– Да мы с Мишкой, милый человек, побранилися сильно, – бабушка виновато улыбнулась, – у забора встретились, слово за слово, он давай на Никиту моего напраслину возводить между делом. Мол, в армии не служил, бабке старой не помогает – всё не так эму, собаке. Я терпела, терпела, да не выдержала. Говорю, умные все стали, пусть вас леший возьмёт, городских понаехавших. Плюнула ему в ноги и ушла. А теперь места себе не нахожу: вдруг Нина услыхала и обиделась? Никита по ней весь извелся, а она и носа не кажет.
От природы я был человеком стеснительным, но научился с этим справляться, если требовалось для дела. Я не испытывал ни малейшего желания идти к склочному соседу, да ещё без приглашения. Однако нужно было как-то подступиться к головоломке, а Михаил Васильевич подозрительно часто становился предметом нашего с Бабой Тоней разговора.
Второпях допив чай, я вышел из дома и увидел Никиту. Он сидел на крыльце, молчаливый и угрюмый. Я тихонько сел рядом.
– Никита, это как-то связано с Ниной? Твой фингал.
Никита приложил палец к лиловому синяку под глазом и замер. Он долго молчал, и я уже подумал, что зря полез со своими вопросами.
– Я застукал их вместе, – сказал Никита, – целую ночь не спалось, всё ворочался. Под утро пошёл подышать и увидел их со Стёпой. Стоят под деревьями у дороги, целуются. А я, дурак, всё думал, это я её чем-то обидел.
– Ты под деревьями за воротами их разглядел? Далековато.
Никита встал, отряхнулся и серьёзно посмотрел на меня. Признаться, я ожидал от него бурю эмоций и поток бранных слов. Но он был пугающе сдержан.
– Это точно была Нина, я её где угодно узнаю. Стёпа так и не признался, но из него я всю дурь уже выбил. К Нине скандалить не пойду, захочет – сама объяснится, – сухо произнёс Никита, – бабушке не говори. Не хочу, чтоб она про Нину плохо думала.
Недолгий путь до дома Михаила Васильевича я провёл в размышлениях. Черти, пропавшая тыква, дурные знамения… Теперь вот ещё Никита с разбитым сердцем. Мне было страшно обидно за друга и его задетые чувства, хотя в душе я им восхищался. Не каждый сумеет с таким достоинством вынести предательство. У меня ни разу не получалось, а нравом я спокойней него.
– Михаил Васильевич! – окликнул я соседа через калитку, – здравствуйте. Надо поговорить.
Михаил Васильевич покрутил головой, покряхтел, а после позволил войти на участок.
– Здравствуй, Костя, – он пожал мне руку и любовно оглядел собственные владения, – занесло же тебя в нашу глушь.
Ему было известно, что я готовился работать в полиции, а вот о моём скоропостижном увольнении он наверняка не слышал. И хорошо. Михаил Васильевич был человеком прагматичным и резким, к праздным гостям он не испытывал радушия. Мы шли вглубь двора по дорожке, вымощенной декоративным камнем. Дорожка упёрлась в садовую беседку, и хозяин предложил мне присесть в тени.
– Спасибо, Михаил Васильевич, – я опустился на белую скамейку, – соседи жалуются, что тыква из огородов пропадает, опрашиваю вот пострадавших. Вы ничего подозрительного не видели?
– Не видал. Заборы надо нормальные ставить, тогда ничего пропадать не будет, – усмехнулся хозяин, – а ты, Костя, при исполнении? Деревенские и собственный дом не всегда с первого раза находят, если с бодуна, а ты про тыкву спрашиваешь.
– Я интересуюсь как частное лицо, – уклончиво ответил я, – дайте знать, если что-то заметите. Могу я поговорить с Ниной?
Михаил Васильевич смотрел на меня из-под тяжёлых бровей. Его глаза – маленькие и блестящие – всегда напоминали мне спинки жуков.
– Нина! – наконец позвал он, – в доме она. Кот заболел, дочка третий день от него не отходит.
– А, стало быть, помнишь. Тихон в прошлом году помер. Как дочь по нему горевала… А с неделю назад дед незнакомый мимо дома шёл. Нину увидел… и как выпрыгнет из-под дождевика.
– Да какой дед, – отмахнулся Михаил Васильевич, – у него под дождевиком кот был спрятан. Он выпрыгнул и к Нине побежал. Ну и я подошел. Смотрим, а кот - точно наш Тихон, даже белое пятнышко на груди такое же. Нина, добрая душа, кота этого очень просила оставить и деда в дом пригласила, чаем угоститься. Дед на дурака был похож и немым оказался, зачем ему кот. Я отказать Нине не смог, а зря. Если и этот теперь загнётся, дочке вдвойне больно будет.
Кроме этой истории обсудить нам было нечего. Время шло, а Нина всё не выходила. Михаил Васильевич не планировал тратить на меня целый день – пришлось собираться восвояси. Весь путь до калитки хозяин шёл за мной по пятам и безостановочно покашливал. Уже у самого забора он посмотрел на меня и спросил:
– А что ты, в полиции так и работаешь, Костя?
Он решился спросить прямо, чтоб понимать, пускать меня в следующий раз или нет. Неприятно, но врать я не собирался. Я уже открыл рот, чтобы ответить, но рядом скрипнула дверь.
Низенькая девушка в светло-серой олимпийке стояла на крыльце. Она смотрела на меня, я – на неё. И это вот – Нина? В голову полезли воспоминания, как я когда-то катал её на спине, девчонку с огромными серыми глазами. И почему-то мне стало неловко из-за того, какой она выросла красавицей. В общем-то, я не из леса вышел и красавиц в жизни видел. Но их-то я на спине не катал.
С разными гадостями у людей проблем никаких, а вот приятные вещи говорить сложнее. Что можно сказать девушке в такой ситуации? «Ты стала такой красавицей». А была? Те же серые глаза, те же тёмные волосы. Даже чёлка такая же, какую Нина носила раньше. «Ты теперь такая красивая, тебя даже не узнать». По смыслу то же самое, но ещё сильнее похоже на оскорбление. «Ты расцвела, как роза». Ну от этого даже мне, далёкому от поэзии человеку, хочется плакать.
Я ограничился простым приветствием, и Нина пригласила меня в дом вопреки покашливаниям отца.
На пухлой лежанке спал пушистый серый кот. Нина сидела на полу рядом с ним и в основном молчала. Я не знал, как вытащить из неё лишнее слово. Никогда бы не подумал, что столкнусь с такой проблемой, раньше Нина любила со мной поболтать.
– Спасибо, что угостила чаем, – сказал я во второй раз, – Баба Тоня переживает, давно тебя не видела, говорит. Никита тоже соскучился.
Меня мучила дилемма: не хотелось лезть в любовные дела, но мне нужна была любая информация. Полезным могло оказаться что угодно. Я надеялся, что Нина оживится от упоминания о Никите: начнет нервничать, покраснеет, разозлится… Но она никак не отреагировала.
– Я же недавно к ним заходила, – Нина слегка улыбнулась, – Баба Тоня иногда бывает странной. Тихон заболел, целыми днями спит. Не мурлычет, не мяукает… есть совсем перестал.
Десять лет назад настоящий Тихон был молодым бесоватым котом. Я хорошо его помнил – новый кот выглядел как близнец прежнего. Традиция называть питомцев одним и тем же именем всегда казалась мне жуткой.
– Может, нужно показать его ветеринару?
– Врач уже приезжал, – Нина тихо вздохнула, – только Тихона зря испугали. Ветеринар полчаса пытался взять кровь, но так и не нашёл вену...
–... и ещё сказал, что сердцебиения нет.
Чай пошёл не в то горло, и я закашлялся.
– А это точно был ветеринар? – кое-как спросил я, пока Нина била меня по спине.
– Дядя Коля – папин друг, он и раньше Тихона лечил. А тут лишь руками развел. Выписал таблетки и уколы... Говорит, ничего не поделать, раз кот такой старый.
Лжетихон мирно спал на лежанке, а я исподтишка его гипнотизировал. История его появления казалась подозрительной, а вот сам кот – самым обычным, просто больным и старым. Мне даже стало немного стыдно из-за своих подозрений, но отказываться от них я не спешил.
– Нужно показать его Бабе Тоне, – нашёлся я, – она многих котов выходила.
Я слукавил. Бабе Тоне много чем довелось заниматься, но кошек она на дух не переносила и ничего о них не знала. Зато она хорошо разбиралась во всякой чертовщине, а я пока был неопытным.
– Стоит попробовать, если так. Я и не знала, – согласилась Нина, – мы вечером зайдем.
Она улыбнулась, а после наклонилась к своему подопечному. Я посидел еще немного и, убедившись, что вниманием Нины завладеть уже не получится, ушёл.
– Тогда до вечера, Нина. Надеюсь, Тихон поправится.
Она попрощалась с опозданием, когда я уже закрывал за собой дверь.
На дворе густел вечер. Нина так и не пришла, зато заходил Стёпа. Я увидел его, когда он уже собирался взять наш забор штурмом – все были заняты. Никита латал курятник, а мы с Бабой Тоней кричали друг на друга в избе и ничего не слышали.
Из всей троицы моих деревенских приятелей Стёпа изменился меньше всего. Его глаза – иронично тёплого орехового цвета – смотрели всё с тем же плохо скрываемым раздражением. Вместе с этим Стёпа был очень вежлив; я понятия не имел, как эти качества в нём уживаются, и всегда считал это забавным. Словно он уже смирился с тупостью окружающих, но всё равно находил это неприятным.
Я побежал за ключами от калитки, но когда вернулся, Стёпа уже перемахнул на нашу сторону. Как и Никита, он вырос выше меня – ссадина на его подбородке маячила на уровне моих глаз. Стёпа кивнул, и мы обменялись рукопожатиями. Я знал, что раздражаю его не так сильно, как другие. Но и настоящими друзьями мы не были.
Никита появился почти сразу, и я убрался подальше. Новой стычки вряд ли удастся избежать, это было ясно. Бабе Тоне я посоветовал тоже не лезть. Если не дать им как следует выпустить пар, так и будут при каждом случае друг друга колотить. А там, чего доброго, войдёт в привычку. Баба Тоня поохала, поругалась, а потом согласилась.
С улицы не доносилось ни звука. Мы сидели молча и против воли прислушивались.
– Может они друг дружку убили, желан?
Я возразил, что без должной сноровки так сделать не получится, и тут дверь открылась. В комнату вошёл Никита: живой, на своих ногах и даже без новых синяков.
– Стёпа сказал, что я дурак, – растерянно выложил Никита прямо при бабушке, – что с Ниной у него ничего нет, и он вообще её неделю не видел. Думаешь, врёт?
Никита оставил калоши у двери и прошёл в избу. Мне казалось, что Стёпа сказал правду. Он лез в драку из-за пустяков, потому что ему было проще ударить, чем выразить несогласие словами. А теперь он первым пришел объясниться после утренней стычки, это само по себе говорило о многом. Я не помнил, чтобы Стёпа вообще хоть раз кому-то что-то объяснял.
– Ты куда? – удивился я, когда столкнулся с Никитой в дверях; он же зашёл секунду назад.
– Куриц на ночь запереть, – ответил Никита, - пошли со мной?
Я с радостью согласился. Сегодня было полнолуние, и у нас с Бабой Тоней намечалась секретная операция. Вернее, это была операция Бабы Тони от и до, я в ней фигурировал как исполнитель и энтузиазма не чувствовал. А уж если совсем честно – я нервничал и не мог дождаться, когда всё поскорее закончится. Пока Никита возился с кодовым замком, я старательно пересчитывал куриц по его поручению и старался отвлечься.
Мы управились довольно быстро и сели на перевернутый ящик, служивший лавочкой. Луна светила ярко, словно огромный фонарь.
– Ты толстовку наизнанку надел, – сказал я, разглядев на его плече плотный шов, – я сегодня говорил с Ниной. Не знаю, что происходит, но она не в себе.
Я рассказал Никите про кота, опустив, что считаю его дьявольским отродьем. После упомянул и Михаила Васильевича: он мог быть рад, что дочь стала затворницей и наконец прекратила дружбу с соседями-оборванцами. Когда до него дойдет, что Нина ведёт себя ненормально, что-нибудь уже успеет случиться. Не может быть, чтоб общительный и весёлый человек терял интерес к окружающим просто так.
– Мы с бабушкой собираемся выслеживать вора, – сказал я, – Нина меня беспокоит. Нужно узнать, с кем она встречается ночью. Последишь?
Никита поднял брови. Моя просьба звучала мерзко, но я пару раз видел, на что способны люди в глубокой депрессии. А тяжело влюблённые порой откалывали номера и похлеще. Что бы ни происходило с Ниной, не хотелось пускать это на самотёк. А ещё мне не хотелось, чтобы Никита видел, чем мы будем заниматься с Бабой Тоней, так что я заодно пытался спровадить его подальше.
– Просто последи за домом, Никита. Нина тебя не заметит. А если тебя застукает её отец, хуже всё равно не станет.
Михаил Васильевич и так его не любил. Никита подумал и согласился. Тяжело, когда лучший друг таскается за твоей девушкой, да ещё и успешно. Вдвойне тяжело, когда есть одни подозрения и нет доказательств. Мне казалось, Никита уже раскаивался, что отвесил Стёпе скоропалительных тумаков.
– Ты ведь понимаешь, что Стёпа не при чём? Непохоже, чтобы его интересовали девчонки, – серьёзно заметил я и на всякий случай добавил, – и вообще кто бы то ни было. С чего ты решил, что видел именно его?
– Да просто больше некому. Тот парень был Стёпиного роста, волосы тоже коричневые... Очень похож. Со спины, блин.
Мы медленно шли к дому. С самого детства Стёпа был весь в себе. Интересовался математикой, клеил модели самолётов и не водил домой гостей. Быть самым умным порой ничем не лучше, чем быть дураком - Стёпа безбожно скучал. Он спелся с Никитой тоже от скуки, а после по-настоящему подружился, когда узнал его получше.
Бабушка встретила нас в сенях, и я понял, что время секретного плана пришло. Никита тоже понял, что ему лучше уйти; он налил себе в термос чёрного чая и накинул жилет, не удосужившись переодеть толстовку правильной стороной.
– Снова бабушкины паранормальные штучки? – поинтересовался он напоследок.
Я выдавил улыбку и закрыл за Никитой дверь, благодарный, что он хотя бы не стал расспрашивать.
В избе мне было жарко. То ли из-за старого – ещё дедовского – овечьего тулупа, то ли из-за того, как нелепо я себя чувствовал.
– Вот так, – Баба Тоня послюнявила пальцы и уложила мне волосы, – благо, ты лохматый, Костя. Чем не чёрт.
Бабушка отошла и полюбовалась результатами своего труда. Я стоял в молчании, в плешивом шерстяном тулупе, вымазанный сажей и с торчащими в виде рогов лохмами. Сзади вдоль штанов болтался кушак от халата. Я не знал, на какого идиота был рассчитан этот маскарад, но Баба Тоня казалась довольной.
– А теперь попляши, желан.
Я посмотрел на свою мучительницу и окончательно смирился. Расставив руки в стороны, я сделал несколько танцевальных, как мне казалось, движений корпусом. Улыбка сползла с лица Бабы Тони.
– Трясёшься как припадочный, – вынесла она вердикт, – то ли дело дед покойный, вот он танцевал так танцевал. Ба... чуть самое главное не забыли, Костя.
Баба Тоня взяла со стола свёрток коричневой бумаги и развернула. Внутри лежали перчатки из фактурной чёрной кожи. Бабушка поднесла их мне.
– Вот, надень-ка. Перчатки не простые, а заговорённые, – Баба Тоня заботливо помогла мне их натянуть, – читала над ними три ночи, пока ты не приехал. Ну, с Богом.
На улице было тихо. Мы остановились подальше от тыквенной грядки: никого. Я долго всматривался в темноту, но так никого и не разглядел.
– Вон жо, двое сидят за кочками. Все черти нынче мелкие какие-то, – прошептала Баба Тоня, – иди, Костя.
Я остановился у места гибели «Китайского императора». Глубоко выдохнул. Баба Тоня уверяла, что в полнолуние черти устраивают игрища и теряют всякую бдительность. Мне совершенно не хотелось знать, что именно она понимала под «игрищами», а тем более не хотелось выяснять это опытным путём. Но я подозревал, что запасной план Бабы Тони не обойдется без пальбы из ружья, так что согласился на план «А» как на меньшее из зол.
Для начала я согнул руки в локтях и принялся легонько переминаться на месте. На танцы я ходил всего дважды, оба раза на сельскую дискотеку. Был ещё и третий раз – в городе – но его я совершенно не помнил. Моё лицо уже светилось от стыда не хуже луны, а черти всё не вылезали. Тряска на месте успеха не возымела, и я решил подключить к танцу ноги. Звездой сельских дискотек был Виталик по прозвищу Джимми – вечно юное дарование тридцати семи лет от роду. Когда ноги держали, Джимми вытанцовывал такие дорожки, что любой профессионал позавидовал бы. Я попытался изобразить что-то похожее, не питая иллюзий дотянуться до Виталиковых высот.
Двое молодых чертей показали из-за укрытия рыльца. Робкие и худосочные, они немного помялись и тоже пустились в пляс. Слева от меня мелькнуло что-то мохнатое, и боковым зрением я разглядел, что это ещё один их товарищ приземлился откуда-то с неба. Луна светила ярко, но я боялся выдать себя неосторожным взглядом: чертей пока собралось не слишком много. Я ждал, когда наберётся толпа.
Минут через пятнадцать грядка заполнилась чертями, а меня было уже не остановить. Двое моих приятелей держались рядом со мной. Тот, что был меньше, то и дело копировал мои движения, и это неожиданно льстило. Стыд давно улетучился, и из-под него показались неизвестные мне доселе грани: я веселился в толпе, и мне это нравилось! Если бы ещё вчера кто-то сказал, что мне понравится отплясывать в компании чертей… Я в компании людей-то отплясывать не мог. И всё же, реальность была такова: мои кроссовки промокли от влажной травы; я слышал лишь своё с непривычки тяжёлое дыхание и топот десятков копыт.
Над кустами вдалеке поднялся кулак Бабы Тони, и я вспомнил, что танцую здесь не ради искусства. Два молодых чёрта так и тёрлись рядом, словно сами напрашивались. Баба Тоня просила кого-нибудь посолиднее. Я вертелся в разные стороны, незаметно поглядывая туда и сюда... И наконец увидел его.
Здоровенный чёрт важно покачивался в трёх метрах от меня. Он смотрел на луну, запрокинув голову; лимонный свет скользил по его гладким рогам, и я легко разглядел, какие они крепкие. Едва ли чёрт был сильно выше чем я, а вот в плечах он превосходил меня раза в полтора. Сам не понимая, что делаю, я пошёл на него. Никогда еще три метра не казались такими долгими. Мне было и смешно, и боязно: нормальный человек пошёл бы в другую сторону. Но нормальный человек и не танцевал бы ночью с чертями. В каком-то смысле меня утешило это умозаключение, и я доверился инстинктам. Они вели меня.
Некогда было думать, я просто схватил его за рога, как учила Баба Тоня. Тут же пахнуло палёным, в глаза ударил то ли пар, то ли дым, но век я не сомкнул. Здоровяк тряхнул головой, лягнул задним копытом воздух, а после опустился на колени. Показалось невероятным, что он сдался так легко; по-хорошему, он мог поднять меня на рога. И тут я услышал собственный голос: я читал заговор, которому научила меня Баба Тоня. Губы мои шевелились, мне было щекотно и немного страшно, что всё получилось так пугающе естественно. Перчатки под моими ладонями начали плавиться, чёрный дым валил во все стороны всё сильнее. Я смотрел чёрту ровно в середину лба, как было велено, и продолжал держать.
«Перчатки помогут чёрта одолеть, но и твоя сила, желан, в беде тебя не покинет. Никуда чёрт не денется - главное, в глаза ему не смотри. Не смотри!»
Конечно же, я посмотрел. То ли от скуки, то ли из-за тщеславия, но я излишне расслабился, и взгляд соскользнул. А может, это сам чёрт внушил мне лишнюю уверенность в своих силах. Как бы то ни было, вина за провал операции лежала на мне. Я ещё не знал, чем чревата моя ошибка.
Козлиные глаза смотрели на меня с человеческого лица. Жёлтые и блестящие, будто стеклянные, с горизонтальными черточками зрачков. Черти вокруг что-то почувствовали, но ещё ничего не поняли; они метались наугад, толкались и пихали меня локтями. Я просто стоял, забыв обо всём, не в силах отвести взгляд. Чёрт смотрел мне прямо в душу, а я совершенно не видел, что скрывается за жёлтым зеркалом его глаз. Темнота, неприступная для человеческого разума, я чувствовал её присутствие. Сердце моё сжалось от ужаса и благоговения.
Чёрт заблеял. Уши наполнились звоном, оглушительный бас дрожью пробежал по ладоням, и я ещё сильнее стиснул рога. Сейчас я не смог бы отпустить их, даже если бы захотел. Стало совсем тихо, всё вокруг замерло. Чёрт издал булькающий звук, а после заговорил голосом моей покойной бабушки. Я почувствовал, как волосы встают дыбом; а чёрт всё говорил. Он нёс какую-то околесицу из неподходящих по смыслу слов, иногда жалобно всхлипывая, а иногда посмеиваясь. Я всё слушал и слушал, и сердце сжималось. С моей бабушкой эта жуть не имела ничего общего, и всё же мне было больно.
И вдруг я услышал музыку. Я не мог припомнить ни одного инструмента, способного издавать такие прекрасные и в то же время простые звуки. Словно целый рой пчёл загудел низко-низко, и мне тоже захотелось загудеть вместе с ним. В этом гуле можно было услышать что угодно: и журчание воды, и птичье пение, и радостный смех ребёнка. Гудел сам воздух, гудело моё сердце. Я слышал гудящую темноту, по сравнению с которой человек – песчинка. Какой смысл во всё это лезть, если человек – смертный и маленький? Мне захотелось разжать руки. Черти вокруг внимательно смотрели на меня, больше не толкаясь и не толпясь.
Боевой клич Бабы Тони прорезался сквозь темноту, и я словно вынырнул. Сквозь стадо чертей спешила на помощь моя спасительница. Баба Тоня на ходу выкрикивала заговоры вперемешку с таким отборнейшим матом, что и я, и мой оппонент забыли про все и уставились на нее. Черти бежали врассыпную. Я снова увидел их без прикрас: толстоватых, неказистых… Слабых. С визгом и хрюканьем они разлетались кто куда. Тёмная музыка стихла, будто её и не было; но я знал, её тихий отзвук до сих пор пульсирует в моём сердце. Она что-то во мне изменила, и как прежде не будет уже никогда.
Подоспела Баба Тоня и отвесила мне подзатыльник:
– Голова ты садовая, Костя, – укорила она меня, – коль не знаешь броду, на кой суёшься? Сказано же было, смотреть нельзя…
Баба Тоня во всём была права. Ответить мне было нечего, поэтому я лишь улыбнулся. Ночь стояла чудесная, никто не пострадал, да и чёрта мы не упустили. Я снова почувствовал себя хозяином положения и при поддержке Бабы Тони повел пленника за рога.
Рогатый сидел внутри круга из соли. С тех пор, как рядом появилась Баба Тоня, чёрт не издал ни звука. Сбежать он не пытался, не барагозил, но и сотрудничать не хотел. Я боялся, как бы к нему не заявился адвокат.
– Отвечай, пошто вы грядку мою топчете, – потрясала кулаком Баба Тоня, – а коль не заговоришь – я тебя на шапку пущу.
Чёрт лишь презрительно фыркнул. Это уже было что-то – теперь мы знали, что язык он понимает или хотя бы чувствует интонацию. Бабу Тоню такой результат не удовлетворил.
– Ну всё. Я за ружьом, желан.
Чёрт сщурил глаза в ответ, а бабушка бодрым шагом отправилась в сени. У неё было припасено многое, чтобы развязать чей-угодно язык, в этом сомневаться не приходилось. Но я очень хотел, чтобы пленник одумался и рассказал всё сам. Было жалко его мучить. Я сунул руку в карман дедовского тулупа и нащупал пачку папирос. Вытащил, покрутил в руках и уселся на пол рядом с чёртом.
И я закурил. Дым с непривычки жёг горло, а кусочки табака липли к языку. Захотелось прокашляться, но виду я не подал. Чёрт глянул и мотнул головой в ответ на моё предложение. Или же мне просто так показалось, потому что я десять лет не курил.
– Я знаю, что ты обо мне думаешь, – сказал я, – в этих делах я совсем сопляк. Ты прав. Но с Бабой Тоней ты лучше поаккуратнее. По-дружески советую.
Я выдохнул и с удивлением обнаружил, что дым не может попасть за невидимую границу круга. Пора бы к такому привыкнуть, а я всё удивлялся.
– Репутация у неё дурная, – продолжил я, – мне её методы не по душе, больно жёсткие. Знаешь, что стало с её предыдущим напарником?
Чёрт ничего не ответил, но призадумался. А тут как раз прибежала бабушка с ружьём и толстой старой книгой. Меня сразу будто ужалило: я видел эту книгу у бабушки Аглаи в сундуке, мне было тогда лет шесть. После того случая бабушка стала лучше её прятать.
Баба Тоня села на софу напротив чёрта и принялась шуршать страницами. Я, от греха подальше, умыкнул ружьё и переставил поближе к себе.
– «Зачарованный огонь» ... ещё рано, – Баба Тоня послюнявила палец и перевернула страницу, – «Рецепт холодца». А это здесь откуда?
Она покрутила лист в клеточку, затесавшийся между страниц, и продолжила водить пальцем по строчкам в старой книге, приговаривая, что «холодец оставит на ужо». Чёрт обеспокоенно посмотрел на меня – в ответ я лишь пожал плечами, мол, Баба Тоня и не такое может.
Я почитывал книгу через бабушкино плечо. Вдруг воздух содрогнулся, и я напрягся. Послышался уже знакомый мне гул, только будто вдалеке. Я закрутил головой во все стороны; где-то рядом происходило что-то страшное, но по неопытности я терялся и не мог понять, где.
– Что ты, желан? Погоди… что-то слышу, да больно уж тихо.
Я бы не сказал, что звук был тихим. Гул доносился с улицы и отчётливо резонировал с моим сердцем. Будто внутри меня был спрятан приёмник, способный перехватывать чей-то чужой сигнал. Чёрт в центре круга выпрямился и навострил уши. Он напряжённо вслушивался, и я делал то же самое. Должно быть, и правда не стоило смотреть ему в глаза. Я пришел к выводу, что все потусторонние существа были как-то связаны – слабой телепатией или просто энергией. И я теперь был связан с ними тоже.
Свет мигнул, а мы затаили дыхание. Под потолком что-то треснуло, и лампочка разлетелась на куски. Я наклонился к Бабе Тоне, но она и без меня успела закрыть голову. Чёрт взволнованно засопел, как делают испуганные лошади, а после притих. Я озирался по сторонам, стараясь понять, уж не пришли ли за нашим пленником друзья. А после я взглянул в окно и обмер.
За окном стояла Нина и смотрела точно на меня. Между нами было метров десять, и в избе не горел свет. Но я чувствовал, что она меня видит.
Баба Тоня тоже увидела. Её слова прозвучали так горько, что я опомнился и схватил телефон. Но стоило мне сорваться с места, Нина развернулась и побежала прочь. Я выскочил из дома с включённым фонариком – Нина уже исчезла. С ужасом я вспомнил про Никиту. Громко позвал его. Никого. Я позвал ещё раз. В состоянии, близком к панике, огляделся по сторонам: вокруг ни души. Исчез потусторонний гул, и даже кузнечики замолчали.
Я бросился к месту, где несколько минут назад стояла Нина, и принялся шарить в траве по обеим сторонам от песчаной дороги. В голове пульсировала мысль, что я сам отправил Никиту следить. Я осмотрел заросли осоки перед домом несколько раз, дважды прошёлся вдоль забора и уже начал отчаиваться, как вдруг обо что-то споткнулся.
Из куста крапивы торчали ноги. Я чуть не выронил телефон, но взял себя в руки и бросился раздвигать заросли. Дрожащий луч фонаря осветил лицо Никиты: оно было белым, как лист бумаги. Я рухнул на колени и потянулся проверить пульс. Стоило пальцам коснуться шеи, Никита распахнул глаза и одним движением вскочил, почти сбив меня с ног.
Он медленно крутился на месте, как пьяный. Я схватил его за плечо и позвал по имени. Никита остановился и посмотрел на меня – в ярком свете фонаря его зрачки сузились до совсем маленьких точек на ярко-зелёных радужках. Он толкнул мою руку, чтобы избавиться от источника назойливого света, и я выдохнул.
В избе Баба Тоня так и сидела без света. Никита дошёл до дома почти сам, его лишь немного шатало. Он выпил воды, а после попытался встать, но снова рухнул на софу.
– Я не знаю. Но мы её найдём, – я сел рядом, – ты должен рассказать, что случилось.