И почти сразу после последнего еженощного сна с дедом Фёдором, длящегося почти полторы недели, на второй день Иван стал замечать, что набирает силу волна неадекватных людей и провокаторов на его пути.

И в основном, в 99% случаев по той самой, верной и проверенной не одну тысячу раз для него тюремной поговорке - ,,солнечная погода всегда к дождю’’- в том смысле, что как только Иван был в хорошем расположении духа, например, после общения и смешливой возни с сыном или после произошедшего позитивного события в жизни, да просто хорошего вдруг настроения, что он на свободе, несёт заработанные честным путём деньги домой, где его ждут, любят и встретят на пороге Светка с улыбкой и Федька, который вчера сказал своё первое слово ,,мама’’ неуклюже, пару раз запнувшись и упав, со слезками на глазах выбежит к нему в коридор, то тут же, мгновенно последует такая оплеуха в виде негативного события, так шваркнет жизнь рылом об асфальт, что еще долго приходишь в себя от недоумения и неожиданности произошедшего, задаваясь вопросами за что это все, ведь плохого ничего не сделал этому человеку, да и вообще его в первый раз в жизни видишь.

Началось все с того, что когда они со Светкой пришли в детский сад, Иван после того как вынесли одетого Федьку, посадил его в коляску, пристегнул и стоял ждал жену у выхода из подъезда, пока она разговаривала с пожилой воспитательницей в самом помещении садика.

Стояла солнечная, хорошая осенняя погода - в меру холодно, сухо и красиво от золотых листьев на асфальте и вокруг на земле.

У Ивана, с его приподнятым настроением, которое улучшилось еще больше после того как он кормил голубей и наблюдал за радостной реакцией Федьки из коляски, даже в мыслях никакого негатива не было, как запищал домофон, резко распахнулась подъездная дверь, сначала вышла замученная, ненакрашенная женщина средних лет в зимней шубейке и в затертой черной спортивной шапке с большими катышками по всей поверхности, с бланшем под правым глазом, с такой же бог знает как одетой толстой девочкой лет восьми с детским велосипедом, Иван отодвинул коляску в сторону и сам отошел, продолжив кидая куски хлеба голубям а потом вывалился лет 30-ти с красными глазами, в расстегнутой куртке из кожзаменителя с поднятым воротником, поверх спортивного костюма какой то баклан.

Проскочив сначала мимо Ивана с коляской и коротко на него взглянув, он вдруг резко затормозил через метр и обернувшись, заорал:

- Это же ты? Ты в магазине на мою жену с ребенком напал? Кабан бородатый, темные очки, длинный, черная куртка с капюшоном, ну ты же это был, а? - обернулся к своей женщине и у нее давай спрашивать - Галь, он же? Ну точно он!

Галя в это время отсутствующим взглядом созерцала чистое небо, девочка тоже не обращала никакого внимания на крики, изучая переднее колесо велосипеда.

- Чё ты молчишь то, бивень? Ты какого хрена без очереди полез, моей жене пощечину дал и ребенка толкнул так, что она упала в "Пятерочке"? Если нажрался водки, так дома сиди а не буянь на улице! - и начал прыгать вокруг Ивана, все больше распаляя себя.

Иван развернул коляску спиной к этому придурку, не упуская его из виду и через паузу сказал:

- Обознался ты. Не я это.

- Да ты че заднюю то врубаешь! Ты же где то рядом тут живешь, через 2 дома отсюда, я видал тебя несколько раз на районе?

- Какая тебе разница где я живу ?

- Да мы тут выцепляли тебя толпой ходили, че возомнил то о себе, можешь намахнуть стакан и делать че хочешь, что заступиться некому за женщину! Она мне звонила из магазина вся в истерике и слезах, я все бросил, в носках из квартиры бежал полуголый до магазина, не успел тебя замесить там же, у кассы! Думаешь, некому седло твое переломать? Ответь, гнида, тварина безрогая! - брызгая слюнями и подпрыгивая на месте в двух метрах от Ивана , чумоход еще громче завизжал на всю округу.

Иван оглядел не спеша с ног до головы этого клоуна, усмехнулся и бросив последний кусок хлеба налетевшим прытким воробьишкам, сказал, разворачивая коляску:

- Ничё я не думаю. Я вообще не пью, даже пива, уже лет 15 как. И детей никогда не трогал - ни своего ребенка, ни тем более чужих - ему надоело слушать эти крики, он двинулся с коляской от подъезда на тротуар.

Чучело в кожанке отскочило еще метра на три, не приближаясь к Ивану, заорал:

- Ну смотри, если это ты, я найду тебя, понял! Мы еще встретимся, в багажнике покатаю тебя, на карьер вывезу, подошвы мне будешь вылизывать, говна кусок! - он перешел уже на другую сторону дороги вместе со своей семьей, с женой в прострации и девочкой на велосипеде и все повторял одно и тоже, пока не стало слышно его голоса из за проезжавших машин и удаленности от Ивана. Он закурил, вывез коляску с Федькой на широкий асфальт, через пару минут вышла улыбающаяся Светка, наклонилась к коляске, поцеловала Федю и они ушли домой.

Через день Иван шел на работу рано утром, весь в своих мыслях и размышлениях, до проходной оставалось около двух километров, кругом одна сплошное производство - куча всяких цехов за забором, стаи бродячих собак и колонны большегрузных машин на дороге рядом. Вдруг рядом перед ним, заехав на асфальт и перегородив ему путь резко затормозил милицейский "УАЗ"-ик, оттуда чуть ли не падая вываливается пьяная, в истерике баба с размазанной тушью под глазами и порванной белой кофте, до пупа залитой кровью, держащей одной рукой шарф под ухом, когда то ярко-зеленого цвета, весь в крови под правым ухом а второй тычет в сторону Ивана и орет, захлебываясь слезами и соплями выскочившим следом двум ментам:

- Вот он, держите его! Это он сережку золотую у меня из мочки вырвал!

ППС-ник, примерно возрастом как Иван, поморщился от этой истерики и спросил ее:

- Точно он? Вы успокойтесь, продышитесь, подумайте еще раз, дело то серьезное! - и обратился к спокойно стоящему Ивану - знаешь эту гражданку?

- Да впервые вижу ее, вы че не видите она пьяная вдрызг, на любого кивнуть может!

- Идешь куда?

- На работу, вот тут недалеко хладокомбинат.

- Паспорт есть? кем там работаешь?

- Есть. И пропуск с собой, удостоверение тракториста-машиниста тоже при себе, водитель я электропогрузчика, да иногда приходится на дизельном работать.

Мент проверил документы, оттаскивая периодически от Ивана эту бабищу, пытавшуюся пнуть Ивана и зло спросил ее в последний раз:

- Точно он? Прикинь получше, предупреждаю, иначе сама по уголовной статье покатишь за ложные показания! И быстрей давай, хватит с нас тут этой возни, других дел по горло!

Эта пьяная лошадь шмыгнула носом, растерла пальцами зеленые сопли по щеке, долго смотрела на закурившего Ивана и наконец всхлипнув, сказала:

- Не ... тот пониже был ... и без бороды, куртка тоже другая. И партачка на шее слева у того, за ухом - карта игральная и смерть с косой на ней только успела рассмотреть ... то ли дама, то ли валет ...

Менты заматерились, пошли в машину, толкая в спину потерпевшую и махом уехали.

Итак все последние недели, постоянно, каждый день да через день - то алкаши какие то все норовят в его дворе отойти с ним поговорить за угол, то в магазине где обычно Иван покупал сигареты двухметровый грузчик, которого не слышно и не видно раньше было, начал кидаться с кулаками на него из за кассы и швыряться все что под руку попадется, то на работе трое молодых пацанов вдруг начали усиленно его пытаться вывести на эмоции - без какой либо причины, с ровняка. И чем больше Иван себя спокойнее и еще более осторожнее, осмотрительнее вёл - тем больше таких уродов возникало перед ним.

Мелочи конечно, ерунда казалось бы, во всяком случае для него ...

Иван молчал, хотя конечно ему было что и как сказать, сделать и угомонить навсегда всю эту чесотку беспонтовую, уходил от ссор, не вступал в перепалки и конфликты, ни с кем не спорил а молча работал и думал о том, с какой еще стороны шмякнет и как бы не сорваться, не натворить нехороших дел, потому что дома Федька и любимая жена ... Да и хочется пожить на воле и не пылить по зонам еще раз из за всякой ерунды и тем более чего то серьезного.

Несмотря на прожитые года, лагерный опыт, сильно переломавший его в психологическом плане, закрытость в эмоциях и чувствах, суровую внешность, наносную грубость, цинизм и жёсткость, частую молчаливость неделями, когда за это время Иван мог произнести с десяток коротких фраз, да и то по необходимости, глубоко в душе он был добрым от рождения, плохого никому не желал и гадостей не делал, по головам никогда и нигде не шёл, в большинстве своём к окружающим относился если не с симпатией, то относительно ровно, внутри себя плохо переносил подлости, коварство и хамство, тупость, бесцеремонность, жестокость и наглость как тех, с кем приходилось общаться и взаимодействовать каким то образом, так и случайных людей, вдруг оказавшихся с ним рядом и мог долго прокручивать в душе случившееся, не показывая никак снаружи.

Конечно, в тюремной и лагерной системе пришлось принять и переосмыслить очень многие вещи в отношении практически всего, но не потому что это все ему было близко и гармонично вписывалось в его видение мира а потому что надо было выжить, остаться самим собой, не потеряться и не сгинуть в этой навозной яме, тем более в условиях российской действительности и сложившимся менталитете зековской массы и тех, кто нёс свою службу при погонах …

За исключением с десяток действительно сильных и умных личностей, встретившихся ему за годы отсидки что с милицейской, что с зековской стороны, одинаково противны до блевотины и скрежета зубов ему были что менты и прокуроры с судьями, что хозяин в лагере со своими замашками и беспределом творимый с его подачи лагерными ментами и самими зеками, ,,работающими’’ на него и на УДО, что оперчасть со своими вечно хитро выкрученными комбинациями и схемами, да и все кто находился и отбывал свой срок в колонии, четко разделённые по мастям, где у каждого своё место, своя жизнь, свои разные по масштабу, последствиям мутки и завязки внутри лагеря и далеко за его пределами, ответственность за поступки и слова.

У Ивана с самого начала первого срока, ещё в СИЗО, до приговора в голове вспыхивала как неоновая реклама мысль ,,выжить, выжить и ещё раз выжить и выйти на волю’’ - пускай такая жизнь, пускай с такими правилами, которые нарушались сплошь и рядом в первую же очередь теми, кто по своему положению и рангу среди зеков их выносил и обязан был соблюдать неукоснительно а так же решал судьбы и определял кто, как и где теперь будет или существовать или роскошно - по лагерным и тюремным меркам естественно - прожигать жизнь свою до конца срока.

Хотя разница была огромная между этими двумя сроками - по первому сроку в середине 90-х он попал в ,,чёрную’’ зону и в отличии от всяких художественных фильмов, просмотренных Иваном раньше где показывали с режиссёрской неуёмной фантазией и нездоровым акцентом на том, что на зоне только и делают что трахают друг друга все подряд за любую мелочь и режут финками (иногда так и хотелось спросить у того, кто писал этот бредовый сценарий - неужели не у кого было спросить, как оно на самом деле то) увидел совершенно другое - общак есть в зоне и постоянно пополняется со всех сторон, в том числе с игр в картишки, в нарды, шахматы или домино, продукты, сигареты, вещи в общее тоже уходит как и с любых продаж-покупок строго через лагерного барыгу, при необходимости больничка и те кого под крышу загнали (СУСы, БУРы, ПКТ и ШИЗО) греются без проблем, мужики обеспечены работой и никто их гнобит, беспредела ментовского и в помине не существует а наоборот менты скачут перед жуликами с заискивающими взглядами - кого прикрутили за страх, кого за деньги.

Наркотики и водка под запретом во избежания всяческих ЧП и лишнего привлечения ментовского внимания в лагере и соответствующих возможных последствий для всех, как и разборки в пьяном виде или под наркотой, самовольные вбросы на зону запрещены.

Матерных слов и выражений практически не услышишь в разговорах меж собой, за решением любого конфликта, так как нельзя было просто дать в морду или побить просто потому что у тебя есть какая то предъява (нужно обосновать если ты обвиняешь в чем то кого то), шли к братве и в зависимости от сложности и масштаба ситуации выносил решение смотрящий или положенец либо шли к вору если он в зоне находился либо отписывались ворам в другой лагерь если не было вора и до его решения человек жил под вопросом - от очень убедительных бесед, разъяснений, материального возмещения, создания невыносимого морального давления до избиения/смерти или в петушатню загоняли, всегда решение выносилось в зависимости от многих составляющих и тяжести проступка.

К мусорам лагерным только вдвоем-втроем ходили, режим не соблюдался никак - ходили все в вольной одежде, в спортивных костюмах, в столовую хочешь иди, не хочешь не иди - можешь сам готовить или шнырь тебе все сделает за сигареты, как и на зарядку или на работу, можешь встать на проверку и дальше завалиться спать до обеда в бараке и целый день заниматься текущими своими делами, только вечером поднимись со шконки, чтоб менты пересчитали.

Локалки открыты по всей зоне, можно гулять и придти в другой барак без проблем, завхозы, бугры, СДП знали свое место и не поднимали никогда свой тупой калган к верху, любой гадский, блядский поступок наказывался неотвратимо, где бы это животное не поймали - в этом или другом лагере, на этапе, в крытой в другом регионе или у себя на квартире после освобождения. Иван жил мужиком, знали и могли сказать за него много кто из порядочных и уважаемых людей за множество достойных поступков на пользу воровскому и бродяжьему образу жизни.

Был хорошим кольщиком, из желающих наколотить татуировку всегда стояла бесконечная очередь с записью к нему на месяца и с утра до вечера только этим и занимался, всегда упакован был деньгами, вещами, дорогими сигаретами и вкусной жратвой по полной.

А на втором сроке с 2010 года он прочувствовал на себе такой душняк, что абсолютно ясно осознал - тюрьма поменялась, да и континент нынче не тот - кругом одни наркоманы-дегенераты играющие в тюремную жизнь, лагерь завален тяжелой наркотой и водкой - придешь к такому положенцу чтоб непонятку какую распутать, сидит вмазанный лет двадцати двух скелет и втыкает всю дорогу, весь в язвах и коростах от наркотиков, застынет в одной позе, глаза закрыты, голова к нарам тянется, чешется весь и слово "му" и то произнести не в состоянии или хуже того, промычит кое как вынесенное решение, навеянное галлюцинациями и не имеющее никакого отношения ни к справедливости, ни к укладу жизни людской, да еще и первый срок у него, ни жизненного ни тюремного опыта никакого а решает судьбы и ведь не скажешь ничего против, что в открытую, что за чифиром в бараке среди арестантов - от вора портфель вручили. Только через воров и раскидывали потом все эти расклады, смотришь потом - через какое то время то к ментам подался, от ожидания расправы и боязни за свою жизнь по зоне при каждом громком звуке на месте подпрыгивает, то на другую зону вывезли, то уже с пидарами в гареме за конфеты шоколадные и бутерброд со сливочным маслом и ветчиной кулачные бои устраивает. А в бараке сидит новый его брат-близнец, с черными дорогами на руках от иглы, выворачивает у него желудок наизнанку - тут же тошнит его рядом с тумбочкой у шконки и все в паху пытается баяном в вену попасть.

То что раньше было неприемлимо - стало обыденным, понятия размывались, не соблюдались, идеи не было, творился полный разброд и хаос, все решали деньги, есть они в кармане - будешь жить и решишь практически любой вопрос, все продается и покупается, нет денег - иди броди дальше и подыхай.

Значимых, умных людей, имеющих огромный авторитет и влияние на зековскую массу в лагерной среде менты забивали в БУРы, СУСы и ШИЗО, не выпуская в зону и перекрывая все способы связи, вывозили в далекие северные и глухие таежные зоны, заколачивая в одиночки а когда до них доходило то что вытворяли те ублюдки с отсутствием мозгов в башке, которых ставили от воров положенцами - наказывали жестоко и очень быстро, вплоть до смерти.

Поглядел на это все Иван, заплатил денег завхозу и начальнику отряда, бугру производства чтобы выйти на промку и ушёл на ,,деревяшку’’, в цех по производству мебели, за станок встал - больше даже для того, чтобы забыться в работе и меньше видеть и касаться того, что происходит вокруг, ясно было что денег там не видать, на сигареты "Прима" да мыло хозяйственное может и хватило бы, да и то с трудом.

Жил так же мужиком на зоне, по жизни не хромал, косяков за ним не было никаких и не тянулось следом, чтоб никто не мог даже и подумать, что можно за что нибудь зацепить, кто он и что из себя представляет все знали, в том числе что легко может показать зубы и поставить в стойло того, кто вздумает исполнить по беспределу какую нибудь поганку в отношении него а посему никто его не трогал.

В деньгах, куреве, жратве недостатка никогда не было - время от времени на катране поднимал хорошие суммы, хотя и менты гоняли и можно было получить по горбу за это и надолго могли закрыть в ШИЗО (но тоже договаривались с падкими на деньги ментами чтоб не дергали никого, кто за картами сутками мог сидеть и этим зарабатывал себе на жизнь) и работал с утра до вечера - подъем, зарядка, завтрак, пересчёт и развод на работу с тщательным обыском обуви, того что надето на башку и тело, работа до ужина, иногда игра до полуночи, бессоница в бараке, если часа два-три поспал, так это считалось большой удачей, барачная движуха шла круглосуточно - итак несколько лет, почти каждый день, с редкими выходными, да и то которые случались из за производственных недочетов или упущений начальства.

Но оказалось, что все завертелось из самого неожиданного места, откуда Иван и подумать даже не мог ...

Холодно было. Начало ноября, но мы спали одетые. Это из-за того, что хата, ободранный тройник, была угловой, да ещё и под самой крышей. Одна из стен постоянно покрывалась конденсатом. Нам это не нравилось.

Уголёк всё приговаривал: - Это голимый туберкулёз, голимый туберкулёз…, - и покашливал, планировал выехать на больничку.
Вода на стене не нравилась, пока однажды ночью она не превратилась в лёд.
Нас было четверо, иногда бросали разных пятых, но не надолго - на пару суток, а основной состав был неизменным месяца четыре.

Уголёк, старый идеалист, из своих сорока лет отсидевший двадцать. Корыстные преступления были не его стихией, правда, первый срок, в детстве, он получил за кражу копилки, из церкви, с надписью "На ремонт храма".А потом было только злостное хулиганство и тяжкие телесные повреждения, или всё сразу.
Он был алкоголик, буйный бухарь.
Донецкий. Нормальный парень, бывший студент, наркоман, и вследствие своей болезни - домушник. Думал и говорил он только о ширке, читал Кастанеду, переданного с воли моей женой, и в тупых развлечениях не участвовал.

Валерьян, молодой штрих, лет двадцати, а по уму ещё моложе.
С ним произошла глупая история, за компанию с друзьями полез в какой-то гастроном, было их десять человек, нашли одного, по отпечаткам, тот всех сдал, всех и закрыли. На следствии Валера держался стойко, всё отрицал, ни кого не выдал, и остался сидеть один, а дружки его, раскаявшись и свалив всю организацию на него, гуляли на подписке.
В принципе, он был положительный персонаж.
Телосложения был дохловатого, вначале втирал, что занимался боксом. Уголёк провёл с ним квалификационный спарринг в прогулочном дворике, по результатам которого время от времени давал ему отеческие подзатыльники, как разоблачённому обманщику.
Ну и я, здоровый, взрослый долбоёб, ожидающий суда и свою законную пятёрку.
Варили чифир, играли в карты, в нарды, в шашки, во что угодно. Потом зашёл телевизор, на время стало веселее. Телевизор ловил только наши программы, московские не брал, и быстро остопиздел.
Мусора отшмонали машину, и все книги пошли на костёр, варить чифир.
Книга - это в первую очередь бумага, как и деньги.

Наверно, Кастанеде было бы приятно узнать, что его книгу употребили для изготовления наркотика.
Как-то за чифиром Валерьян высказал мысль, что неплохо бы ему закосить на дурку.
Донецкий посоветовал ему не косить, просто добиваться экспертизы, всё и так будет нормально. Адвокат у Валерьяна был государственный, ничего добиваться он не собирался, да и вообще, в тюрьму не приходил.
Тут-то у меня появилась мысль. Поразвлечься. Слегка.
Выйдя с Угольком помёрзнуть на прогулке, я рассказал ему свой план, он сразу же согласился, мы распределили роли, согласовали текст, короче, подготовили преступление.
К тому времени так подморозило, что мы спали уже по очереди, двое спали, натянув на себя все тёплые вещи и укрывшись двумя одеялами, а двое тусовались, на трёх свободных квадратных метрах.

Первым с Валерьяном заговорил я.
- Слышишь, ты серьёзно хотел на дурку закосить?
- Ну да, я ж не балабол какой-нибудь!
- Да не кричи, услышат. Слушай сюда. Ты пацан путёвый, я тебе помогу.
Давай плети коня, верёвочку. Только толстую, чтобы не порвалась. Видал, над дверями есть вентиляция? - я показал на квадратную дырку в стене, перекрещенную арматурой.
- Там решётка прочная, меня выдержит, привяжешь и повесишься, встанешь на тазик, прыгнешь - не бойся, ты худой, шею не сломаешь.
- Ну и что будет? Я вешаться не хочу!
- Да тихо, услышат. Я спать не буду, сниму тебя, когда ты слегка удавишься, с понтом я проснулся от шума, крик подыму. Мусора сбегутся, тебя на дурхату кинут. Самоубийц всех на экспертизу отправляют, по-любому.
- А на экспертизе? Что там делать?
- Скажешь, что жить не хочешь, всё кончено, нет тебе прощения, будущего нет…
- Думаешь, пролезет? - заинтересовался Валерьян
- Поверь мне, ты ж не убийца, тебя доктора пожалеют, - я сказал всё это тоном, которым говорят уголовные авторитеты, фалуя кого-нибудь кинуться под танк, и "поверь мне" - это из той же оперы было.
- Ну, хорошо, давай делать - легко согласился Валерьян. Слишком легко.
- Ты только смотри, другим не рассказывай, если выплывет, что это постанова, кумовья и тебя и меня в карцере сгноят. Ну и отпиздят, убьют в говно - драматическим шепотом я дал ему последнюю установку.
- Да я могила, ты ж меня знаешь! - Валерьян чуть не сказал "Всегда готов!".
- Тихо, не волай, крути коня.
Валерьян начал плести трос, распускал носки, свитера, ещё что-то из одежды. Получалось что-то вроде парашютной стропы, только пёстрое, белое с чёрным.

На другой день я лёг спать, лежал под двумя одеялами и прислушивался, а Уголёк с Валерьяном бодрствовали.
- Слышь, ты, зимагор, ты там что-то про дурку мямлил? - с глубоким презрением промурчал Уголёк.
- Ну да…
- А потом с Вованом сговорился вешаться?
- А ты откуда знаешь?
- Дурак ты, разве в таком холоде уснёшь? Слышал ваш базар. Эх ты, чёрт закатай вату, зимагор. Кого ты послушал? На что ты подписался? И коня уже вьёшь, дурак.
- Да хватит тебе гнать, Уголёк! - попытался возмутиться Валера.
- Тихо, ты, а то прорежу по тыкве, не буди этих, - думаю, что Уголёк презрительно махнул рукой в нашу с Донецким сторону.
- А что, не пролезет? - в полголоса, и уже совсем другим тоном спросил Валерьян.- Пролезет, охуенно пролезет. Ты с кем связался? С Вованом? Ты на него посмотри. Беспредельная рожа, махновец, автоматчик. Да у него руки по локоть... Ты видел, как он тащится, когда в кино кого-то замочат? У него от этого чуть ли не балда встаёт. Он тебя не снимет, баран ты!
- Да как это?
- Да так это! Посмотрит, как ты подыхать будешь, тягу выхватит, потом дрочить будет по мнению. А если что - так с него и спроса нет, скажет, что хотел для достоверности, чтоб ты подольше повисел, не рассчитал, что ты так быстро хвоста сломишь. Да кто за тебя и спрашивать то будет? Ты турист тут, в доме нашем.
- Да нет, он вроде нормальный - в голосе Валерьяна появилось сомнение.
- Нормальный? Да, конкретный ты зимагор, и нахуя ты только в тюрьму садился? Жил бы себе дома, пирожки бы жрал. Да таких "нормальных" делать надо. Развелось "нормальных", автоматные рожи, понакачивали себе шеи, бля, "нормальные"... Ты слушай меня, я всю эту хуету знаю от и до.Вешаться нельзя, надо делать по уму.
- Как делать? - Валерьян не хотел ссориться с Угольком, и решил его послушать.
- Вскрываться. Ляжешь на шконку, накроешься одеялом, и мойлом себе покоцаешь вены, на руках и ногах. Ты надо мной спишь, я увижу, что кровища мне на шконку течёт, и кипеш подниму. Понял?
- А если мусора поймут, что это понты?
- Фраерюга, пока кровь через одеяло просочится, пока корпусной придёт, пока фельдшер - ты уже будешь без сознания, а в санчасти тебя откачают.
- А если не успеют?
- Откачают, я так раз пять делал, видишь, все руки покоцаные?
- Ну, давай так делать - легко согласился Валера. Опять слишком легко.
- Смотри, Вовану не втусуй. Нехуй мне с ним сейчас заводиться, а он ещё своё получит, отвечаю. Я тебя по кентам предупреждаю.
- Спасибо, Уголёк.
- Да хуйня, ты пацан путёвый, только тупорылый, шо сто подвалов. На той неделе будем делать, хай сначала твоя бабка дачку загонит.

Через день я спросил у Валерьяна, готов ли конь. Валерьян мялся, мычал, пытался съехать, а потом признался мне во всём, правда, Уголька не сдал.
- Так это Уголёк тебе посоветовал зарезаться?
- Ну да, он и мусорам подкричит.
- Да, Валера, я думал у тебя хоть немного мозгов есть. Ошибся я.
- Почему? А вдруг я удавлюсь по-настоящему, может же так случится?
- Ты что, мне не доверяешь? - я посмотрел на него неожиданно, в упор, "сверкнул", так сказать.
- Нет, доверяю, причём здесь это… - клиент тушевался.
- Понятно. А он тебе на меня не гнал? - я уже кипел по-настоящему.
- Нет, он тебя уважает, просто сказал, что вскрываться надёжнее.
- Да, если б гнал, я бы его забил в синеву. Калекой бы сделал. Я давно к нему приглядываюсь. Крыса хозяйская, ни родины, ни флага. - меня понесло, я уже шумел, короче, Жириновский отдыхает.- Блядь, да кто он на хуй такой!? Всю жизнь по зонам, вообще всё человеческое потерял. Устрица, бля! Ты помнишь, как режимняк хотел тебя за дежурство на карцер закрыть?
- Помню, ну так что?
- Ты пачку "Примы" на торпеду закрутил, и спички, в карцер пронести хотел. Помнишь?
- Ну да, это он посоветовал. - Валерьян раздуплялся с трудом, с большим трудом.
- А когда не пролазила торпеда в жопу, он тебе что предложил? Помочь предложил, хуем пропихнуть?
- Так это шутка была.
- Шутка - шуткой…- я многозначительно посмотрел ему в глаза и оскалился.
- Ну да, глупая шутка - Валерьян задумался…
- А за что он десятку тянул? Знаешь?
- Руку кому-то отрубил.
- Ну да. А пока терпилу во дворе ждал, то дочке его, пятикласснице, сказал: "Я пришёл руку твоему папке руку отрубить, чтобы он моих друзей не бил!".
- Я не знал, в натуре не знал…
- А что ты вообще знаешь? Ты в карты у него хоть раз выиграл?
- Нет.- И я не выиграл. Он исполняет, нас и в хуй не ставит. Я ему всё вспомню, дай срок.
- Да, никто у него не выигрывал… - Валерка начал думать вслух, причём с замедлением на пару фраз.
- А ты его статью знаешь?
- За тяжкие телесные...
- А часть, долбоёб ты, блядь, четвёртая. Статья сто первая, часть четвёртая - "тяжкие телесные повреждения, повлёкшие за собой смерть". Это убийство, только по-другому называется. Он свою халяву подрезал и кинул в хате, она умерла - а он сейчас исполняет для нас, втирает: "Хули она мне, блядь, передачу не несёт?".
- Да ты что?
- То, блядь, то. Он убийца, смерть тебе присоветовал. Пока кровь матрац пропитает и на него потечёт, ты уже ласты склеишь. Сколько у тебя крови?
- Не знаю...
- Литра три. А в матрац сколько впитывается? Эх ты, дурак, конченый дурак.- Так что мне делать, Вован?
- То, что решили. Конь готов?
- Нет, я его не плёл после того разговора с Угольком, - виновато сказал Валерьян.
- Плети, и быстро, скоро у тебя следствие заканчивается.
В следующую смену бодрствовал Уголёк.
Потом я.
Потом опять Уголёк.

Грузили Валеру, в две смены грузили.
Валерьян перестал базарить, играть, есть. Не смотрел телевизор, при первой же возможности залазил на шконку, и отворачивался к стене.
Нам он уже не доверял, и старался тусоваться с Донецким.
За чифиром, допросами, игрой, шмонами и вот этим развлечением прошёл месяц.
Когда холод стал невыносимым, мы оставили на виду карты, и хату раскидали.
Валерьяна вскоре выпустили на волю, а меня с Угольком нет.
И правильно, мы нелюди..

Нестеренко В.

Суд у меня должен был начаться через две недели, сон становился всё хуже. Морально я давно был готов получить свою пятёрку, ну может, четыре с половиной. Меньше никак не выходило, хотя, конечно, надежда умирает последней. Сама мысль прийти из-за полнейшей хуйни на зону гружёным, шо верблюд, отнимала сон.
Хата не спала, движение было в три смены: жрали, спали, жили по очереди. У государства не хватало места для своих граждан.
Народ был не пуганный, первоходчики, почти всем заходили дачки, был телевизор, короче, веселились во всю. В то время беспредел на усиленном режиме был скорее нормой, чем исключением.
"Велосипед", "балалайка", "космонавт"…
Из соседней хаты выгнали на строгий ксиву: "Мы тут поймали одного, дрочил на параше, что с ним делать?". Строгачи попросили подогнать чая, вопрос охуенно серьёзный, надо не спеша чифирнуть, обдумать, дело не шутейное, решается судьба человека. На другой день прислали приговор: "Или помогите, или не мешайте".
Сокамерники, арестанты невротебаться, за этот год утомили.
Пиздячить домином об стол с размаху я их отучил давно. Но не запрессуешь же всех из-за своей бессонницы, трохи не по понятиям.. Опять же, телевизор орал шо невменяемый. "Миша Шуфутинский з його новым клипом "Ножи""… Правда, днём программы отключали, кризис, ну да телик ловит частоту, на которой пиздит какое-то радио. Тюремное радио выдрали сразу же, как только зашёл телевизор - у хазяйской радиоточки нет регулятора громкости, а играли в нём вести с полей, радиостанция "Проминь", концерт заслуженной артистки Ольги Басистюк, а также объявления типа: "…також забороняеться наносыты татуювання соби та свойым сокамэрныкам…".Через день по этажу ходил фельдшер, маленький чёрт Коля, погоняло Мыкол.
Младший лейтенант, не хуй; судя по его высокомерной заточке, он легко лечил от всех болезней, а может и мёртвых мог воскрешать.
Выпросить у него колесо было трудно, но возможно, я решил попробовать.
Дождавшись его прихода, я засунулся в кормушку, и стал ему втирать про бессонницу, травму черепа и т.д. Микропидор долго не вникал, нырнул в какую то литровую медицинскую банку с широким горлом, и зачерпнул жменю таблеток. Я от такой щедрости охуел, подставил ладони и отвалил, пока Мыкол не передумал.
Сев за стол, я рассмотрел богатство - такие себе, ниже среднего размера колёса, грязно-синего цвета, без надписей, края слегка заовалены, короче, мелкое синее НЛО. Дал он мне их штук сорок - невиданное дело, даже для такой жирной тюрьмы, как Лукьяновка.
Для начала я закатил два колеса. Потусовался по хате, посмотрел, как пацаны запалили вату и задули дым под одеяло некоему Лемонти, свинокраду. Он здесь сидел уже давненько, спускаться с верхней шконки ему разрешали только на парашу и пожрать, он себе накрывался одеялом с головой, и так проводил время.
Колёса не действовали, сна не было.
- Может, они из-за моего веса не действуют, поболее надо? - призадумался я и закатил ещё два. Через час, поняв, что ничего, даже самого далёкого, я не дождусь, принял ещё два колеса.
Неожиданно стало тяжело ходить. Я присел на шконку.
- Не наебал, пидорчёнок, видно просроченные были, вот не сразу и торкнули…
С этой мыслью я стал раздеваться и залез под одеяло. Закрыл глаза, полежал. Однако, мысли не путались, как от сонников, а просто тормозились. И мысли были такие: "Блядь, надо встать и одеться, не то - пиздец!!!!".
На вторые сутки камера с интересом наблюдала, как я раздеваюсь, ложусь, после этого сразу же встаю, одеваюсь, иду к параше, стою на ней минут десять, пытаясь поссать, возвращаюсь на шконку, раздеваюсь, ложусь…
Измены становились всё более агрессивными, сдвигались стены, опускался потолок, с какого-то хуя, первый раз в жизни, заболело сердце.
Пару раз я втыкал жало в подушку и плакал.
Стоваттка под потолком превратилась в маленькое тусклое солнце, еле пробивающееся сквозь туман. Лиц я не различал, фокуса не было, видел всё как сквозь жёлтую марлю. Про хавчик и речи быть не могло, про чиф тоже. Курить не получалось, дым стал удушливым, ядовитым. Мысли сократились, упростились, и теперь в голове еле ползла каличная бегущая строка с текстом:
П И З Д Е Ц+++ П И З Д Е Ц+++ П И З Д Е Ц+++ П И З Д Е Ц +++П И З Д Е Ц +++П И З Д Е Ц+++ П И З Д Е Ц
А потом и её не стало.
Передвигался я как зомби, медленно, по прямой, останавливался на ходу.
Походка изменилась, я ходил мелкими шаркающими шажочками, какими ходят перед смертью одинокие соседские дедушки.
На третьи сутки я уснул - упал и потерялся.
И проснулся здоровым.
Охуев от собственного здоровья, я чифирнул с пацанами, и рассказал им всё в подробностях.
Бессонница меня больше не мучила, и о сроке я уже не вспоминал.
Через пару дней, проснувшись вечером, я увидел следующую сцену:
За столом сидело два дьявола, и играли в нарды. Вокруг толпился народ, а на столе стоял корабль, полный синих колёс.
Я подошёл и поинтересовался, что это мол, за представление.
- Черти под интерес катают!
- Под какой?
- На синие колёса.
- Что ?????
- Кто попадёт, закатывает шесть синих..

Нестеренко В.

Октябрь 1993-го. Лукьяновская тюрьма.Тогда там жёстко было, краснючая, замороженная, движения-ноль. Даже "дорог" не было - мусора следили, рвали "коней" специальными "кошками". Специзолятор, "тройник"- камера на четверых.
Холодно и голодно, с воли грели только меня, так что продукты, чай и курево-ограниченны.А баланду и тогда жрать нельзя было - изжога сразу, пепел собирали, им лечились.
Зато курили только "Кэмел", чифирили цейлонским - качество жизни, хули...

По телевизору в прямом эфире СNN показывает драки ОМОНа с дедушками-коммунистами, Руслан Израилевич что-то пиздит при свечах, короче-жизнь проходит мимо.

Поспорили на пачку "Кэмэла" (чисто из интереса, и так всё общее) с Донецким Ромой.
На итоги противостояния.
Я за легитимную власть-выебут Ельцина.
Донецкий прагматичный- Ельцин всех выебет.
Уголёк не спорил - сказал, что и так знает-"приедут мусора и всех отъебут."
Валерьяна мы не допускали к политике-берегли неокрепший разум.

Крупным планом-военная техника, танки, "восьмидесятки". На танках эмблема-два скрещенных дубовых листка. Это Кантемировская дивизия. Я там служил когда-то...
А "звезда в кустах"-это Таманская дивизия.
Последний пояс обороны Москвы.

Тут и прекратились передачи, кроме СNN - и одно и то же-танки по Белому дому хуярят.
Проверка, зашёл корпусной, старый мусор, прапорщик, "жалобы-заявления?", заглянул в телевизор.
Уголёк - " Старший, от бы у нас так, а? А то тоска, даже самогона нет..."
Корпусной - "Да нехуёво было б. Один хуй, вам то что?Лучше не стало бы. А самогон- не положено нихуя"
Валерьян - "А почему? Выпустили бы всех "
Корпусной - "Конечно, всех на волю, как всегда"

Корпусной ушёл - я рассказал Валерьяну, как наши из Киева уходили, а немцы потом жителей в тюрьму загоняли - показывали.
Красноармейцы, чтоб с зеками не возиться-в "кормушки" гранаты забрасывали.
В большие камеры-несколько гранат, в маленькие-по одной.
Никто не выжил.

Тут всё сгорело в Белом доме, Руцкого и прочих в автобус посадили, программы включили московские.

А "Кэмэл" я проиграл.
Так что у меня к коммунистам - патриотам свои счёты- из за них проиграл, из-за легитимных..

Своего сменщика Коля убил сразу, одним ударом. Схватил с верстака молоток, и прямо по темени. Когда сбежались заводчане, спасать было уже некого, да и страшно, двухметровый дядя с окровавленным молотком в руке не подпускал толпу к телу.
Коля Пироженко испытал озарение, "прозрел". Сменщик был его товарищем, выпивали, играли в домино, но внезапно Коля понял - он враг, убийца, надо защищаться. Или он, или Коля, как на войне.
Суд дал принудку, лечение, как пишут в приговоре: "содержание в специальном медицинском учреждении до полного выздоровления".
Коля оказался живучим, и всё никак не выздоравливал. Времена были жёсткие, на свободе - всё тихо, мусора носили бутерброды в кобурах, двери в квартирах картонные. А в лагерях чай считался наркотиком, не выполнявших норму зеков сажали в карцер и кормили через день.
В Днепропетровске, в спецбольнице, где лечили убийц и диссидентов, санитарами были ссученые зеки, больных били, закалывали серой и галоперидолом. Жаловаться было некому, обратный адрес придавал самой трагичной жалобе юмористический оттенок.
Про Днепр, а там Коля просидел пять лет, он ничего особенного не рассказывал. Раз только вспомнил, что требовали соблюдать чистоту - если привязанный псих обсирался, говно заставляли сожрать.
Потом его перевели в другой город, тоже в спец, режим там был помягче, а ещё через пять лет - в обычный дурдом.
Это Колина мать перед смертью добилась его перевода, поближе к дому.
В больнице Пироженко был на хорошем счету. Он не спорил с персоналом, никуда не бежал, не хулиганил. Его кололи галоперидолом, и он сутками лежал на койке, как сытый крокодил в грязи.
Так он прожил ещё пять лет. Иногда Колю привлекали к труду, давали косу или лопату, поработать на благоустройстве территории. Ну, это была самодеятельность фельдшеров, заведующий запрещал давать ему даже отвёртку.
"Вы ещё не знаете Колю Пироженко" - эту фразу выучили наизусть все медсёстры и санитары, между собой посмеиваясь над врачами - перестраховщиками.
Жизнь Коля понял давно и глубоко, он знал, что от неё можно ожидать, и даже имел свою программу. Об этой программе доносили другие больные, везде свои интриги.
Программа минимум была такая: "Раз в неделю - бутылка водки, и всё будет хорошо". Ну а программа максимум кроме этой фразы заключала ещё и такую: "А то я за себя не отвечаю".
За пятнадцать лет скитаний Коля не ослабел, он был похож на человека, способного отвернуть шею любому, в полсекунды. Так оно и было.
Стриженый наголо, одетый в серую робу; с вытянутым, малоподвижным, ничего не выражающим лицом; фигурой, напоминающей два поставленных друг на друга мешка картошки, - Коля посвящал в свою программу косивших от армии малолеток, наркоманов и простых тихих сумасшедших. Те передавали просьбу родителям, мамы-папы привозили самогон, и всё было хорошо.
Как то Колю взяли в морг, вынести труп повесившегося на дежурстве фельдшера, и чудом уцелевший санитар вскоре уволился. Коля не любил трупы, вероятно, он любил жизнь, потому что в морге схватил прозекторский нож, и рванулся к санитару, как когда-то к своему сменщику. Спас растерявшегося санитара второй трупонос, наркоман и вор, скрывающийся в дурке от срока - выбил нож и успел ухватить Колю за кадык двумя руками.
Вернувшийся из отпуска заведующий опять назначил Коле нейролептики, тот лёг, и вставал только по нужде, поесть и иногда, редко - выпить, Коля не курил.
"Вы ещё не знаете Колю Пироженко".
Время изменилось, больницу сокращали, нечем стало кормить больных, а лечили, в основном, психотерапией, добрым словом. Кого могли - отдали родственникам, а одиноких хроников, вроде Коли, переводили в специнтернаты.
Там, в селе, работали и доживали полупомешанные, про которых пел "Лесоповал" - "…от детдома до дурдома - в Красноярских лагерях".
Спокойный и трудолюбивый псих, который и сорвался то всего один раз за пятнадцать лет, был первым кандидатом в интернат, быстро собрали комиссию и отправили. Заведующий был против, он считал Колю зверем в человеческом облике, но комиссии всегда видней.
Увезли Колю в пятницу, а в понедельник в больницу заехал воронок, остановился у приёмного покоя и стал разгружаться.
Сначала вылезли два мусора покрупнее, вытащили дубинки и встали у дверей. Потом на землю спрыгнул капитан, отошёл на пять шагов в сторону, достал пистолет из кобуры и скомандовал: "Давай!". Из воронка ловко прыгнул совсем маленький мусор, прапорщик, в огромной фуражке, в руке у него был конец длинной верёвки, уходящий во тьму воронка. Мусорок потянул за верёвку, стал наматывать её на кисть руки, и в дверях воронка показался Коля Пироженко, больничные узнали его по мешковатой фигуре и казённой одежде. Лицо его превратилось в чёрно - синюю бесформенную гематому, руки за спиной были скованы наручниками и примотаны к туловищу верёвкой, Коля был похож на муху в паутине, или на личинку в коконе. Ширинка была расстёгнута, и верёвка, за которую тянул мусорок, была привязана другим концом за Колины яйца.
"Вы ещё не знаете Колю Пироженко".
В документах, которые привёз капитан, было много интересного. Колю, наконец, узнали.
В специнтернате были нездоровые, неправильные порядки.
Например, прописка. Ветераны лагерей издевались над новичками, а Коля по жизни был ещё и фраером - он не совершал преступлений и не сидел, тот труп из далёкого прошлого не в счёт, это был бред, а не преступление.
Можно даже назвать то убийство случайным, по неосторожности, точнее, по слишком большой осторожности.
Неизвестно, что там каторжане пытались ночью сделать с Колей, может быть, заставляли его искать пятый угол, или выясняли, есть ли у него рога. Ну это не важно.
Коля прописался, но троих выписал.
Двоих сразу, третий умер на следующий день, в реанимации.
Выписывал Коля обычным кирпичом, прихваченным со стройки.
По приезду его сразу же послали на стройку, грузить доски.
А на Колин вопрос: "Нахуя эти доски?" завхоз неудачно пошутил: "Это тебе на гроб".

Нестеренко В.