Девчоночка из Уэльса
Эта девчоночка, про которую у нас пойдет разговор, подвернулась нам с приятелем в ночной забегаловке неподалеку от Слона[21]. Времена были тугие, и к полуночи сюда постоянно стягивалась одна и та же публика. Два-три нищих прибредут с тротуаров скоротать ночь за чашкой кофе, положат локти на стол и норовят вздремнуть украдкой, пока никто не засек. Набьется шпана с ближних улиц, лихие ребята; притащится распутный старикашка, заглянут девочки с панели — дать передышку ногам, посудачить, подымить в свое удовольствие, к ним подсядет сутенер, а нет-нет, глядишь, затесался и случайный гость.
В тот вечер случайной гостьей оказалась она. Девчоночка из Уэльса, такая пигалица с милым певучим голоском. Она сидела за одним столом с нами и не срезала нас, когда мы начали ее кадрить — мы в те дни были, правда, не бог весть что, но хотя бы приличней остальных одеты. Я все лез к ней с вопросами, хотелось послушать, как она будет отвечать нараспев. Кстати, это пример, до чего просто бывает ввязаться во что не следует. Конечно, можно было сразу сказать, что она не девка, ей стоило только поднять на тебя глаза. И не из тех пташек, что набиваются на случайные знакомства. Но она еще не пообтерлась в Лондоне и к тому же сидела на мели. Больше того, она спросила, не дадим ли мы ей пару шиллингов взаймы. Вот это меня малость остудило. Причем вы не подумайте, она нам не стала вкручивать мозги. Спросила напрямик. Сказала, что тогда она устроится переночевать, выспится, сполоснется, отойдет и, возможно, назавтра со свежими силами подыщет себе работу. А то уже не первые сутки бродит попусту. Вообще-то, несмотря на певучий голосок и правдивые глаза, это было по ней заметно.
Мы не сказали ни «нет», — язык не повернулся, — ни «да», тянули время в расчете, что за разговором найдем удобный предлог выкрутиться, а заодно и отшить ее. Торопиться нам было некуда.
Вдруг Джимми, дружок мой, обращается ко мне и говорит:
— А не свести нам ее к себе?
Вот это уже было зря. Я люблю стильных девочек, а не замухрышек вроде этой пигалицы из Уэльса. Мне подчас не столько важна сама женщина, сколько ее упаковка. А второе, когда у человека нет денег, он как в воду опущенный, поглядишь-поглядишь, да и сам расстроишься. У меня же хватает своих причин расстраиваться, могу обойтись без чужих.
— Джимми, это мысль, — говорю я. Думаю, а вдруг она ему приглянулась. А я знаю, когда одному что-то приглянулось, другому лучше не соваться поперек. — Ну вот, слыхала, что сказал мой друг? — говорю ей. — Может, пойдешь к нам, переночуешь?
На это она сразу затрясла головой, между прочим, я того и ждал.
— Нет, — говорит она.
— Нам ничего такого не надо, — говорит Джимми.
И когда он так сказал, она поверила. А когда Джимми это заметил, он, вижу, сам себе поверил тоже.
— Я так сказал, от чистого сердца, — прибавил он.
— Вы уж извините меня, — сказала она. Но все равно было ясно, что не пойдет. Джимми надулся и говорит мне:
— Ну айда, друг.
Мы с ним потопали, она осталась. Я подумал — чем не способ отвязаться. Мы шли по Нью-Кент Роуд, и Джимми сказал мне:
— Я думал, она тебе нравится!
— Мне? Еще чего! Я полагал — тебе, — сказал я.
— Мне-то? — сказал Джимми. — Вот еще, ничего подобного. Тебе, я полагал.
— Найдет себе кого-нибудь, — сказал я.
— Неужели нет, — сказал Джимми.
И тут мы слышим, кто-то догоняет нас бегом.
— Передумала, значит, — говорит Джимми.
Мы в первую минуту приуныли, но потом на Джимми накатило, и он стал дурачиться. Мы шли втроем по темным улицам, и он нам выдавал одно смешней другого, и девчоночка из Уэльса не успела опомниться, как ее стало разбирать. А мне достаточно услышать, что женщина вот так смеется, легко, рассыпчато, и я тоже принимаюсь балагурить. Если пересказать, чего я горожу, никому это не покажется забавным, надо быть рядом в такую минуту, тогда вы ляжете от хохота.
Нам стоило хлопот утихомириться, когда мы дошли до нашего тогдашнего обиталища. Хорошо, наша хозяйка, миссис Хопкинс, уже улеглась и никто не видел, как мы на цыпочках пробирались по лестнице в комнату. Не то чтобы хозяйка стала бы особо ругаться, она была душевная старушка, но мы рассудили, чем меньше посторонних глаз, тем спокойней.
Хоромы у нас были царские: широкая чугунная кровать, стол, волосяной диван, стулья, газовая плитка, обзаведение для стряпни, все в одной конуре — и кран на площадке. Я первым делом выполз за водой, нацедил полный чайник и поставил кипятить на плитку. Девчоночка как увидела горячую воду и таз, чуть не сошла с ума от радости. Ну, мы ей отпустили полчайника на умыванье, а остальное пошло на заварку чая. Я ей дал свое заветное мыло, одиннадцать пенсов кусок, угри и прыщи как рукой снимает. Джимми достал ей чистое ручное полотенце.
Тогда она стала оборудовать себе место для мытья на другой половине комнаты. Вытащила бельевую веревку, на которой мы сушили рубашки, повесила лоскут от старой простыни, полотенце и отгородилась. Конечно, такую занавеску ничего не стоило сдунуть, как говорится, но мы ее не тронули. Это было по мне — женщина должна помнить, что она женщина.
А на нашей половине комнаты мой друг Джимми затеял жарить тосты. Из всех, кого я знаю, прилично жарить тосты на газовой горелке умеет он один. И слышно, как за простыней девчоночка из Уэльса плещется, мылится, мурлычет, вздыхает от удовольствия, точно нежится в горячей ванне.
— Эй, ты там не до утра собралась прохлаждаться? — говорит Джимми. — Ужин на столе.
Со всеми чистюлями одна и та же беда: начнут мыться, так уж не остановишь.
Она выходит из-за занавески отмытая, свежая, личико — загляденье, глаза бархатные, карие, и чистая, туго натянутая кожа, не обрюзглая, как у многих женщин, — терпеть не могу обвисшую кожу — и пахнет от нее приятно, и дело тут не только в моем заветном мыле. На ней ее плащик, прямо поверх белья.
— У тебя что, из барахлишка ничего нет при себе? — говорит Джимми.
Она сказала, что оставила чемодан в камере хранения в метро Тоттенхем-корт, завтра заберет. Я сказал, что могу дать ей поносить свою старую рубашку — ненадеванную после стирки. И дал. Она спросила, ничего, если она простирнет кой-какие вещички, чулки там и прочую музыку. Мы сказали, если две-три вещички, то ничего. Поймите, мы не пижоны, но с души воротит, когда в комнате понавешено белье, в особенности, женское.
Я видел, что с самой минуты, как мы пришли, ей не дает покоя мысль, где она будет спать. Показываю ей на наш старый диван,
— Можешь занимать, — сказал я.
— А то давай с нами, — сказал Джимми.
Она сказала, ей больше подойдет на диване. Стало быть, все уладилось, все довольны, все ложатся спать. Интересно, что у нас даже в мыслях не было позволить себе с ней что-нибудь. Она устраивается на диване, мы с Джимми на кровати. Она легла и затихла на всю ночь, изредка только всхлипнет жалобно во сне, как собачонка.
Наступает утро, и все уже по-другому, не так, как было вчера вечером. Во-первых, мы с Джимми по утрам редко когда перебросимся хотя бы словом. Встаем, одеваемся, а на диване разлеглась эта девчоночка из Уэльса, и похоже, не думает подниматься, даже не повернет головы. Лежит лицом к стенке и ничего не говорит. На веревке сохнут ее чулки и барахло, вчера вечером казалось — терпимо, сегодня утром коробит.
Джимми на скорую руку сообразил нам чайку на двоих, но весь хлеб мы подъели за ужином, так что наши тосты в то утро попели. Так всегда, пустишь к себе кого-нибудь, и тебя же выбьют из колеи.
Я заскочил к миссис Хопкинс сказать, что у нас заночевал один приятель и пусть она не беспокоится, если услышит, как он ходит по комнате. Она, естественно, догадывается, в чем дело, но пока со стороны все пристойно, она не против. Мы уже выходим из парадного, как вдруг меня осеняет.
— Стой-ка, Джимми, я мигом, — говорю я, иду назад и запираю нашу дверь. Замок у нас работает на совесть, и теперь ей не выбраться отсюда.
— Ты чего это? — говорит Джимми.
— Зачем напрасно смущать человека, — сказал я. — У меня там висят костюмы, — вздумает, чего доброго, прихватить с собой и загнать.
— По ней непохоже, — говорит Джимми.
— А по мне похоже? — говорю я. — А я бы прихватил.
Мы с Джимми на это утро присмотрели себе подходящую работенку. У нас есть знакомый парень, Джо, он работает шофером у одного старикана. Утром Джо его отвозит в Сити и заезжает за ним, когда подходит время ленча. Мы договорились, что он нам дает машину часа на два, когда она все равно простаивает, и мы успеем провернуть одно дельце для Марка Бланчтона, который торгует подержанным платьем. Машину мы получили, как было обещано, Джо по дороге ссадили у закусочной, а сами рванули в район Найтсбриджа, на квартиру к одному хмырю, забрать оттуда, что называется, полный комплект принадлежностей мужского гардероба. Костюмчики там были — мечта, лацканы с изнанки отстрочены вручную, застежки на обшлагах не ложные, а настоящие, хотите отстегнуть пуговицу — будьте любезны. Принимал товар Марков сынок, Бенни, следил в оба глаза, единственное, чем нам удалось разжиться, это фирменные ярлыки с двух пиджаков, мы их после нашили на свои. Заработали на этом деле по фунту на брата, да один фунт отвалили Джо за то, что дал нам машину. И тут же — ходу домой, а у самих на душе кошки скребут, вдруг она как-нибудь изловчилась выбраться из комнаты и мы недосчитаемся наших пожитков.
Но мы волновались напрасно. Когда мы открыли дверь, нашу каморку было не узнать. Первое — сразу ударил в нос запах политуры. Видно, она откопала старую банку на дне ящика со всякой всячиной и прошлась по столу, по всей мебели, навела глянец даже на спинки у кровати. Окна тоже, как видно, протерла, в комнате стало светлее и веселей. Постель застелила с фасоном, и вообще все стало выглядеть по-новому.
— Да ты, брат, не сидела сложа руки, — говорит Джимми.
— Я бы убралась как следует, — говорит она, — только нельзя было пройти к крану.
— Дверь же оставалась незапертой, а, Джимми? — говорю я.
— Не знаю, вроде да, — говорит Джимми.
— А вам нравится? — говорит она и оглядывается по сторонам.
Джимми говорит:
— Порядок, чистенько.
Я говорю:
— Это точно.
И на жилье стало больше похоже. Но не такое, как я люблю. Во всем видна бабья рука.
— Я бы вам сготовила что-нибудь, — говорит она, — да было не из чего.
— Сходить купить сосисок? — говорит Джимми.
— Почему бы вам не поесть по-человечески? — говорит она.
— Вот мы сосисок и поедим по-человечески, — говорит Джимми. Он подал мне знак остаться, а сам пошел за сосисками, за хлебом, чаем и маргарином. Пока его не было, я взялся накрывать на стол, но она куда-то все поубирала, неизвестно, где чего искать. А она уже тут как тут, накрывает сама. Ну, я сел и закурил. Наблюдаю за ней. Занятная девчоночка. Тихоня, а шустрая, и не знаешь, как с ней разговаривать. Нисколько не похожа на лондонских девочек. И эта чистая розовая кожа, такая свежая, гладкая — я-то, правда, люблю бледненьких, и чтобы густо пудрились и ярко красили губы, как-то естественней, когда женщина красится.
В общем, мы поели сосисок, и Джимми спрашивает, не собирается ли она за своим чемоданом. Видим, она чуть не плачет, что надо выходить на улицу. Ну а нам все равно ехать мимо, мы пообещали, что захватим его по пути. Она сказала, если б мы ей дали набрать воды, она бы все вымыла и вычистила. Непонятно, что там было еще мыть и чистить, но все же мы ей дали набрать воды. А сами пошли получили ее чемодан и кстати подкупили кой-чего для нее в палатке на Тауэр-бридж Роуд. Я ей купил пудру и помаду, а мой друг Джимми — сережки и зеленую расческу. Уж не знаю, что это на нас напало, ведь взамен мы не получали ни шиша. Но временами бывает, делаешь что-то, а почему — сам не знаешь.
Наша пигалица до того обрадовалась, можно подумать, мы для нее скупили все магазины на Бонд-стрит. Даже всплакнула, представьте, но мы ей велели кончать это дело. Расцеловала нас, сперва меня, потом Джимми. Достала вещи из чемоданчика, и я ее поучил, как нужно одеваться. Она еще напудрилась, накрасила губы, все одно к одному, словом, сделалась как картинка. С такой и выйти куда-нибудь не грех. А она — ни в какую. Удивительное дело. Прилипла к этой комнатенке у миссис Хопкинс, точно всю жизнь только ее и искала.
— Держите меня, — говорит Джимми. — Ты, случаем, не совершила убийство?
Носа не высунет на улицу, хоть ты тресни. С утра до вечера скребет и моет, и уже до чего дошло, скинешь грязные носки, не успели долететь до полу, как она — готово, схватила и стирает. Поначалу казалось, чего лучше, придешь, кругом чистота, поесть готово. Но прошла неделя, чую, становится невмоготу. Вроде как ты не дома, а в гостях. Не сказать чтобы она тебя одергивала, сам себя начинаешь одергивать. Раньше швырнешь куда попало, теперь сперва подумаешь. Перестирала занавески, что ни подвернется под руку, все выстирает. А там и цветы завела в комнате. А я этого на дух не переношу.
— Все, точка, — говорю я своему другу Джимми. — Житья не стало, пусть катится.
Мы тут припомнили, как нам дорого стоит ее кормить, да сколько она изводит мыла, да прочую муру.
Избавиться от нее мы надумали самым простым способом. Как-то под вечер я говорю Джимми:
— А не смотаться нам, друг, в кино? В нашем — картина со Спенсером Трейси.
Джимми отвечает:
— У меня свиданье с одной девочкой. А ты бы взял Дженни.
Я говорю:
— Так она не пойдет, ты же знаешь.
Она молчит. Помолчала и говорит:
— Раз вы хотите, я пойду.
Не доходя до Слона, есть мужская уборная под землей. Долго спускаешься по ступенькам, а подняться можно на ту сторону улицы. Мы доходим до этого места, и Джимми говорит, что пойдет встретит свою девушку. Я говорю:
— А я пока заверну вот сюда. Я живо.
Она остается на улице, а мы спускаемся вниз и бегом на ту сторону. Поднимаемся по лестнице, выглядываем наружу. Стоит ждет. Мы мчимся обратно домой, достаем ее чемоданчик и пихаем в него все ее имущество. Потом говорим миссис Хопкинс, чтобы не впускала ее, если придет назад. Потом заходим в нашу забегаловку и видим там Джо.
— Джо, есть случай заработать шиллинг, — говорю я.
Мы ведем его к Слону и велим поглядеть на ту сторону улицы, где так и стоит на прежнем месте девчоночка из Уэльса.
— Снеси ей вот этот чемоданчик, Джо, — говорю я. — И скажи, дескать, Джимми и Альф просили передать, что больше держать ее у себя не могут.
Джо ухмыляется себе под нос и говорит:
— Скажу, будь покоен.
Тогда Джимми тянет его назад и говорит:
— Вот что, Джо. Насчет этого ты брось.
Джо говорит:
— А в чем дело? У вас же с ней все.
Джимми говорит:
— Слушай, Джо, мы эту девочку пальцем не тронули, и нам ни к чему, чтобы она тут ошивалась у нас под носом. Так что снеси ты ей чемоданчик и чеши себе.
Мы смотрим, как Джо переходит на ту сторону, и сматываемся. Не хотелось глядеть, как он будет отдавать ей чемодан. Надо было скорей уходить. Тут подошел шестьдесят третий автобус, мы вскочили в него. Последнее, что я увидел, — она стоит у перил и смотрит на Джо, а он подает ей чемодан.
В тот вечер, когда мы пришли домой, а уже было поздно, я все надеялся, что она вернулась и, уж не знаю как, вошла в комнату. Но она не вернулась. Такой, как при ней, наша комната больше не была никогда. В скором времени все следы, какие оставались от нее, стерлись. Запылились окна, почернели, как раньше, занавески, пол затоптали, и повсюду развелась грязища, как до нее. Но когда бы я ни пришел к нам в комнату, возьмусь за ручку двери, а сам уже ищу глазами, нет ли здесь ее. И по-моему, с моим другом Джимми творилось то же самое.
И все же нам привелось увидеть ее еще раз, года два спустя. На той улице, что ведет с Пикадилли к Риджент-паласу. Она нас сама остановила, а то нам бы ее не узнать. Выглядела она сногсшибательно. В хорошенькой меховой шубке, Джимми, был случай, работал у скорняка, говорит, в настоящей. Блузка в белых оборочках. И пахло от нее вкусно, теплом, духами, вином. Когда она заговорила с нами, мы оба в первую минуту лишились слов. Я думал, Джимми сейчас, как обычно, сострит, но на этот раз и он не нашелся. При ней был старичок, разодетый черт те как, зонтик и все прочее, и когда она остановилась, ему это не понравилось. На прощанье она открыла сумочку, вытащила что-то и сунула мне в руку.
— Это мой долг, — сказала она. — За все, что вы сделали для меня.
— Если мы что и сделали, то от чистого сердца, — сказал я. — Нам ничего не нужно.
Все-таки глупо было отказываться от денег. Когда она ушла, гляжу, у меня две бумажки по пять фунтов. Одну я дал Джимми, он на нее поплевал на счастье.
— Держите меня, — говорит Джимми, — ошалеть, до чего хороша.
— Это точно, — говорю я. — Такую не стыдно повести куда хочешь.
— Я ее узнал по голосу, — говорит Джимми.
— Да, голос тот же, — говорю я. — Только не такой певучий, как раньше.
— Слышал, чего она сказала? — говорит Джимми. — Что такие порядочные ребята, как мы, ей больше не встречались в Лондоне.
— Тогда, стало быть, ей встречались самые подонки, — говорю я.
— Почем знать, — говорит Джимми. — А вдруг мы порядочные, просто сами не сознаем.
— Вообще-то верно, — говорю я. — Ты вспомни, позволяли мы себе с ней что-нибудь лишнее?
— Рука не поднималась, когда она из нашей старой конуры устроила родной дом, — сказал Джимми. — Пошли в «Стандарт», выпьем за ее здоровье.
За кружкой эля Джимми говорит:
— Эх и пни мы были с тобой. Знать бы наперед, что она пойдет по рукам…
— Читаешь мои мысли, — говорю я. — По рукам мы и сами могли бы ее пустить.
Билл Ноутон, перевод М. Кан, 1973г.