Володя, сосредоточенно глядя на творящееся за окном сумасшествие, застегивал теплый комбинезон, на ощупь находя шершавые пластиковые клипсы. Под ногами волчком крутился Байрон, мешая собираться. Обычно беспородный пес жил в конуре рядом с поленницей, но сегодня, в день особого ненастья, начальник станции сжалился над бедолагой и впустил его в бытовку, погреться.

Мужчина присел на корточки и почесал дворнягу за ухом, за что немедленно был награжден тычком влажного носа в лицо и мокрым следом горячего языка на щеке.

- Ты твердо решил ехать? - донесся из-за спины хриплый голос Петра Михайловича.

Начальник сидел на корточках возле раскаленного зева буржуйки, протянув руки к огню. Зажав зубами почти докуренную сигарету, он, скосив глаза, следил, чтобы уголек не дополз до пышных, седых усов - своей особой гордости.

- Твердо, - коротко кивнул коллега. - Завтра у дочери день рождения. Я обещал ее поздравить. Да и ехать-то тут всего ничего - меньше ста километров!

- Сколько ей стукнет?

- Двенадцать.

Михалыч криво усмехнулся. Он сам, отвечая на вопрос о возрасте, давно уже избегал однозначных утверждений. Обычно усач говорил: "в августе может исполниться пятьдесят шесть". Потому что справедливо полагал, что достиг тех лет, когда может уже и не исполниться. Нет, не в здоровье дело. Хотя после сорока и давление пошаливало, и суставы побаливали. Да и читал он уже только в очках. Годы! Годы давили незримым, но оттого не менее тяжким грузом.

Наученный горьким опытом, к счастью, пока не на собственном примере, старший товарищ понимал, что всякое может приключиться. Конечно, оно бы хорошо, чтобы всякое не приключилось, хорошо бы дотянуть до глубокой старости, но это всякое, прежде чем приключиться, оно ведь не будет спрашивать! Оно просто приключится - и все тут.

- Возьми с собой термос с кофе, - назидательно произнес начальник. - И не гони там! Как доедешь - сразу позвони!

- Всенепременно, - пообещал Володя.

Натянув колючий свитер крупной вязки с высоким горлом, мужчина снял с вешалки куртку.

Пурга за окном продолжала устраивать безумное ралли снега и ветра, кидаясь на стекло, как голодная гиена, словно силясь пробраться в бытовку, чтобы тоже согреться у печи. Впрочем, кто еще тут безумен? Покинуть станцию в такую погоду, копившую буйство всю зиму, чтобы вывалить в один февральский день - вот оно, безумие! Самое настоящее сумасшествие.

Но Владимир не мог поступить иначе. Весь год, изо дня в день, он пропадал на работе. Было б ложью сказать, что мужчина старался не для себя, а ради дочери. Для себя тоже, чтобы знать, что ребенок всем обеспечен, устроен в жизни. Чтобы, когда наступит тот последний час, который когда-нибудь обязательно наступит, спокойно покинуть этот мир с чувством исполненного долга. Исполненного перед семьей, перед дочерью, перед собой.

Одновременно с тем Володя понимал, что материальное - деньги, вещи - не заменят отцовской любви. Нужно ли оно вообще, если ради денег приходится жертвовать самым дорогим - временем, проведенным с семьей?

- С Богом, - тряхнул головой мужчина, протягивая ладонь коллеге.

- Не гони, - напомнил Петр Михайлович, отвечая крепким рукопожатием.

Засунув за пазуху термос, семьянин распахнул дверь, еле удержав ее в напоре ветра. Пурга тут же впилась в кожу тысячей ледяных игл. Склонив голову, спрятавшись от метели за пушистой окантовкой капюшона, Владимир окунулся в белесый сумрак.

Снег хлестал по лицу, высекая слезы. Каждый шаг погружал метеоролога по колено в бледную пучину, словно сама земля не желала отпускать его в поездку, умоляя одуматься и отказаться от авантюры. "Нива", запорошенная до середины колеса, казалась в росчерках вьюги гигантским котенком, решившим вдруг свернуться калачиком и сладко вздремнуть, укрывшись пушистым белым пледом.

Дверца поддалась не сразу - влага от снежинок, растаявших днем в лучах солнца, попала на уплотнители и вцепилась в металл ледяными щупальцами. Ручка вырвалась из неуклюжего хвата ладони в толстой рукавице и с дребезжанием опустилась обратно.

Процедив сквозь стиснутые зубы крепкое ругательство, мужчина уцепился поухватистее и потянул сильнее. Дверца открылась с резким звуком рвущегося пергамента и дернулась в порыве ветра, словно спешила отправиться в путь самостоятельно, без всего остального внедорожника.

Устроившись в кресле, скрипнувшим замерзшим дерматином, Володя выдохнул облачко пара и захлопнул дверь, заглушив вой метели. Привычным движением потеребил рукоять коробки передач, чтобы убедиться, что включена нейтраль. Затем стянул зубами рукавицу и, достав из кармана ключ, выжал сцепление и крутанул стартер.

Мотор пускался очень неохотно. Первая попытка и вовсе не увенчалась успехом - мужчина поспешно отдернул руку, как от кипящего чайника, опасаясь залить свечи. Тогда точно никто никуда не уедет. Вторая - не лучше. Коленвал вращался в замерзшем масле с немногим большей охотой, чем покойник в гробу.

Выпустив ключ, водитель погладил руль. Ледяной пластик кусал кожу. Казалось, что мужчина гладит не бездушный предмет, а вполне живого ежа, ощетинившегося колючками.

- Давай, родная... не подведи, - пробормотал Володя.

Мысленно перекрестившись, семьянин провернул замок зажигания в третий раз. Автомобиль вздрогнул всем кузовом, чихнул, словно прочищая горло, отхаркнул едкий сизый дым и медленно, будто делая одолжение, принялся перебирать поршнями по флейтам коллекторов, сжигая бензин. Мотор зашумел. Поначалу - застонал, захрипел в предсмертной агонии раненого зверя, но постепенно в его голосе просыпалась уверенность и вот уже двигатель довольно урчал, как кот после плотного обеда, подпевая бушующему снаружи ненастью.

Стрелка датчика температуры медленно поползла вверх.

Мужчина включил фары, уткнувшиеся снопами света в снежную пелену. Щетки дворников, очнувшиеся от сна, расчищали заносы на лобовом стекле, оставляя лишь язвы измороси. Но и те быстро таяли под натиском теплого воздуха из печки, отступая перед торжеством прогресса.

Прежде чем включить передачу, Владимир нажал на клаксон, прерывая резким звуком завывания вьюги, прощаясь с начальником. На мгновение сквозь неистовство пурги мелькнула тень: Петр Михайлович, махнувший в ответ… или это сквозняк, озорничая, дернул штору, сотворив из складок человеческий силуэт?

"Нива" тронулась с места, взламывая целину швеллером бампера, как нос ледокола вспарывает вечную мерзлоту полярных морей. Дорога исчезла в молочной мгле. Под толщей снега только угадывался призрак асфальтовой змеи. Самым надежным ориентиром стала вовсе не разметка, а столбы линии электропередач, торчащие гигантскими угольными виселицами вдоль шоссе по правую руку. Лианы свисающих под тяжестью налипшего снега проводов, колыхающиеся на ветру, напоминали петли и лишь добавляли сходства с виселицами.

Вездеход упорно полз вперед, нарушая девственность целины протектором и вгрызаясь в наст всеми четырьмя колесами, оставляя за собой глубокую колею. Метель, будто протестуя против вторжения в созданное ею безупречно белое полотно, тут же зализывала рану, уничтожая любые признаки присутствия человека в царстве бледной вдовы. Сегодняшняя ночь во власти бурана и смертным нет места в ледяном аду.

Автомобиль хорошо держал дорогу. Ехал не быстро, но надежно. Если погода не наладится, что вряд ли, или не ухудшиться, чего не хотелось бы, то часа через три семьянин будет дома.

Володя грустно улыбнулся и покачал головой. Нет, к этому путешествию уместнее отнестись с философией Михалыча и сказать "может быть дома". Не то, чтобы могло что-то такое произойти, что мужчина вовсе не будет дома - нет. Какая-нибудь мелкая неприятность может задержать в пути и тогда шофер будет дома не через три часа, а через четыре. Максимум - пять, но это уже из разряда фантастики. Но, что будет - это так же точно, как и то, что солнце встает на востоке.

Вынув зубами сигарету из пачки, водитель щелкнул прикуривателем и опустил застежку молнии. В салоне становилось жарко.

Метеоролог покрутил ручку радио, но на всех волнах шипели рассерженные змеи помех. Возможно, давно стоило заменить старый кассетный проигрыватель, ведь сами кассеты давно исчезли с прилавков, оставшись только в памяти о далеком детстве. Признаться, Володя не был уверен и в том, что проигрыватель вообще до сих пор работает - давно не пользовался. К автомобилю он относился как к средству передвижения и поддерживал в идеальном состоянии исключительно жизненно необходимые узлы, к которым магнитола не относилась. Во всем остальном мужчина был уверен в своей машине, иначе не пустился бы в эту авантюру. В бледном неистовстве сегодняшней ночи "Нива" - его единственный союзник.

Осветив утробу железного зверя алым глазом раскаленного прикуривателя, семьянин затянулся сигаретой. Позади уже десять километров, растворившихся в метели, как соль в тарелке супа. Вереди - еще почти девяносто. Девять раз по десять тысяч метров через владения белой вдовы.

Монотонность пути расслабляла и убаюкивала. Столб, выныривавший из сумрака и проплывающий справа от шоссе, сменялся другим, точно таким же столбом. Сугроб сменялся точно таким же сугробом. Казалось, что Володя едет не на автомобиле, а катается по кругу на детской карусели, пролетая мимо одних и тех же видов.

- Не спать! - отдернул он сам себя, чувствуя, что голова начала клониться к груди.

Затушив в пепельнице сигарету, шофер потянулся к термосу. Отвинтил крышку-кружку и аккуратно, насколько это возможно в движущемся транспорте, наполнил ее дымящимся напитком. В аромате, выпорхнувшим из сосуда подобно пружине, чувствовались терпкие нотки дуба и ореха. Михалыч не удержался - приготовил кофе по собственному рецепту, с капелькой коньяка.

Кружка приятно согревала ладонь. Первый глоток обжог горло. По жилам растеклось пульсирующее тепло, докатившееся даже до пальцев ног. После второго глотка сонливость отступила. Нет, она не сдалась, не капитулировала, а пока лишь спряталась в глубине сознания, решив вернуться попозже.

Допив кофе, Владимир повернулся к термосу, чтобы вернуть сосуду его стальную корону... и в эту секунду на лобовое стекло упала тень. Огромная, длинная и тощая, но, одновременно с тем, недостаточно тощая, чтобы быть очередным столбом. И вместе с тем - какая-то живая. Тень точно не была неодушевленным предметом. Она вздрогнула в свете фар и подняла руки, закрывая глаза от слепящего света.

Водитель резко дернул руль в сторону и внедорожник, круто накренившись, взрыхлив снежную плоть протектором шин, ударился в ограждение. Застонала сминаемая металлическая полоса, заскрипел пластик. В нос ударил кисловатый запах тосола. Зеркало заднего вида еще дрожало в такт вибрациям, а двигатель, взвизгнув напоследок разъяренным котом, поперхнулся железом и замолк. Из-под капота повалил густой пар.

- Японский городовой! - прошипел мужчина.

Застегнув куртку, накинув на голову капюшон, он выскочил из "Нивы". Тень исчезла так же внезапно, как и появилась - на дороге в обе стороны не было ни малейших признаков присутствия живого человека. Да и откуда здесь, в полусотне километров от ближайшего населенного пункта, в столь ненастную ночь возьмется живой человек? Человеки все дома сидят!

Не было и следов. Хоть каких-то. Только девственно чистый белый саван. Пурга не успела бы замести следы столь быстро. Что же это было? Наваждение? Морок? Галлюцинации от усталости?

Тогда - тем более обидно, что из-за какой-то глупости Володя разбил машину.

Автомобиль воткнулся в заборчик, устроенный вдоль трассы, словно хотел перекусить стальную полосу. Часть ограждений вошла в пластиковую решетку, пробив и ее, и радиатор. И еще непонятно что дальше - под капотом. Под машиной растекалось синее пятно охлаждающей жидкости, разъедая снег.

- Японский городовой! - повторил водитель.

Яростный порыв ветра сбросил с головы капюшон и мороз лизнул шершавым, как нажачка, языком по лицу. Володя, вздрогнув от холода, поспешил укрыться в вездеходе. Поерзав в кресле, он подул в замерзшие ладони и попытался запустить двигатель. Стартер захлебнулся кашлем, отработав вхолостую. Чугунное сердце даже не вздрогнуло, демонстрируя полное безразличие. Еще раз... бесполезно!

Дернув рычаг, семьянин вновь покинул внедрожник и поднял крышку капота. Снежинки, падая на горячий двигатель, шипели, будто на сковороде, и мгновенно таяли, стекая каплями пота. Пока еще горячий, но в минус тридцать, еще и без тосола, мотор сохранит тепло ненадолго.

Мужчина вытягивал шею, подсвечивая телефоном, пытаясь оценить тяжесть травмы механизма, но все тщетно. Массивная туша ресивера закрывала обзор, понятно лишь то, что стальная полоса торчала где-то в районе шкивов газораспределительного механизма. Мороз ощутимо покусывал кончики пальцев и шофер, хлопнув капотом, вернулся в автомобиль.

Все плохо. Все очень плохо. Пациент скорее мертв, чем жив. Нечего и помышлять о том, чтобы оживить автомобиль собственными силами, а помощи ждать не приходится.

Вот здесь метеорологу стало страшно. По-настоящему страшно. Ровно на полпути от станции до города, в лютую пургу, при тридцати градусах ниже нуля и разбитым автомобилем. Эскимо из собственного отца - явно не тот подарок, о котором мечтает ребенок на день рождения!

Путешественник сразу отбросил мысль о том, чтобы пройти такое расстояние пешком. Полста километров в любую сторону! Это равносильно самоубийству. При хорошей погоде путь занял б не меньше десяти чесов, сегодня - все двадцать. Двадцать часов на морозе, по колено в снегу. Нужно быть пингвином или белым медведем, чтобы пережить такое приключение.

Смахнув капли воды с экрана телефона, Володя набрал "112". Вызов не прошел. Немудрено! Справа от вороньей лапы, изображающей антенну, мигали четыре точки поиска сети.

- Прекрасно, - протянул водитель. - Просто замечательно!

В салоне еще сохранялось тепло. Долго ли оно продержится в такую стужу? Жесть и пластик - слабый щит от мороза, уже рисовавшего на стекле бледные руны. Половина первого ночи. Если кто-то и поедет по трассе - то не раньше шести-восьми утра, и то - если вьюга устанет водить хороводы со снежинками и утихнет, удовлетворенная сотворенным хаосом. "Нива" с гарантией успеет выстыть, на одном термосе с горячим кофе мужчина вряд ли продержится несколько часов. Придется жечь шины, чтобы не околеть до смерти. Хорошо еще, что запаски - две. Одна, зимняя - на кронштейне позади автомобиля, вторая, летняя, которую метеоролог все собирался выгрузить в гараже, но так и не выгрузил - в багажнике. Каждая способна подарить десять-пятнадцать минут жара... все равно до утра недостаточно! Похоже, в ход пойдут остальные четыре колеса. А потом... о том, что будет потом, Володя старался не думать.

Главное - не спать. Уснуть - замерзнуть. Замерзнуть - умереть.

Он сдвинул рычажок, останавливая дворники, экономя заряд аккумулятора. И потянулся к переключателю, чтобы погасить фары, но замер, так и не достав до кнопки. Мужчине вновь померещился тот же силуэт, что заставил свернуть с дороги. Высокий, неестественно вытянутый, с овальной головой и длинными, узловатыми руками, напоминающими ветви деревьев. Казалось, будто морок шевелит пальцами, словно перебирает струны невидимой арфы.

Видение исчезло столь же стремительно, как появилось. Растворилось в молочном коктейле бурана, оставив после себя только пятно в памяти.