Дневник морского пехотинца Генри Райта
17 апреля 1958 года. Вечер и ночь
Мы чудом сумели связаться с базой и доложить последние новости. Нам велели не трогать тела Криса и Джеймса и подтвердили, что прилетят утром, как только позволит погода. Оставалось только ждать.
Собранные материалы мы поделили на три части, и каждый взял по одной. Если кто-то ещё погибнет (не дай бог!) или трофеи потеряются, что-то всё равно дойдёт до нужных рук. А ещё Патрик приказал всем собраться и сидеть одетыми и обутыми, чтобы в любой момент выскочить в полной готовности. Мало ли что случится с нашей хлипкой льдиной.
Снаружи творилось что-то несусветное. Ветер свистел и ревел, весь наш хлипкий домик трясся. Льды вокруг гудели, трещали, грохотали, визжали и стонали. Казалось, что огромные титаны дерутся, мучают друг друга и стонут от ран. Тот, кто слышал этот адский оркестр, до конца жизни не забудет страшную музыку природы. Окна наглухо залепило снегом, и свет шёл только от фонаря, стоящего на стуле посреди комнаты. Мы сидели, каждый на своей кровати. Мартинес дремал, обнимая портативную радиостанцию; Патрик ножом выцарапывал что-то на спинке кровати. А я глазел на фонарь и на тени, стараясь ни о чём не думать. На душе было гадко и муторно. Вот же я наивный дурак. Я представлял красивую героическую миссию, как мы лихо всё сделаем и всё преодолеем играючи. А вон как вышло… Крис и Джеймс уже мертвы. Снег заметает их тела, если только ветер и лёд не утащили их в море. Да, они не были моими друзьями, мы познакомились всего неделю назад, на мысе Барроу. Но они были хорошими парнями, они были морскими пехотинцами. А у них всё было впереди. Я жалел их, жалел нас, сидевших в плену гневной стихии, и представлял, как увижу в небе самолёт. На часы я нарочно не смотрел.
Не знаю, сколько прошло времени. Я задремал и даже увидел какой-то сон. Плохой, тревожный, но всё же он дал измученному телу отдых.
Когда я проснулся, то понял, что буря выдыхается. Патрик высунул голову за дверь и увидел, что снег прекратился, а ветер уже вполне терпимый. Ещё чуть-чуть, и всё утихнет. И уже светает.
Мы достали консервы, чтобы подкрепиться, и оживлённо обсуждали, кто чем займётся и куда потратит деньги, которые получит за миссию.
Вдруг снаружи раздался ужасный грохот! Громче, чем всё, что мы до этого слышали. Казалось, будто рядом что-то взорвалось. Пол под ногами загудел, а наш домик на полозьях, хоть и был надёжно закреплён, сдвинулся с места и поехал.
— Чёртова льдина разваливается! На выход! — заорал Патрик.
Мы похватали свои вещи и бросились наружу. Вся льдина кренилась, как палуба корабля при качке, и трещала. Мы встали на более-менее ровное и целое место и стали светить фонарями, пытаясь понять, что происходит.
Буря пригнала много огромных старых льдин, и они теснили те, что уже плавали тут. Одна из них, настоящая гора, ударила нашу льдину в бок, и она начала разваливаться. Трещина, в которую провалился несчастный Крис, расширялась на глазах; тут и там появлялись новые.
У меня затряслись руки, в горле мгновенно пересохло. Сбывались худшие опасения. Страх снова заставил сердце биться так, будто оно сейчас проломит грудную клетку и выскочит. Но усилием воли я подавил этот страх. Мы справимся.
— На другую льдину! — крикнул я Патрику, и он согласно кивнул, показывая вправо, на плоскую большую льдину, которая чуть-чуть соприкасалась с нашей.
Мы побежали. Никогда в жизни я не бегал быстрее, даже когда опаздывал после весёлой самоволки к приходу злого командования. Холод обжигал и колол лёгкие, по лицу текли струйки пота. Я спотыкался об ледышки, перепрыгивал полыньи и лужи. Тяжёлый груз за спиной казался неподъёмным, но каким-то чудом я держался на ногах и бежал. Патрик тащил за собой Мартинеса, который бежать как следует из-за раны не мог.
Вдруг льдина, которую мы наметили, стала подниматься и становиться отвесно. Видимо, её подпирали снизу. Перед нами вырастала ледяная стена. С неё срывались потоки воды, сыпались мелкие обломки и снег. Мы смотрели как завороженные, как льдина поднимается всё выше, и почему-то не было сил пошевелиться и отвести взгляд. Когда отвесная стена льда доросла до высоты трёхэтажного дома, я первый очнулся от морока и дёрнул парней:
— Возьми… радиста, — пропыхтел Патрик. — Потом я подхвачу.
И мы снова побежали в сторону. Мартинес виновато сопел у меня над ухом и сам, несмотря на боль и открывшуюся рану, довольно резво перебирал ногами.
Патрик отстал, и я оглянулся, ища его взглядом. И тут стоящая вертикально льдина подломилась где-то внизу и рухнула вперёд. Всей гигантской массой. Мы с Дэвидом проскочили, а Патрика прихлопнуло, как муху. Мы ещё не успели это понять, как прямо под моими ногами пошла трещина. Я заорал и перепрыгнул её. Но толку…
От удара обе льдины дробились на множество кусков. Падали в море щитовые домики станции, сминались пустые бочки. Ледяные обломки всех форм и размеров переворачивались, плыли и снова сталкивались. В этом безумном супе моря со льдом копошились мы с Мартинесом. Мы уже дважды едва не сорвались в воду, но смогли вылезти. Нужно было уйти на большую льдину, но мы никак не могли выбраться из мешанины обломков.
…Мы остановились всего-то на миг, перевести дыхание. Но в наш ледяной островок врезался другой обломок. Удар был сильный, но я устоял. А Мартинеса подвела больная нога. Он неловко упал, скатился на край… Я рванулся к нему, но не успел — тяжёлый груз за спиной перевесил, и Мартинес кувыркнулся в ледяную воду. Он вынырнул, хватая ртом воздух, и тут же скрылся. А потом вода поволокла его в сторону, в гущу ледышек. Я потерял его из виду.
Я прыгнул на соседнюю льдину, потом ещё раз, и ешё, звал его. И скоро остановился, безжалостно сказав себе, что уже нет смысла. Сколько человек проживёт в ледяной воде, да ещё и раненый? Тем более с тяжёлым грузом. Мартинес ни в какую не хотел отдать свою радиостанцию мне или Патрику. Так и утонул вместе с ней…
Перепрыгнув на льдину побольше и покрепче, я поскользнулся, упал и ударился головой и боком. И тут силы меня оставили. Я даже не стал подниматься. В бессильной ярости и горе я заколотил по льдине кулаками. Слёзы сами собой текли по щекам. Я орал проклятия льдам, ветру, морю и чёртовым советским, которые не взорвали станцию, не бросили всё в воду, а просто оставили, как есть. Если бы не это, не притащились бы мы сюда, и парни были бы живы… Я закрыл глаза, и передо мной, как живые, появились они — грубоватый Джеймс, смеющийся своим же дурацким шуткам Кристофер, умница Мартинес и лучший в мире ирландец Патрик… Я жив, но это ненадолго. Скоро холод и море возьмут своё. Не скучайте, парни. Скоро встретимся…
В голове вспыхнула боль, и я провалился в темноту.
Неприятно, знаете ли, просыпаться от того, что тебя хлопают по щекам и трясут, а под нос суют что-то вонючее. Я чувствовал чужие прикосновения, но сразу очнуться не мог. Сначала вернулась боль во всём теле, я застонал и пошевелился. Потом осознал, что мне тепло и сухо, а вокруг слышны мужские голоса. Попытался открыть глаза, но не смог — веки были тяжёлые, будто из свинца, и не поднимались.
“Я ослеп!” — как молния, ударила мысль, и веки сами собой раскрылись.
Яркий электрический свет заставил тут же зажмуриться. Но я успел увидеть несколько склонившихся надо мной силуэтов.
— Очнулся! Эй, парень! Ты кто? Как тебя зовут?
— Генри… Райт… Я — гражданин США. Где я?
— Ты на канадском траулере “Кленовый бриз”, а мы — рыбаки. Твоё счастье, Генри, что мы тебя заметили тебя, лежащего на льдине, и выловили.
— Спасибо! Вы спасли мне жизнь.
— В точку. А как ты вообще оказался на льдине?
— Не помню, — соврал я, и мой собеседник не стал допытываться. — А куда вы плывёте?
— Домой. Везём в Ванкувер полные трюмы вкусной рыбы. Скоро будем там и сдадим тебя врачам. А пока полежи у нас в лазарете.
Канадцы — отличные ребята. Они спасли не только меня, но и все мои вещи, вместе с материалами с советской станции. И даже не вскрыли контейнеры, чтобы посмотреть, что там — пломбы были нетронутыми. Да и с разговорами про то, что я делал среди льдов, не приставали.
Меня положили в лучшую больницу Ванкувера, в одиночную палату. Врачи сказали, что у меня сотрясение мозга, обморожены ноги, сломано ребро и ещё россыпь мелких травм, но жизни ничего не угрожает.
На следующий день, после того как я попал в больницу, ко мне заглянула смущённая медсестра:
— Мистер Райт, как вы себя чувствуете?
— К вам посетители, но если вы…
— Спасибо, милочка. Дальше мы сами. Будьте добры, оставьте нас, — и в палату, довольно бесцеремонно отодвинув девушку, вошёл высокий худощавый мужчина с военной выправкой.
А за ним - трое, похожие, как братья — высокие, крепкие, в дорогих костюмах, с серьезными лицами. Я, конечно, ждал визита людей из ЦРУ, но не думал, что так скоро. В маленькой палате сразу стало тесно. Один заглянул в шкаф, другой проверил окно, третий встал у дверей. А худощавый присел на край кровати и показал мне удостоверение.
От удивления я аж присвистнул: меня посетила большая шишка! Я попытался встать и отдать честь, но он остановил меня покровительственным жестом:
— Не стоит, Мистер Райт. Это всё-таки больница, обойдёмся без уставщины. Расскажите, как всё было. Можно без подробностей, в общих чертах.
…Меня слушали внимательно, только иногда задавали уточняющие вопросы. А я старался говорить сдержанно и по делу. Я рассказал всё: как устроена станция, что мы делали, как погибли парни. И упомянул слова Мартинеса про инфразвук.
— Скажите, а где материалы со станции, которые удалось спасти?
— Вон, в шкафу. Я уговорил врача разрешить держать их здесь, а не в больничной камере хранения.
— Верное решение, — одобрил худощавый. — Здесь всё?
По знаку худощавого остальные забрали контейнеры и осмотрели всю палату, включая меня самого и мою постель.
— Мы забираем материалы. А вы, Генри, выздоравливайте и возвращайтесь домой. Вы отлично послужили своей стране!
Уже в дверях худощавый обернулся и веско сказал:
— Генри, надеюсь, вы понимаете, что теперь знаете слишком много?
— Не люблю повторять очевидные вещи, но иногда всё-таки это нужно. Генри, ни одна живая душа в мире не должна ничего узнать об операции “Белая сова”. Будете молчать — с вами и вашими близкими всё будет хорошо. А болтовня обойдётся очень дорого, понимаете?
— Вот и отлично. Выздоравливайте, Генри, всего хорошего.
Домой я вернулся только к началу лета. С людьми из ЦРУ я встречался ещё раз, и это было очень похоже на допрос: несмотря на подробный рапорт, меня долго расспрашивали и так, и эдак, пытались подловить на нестыковках. Убедившись, что я не вру, они напомнили, что операция и вся информация о ней строго засекречена, и мне лучше вообще забыть о том, что было. Я заверил, что всё понял, и буду молчать.
И на этом всё. Я не получил ни ордена, ни медали — никакой официальной награды. Деньги выдали, но вовсе не ту сумму, на которую я рассчитывал. Не получилось даже славы среди своих, мол, Генри Райт — неимоверно крутой тип, без которого не обойдётся даже ЦРУ. Большого продвижения по службе я тоже не заметил — я рос в званиях обычно, как все. Разве что на некоторые мои вольности и промахи командиры явно закрывали глаза. Не так, не так я это всё представлял…
На этом дневник заканчивается.
Октябрь 1999 года, город Мэнсфилд, штат Огайо
Последняя записка в самодельном конверте:
“Теперь, Джон, ты знаешь всё. Вот во что вляпался твой дед в молодости. Всю жизнь мне это снилось. Проклятые сны! В них я то погибал сам, то спасал парней, то снова видел тело Криса в пропасти, мозги Джеймса на стене и Мартинеса в воде. Я слышал голоса наяву. Я чуть не свихнулся.
Честное слово, твоя бабушка почти развелась со мной, потому что я замучал её криками во сне и странным поведением. А рассказать о причине я не мог… Я всю жизнь чувствовал себя виноватым перед ней. И перед женой Патрика — я потом познакомился с ней, но не рассказал, как и где погиб её муж. Постепенно прошло, отболело… Но я ничего не забыл и хотел узнать больше о случившемся с нами. И почему выжил именно я. Представляешь, Джон, меня спасла тугоухость! Как объяснил мне один врач, из-за плохого слуха я хуже воспринимал этот самый инфразвук, и он влиял чуть меньше, чем на других. Поэтому у меня не было галлюцинаций. Такие дела. А про этот чёртов инфразвук через несколько лет после “Белой совы” вдруг заговорили все: пресса, учёные, всякие любопытные… Вроде оружие инфразвуковое пытались делать и СССР, и мы. Но дальше я не копал, это было слишком опасно. И да, я до сих пор не знаю, было ли ЦРУ в курсе, что на “Вьюге” есть такая инфразвуковая экспериментальная установка. Нам ни слова не сказали о какой-то опасности, кроме стандартных. Использовали нас как подопытных кроликов или сами не знали, не поняли? У меня нет ответа, внук… И уже не будет. Возможно, его найдёшь ты.
В этом конверте лежит стопка фото. Видишь ли, мой фотоаппарат уцелел, и я сразу спрятал его в больничном сквере — хотел сохранить фотографии, где парни живы. Да, вот такая глупая сентиментальность. Думал, что дома проявлю, распечатаю, что нужно, и отдам плёнку ЦРУ вместе с рапортом. Но я передумал. Так что ты, Джон, держишь в руках уникальные фотографии. Плёнка надёжно спрятана, на обороте написано, где. Забери её из тайника, если нужно.
Такие дела, внук… Теперь ты знаешь мою тайну. Не спеши, посоветуйся со своим приятелем из ФБР, как лучше поступить. Его зовут Фокс Малдер, если я не путаю, он был на твоём дне рождения в том году. Этот парень показался мне человеком честным и надёжным. Но решать тебе, Джон.
А я прощаюсь, мой мальчик. Теперь мне легко на сердце. И знаешь… Теперь я уверен, что когда встречу парней ТАМ, они будут рады.
Люблю тебя, Джон! Обними и поцелуй за меня всю семью.
Траулер — промысловое судно, используемое для добычи рыбы с помощью трала, то есть большой сети, буксируемой за судном.
Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!
