Предыдущая глава: История молодой Екатерины II. Глава 2

Данная серия постов создана на основе мемуаров самой императрицы и содержит малоизвестные факты и события из жизни Екатерины II

В начале февраля императрица вернулась с великим князем из Хотилова. Как только Екатерина узнала, что они приехали, она отправилась к ним навстречу. Девушка чуть не испугалась при виде великого князя, который очень вырос, но лицом был неузнаваем: все черты его лица огрубели, лицо еще все было распухшее, и было видно, что он останется с очень заметными следами оспы. Так как ему остригли волосы, на нем был огромный парик, который еще больше его уродовал. Он подошел к ней и спросил, с трудом ли она его узнала. Она пробормотала ему свое приветствие по случаю выздоровления, но в самом деле он стал ужасен.

9 февраля 1745 года минул ровно год с приезда Екатерины в Россию. 10 февраля императрица праздновала день рождения великого князя, ему пошел семнадцатый год. Она обедала одна в присутствии Екатерины. Великий князь не появлялся в публике ни в этот день, ни еще долго спустя. Его не спешили показывать в том виде, в какой привела его оспа.

Императрица за этим обедом была очень добра к Екатерине. Она сказала, что русские письма, которые та ей писала в Хотилово, доставили ей большое удовольствие, и что она ценит желание девушки изучить русский язык. Также она дала ей понять, как она похорошела со времени после болезни. Словом, во время всего обеда она только тем и была занята, что оказывала Екатерине знаки своей доброты и расположения.

Екатерина вернулась домой очень довольная этим обедом и очень счастливая.

Как умная и сообразительная девушка, Екатерина обходилась со всеми как могла лучше и прилагала старание приобретать дружбу или, по крайней мере, уменьшать недружелюбие тех, которых могла только заподозрить в недоброжелательном к ней отношении. Она не выказывала склонности ни к одной из сторон, ни во что не вмешивалась, имела всегда спокойный вид, была очень предупредительна, внимательна и вежлива со всеми, и так как от природы была очень весела, то замечала с удовольствием, что с каждым днем все больше приобретала расположение общества, которое считало ее ребенком интересным и не лишенным ума. Она выказывала большое почтение матери, безграничную покорность императрице, отменное уважение великому князю и изыскивала со всем старанием средства приобрести расположение общества.

Императрица еще в Москве дала Екатерине фрейлин и кавалеров, составлявших ее двор. После приезда в Петербург она дала ей русских горничных, чтобы, как она говорила, облегчить ей усвоение русского языка. Екатерина этим была очень довольна, все это были молодые девушки, из которых самой старшей было около двадцати лет. Все эти девушки были очень веселые, так что с этой минуты Екатерина то и дело пела, танцевала и резвилась в своей комнате с минуты пробуждения и до самого сна. Вечером после ужина она впускала к себе своих трех фрейлин: двух княжон Гагариных и девицу Кошелеву, и они играли в жмурки и в разные другие игры.

После нескольких недель пребывания в Летнем дворце, где стали говорить о приготовлениях к свадьбе, двор переехал на житье в Петергоф. Императрица была часто в отъезде.

Молодые люди делали частые прогулки пешком, верхом и в карете. Екатерине стало ясно, что все приближенные великого князя, а именно его воспитатели, утратили над ним всякое влияние и авторитет. Свои военные игры, которые он раньше скрывал, теперь он производил чуть ли не в их присутствии. Все свободное время он проводил в обществе своих слуг, в ребячествах, неслыханных в его возрасте, так как он играл в куклы.

Примерно в это же время Иоганне сообщили о смерти ее младшей дочери Елизаветы. Женщина была безумно опечалена и оплакивала свою дочь, так же как и Екатерина. Однако, общее горе не сблизило мать с дочерью. Наоборот, их отношения становились все хуже. Иоганна требовала от дочери полное повиновение. Однажды после прогулки Екатерины с фрейлинами по саду разразился скандал. Иоганна стала бранить ее за то, что она посмела гулять вечером без ее позволения. Девушка даже встала на колени, чтобы смягчить гнев матери, но она назвала ее покорность комедией и выгнала вон из комнаты.

Из Петергофа к концу июля все вернулись в город, где шли приготовления к празднованию свадьбы. Наконец 21 августа было назначено императрицей для этой церемонии. По мере того, как этот день приближался, грусть Екатерины становилась все более и более глубокой, сердце не предвещало ей большого счастья, одно честолюбие ее поддерживало.

В глубине души у нее было что-то, что не позволяло ей сомневаться ни минуты в том, что рано или поздно ей самой по себе удастся стать самодержавной русской императрицей.

Следующая глава: История молодой Екатерины II. Глава 4

Предыдущая глава: История молодой Екатерины II. Глава 1

Данная серия постов создана на основе мемуаров самой императрицы и содержит малоизвестные факты и события из жизни Екатерины II

В июле месяце императрица праздновала в Москве мир со Швецией, и тотчас после этого праздника отправила Екатерину с матерью и великим князем в Киев. Она сама отправилась через несколько дней после них. Через три недели они прибыли в Козелец, где еще три недели ждали императрицу.

Однажды великий князь пришел в комнату Екатерины и ее матери в то время, как Иоганна писала письма, а возле нее стояла открытая шкатулка. Он захотел в ней порыться из любопытства. Иоганна не разрешила. И тогда он стал прыгать по комнате, задел крышку открытой шкатулки и уронил ее. Мать девушки очень рассердилась, стала упрекать его в том, что он нарочно опрокинул шкатулку, а он жаловался на несправедливость. И оба они обращались к Екатерине, требуя ее подтверждения. Зная нрав матери, она боялась получить пощечины, если не согласится с ней. И, не желая ни лгать, ни обидеть великого князя, находясь между двух огней, она сказала матери, что не думает, чтобы великий князь сделал это нарочно.

Тогда Иоганна набросилась на дочь, ибо, когда она бывала в гневе, ей нужно было кого-нибудь бранить. Девушка замолчала и заплакала. Великий князь, видя, что весь гнев матери обрушился на Екатерину за то, что она свидетельствовала в его пользу, обвинил женщину в несправедливости и назвал ее гнев бешенством. А она ему сказала, что он невоспитанный мальчишка. С тех пор великий князь невзлюбил мать невесты и не мог никак забыть этой ссоры. Иоганна тоже не могла этого ему простить, и их обхождение друг с другом стало принужденным, без взаимного доверия, и легко переходило в натянутые отношения. Они оба всегда были готовы пустить колкость, чтобы задеть друг друга. Положение Екатерины день ото дня становилось все щекотливее.

Она старалась повиноваться одной и угождать другому. И, действительно, великий князь был с нею тогда откровеннее, чем с кем-либо.

Наконец 29 августа они приехали в Киев и пробыли там десять дней, после чего отправились назад в Москву точно таким же образом, как ехали в Киев.

Вся осень прошла в комедиях, придворных балах и маскарадах. Несмотря на это, заметно было, что императрица была часто сильно не в духе. Однажды императрица обвинила Екатерину в расточительности и в том, что она наделала долгов. Эти обидные обвинения передали Екатерине в театре, где она была с матерью и великим князем. Петр сразу дал ей понять, что он разделяет точку зрения тетушки. А что касается матери, то она сказала, что эта ситуация является следствием тех стараний, которые употребляли, чтобы вырвать дочь из-под ее влияния, и что в этом деле она "умывает руки".

После этого Екатерина сразу же решила привести свои финансовые дела в порядок и на следующий же день потребовала счета. Из них она увидела, что должна семнадцать тысяч рублей. Перед отъездом из Москвы в Киев императрица выдала ей пятнадцать тысяч рублей и большой сундук простых материй, но одеваться при этом она должна была богато.

В итоге оказалось, что задолжала девушка всего две тысячи, но это казалось ей огромной суммой. В эти расходы ввели ее различные причины. Во-первых, она приехала в Россию с очень скудным гардеробом. А при дворе платья менялись по три раза в день. Во-вторых, ей сказали, что в России любят подарки и что щедростью приобретаешь друзей и станешь всем приятной. В-третьих, к ней приставили самую расточительную женщину в России, графиню Румянцеву, которая всегда была окружена купцами. Она ежедневно представляла Екатерине массу вещей, которые советовала брать у этих купцов и которые она часто брала лишь затем, чтобы отдать Румянцевой, так как ей этого очень хотелось. Великий князь тоже был жаден до подарков. Дурное настроение матери также легко умиротворялось какой-нибудь вещью, которая ей нравилась. Дурное расположение духа Иоганны происходило отчасти по той причине, что она не пользовалась благосклонностью императрицы, которая ее часто оскорбляла и унижала.

Екатерина взяла за правило оказывать матери величайшее уважение и наивозможную почтительность, но все это не очень-то ей помогало. У Иоганны всегда и при любом случае прорывалось неудовольствие на дочь, что не служило ей на пользу и не располагало к ней людей. Графиня Румянцева своими рассказами и разными сплетнями чрезвычайно содействовала тому, чтобы уронить женщину во мнении императрицы.

В ноябре месяце в Москве великий князь схватил корь. Были предприняты все меры, чтобы больше никто не заразился, все увеселения прекратились. Как только великий князь выздоровел, все выехали из Москвы в Петербург. Восемнадцатого декабря, день рождения императрицы, отпраздновали в Твери, откуда уехали на следующий день. Приехав на полпути в Хотиловский Яр, великий князь почувствовал себя плохо, ночью у него был сильный жар. На следующий день Екатерина узнала, что у Петра появились оспенные пятна, и ей строго-настрого запрещены любые контакты с ним.

В Петербурге Екатерину с матерью поместили в одном из кавалерских придворных домов. Так как дворец не был тогда еще достаточно велик, чтобы даже великий князь мог там помещаться, то ему был отведен отдельный дом.

Екатерина все больше отдалялась от матери. Та постоянно пребывала в дурном настроении, все больше сердилась на дочь и почти со всеми находилась в ссоре, так что перестала появляться к столу за обедом и ужином и велела подавать еду к себе в комнаты. Что касается Екатерины, она ходила к ней три-четыре раза в день, остальное время употребляла, чтобы изучать русский язык, играть на клавесине и читать книги. Для своих пятнадцати лет она была довольно прилежна.

Следующая глава: История молодой Екатерины II. Глава 3

Данная серия постов создана на основе мемуаров самой императрицы и содержит малоизвестные факты и события из жизни Екатерины II

София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская увидела будущего мужа в первый раз в 1739 году, когда ему было одиннадцать лет. Ей самой было тогда десять. Уже в этом юном возрасте Петр III был склонен к пьянству, и его приближенные с трудом препятствовали ему напиваться за столом. Он был упрям и вспыльчив, не любил окружающих и был слабого и хилого сложения. Цвет лица у него был бледен, и он казался тощим и слабого телосложения. Приближенные хотели выставить этого ребенка взрослым, и с этой целью стесняли и держали его в принуждении.

Вступив на русский престол, императрица Елизавета объявила племянника своим наследником.

9 февраля 1744 года София Августа Фредерика (дома ее называли Фике) с матерью Иоганной Елизаветой прибыли в Москву. Великий князь, казалось, был рад их приезду. В течение первых же десяти дней София Августа Фредерика многое увидела и поняла, в частности то, что Петр не очень ценит народ, над которым ему суждено было царствовать, не любил своих приближенных и был очень ребячлив. Она молчала и слушала, чем снискала его доверие. Однажды он ей сказал, что ему больше всего нравится в ней то, что она его троюродная сестра, и что в качестве родственника он может говорить с ней откровенно. И рассказал, что влюблен в одну из фрейлин императрицы, которая была удалена тогда от двора ввиду несчастья ее матери, некой Лопухиной, сосланной в Сибирь; что ему хотелось бы на ней жениться, но что он покоряется необходимости жениться на Фике, потому что его тетка того желает.

Девушка слушала, краснея, эти родственные разговоры, благодаря его за такое доверие, но в глубине души изумляясь его неразумием и недостатком суждения о многих вещах.

На десятый день после приезда Софии Августы Фредерики в Москву как-то в субботу императрица уехала в Троицкий монастырь. Великий князь остался в Москве.

Чтобы сделать более быстрые успехи в русском языке, Фике вставала ночью с постели и, пока все спали, заучивала наизусть тетради, которые оставлял ей учитель. Так как комната была теплая, то она не обувалась, как вставала с постели босиком, так и училась. На тринадцатый день она схватила плеврит, от которого чуть не умерла. Начался он ознобом, который Фике почувствовала во вторник после отъезда императрицы. Позднее к ознобу добавились сильный жар и невыносимая боль в боку. Доктора утверждали, что ей надо пустить кровь. Иоганна же ни за что на это не соглашалась. Фике была уже без памяти, в сильном жару и с болью в боку, которая заставляла ее ужасно страдать и издавать стоны, за которые мать бранила ее, желая, чтобы она терпеливо переносила боль.

Наконец, на пятый день болезни, императрица вернулась из Троицкого монастыря, и прямо по выходе из кареты пошла к Фике и увидела ее без сознания. Выслушав мнение докторов, она велела пустить кровь. В ту же минуту, как кровь хлынула, девушка пришла в себя и, открыв глаза, увидела себя на руках у императрицы, которая ее приподнимала.

София Августа Фредерика оставалась между жизнью и смертью в течение двадцати семи дней, в течение которых ей пускали кровь шестнадцать раз и иногда по четыре раза в день. Мать почти не пускали больше в ее комнату. Она по-прежнему была против этих частых кровопусканий и громко об этом сообщала.

Императрица приставила к больной графиню Румянцеву и несколько других женщин, и стало ясно, что суждению матери больше не доверяли. Наконец нарыв, который был в правом боку, лопнул, и с этой минуты Фике пришла в себя. Она тут же заметила, что отношение императрицы к ее матери за это время изменилось в худшую сторону.

Когда Иоганна увидела, что дочери очень плохо, она захотела, чтобы к ней пригласили лютеранского священника. Когда Фике привели в чувство, чтобы предложить ей это, она попросила привести к ней православного священника. Императрицу это обстоятельство очень порадовало. А Иоганна своим странным поведением продолжала настраивать против себя императрицу и весь двор.

Через два дня после того, как Фике стало лучше, Иоганна решила, что девушка должна уступить ей голубую с серебром материю, которую брат отца подарил ей перед отъездом в Россию. Фике сказала матери, что она может ее взять, однако эта материя ей самой очень нравится. Те, кто был свидетелем этой сцены, видя, что дочь отдает матери обрез ткани скрепя сердце, и ввиду того, что она так долго лежит в постели, находясь между жизнью и смертью, стали между собою говорить, что весьма неразумно со стороны матери причинять умирающему ребенку такое неудовольствие.

Когда эта история дошла до Елизаветы Петровны, она немедленно прислала Фике несколько кусков богатых и роскошных материй и, между прочим, одну голубую с серебром. Эта ситуация еще больше навредила Иоганне в глазах императрицы: ее обвинили в том, что у нее к дочери нет ни нежности, ни бережности. Фике привыкла во время болезни лежать с закрытыми глазами. И когда графиня Румянцева и находившиеся при ней женщины говорили между собой о том, что у них было на душе, девушка таким образом узнавала массу вещей.

Когда Фике стало лучше, великий князь стал проводить вечера в ее комнате. Казалось, он искренне переживал за ее состояние.

Наконец, 21 апреля 1744 года, в день ее рождения, Фике была в состоянии появиться в обществе в первый раз после этой ужасной болезни. Выглядела она плохо: сильно похудела, выросла, лицо удлинилось, была смертельно бледна. Она и сама видела, что страшна, как пугало, и не могла узнать себя. Императрица прислала ей в этот день банку румян и приказала нарумяниться.

С наступлением весны и хорошей погоды великий князь перестал ежедневно посещать Фике. Он предпочитал гулять и стрелять в окрестностях Москвы. Иногда, однако, он приходил к девушке обедать или ужинать, и тогда снова продолжались его ребяческие откровенности.

В мае месяце императрица снова уехала в Троицкий монастырь, куда Фике с великим князем и матерью за ней последовали. Императрица стала с некоторых пор очень холодно обращаться с Иоганной, и в Троицком монастыре выяснилась причина этого. Как-то после обеда, когда великий князь был у Фике в комнате, внезапно вошла императрица и велела матери идти за ней в другую комнату.

Их разговор продолжался очень долго.

Наконец дверь спальни отворилась, и императрица вышла оттуда с лицом очень красным и с видом разгневанным, а Иоганна шла за нею с красными глазами и в слезах.

Когда императрица ушла, Фике узнала приблизительно, в чем было дело. Оказалось, что ее мать вела тайную переписку с Маркизом де ла Шетарди (французский посланник в России в 1739—1742 годах, в 1744 году был выслан императрицей из России за интриги), в которой они обсуждали о современных делах России, а также вели малоосторожные разговоры об императрице.

Фике не знала, удалось ли матери оправдаться в глазах императрицы, но при дворе с Иоганной продолжали обращаться очень сдержанно и холодно.

Вернувшись в Москву, Фике с матерью стали жить более замкнуто. У них бывало меньше народу и ее готовили к исповеданию веры.

28 июня 1744 года Фике перешла из лютеранства в православие и получила имя Екатерина Алексеевна.

Следующая глава: История молодой Екатерины II. Глава 2

Казалось, моя жизнь окончательно зашла в тупик. Привычный сумрак рискованной "работы", химическое забвение, которое лишь на время приглушало страх и въевшееся в душу одиночество. Внешний фасад еще как-то держался, но внутри все давно превратилось в выжженную землю. После болезненной истории с Алиной и той раны, что она оставила, я почти поставил крест на любых надеждах на что-то настоящее, светлое. Я был "зомби на веревочках", и смирился с тем, что эти веревочки будут дергать меня до самого конца.

Но даже в самой беспросветной темноте иногда случается чудо. Проблеск. Таким проблеском для меня стала Катя. Ее длинные голосовые сообщения и невероятно милые, откровенные, записанные, когда она гуляла одна по лесу видео кружки, пытаясь прийти в себя после недавних потрясений. Она рассказывала, как тяжело ей было в Москве, как она чувствовала себя "оторванной от реальности", как поездка на то мероприятие обернулась кошмаром, и как ее родной брат был напуган ее состоянием. Она говорила, что на фотографиях того периода она была "не настоящая", и ей грустно на них смотреть. И она искренне удивлялась, почему я, видя ее в таком сложном, "неадекватном", как она сама это назвала, состоянии, не испугался, не отвернулся. "Что тебя не отпугнуло?" – снова и снова звучал ее вопрос, полный недоумения.

Ее слова, ее уязвимость, ее честность – они поразили меня до глубины души. Она говорила о "коннекте", который почувствовала между нами, о "судьбоносности" нашей встречи, хоть и не понимала ее причин. Говорила, что общаясь сейчас со мной, она чувствует себя безопасности, что мои сообщения ее радуют. Она даже спросила про "близнецовые пламена", пытаясь найти объяснение этой необъяснимой связи. А еще прислала фото моего кольца, которое она сохранила и сделала своим брелоком, с сердечком. Этот простой, но такой говорящий жест сказал больше многих слов.

Именно в этих ее словах, в ее попытке понять себя и меня, в ее невероятной открытости, несмотря на пережитый срыв, я и начал чувствовать эту взаимность. Осторожную, хрупкую, как первый росток после долгой зимы, но взаимность. Она не просто делилась своей болью, она пыталась понять и меня, и то, что между нами. Она увидела мою реакцию на ее "настоящесть" и откликнулась на нее. Ее предложение "скрасить линию книги моей обратной связью на тебя" – это был не просто интерес, это было приглашение к сотворчеству, к чему-то общему.

Трудно передать, что это для меня значит. Для человека, который привык к цинизму и недоверию. Для "зомби", который привык к темноте. Это как будто кто-то внезапно включил свет в моей затхлой, заброшенной камере души. И этот свет – не обжигает, а греет.

Это ощущение ее расположения, ее глубокого анализа нашей ситуации, ее веры в то, что во мне еще есть что-то настоящее, – оно стало для меня самой мощной мотивацией. Мощнее страха, мощнее привычки к "анестезии", мощнее даже той тяги к риску, которая всегда была частью меня. Это то, ради чего хочется не просто "держаться", а жить. Жить по-другому.

Я знаю, что впереди – долгий путь,. Моя жизнь, связанная с "бизнесом", Ее уязвимость, ее восстановление. Наше прошлое, которое нельзя просто вычеркнуть. Но сейчас, впервые за немыслимо долгое время, у меня есть не просто "надежда", а ощущение, что я не один в этой борьбе. Что есть человек, который, зная о моей тьме, готова быть "лучом", который эту тьму рассеивает. Который, несмотря на свои проблемы, ищет смысл в нашей связи. И ее последние слова – "Тьма рассеивается когда появляется луч" – они до сих пор звучат во мне.

И это ощущение – бесценно. Оно дает силы просыпаться утром трезвым. Оно заставляет искать другие способы справляться с болью и проблемами. Оно зажигает внутри желание "скрасить линию" не только книги, или Своей собственной жизни, Но иииииии...........

Может быть, это и есть тот самый рассвет после долгой, очень долгой ночи.