Выяснилось, что последние три года бухгалтерский учёт не вёлся. Отчёты сдавались, но это были цифры, взятые из пустоты, то есть из головы Кошкоедовой. Кроме того, обслуживающему персоналу, в первую очередь Кате, ежемесячно выплачивались премии. Так, в январе этого года она получила сто тысяч в качестве новогоднего подарка.
Но главное было не это. Всплыла афера с беспроцентным кредитом, который ТСЖ получило от Иноземцева (одного из жильцов дома) для ремонта стилобата. В договоре чёрным по белому было напечатано, что кредит беспроцентный, но по устной договорённости между Кошкоедовой и данным жильцом ТСЖ должно было выплачивать ему семь процентов годовых. Однако вместо выплат процентов Катя согласилась не брать с Иноземцева квартплату, и поэтому он с начала действия договора свою жилплощадь не оплачивал.
Узнав об этом, Кац запаниковал и назначил внеочередное собрание собственников дома. Там предполагалось заслушать доклады нового бухгалтера и председателя ТСЖ, обсудить вопрос о закрытии салона красоты, принадлежащего Жанне, и произвести перевыборы одного из членов правления.
На собрание пришло примерно столько же человек, сколько присутствовало и при моём свержении в конце марта. Да и люди были почти всё те же. Битый час в красках, с заламыванием рук и трагическими взвизгиваниями, Кац говорил о коварной Кошкоедовой и о том, как она подставила ТСЖ. В итоге получалось, будто это именно он её уволил.
– Так а что с договором? – поинтересовался кто-то из присутствующих. – Что в результате решили?
Самуил Иванович набрал в лёгкие побольше воздуха и в течение получаса живописно рассказывал, как он вначале не хотел, но потом всё-таки созвонился с Иноземцевым и выдвинул ему ультиматум, что тот начинает платить за квартиру, а о процентах по кредиту забывает.
– Выходит, вы кинули человека? – спросил жилец, задавший вопрос о договоре.
– Выходит, что кинули, – устало кивнул Кац. – Иноземцев расстроился, но в итоге согласился с моими требованиями.
– Ну как тут не расстраиваться? – подал я голос со своего места. – Хотел на налогах сэкономить, а тут обломали по полной.
– Я вам права говорить не давал! – закричал Самуил Иванович. – Кстати, следующий вопрос – это выведение из членов правления Фёдорова и выборы другого человека вместо него.
– Так это меня из правления выводят? – изумился я и добавил: – Товарищи, ну это уже перебор. Буквально два месяца назад меня из председателей убрали, а теперь и из правления. Побойтесь Бога! Ну нельзя же так часто человека свергать. Это негуманно.
Народ загалдел. Почему-то многие думали, что Кац хотел сам уйти из председателей, а тут оказалось, что никуда уходить он и не собирался.
– Вы пропускаете заседания правления! Вы прогульщик! – закричал он мне.
– Я болел вирусной инфекцией и тоской по Родине, – огрызнулся я.
– Вы же и так на Родине, – удивилась сидевшая рядом со мной блондинка.
– Поэтому и тоскую, – пояснил я.
– А второй раз почему вы на заседание не пришли? – возмущался Самуил Иванович. – Один раз болели, а второй раз чего?
– Я был на Большой Лубянке, дом двадцать, – ответил я. – У меня там была встреча.
– Мне этот адрес ни о чём не говорит, – Кац стукнул кулаком по столу. – Перестаньте нас дурачить!
– Это адрес Федеральной Службы Безопасности, – негромко сказал всё тот же жилец.
– Здравствуйте, коллега, – помахал я ему рукой. Он мило улыбнулся мне в ответ.
Все как-то вдруг успокоились и решили мой вывод из членов правления даже не рассматривать, а перешли к вопросу о салоне Жанны.
– Клиентки проникают в него со стороны двора, – начал рассказывать уже заметно уставший Самуил Иванович. – И некоторые жильцы недовольны тем, что эти женщины вместо посещения салона красоты ходят по двору, курят и разговаривают по телефону.
– Кто именно недоволен? – перебила его Жанна. – Фамилии у этих недовольных есть?
– Есть, но мы вам их не дадим. Эти собственники квартир нашего дома пожелали остаться неизвестными, – внезапно оживился Кац. – Предлагаю закрыть проход клиенток салона через двор.
– Тогда я вместо него открою винный магазин или рюмочную! – рассвирепела Жанна. – От этих ресничек и ногтей всё равно прибыли мало, а вот от алкоголя, говорят, очень хорошие доходы можно иметь.
Народ опять зашумел. Одни поддерживали Жанну, другие – Самуила Ивановича. Я дождался, когда шум немного стих, поднялся со своего места и крикнул:
– Правильное решение, товарищ Кац! Совершенно с вами согласен!
Голоса смолкли. Кац, склонив голову набок, смотрел с недоверием в мою сторону. Жанна, открыв рот от изумления, тоже уставилась на меня. Я продолжал:
– Надо закрыть проход через двор этим очень симпатичным женщинам. Нечего им тут шастать. Закрыть и не пускать! А когда закроем, Жанна подаст на ТСЖ в суд, и мы вместо платы за воду и тепло будем выплачивать ей неустойку. ТСЖ наше обанкротится, и кто-то наконец наведёт здесь порядок.
Самуил Иванович сплюнул и негромко выругался. Жанна и ещё несколько человек захлопали. Я поклонился и уселся на своё место. После недолгих дебатов, больше похожих на перебранку, данный вопрос решили не рассматривать и на голосование не ставить.
Пришла очередь выступать нашему новому главному бухгалтеру. Елена Сергеевна встала и, немного волнуясь, поведала нам то, о чём я говорил ещё в марте: всё плохо, фонд заработной платы завышен, деньги тратятся бесконтрольно. В конце своей речи она добавила:
– Кроме этого, в нарушение закона, работникам ТСЖ выплачивались премии. Так, Кошкоедова каждый год получала по сто тысяч рублей, а за организацию общего собрания – двадцать тысяч.
– Фантастика, – прошептал я. – Мало того что она народ взбаламутила, чтобы меня с должности председателя сняли, так она ещё за это и деньги получила.
Кто-то из присутствующих спросил Суровкину, не много ли квартплаты мы платим.
– Я бы не сказала, что много, – задумчиво произнесла Елена Сергеевна. – Вы тратите не много, а безумно много. Я такие цифры в первый раз за свою практику вижу.
– На этом наше собрание считаю закрытым, – перебил её Кац. – Всем большое спасибо, что собрались!
Народ загалдел и потянулся к выходу. Во дворе я попрощался с Жанной и другими знакомыми жильцами. Уже будучи у подъезда, я услышал, что меня окликнул Самуил Иванович. Подойдя ко мне, он сказал:
– Нам надо поговорить. По душам.
– Я сейчас не могу. Мне надо выпить, и желательно водки, – ответил я.
– А я вот не могу выпить. У меня печень больная, – погрустнел Кац. – Только боржоми.
– Везёт вам, вы не пьёте. Да вам это уже и не надо, – вздохнул я. – А мне приходится пить, чтобы не сойти с ума в этом бардаке.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Самуил Иванович.
– Ну как же, – подмигнул я ему, – помните, у Цоя? «Мама, мы все тяжело больны. Мама, мы все сошли с ума».
– Да при чём тут какой-то Цой? – поморщился Кац. – Надо поговорить. Давайте завтра, после обеда.
– Хорошо, – ответил я и пошёл домой пить чешскую грушовицу.
На следующий день, как и договаривались, мы встретились с Самуилом Ивановичем в диспетчерской. Он строго посмотрел на сотрудницу, которая сидела у телефона, после чего та понимающе кивнула и вышла. «Будет серьёзный разговор», – подумал я.
Но в следующие полчаса говорил один лишь Кац. Он рассказал о строительстве и истории дома, о всех бывших председателях правления, о более или менее значимых проведённых здесь ремонтах. Прервать этот словесный понос удалось только тогда, когда он захотел пить и, налив из кулера прохладной воды, на секунду замолчал. Я посмотрел на часы и задумчиво произнёс:
– Мне детей кормить надо.
– Чем? – оторвался от стаканчика Самуил Иванович.
– Грудью, – пошутил я. – Большое спасибо за подробную информацию о нашем доме, хотя она мне и не нужна. Вы меня зачем звали-то?
– Да я вас позвал вот зачем, – он вытер мокрые губы рукавом пиджака и отставил стакан в сторону. – В общем, вы своими фельетонами обидели всё правление. Нам-то с Брызгловым всё равно, мы мужчины, а вот Наденька Дурова очень переживает по этому поводу.
– Сила писательского искусства и заключается в том, чтобы люди переживали, – глубокомысленно сказал я. – Однако то, что написано пером, не вырубишь топором.
– Не в этом дело, я не про топор сейчас, – скривился Кац. – Следующее заседание у нас будет в августе. Я думаю, что вам стоит извиниться перед членами правления. Я в этот момент могу выйти в коридор, чтобы вас не смущать. Вы извинитесь, а я за дверью подожду и потом войду.
Он замолчал, ожидая моего ответа. Молчал и я, глядя на него. У этого 76-летнего мужчины было некрасивое одутловатое лицо, на котором отпечаталась вся его жизнь, мясистые губы и нос с торчащими из обеих ноздрей волосами. Вскоре он спросил:
– А вы не хотите передо мной извиниться? – в свою очередь поинтересовался я.
– А мне-то за что извиняться? – совершенно искренне удивился собеседник.
– Да вы в домовом чате как только меня не оскорбляли, какими только эпитетами не награждали! – усмехнулся я.
– Вы всё выдумываете, – ответил Самуил Иванович. – Ничего я не писал. И члены правления тоже.
– Ага, – кивнул я. – А не эти ли милые члены правления с подачи Кошкоедовой устроили мне травлю? Вы на предыдущем собрании обещали мне лицо набить, а та же Дурова обвинила меня в желании развала ТСЖ.
– Не было этого, – упрямо повторил Кац.
На мгновенье мне показалось, что передо мной стоит не старик, а трёхлетний избалованный мальчик. Я сказал:
– Я хотел бы получить кассовый отчёт и выписки из банка за январь этого года, ну и тот самый беспроцентный договор с Иноземцевым.
– Нет, ничего я вам не дам, – тут же сообщил Самуил Иванович.
– Почему? Вы же сами мне написали официальный ответ, что я могу ознакомиться с документацией по ТСЖ в любое удобное время, – напомнил я.
– Потому что там конфиденциальная информация, там данные людей, – ответил Кац.
– Очень интересно... – протянул я. – Тогда я завтра официально сделаю запрос Елене Сергеевне о том, что хотел бы получить интересующую меня информацию и готов подписать документ о неразглашении.
– Пишите на имя главного бухгалтера Коротколапова Ивана Самуиловича, – глядя куда-то в сторону, сказал Кац. – Но я предупреждаю: по закону, мы ваше заявление будем рассматривать тридцать дней.
– А кто такой Коротколапов? – удивился я.
– Это племянник Елены Сергеевны. Он у нас оформлен главбухом, – пояснил собеседник.
– А почему она сама не оформлена надлежащим образом? – поинтересовался я, испытывая странное чувство дежавю.
– Она на пенсии, – снисходительно сообщил Самуил Иванович. – Чтобы ей пенсию не уменьшили, вместо неё числится племянник.
– То есть Суровкина, по сути, посторонний человек в ТСЖ, имеет бесконтрольный доступ к конфиденциальной информации, а я, член правления, не имею? – потрясённо произнёс я.
– Я вам ничего не дам, и не просите, – поджав свои мясистые губы, прошипел Кац. – Вы лучше подумайте о том, чтобы извиниться перед членами правления. Вам с ними жить в одном доме.
– Мама, мы все тяжело больны. Мама, мы все сошли с ума, – фальшиво пропел я и пошёл домой.
Там я спросил у любимой жены:
– У нас грушовица ещё осталась?
– Нет, ты вчера всё выпил, – ответила Леночка и добавила: – Ты ещё хотел за водкой сходить, но уснул.
– Устал, вот и уснул, – я достал из кухонного шкафа кружку и налил в неё заварку. – Обойдусь безалкогольными напитками.
Мы сели на кухне и принялись чаёвничать. Дети в гостиной смотрели мультики.
– Как прошёл разговор с нынешним председателем? – поинтересовалась жена.
– В тёплой и дружественной обстановке, – доложил я. – По результатам разговора я понял несколько важных вещей.
– Каких? – спросила Леночка.
– Самое главное, я понял, почему в России так много пьют, – сообщил я. – Потому что на трезвую голову весь этот сюр принять очень сложно.
Я рассказал жене о нашем разговоре с Кацем.
– Коротколапов? – переспросила она.
– Коротколапов, – подтвердил я.
– Интересно, а какая будет фамилия у следующего главбуха? – задумчиво произнесла Леночка. – Но ничего, скоро узнаем.
– А с чего ты взяла, что следующий главбух будет скоро? – уточнил я. – Вон Кошкоедова восемь лет продержалась.
– Я тебя знаю, – рассмеялась жена. – Я тебя очень хорошо знаю.
