в неё как щенок в свою хозяйку. Отворожить? Опять же, кого? Его? Бред. Лечиться ходила? От чего? Бред вдвойне. Тогда зачем?
От вопросов пухла голова, и так не отошедшая от вчерашней попойки.
Денис глянул на Витька. Был тот какой-то вялый и молчаливый, словно снулая рыбина. Куда только подевались его активность и болтливость. Как только вышли они из квартиры, так его словно мешком по голове огрели. Шёл, молчал, еле-еле перебирая ногами, смотрел не на Дениса, а куда-то в сторону.
— Мы уже пятнадцать стоим.
— Минут тридцать, может, больше.
Витёк вновь пожал плечами, и они, стараясь держаться тени, пошли вслед за уходящими на вдаль трамвайными путями.
— Кого ищете? — Очень низкий разбавленный хрипотцой голос.
Вопрос застал Дениса врасплох. Вот уже минут пять они молча смотрели на жёлтый двухэтажный щитовой дом. Многоквартирный, он невесть как затесался среди бревенчатых, деревянных и кирпичных одноэтажек.
Угловая квартира на втором этаже, там, где, по словам Витька, жила Котовская, чёрным бельмом выгоревшего окна слепо смотрела в залитый солнечным светом палисадник. Выломанные обгорелые рамы, покрытая копотью стена, обломки мебели под стеной.
Денис обернулся, смерил оценивающим взглядом задавшего вопрос. Крепкий резколицый мужик, седой, возрастом хорошо за пятьдесят, одетый в камуфляж. В зубах флагштоком в небо торчит незажжённая папироса.
— Так переехала ведьма. Вишь, хату сожгла и сама… — Мужик, не закончив фразу, вынул папиросу изо рта, длинно сплюнул в кусты и, подкурив, закончил, — так что, нет её.
— Переехала? — Повторил за Денисом резколицый и, хмыкнув, ответил. — Ну, можно и так сказать.
— А-а-а, — протянул мужик, — вопросы…
— Бухлом разживётесь, — он щёлкнул себя по горлу, — тогда скажу.
Денис обернулся к Витьку:
— Где тут водкой затариться можно?
— Не-не-не, — мужик поднял руку, привлекая к себе внимание, — эту дурь ректификатную сами по желудку гоняйте. Мне самочки купите.
— Семечки? — не понял Денис.
Мужик кивнул куда-то в глубину дворов.
— У Людки, в пятом доме, самая вещь — натуральный виски и недорого.
Денис снова посмотрел на Витька, достал тысячную купюру и протянул другу.
— Вон угловой дом, первый этаж, занавески, вишь, из окна торчат? — продолжил инструктировать мужик. — В дом не суйся, поблямкаешь по подоконнику тебе всё вынесут. Скажешь, для Юрая два пузыря, да не забудь запивон и закусон взять. В общем, Людка знает.
— Штуки-то хватит? — насмешливо спросил Денис.
— Хватит, ещё и останется, чай не в столицах, здесь всё проще и дешевле.
Денис закурил и принялся рассматривать мужика.
Не похож был тот на бомжа, «горка» пусть и поношенная, но чистая. Лицо, как и руки, хоть и загорелое чуть ли не до черноты, было гладко выбрито. Плечи широкие, спина прямая, словно у кадрового военного, волосы коротко стрижены, под хищным носом с горбинкой — аккуратно подбритые густые усы. И самое главное запах: пахло от мужика не кисловато-тошнотворной смесью мочи, грязи и застарелого дешёвого пойла, а еле уловимым дымком сгоревшего дерева, словно он долго сидел около костра.
— Чё смотришь? — отреагировал на пристальный взгляд Юрай.
Денис оглянулся на Витька, тот о чём-то говорил с кем-то невидимым для Дениса.
— Что с Котовской произошло? — не ответив, спросил он.
— С плитой газовой хреново обращалась. — Юрай скалил жёлтые и крепкие, как у коня, зубы. — Вот и…
Не договорив, он, в свою очередь, задал вопрос.
— Я только сегодня приехал.
— А-а-а, — протянул Юрай и закончил непонятно, — так ты, значит, ничего не понял?
Уточнить, чего он не понял, Денис не успел. Подошёл Витёк с двумя бутылками по ноль пять, литровой банкой явно домашних солёных огурцов и пластиковой сикалкой с чем-то подозрительно тёмно-красным и густым.
— О, ништяк, — Юрай заулыбался.
Сноровисто рассовав тару по объёмистым карманам «горки», он, скрутив пробку с полторашки, понюхал содержимое.
— Вишнёвый компотик. Хорошо, что не малиновый.
— Адрес. — Денис ухватил Юрая за плечо. — Договор был — мы тебе бухло, ты нам адрес бабки. Мы свою часть выполнили.
Юрай, прекратив нюхать компот, посмотрел уже без улыбки, хищно сощурив глаза, на руку, держащую его за штормовку.
Юрай перевёл взгляд на его лицо.
— Посёлок Дачный, линия пять, дом восемь.
А потом взглянул на Витька.
Витёк лишь молча хлопал глазами, не обращая внимания на вопрос. Денис опять подивился его молчаливости, и куда только девался весёлый вчерашний балагур.
— Он тут всю жизнь живёт, — ответил за него Денис.
— Да-а-а? — непонятно удивился Юрай.
— И ты недопетрил? — вновь обратился он к Витьку.
Тот заторможено покачал головой.
Денис испугался непонятных вопросов мутного мужика, и этот испуг его здорово разозлил.
— Ты с какой целью вопросы задаёшь? Проблемы какие-то? — качнулся он к Юраю.
— Всё ровно, пацаны, — тот примирительно развёл руками. — Проблем нет. За магарыч спасибо. Это я к тому, что если здоровье поправить захотите, то всегда пожалуйста. Я же вижу: тяжко с похмелуги-то.
— Вон, от дома Людки налево свернёте, по тропинке между сараев пройдёте, там колонка будет, от неё наискосок опять же налево, метров пятнадцать, там моя хибара будет. Так что захотите покалякать — милости просим.
На последнем слове он снова заговорщически подмигнул и пошагал в указанном направлении.
