Авторский рассказ + Небо

Заняв места в чартере, который отправляется в Доху, мы вспомнили, что не успели зарегистрироваться на рейс из Дохи в Дели, поэтому, до перевода телефона в авиарежим, мы связались с Армяном и попросили проделать процедуру регистрации онлайн, предварительно прислав ему наши паспортные данные.

Чартерный рейс из Москвы в Доху был практически пустым и мы, набрав высоту, пересели на более просторные места в передней части самолета и с достаточным комфортом провели в воздухе пять пьяных часов.

Осуществив мягкую посадку в Дохе и спустившись с трапа, наши ноздри втянули горячий морской воздух персидского залива. После пятичасового перелёта мы чувствовали пряную усталость и скомканное чувство свободы.

Наша пересадка была короткой, уже через 30 минут мы поднялись на борт боинга 737 и начали проходить мимо тесных посадочных мест эконом-класса, в надежде найти свои. Весь самолёт был забит пассажирами из Индии, проходя каждый блок авиа-судна мы ощущали нарастающий гул непонятной для наших ушей речи, через ряд раздавался детский крик и плачь, три широких ряда мест пестрили разноцветными одеяниями индийских пассажиров и запахи в салоне сменялись один за другим, от приторно сладких до самых непритязательных для неподготовленного носа. Медленно передвигая ногами по узкому коридору, из-за скопившейся очереди и загруженные тяжелым багажом, мы держали путь в переднюю часть боинга, параллельно вглядываясь в таблички с номерами посадочных мест.

- Ты же хотел индийского колорита? - вопросил Илья, перекрикивая пассажиров и гул авиационного двегателя.

- Уже интересно, с какой семьей сикхов мы будем бороться за подлокотник в воздухе! - с весельем в голосе ответил я.

Но достигнув конца посадочных мест эконом класса мы уперлись в шторку бизнес класса. Несколько раз поглядев на билеты и на табличку с посадочным местом, мы с недоумением подозвали стюардессу, заранее интересуясь, в тот ли самолёт мы попали и почему нету наших мест в эконом классе. Та, в свою очередь, отдёрнула шторку бизнес-класса и указала нам на два широких кожаных кресла с выдвижными двадцати-дюймовыми мониторами и увеличенным иллюминатором, сквозь которое пробивались солнечные лучи и делали эти места особо привлекательными.

Мы не могли поверить своему счастью, что Саня, сам того не подозревая, зарегестрировал нас в пограничной зоне между эконом и бизнес классом, но как зачастую бывает на планах самолета при регистрации, бизнес-класс может наехать на эконом и несколько счастливчиков осуществят перелёт с максимальным комфортом по смешной цене.

Весь перелёт мы пили самый дорогой алкоголь, который предоставлялся на борту, дважды за пять часов отведали ресторанной пищи, которую выбирали по разнообразному обширному меню и самый приятный сюрприз ожидал нас когда наступило время сна. Обходительная темнокожая стюардесса принесла нам по тёплому фирменному пледу Катар-эйрлайнс и зажав две кнопки, пустила в движение автоматизированные механизмы, которые за десять секунд превратили широкие кресла в комфортные для сна мягкие кушетки.

Лежа на боку и глядя в просторный широкий иллюминатор, мы провожали глазами закат и подтрунивали друг над другом, какие комфортные условия нам преподнесла судьба, прежде чем мы окунёмся в непривычный для московского обывателя ритм.

Внезапно раздался оглушительный грохот, который бесцеремонно выдернул нас из глубокого сна и мы одновременно с Ильей приняли сидячее положение, упираясь руками в спинки сидений и оглядываясь по сторонам. В этот же момент мы начали ощущать резкое прерывистое снижение тяжелого судна.

- Похоже на турбулентность. Я чуть не обосрался… - пробубнил Илья, возвращаясь в лежачее положение, натягивая плед по самые уши.

Ровно через секунду раздался грохот, еще оглушительнее предыдущего.

- Да что за херня?! - негодуя гаркнул Илья, скидывая плед и усаживаясь на кушетку второй раз.

Самолёт начало трясти и он по-прежнему стремительно терял высоту, то внезапно проваливаясь, заставляя замереть все внутренние органы, то натужно выравнивая курс.

Мы с Ильей переглянулись, четко считывая клокочущий страх в глазах друг друга. В салоне тряслось все с неимоверной силой, в эконом-классе открылись багажные отсеки, располагавшиеся над головами пассажиров и часть багажа с характерным грохотом оказалась в проходе. Временами, при резких перепадах высоты, наши тела подбрасывало на несколько сантиметров.

Мы и ранее в перелетах попадали в зону турбулентности, но такой затяжной и устрашающий эпизод с нами случился впервые.

- Так… ну все равно, рано или поздно придётся распрощаться с этим миром, верно? - пробормотал я, иронично обращаясь к Илье с натянутой улыбкой и волнением в голосе, вжимая пальцы в подлокотники разложенного кресла. - Просто... Просто не не хотелось именно так…

- Заткнись! Не нагнетай! - с раздражением и укором во взгляде ответил Илья.

После очередного ряда механических тресков и постукиваний, мы ощутили мощнейший приток адреналина, так как начали проваливаться в воздушную яму.

Однажды, когда не было ещё ни народов, ни стран, на далёкой земле за северной стеной родились два брата – Охотник и Шаман. Они росли быстрее прочих людей. Охотник, что гнал добычу по лесам и голыми руками добывал могучих зверей, становился всё сильнее. А Шаман, что смотрел внутрь своих глаз и слушал песни Земли, становился всё страннее.

И вот настал срок, выросли они достаточно, и пришла им пора полюбить. И хоть и были братья разными, полюбили они одну и ту же Ведьму. Охотник горделиво ярился, уверенный, что сможет впечатлить и завоевать избранницу. Шаман же был молчалив, зная, что они будут вместе.

Охотник отправился на охоту и привёл за рога Ведьме в дар могучего оленя. И вместе с этим оленем пришло к её дому целое стадо. Но лишь рассмеялась Ведьма. Отвернулась, мазнув Охотника по щеке взметнувшимися волосами.

Шаман же указал Ведьме на звёздное небо. И назвал каждую звезду по имени. Крепко задумалась тогда Ведьма.

Охотник взобрался на самую высокую гору и нашёл там вход в нижние земли. Спустился к самым корням мира и нашёл там живой камень. Принёс его Ведьме. Но лишь рассмеялась Ведьма. Погладила по щетинистой щеке мягкой ладонью да и была такова.

Шаман же показал Ведьме три мира, что были совсем рядом, но которых не видела Ведьма. Мир речной рыбы по ту сторону воды. Мир лёгкой птахи в небесной выси. И мир кошки, что у ведьмы жила, полный тайных мест и путей. Задумалась крепко Ведьма.

Заскрипел зубами Охотник, видя, что проигрывает. И открыл ведьме все тайны своего ремесла. Но лишь рассмеялась Ведьма. Заговорила с ним.
‒ Зачем, ‒ сказала, ‒ мне твои тайны, Охотник? Разные у нас пути. Не пригодятся мне твои хитрости.

Шаман же открыл Ведьме саму суть мира. Узоры, что у всякого перед глазами, но не всякий их видит, принимая за мельтешение событий. Показал, что всему даёт исток и начало. Крепко задумалась тогда Ведьма.

Вознегодовал тогда Охотник. Стал огонь, что сжигал сердце, всего его печь, кровь горячить, в глазах пламенем сиять, мысли дымом застить. Воспылал он ревностью и стал желать крови.

Но никому нельзя вредить шаманам. И никому нельзя родную кровь проливать. Не посмел Охотник идти на брата. И обратил гнев на Ведьму, кинулся за ней в ярости. И побежала Ведьма от него. Но быстр был Охотник, привык гнать добычу. Нагнал он Ведьму и взял её жизнь себе.

Вышел дух Ведьмы из тела, и понял Охотник, что никогда не окончит свою погоню. Кинулся вновь за Ведьмой, но не угнаться живому за духом. Примчалась Ведьма к Шаману. Просит убежище дать. Сжалось у Шамана сердце от горя и жалости. И поместил он Ведьму на небо, сделав её Луной.

Прибежал к Шаману и Охотник, требовал выдать Ведьму. И заговорил с ним Шаман.
‒ Дурак ты, ‒ говорит, ‒ брат. Не было меж нами соперничества. Не желал я тела Ведьмы. Лишь разум и дух её меня привлекали. Но не мог ты любить ту, кого не добыл. Не мог владеть той, кого не отнял. А иначе с ней жить и не желал. Теперь посмотри наверх. Стала она одним глазом Отца Неба.

Но клокотал гнев у Охотника внутри. Заглушал гнев все слова. Потребовал Охотник, чтобы Шаман помог в его охоте. И не смог Шаман отказать лучшему охотнику в том, в чём ему помогать заповедано. И поместил он Охотника на небо, сделав его Солнцем.

С той поры вечно гонится Солнце за Луной по небу. А Луна бежит, убегает, да постоянно меняется, чтоб преследователя со следа сбить. И как раньше, когда Ведьмой была, Луна людям помогает. Отмеряет, когда сеять, когда урожай собирать, когда оленей к новым пастбищам вести, когда рыбу ловить.

И как раньше, когда Охотником был, Солнце пышет гневом и ревностью. И зверей лесных высвечивает, и чудищ земных выцеливает. И только когда скроется Солнце за край земли, смеют чудища из нор да берлог на поверхность показаться.

Не смог Шаман изо дня в день видеть, как за любимой брат гонится, пыша огненной злостью. И отказался быть человеком. Стал теми историями, что люди друг другу рассказывают, да из которых жизни свои строят.

А Отец Небо, раз уж два глаза у него сразу появились, отвлёкся от Матери Земли, да решил поглядеть, кто ж ему такой подарок поднёс. Смотрит на то, как сказитель про старые дни рассказывает, и не видит Шамана. Смотрит, как мать люльку колыбельной песней качает, и не видит Шамана. Смотрит, как бахвал про себя байки сочиняет, и не видит Шамана.

Так и ходит с той поры Шаман меж людей. От уст в уши передаётся. А нынче и нас посетил. Теперь и вы его дальше несите.

Автор: Игорь Лосев

Оригинальная публикация ВК

Спасибо, что напомнили об иронии, связанной с последним пристанищем. Комментарий хотела написать, но подумалось, что лучше уж пост привязать. Длинный вышел, но светлый, как и положенная в данной теме память.

Родитель мой, раньше положенного отбывший служить в армию ангелов-хранителей, на сём свете был лётчиком-инструктором, причём по призванию: и небо любил, и учил с юмором, но строго: так, что на всю жизнь запоминали. Но притом фатально не обидел никого.

Ни одного курсанта, кстати, не списал, а ведь это дело обычное в данной профессии.

Есть у лётчиков особая, иногда, можно сказать, фатальная для мечты о небе статья профнепригодности - первый самостоятельный вылет.

Если расписать процесс обучения очень схематически, то летать сперва учат на земле: всякие там физики с аэродинамиками по учебникам, зачёты и экзамены, потом карты, топтания по плацу с самолетиками в руках и прочая теоретическая часть; далее курсантов "катает" на самолёте инструктор,  учит летать самостоятельно, при этом находясь в той же машине. В чистом виде автошкола, только небесная.

А потом самое страшное: первый самостоятельный вылет.

Одиночный.

Курсант, самолёт, небо.

Пирожок без никто.

И вот здесь часть парней, в том числе отличников всевозможных подготовок, не вылетает.

Нипочему.

Не могут, и всё.

Хоть плачь.

И, думаю, плачут потом, когда не видит никто. Потому что пол юной жизни стараний считай коту под хвост, и вся мальчишечья голубая мечта о крыльях и небе туда же. Только чуть глубже.

Так вот, к спойлеру: родитель мой, Панин Виктор Петрович, не списал за свою жизнь ни одного курсанта - все вылетели. По меркам нашей небольшой учебной авиабазы, считай, легенда. Эдакий авиационный антикризисный менеджмент. Раньше думала, что это сверхспособность такая, знаете, из супергеройских мегаталантов вроде дыхания огнём, кидания предметов мыслью и летания- левитания силой воли.

А ларчик просто открывался. Папа сам, будучи курсантом, не смог вылететь с первого раза.

Нипочему.

Не смог, и всё.

Хоть плачь.

Просто не хватило духу взлететь, будучи, конечно, отличником всех возможных подготовок.

И ведь не списал его инструктор, подкрутил что-то в перепуганной насмерть величием неба пацанячьей голове и дал второй шанс.

И размножился. И вылетал дальше со всеми теми, "недострелёнными" по Высоцкому, довылетевшими уже во втором поколении.

Нет папы давно, больше полутора десятков лет нет. И кротов на могиле нет - не общались, видать, при жизни. А самолеты над могилой есть! Всегда! Наши, авиабазовские, учебные. Верю, что и по сей день курсанты продолжают совершать свои первые вылеты под чутким присмотров и того поколения уже заоблачных инструкторов.

Светлая вам память.

Спите спокойно все, кто своё на земле отлетал.

Берегите мальчишек на стальных птицах.

Несколько лет назад мы с друзьями-воздухоплавателями поехали в Солоновку полетать. План был прост - подняться и полетать над полями подсолнухов, уж очень красиво. Солоновка – небольшая деревенька на границе Алтайского края и Республики Алтай, уютно расположившаяся в долине в окружении живописных пологих предгорий.

Приехали, расположились на базе. Вечером, как водится, распечатали виски, позвали соседей… В общем, вечер удался. А утром - дождь и ветерок неприятный. Решили ждать. Соседями нашими по базе оказались парапланеристы, они-то и сбили меня с пути истинного. Предложили подняться на горку, посмотреть, как параплан раскладывают. Им-то такая погода - самое оно! Дождик закончился, ветерок разгулялся. Я возьми и согласись.

Поднялись в гору, ребята разложили крылья, пристегнули подвески и по паре прыжков с горы совершили очень быстро. Мне стало любопытно. Предложили и мне натянуть на себя подвеску. Стою в подвеске, держу в руках стропы. В голове - тишина. Даже звон. В смысле, мыслительная деятельность отключена полностью. Ребята мне и говорят: «Давай пару шагов назад и поднимай крыло». Ну, я и поднял. Крыло легло на ветер и стоит, не колыхаясь. Парни вокруг загомонили, молодец мол, так и держи... Угу. Почуяв волю и небывалую в себя веру, разворачиваюсь через левое плечо и бегу к краю пропасти. Икар, блин. Успел услышать только заполошное: "Куда, бл...ь!", и все, землю потерял.

Пара секунд на осознание того, что я только что сотворил, а потом.. .потом мое тело решило спасаться - внизу ведь никакой опоры. Резко группируюсь, что означает подбородок к груди, руки туда же, ноги поджать. В рацию на груди слышу дикий крик: "Руки! Руууукиииии! Клеванты отдай!". Понимаю, что падаю, закручиваясь штопором. Резко раскидываю руки, и меня подхватывает и втягивает вверх восходящий поток.

Блин, я же лечу! Лечууу! Йухуууу!!!

Резко начинаю вспоминать все слышанные мной теории посадки на крыле. Понимаю, что нужно встать мордой лица на ветер. Давлю левую клеванту и почти даже успеваю довернуть. Иду вдоль склона, а навстречу - другой склон. Идущий вверх. И лечу я четко в него метрах так на 5-7 горизонтальной скорости, что грозит очень жесткой посадкой. Поджимаю ноги, группируюсь и втыкаюсь в склон на всем ходу. Навыки падения, вбитые в меня когда-то давно тренерами по всяко-разным единоборствам, подсказали мне перекат через плечо, что оказалось единственно верным решением. Я "размазал" энергию удара и вкатился вверх по склону, намотав на себя крыло. Лежу, отсыхаю. В рацию слышу: "Живой?". Нажимаю клавишу обратной связи, радостно так отвечаю: "Ага!". В ответ слышу что-то нецензурное вперемешку с шипением. Через пару минут меня уже разматывали, щупали и осматривали. Еще через пару минут вручили полстакана водки и поздравили с боевым крещением.

Водка провалилась в меня незаметно. Перегорела в пищеводе, пережигаемая адреналином. Блииин! Я же сам пролетел фиг знает сколько метров (оказалось, около 400) и даже не убился! Из потерь - порванные в шагу штаны и подвернутая левая ступня. Накатив и поздравившись, помог собрать крыло и ушел на базу, где меня уже ждали мои ехидные друзья. Они с порога уточнили, не я ли там парил, аки сокол? И не я ли так эпично воткнулся в склон, что у них даже чай расплескался? Надо ли говорить, что именно я им ответил?

Чуть позже, когда мы уже успели приговорить по паре палок свежезажаренного шашлыка и опростать очередной сосуд с живительной влагой, за мной приехали друзья и увезли на фестиваль ловли хариуса, где мы пили вкуснющую чачу и ловили самую хитрую в мире рыбу. Но об этом напишу как-нибудь в другой раз…

    ‍‍    ‍‍    ‍‍    ‍‍    ‍‍    ‍‍    ‍‍       ‍‍    ‍‍   ‍‍-Что для тебя самое красивое в этом мире?

    ‍‍    ‍‍    ‍‍    ‍‍    ‍‍    ‍‍    ‍‍-Для меня это небо. Я поняла это, пока наблюдала за закатами

    ‍‍Моя жизнь, наверное, может показаться скучной, но я не помню никаких эмоциональных всплесков или истерик родителям. Я слишком домашний человек, и, даже в самой неуютной обстановке, дома мне все равно хорошо. Никогда я не разворачивалась, чтобы драматично уйти, не хлопала дверьми и даже не топала, чтобы не побеспокоить соседей. Более того, я всегда пыталась всем угодить и делать «так, как надо». Если честно, из-за этого большую часть времени я вообще не выходила из дома. Друзей, к которым мне нужно было бежать, не было вообще. А в любовных делах я не была хороша с самого юного возраста. И хоть в настоящем мире я бывала нечасто, пыталась придумывать свой собственный мир.

    ‍‍Здесь, за закрытыми дверьми и шторами, я занималась любимым делом – пыталась Создавать. Я рисовала, писала, играла музыку, резала бумагу, лепила из пластилина. Я делала все, чтобы показать мир вокруг себя: свою маленькую комнату и нашу с родителями большую квартиру. Иногда в мои истории попадали люди, которых я встречала по пути в магазин, или котята, которые жили у соседей. Они переходили на холст или бумагу и оказывались в самых безумных ситуациях. Однажды в моей вселенной сосед с верхнего этажа поднимал свою трехсоткилограммовую жену на руках домой. Один раз у кота из соседнего подъезда начался роман с кошкой соседки напротив, а их хозяева совсем не были этому рады и развязали подъездную войну. В какой-то из песен дети, игравшие во дворе, вызывали дьявола на детской площадке.

    ‍‍Каждый раз, вытаскивая идею из своей «копилки идей», я находила что-то новое и уникальное, что-то, что воодушевляло меня и заставляло жить. Но в какой-то момент я поняла, что в «копилку» нужно и складывать идеи, которых у меня уже не было. Картины были однообразны: в один день я рисовала дверь своей комнаты, на следующий день – окно напротив двери. В рассказах приходилось использовать одни и те же слова: стена, потолок, пол. На полке стояла уже десятая слепленная фигурка моей мамы. Песни складывались из одних и тех же аккордов, и стало трудно придумывать проигрыши. Мне нужны были новые впечатления, нужно было увидеть что-то новое, познакомиться с людьми, чтобы создать новых персонажей.

    ‍‍Я считала это кризисом и концом жизни. Кисть просто перестала передавать моя настроение. Слова не складывались в предложения. И голос дрожал каждый раз, когда я собиралась петь новую неправдивую песню. В один из дней я просто не стала вставать с кровати, а ломала голову мыслями о новом чем-нибудь, что я еще не придумала. И этот день был не единственным, после него было еще много таких. Именно в этот период жизни мне позвонила она и вытащила из этого состояния.

    ‍‍Был жаркий летний день, я таяла, лежа на кровати. Шторы как всегда были закрыты и пропускали лишь маленький ручеек света. Дверь тоже была закрыта, но из квартиры все равно доносились звуки оживленной деятельности. Я осматривала свою комнату из-под одеяла, меня тошнило от одинаковых цветов стен и мебели, и про себя я уже решила провести очередной день в кровати. Время шло очень медленно, крики детей во дворе и тиканье часов начали сводить с ума. Тот телефонный звонок окончательно разбудил меня и заставил дрожь пробежаться по телу от неожиданности. Я взяла трубку и со мной заговорила девушка с очень приятным спокойным голосом.

    ‍‍Мы много говорили, но так и не познакомились, я не знала о ней ничего: ни ее имени, ни откуда она, ни как она обо мне узнала. Я не стала спрашивать ее обо всем этом, потому что казалось, будто мы очень хорошо знакомы, и она действительно знала меня и мои проблемы. Мы часами могли обсуждать серые стены, белый потолок и деревянный пол, и как я не могу вытащить из них хороший сюжет для истории. Она слушала мои жалобы и ругани и иногда даже успокаивала своим мягким голосом. Она говорила что-то о вдохновении – о том, что ей нравится. Очень увлеченно она говорила о небе, какое оно бывает, и как она смотрит на закаты по вечерам. В какой-то момент я начала понимать, что она становится моей музой. Мне захотелось создать что-нибудь только для нее.

    ‍‍В один из дней во время разговора она попросила меня подняться, достать краски и просто начать рисовать. Она описывала цвета, как они переливаются, рассказывала все так, будто видит это перед собой. Цвета были яркие, в какой-то степени не сочетающиеся. С каждым мазком они смешивались все больше и становились одним целым. Она вела меня, словами показывала мне картинку, оживленно говоря о все тех же цветах. Я чувствовала ее руку на моей, она водила краской по голым участкам холста. Я ощущала каждый ее восхищенный вздох, будто она дышала и шептала прямо мне в ухо, от чего мурашки пробегались по коже. А губы ее будто еле-еле касались моей щеки. Через пару часов передо мной стоял алый холст, зачем-то с синими линиями, белыми пятнами и желтыми точками на нем. Тогда для меня это были лишь смешанные цвета, причем совершенно безвкусно подобранные смешанные цвета.

    ‍‍Наши разговоры стали повторятся – все были про мое творчество. Мы рисовали так вместе еще много раз. И каждый раз я чувствовала, как она берет у меня кисть и продолжает рисовать сама. И с каждым звонком она была все ближе и ближе ко мне. Благодаря ее голосу я могла ощущать тепло и страсть, с которыми она рассказывала, как видит картину. Я снова могла создавать, и в моих картинах для кого-то появлялся смысл, для меня жизнь будто сдвинулась с мертвой точки. Правда, картины все еще были мне непонятны. Холсты были абсолютно разных цветов, иногда черными или серыми. Я видела в них ее любимое небо, но не понимала, в чем красота, и во что стоит влюбляться. Наверное, она почувствовала мою незаинтересованность и отстраненность и стала отдаляться.

    ‍‍Разговоры происходили все реже и реже. Она будто пропадала из моей жизни, очень медленно, постепенно, делала по шагу назад в день. Она могла бросить трубку посередине рисования, и я так и не заканчивала картины. Она перестала предлагать рисовать. Она могла не звонить вообще. А у меня на душе появлялась тоска, если я не слышала ее голос. Я никогда не всматривалась ни в одну из картин, пока рисовала, потому что рисовала не я. Но, когда она перестала со мной говорить, я начала осматривать комнату, как делала это раньше – все было заставлено ее рисунками. Холсты были разбросаны по комнате, обычные листы бумаги были прибиты к стенам гвоздями, один раз мы даже начинали закрашивать потолок. У меня тогда жутко затекали руки от неудобного положения, а она меня поддерживала, будто голосом гладила и массировала мышцы. И вот я смотрела на этот разрисованный уголок потолка и на остальные произведения искусства и, возможно, увидела их так, как видела она. Я видела розовые восходы и красные закаты, переливающиеся облака, густой туман, проливной дождь, яркую луну и звезды. Я видела глубину неба, это было что-то большое, что вселяло страх.

    ‍‍В то утро я лежала в кровати, мне позвонила она и хотела уже сесть за рисование. У меня закончилась краска, и рисовать совсем не хотелось, поэтому я зарылась поглубже в одеяло и бормотала ей в ответ что-то. Сейчас можно сказать, что я корчила из себя обиженную жертву. Она не стала описывать цвета, как обычно. Сказала, что видела, «как красное солнце заходит за океан, оранжевые тяжелые облака», она видела «ветер, который гонял эти облака», видела «лучи солнца, блеск воды, тусклую белую луну», это все сейчас было перед ней. Впервые она говорила, что видела, и это, очевидно, был наш последний разговор. Она часто говорила, что нужно описывать то, что ты по-настоящему любишь. И она умела заставить полюбить даже просто странную цветовую палитру, но сейчас она говорила о небе так красиво, что, казалось, влюбляла в себя. Я видела ее, ее голос, руки, волосы, губы, глаза, я видела их каждый день. Каждый день, пока она звонила мне, мы сидели рядом и создавали картины.

    ‍‍    ‍‍«Я хочу увидеть, как выглядит твое небо», - последнее, что она мне сказала.

    ‍‍Если она спрашивала о том небе, которое я видела в своем окне, то описывать там было нечего. Надо мной нависает постоянно серое пасмурное нечто, когда она видит сотни цветов за день; ее закаты погружаются в океан, а мои прячутся за соседними домами; по ночам она отчетливо видит звезды, а я вижу черную бездну из-за городского смога. А если она спрашивала о по-настоящему моем небе – мы действительно смотрели на разное небо – мое было в миллион раз красивее, ведь я видела его в отражении ее глаз. Я видела те же рассветы и закаты, звезды, облака, и я понимала красоту своего неба только благодаря ее глазам. И все те холсты, которыми была захламлена моя комната – это лишь отражение в ее глазах.