На работу Лена собиралась в спешке — после ночного происшествия ее вырубило еще почти на три часа, и теперь она опаздывала. Выбежав за дверь, она привычно бросила за спину: “Закрой за мной” и сиганула в лифт. Мощный шлейф DKNY Men встретил ее и здесь. Лишь в электричке девушка, отбивая ежедневное: “Доброе утро. Я люблю тебя”, вспомнила, что оставила дверь незапертой. Но возвращаться было уже поздно — Ирина Максимовна строго относилась к опозданиям — а даже, если в квартиру вдруг заберется чужой, брать там все равно было нечего.
День прошел как в тумане. В голове все крутился этот странный ночной эпизод, который теперь казался то ли сном, то ли болезненным бредом. “Кажется, я схожу с ума”, — произнесла она, прислушиваясь к себе. Удивленно пожала плечами — ничего. Похоже, такая перспектива совсем не пугала Лена. Все, что ее могло напугать уже случилось. Обед с Володей снова не задался. Сначала пьяные мужики у соседней могилы долго обсуждали, “кто теперь за Афоню лямку тянуть будет”, потом пришли какие-то бабки и принялись квохтать и причитать над сломанным Володиным крестом и “ой, молодая такая, чего убиваисси?”. Пришлось уйти. Вдобавок, меж надгробиями Лене то и дело мерещилась тень давешней ясновидящей. “Следит она за мной что ли?” — думала девушка, шныряя меж оградками и пытаясь поймать шарлатанку в шляпе, чтобы плюнуть ей в лицо и высказать все, что она думает о тварях, наживающихся на чужом горе. Но то ли медиум так ловко ускользала от Лениного взора, то ли… она и правда сходила с ума.
Может быть, из-за этого допущения, этой готовности воспринимать все увиденное и услышанное как каприз больного, измученного кортизолом и грандаксином мозга, она и не удивилась, когда в конце рабочего дня достала телефон из шкафчика и прочла такое родное и такое невозможное: “Я тоже тебя люблю”.
В подъезд Лена влетела на всех парах. Дернула ручку двери, толкнула — заперто.
“Неужели…”
Дрожащими руками она еле всунула ключ в скважину, распахнула дверь, и… Нет. Конечно же, Володя не вернулся. Его невидимое присутствие ощущалось во всем — мокрая зубная щетка, поднятый стульчак, запах духов… Только вот его самого нигде не было, и это угнетало едва ли не сильнее.
— Где ты? — рыдая, Лена металась по комнате. Она заглянула в шкаф и под кухонную столешницу, даже сорвала едва колыхнувшиеся занавески. — Покажись! Я знаю, ты здесь! Я чувствую! Слышишь! Покажись мне!
Но Володя не торопился показываться. Дразнился, мелькнув тенью в пузатом экране старенького телевизора, оставленного в пользование арендодателем; шумел неразборчивым бормотанием в трубах, оседал еле ощутимым дыханием на затылке. Отчаявшись, девушка беспокойно пробродила по квартире едва не до двенадцати ночи. Времени не оставалось ни на ужин, ни на то, чтобы подготовить еду на завтра.
Душ она всегда принимала такой горячий, что той же водой можно было заварить лапшу быстрого приготовления. Ванная быстро наполнилась густым паром, в который Лена вглядывалась до боли в глазах, то ли надеясь, то ли страшась уловить едва заметное движение, призрачный силуэт в тумане. Но призрака Володи нигде не было. Уже стоя перед зеркалом с зубной щеткой, она застыла, позволив пасте стекать на голую грудь. Ментол болезненно щипал левый сосок, разливаясь по коже кусачим морозом, но Лене было не до этого —она изумленно разглядывала проявившуюся на зеркале надпись. Пар, осевший на стекле, очертил выведенную чьим-то пальцем надпись, признание: “Я люблю тебя”. Настроение прыгало, предвещая наступление ежемесячной гормональной бури. Лена хотела орать, взывая к миру теней, и докричаться до темных божеств, что цепкими щупальцами удерживают человеческие души, чтобы те выпустили любимого хоть на миг, хоть на секунду, для последнего объятия, последнего “прощай”; но уже в следующее мгновение она готова была облить квартиру святой водой, вызвать хоть священника, хоть экзорциста, хоть медиума, только бы это жуткое мертвящее присутствие, эти неведомые сквозняки навсегда ушли и перестали терзать душу надеждой на то, что Володя еще где-то рядом.
Сквозняки можно было списать на щели в окнах, запертую дверь и открытые фото на ноутбуке — на забывчивость, мокрую зубную щетку — на небрежность, опущенное сиденье унитаза — на случайность, но вот сообщение…
Впервые за эти два дня Лена взяла в руки Володин телефон. Есть только один способ узнать. Блокировки на гаджете не было — Лена и Володя не имели друг от друга секретов. Палец ткнулся в иконку мессенджера, сердце замерло в ожидании ответа…
Да. На утренние приветствия ей действительно отвечали с этого телефона, а, значит, Володя все это время был совсем рядом. Невидимый, неслышимый, он все же пытался заявить о себе, напомнить, не дать почувствовать себя брошенной…
Наверное, стоило что-то делать с этими постоянными слезами. В интернате нянечка любила говорить: “Станешь много плакать — глаза вытекут”. Лицо Лены, будь это так, уже давно обзавелось бы двумя пустыми подсохшими по краям глазницами. Но глаза не вытекали, а слезы всё не заканчивались, струились по щекам, будто где-то там, внутри Лены протекали воды Стикса, выплескивавшиеся на экран смартфона жирными солеными каплями.
Почти до часу ночи Лена листала их переписку. Смешные картинки, дурацкие фотографии, бытовые обсуждения — что купить домой, что приготовить на ужин, кто сходит оплатить коммуналку и прочие глупости. Совместные планы — поехать гулять в Царицино или в Икею за новым постельным бельем. Казавшиеся тогда бессмысленными, а теперь бесконечно ценные разговоры ни о чем — о толчее в метро, о том, какое платье надеть в гости, о том, как какому-то Гарику на тренировке свернули пятку… И, конечно, ежедневные, неизменные в своей формулировке “Я люблю тебя”.
— Я люблю тебя! — произнесла Лена в темноту пустой квартиры. Затем она проглотила две непривычно крупных таблетки, запила на всякий случай водой и закрыла глаза, мучительно вслушиваясь — не ответит ли кто. Не ответили.
Проснулась Лена от того, что чья-то рука нежно гладила ее по волосам. Холодный ужас разлился по всему телу. Густая тьма создавала иллюзию, будто Лена находится на дне океанской впадины, и бледный свет уличного фонаря, что пробивался в щель меж занавесками, казался лучом батискафа.
“Это просто сквозняк, всего лишь сквозняк”, — уговаривала она себя, одновременно боясь и желая поверить; сверху давил тяжелым облаком пряно-цитрусовый дух DKNY Men. Вдруг из темных вод выпросталось холодное щупальце, мазнуло по шейным позвонкам. Девушка еле-еле подавила визг, рвущийся наружу. Прижала страх к полу, как змею; прижала, как Володя прижимал к татами оппонентов, закручивая им руки под немыслимым углом. Она должна быть сильной, чтобы не спугнуть его.
— Володя? — тихо спросила Лена, едва смыкая губы — не прогнать бы сладостное наваждение.
— Я здесь, — прошелестела тьма, и холодная рука, осмелев, переместилась на шею, принялась поглаживать так, как умел только он — её первый и единственный мужчина. Кожа тут же покрылась мурашками, как и всякий раз от его прикосновений.
— Володя… — тяжело выдохнула она, поворачиваясь к нему, но рука удержала её на месте, прижала к постели, сильная, натренированная.
— Не надо… Ты не хочешь меня видеть… таким.
— Каким?
— Мертвым… — произнес он, прежде чем холодный, неподвижный поцелуй коснулся ее шеи.
Лену одновременно трясло от ужаса и возбуждения. Не в силах пошевелиться или повернуться, она принимала эти прикосновения с покорностью, на которую способны лишь болтающиеся в петле висельники и животные на бойне; где-то в глубине сознания Лена понимала, что все происходящее — неправильно, ненормально, невозможно… Но подсознание соблазнительно нашептывало: “Ты ведь сама этого хотела”, а прохладные тонкие пальцы так хорошо знали ее тело, что само отзывалось на ласки, игнорируя вопли рассудка…
Он долго не мог войти, видимо, боялся быть слишком грубым, поэтому Лене пришлось помочь, направить. Там, внизу, он был горячий, пульсирующий, почти как живой.
— Родной, мой родной… Мой мальчик... — шептала Лена в экстазе, не силах сдерживать рыдания, рвущиеся из груди. Что это было — слезы радости, или то противился лишенный голоса разум, пытаясь сообщить ей, что все происходящее ненормально; а, может, осознание того, что с первыми лучами призрак любимого мужчины пропадет, скроется в мире теней, и кто знает, сможет ли он вернуться обратно?
— Ты вернулся? Скажи, что вернулся! — шептала она, но за спиной раздавалось лишь сосредоточенное пыхтение, словно призрак не желал произносить вслух гадкую правду. — Поцелуй меня! — Нет. Я не могу… Ты не должна меня видеть. Я теперь другой…
— Плевать! Поцелуй меня, пожалуйста… — умоляла Лена так, будто от этого зависела ее жизнь.
Володя замялся, потом наконец выдавил своим шелестящим, еле слышным шепотом:
— Хорошо… Не открывай глаза.
Она кивнула и, вывернув шею, впилась в холодные, неподвижные, будто бы резиновые губы. От Володи сильно пахло зубной пастой и его неизменными духами. Так, касаясь его, слившись с ним самым близким из доступных человеку способов, Лена смогла на краткий миг не поверить, нет, – уверовать – в то, что Володя снова рядом с ней, снова жив, и все будет как раньше. Под сердцем набухло маленьким солнышком теплое чувство; оно нагревалось и разрасталось, стекая куда-то вниз живота, а следом взорвалось, превратившись в пульсирующую оргазменную сверхновую. Прижавшись к ней всем своим горячим телом, Володя выгнулся и застонал, изливаясь внутрь нее настоящим, жарким семенем. Извернувшись, Лена обняла возлюбленного, прильнула к нему, шепча:
— Мой… Только мой… Не отдам…
Припав к мертвому, неподвижному рту, Лена принялась дышать часто-часто, пытаясь отогреть эти холодные тонкие губы, взяла Володю за виски... чтобы почувствовать вместо привычного колючего ежика соломенных волос тонкую, длинную паклю, свисающую с холодного гладкого черепа. Взвизгнув, она дернулась прочь от самозванца; пучок мерзких, будто бы высушенных волос остался в руке. Открыв глаза, она увидела что-то тощее, ущербное, запутавшееся в одеяле. Что-то реальное и осязаемое, что-то, что сейчас было в ней… Инстинкты взяли управление на себя, и Лена принялась визжать и колотить ногами неведомого ночного визитера, отпихивая его пятками к краю кровати. Тот свалился на пол с физическим, вполне слышимым грохотом. Там, под лучом уличного фонаря-батискафа копошилось создание с тонкими бледными конечностями, будто целиком состоящее из локтей и коленей. Мелькнули торчащие ребра в каких-то язвах, в спутанном гнезде лобковых зарослей качнулись влажно поблескивающие гениталии, а следом из-под одеяла показалось и лицо. Лысая старческая голова с висячими лохмотьями волос, глубокие морщины, неестественно-кривой, скошенный на сторону рот, будто лишенный челюсти, и надорванные посередине губы. А из-под лысых бровей на Лену двумя мертвыми угольными отверстиями глядела сама непроглядная бездна, та самая, что жадно вбирает в себя души, жизни и воспоминания, не выпуская ничего обратно, подобно черной дыре.
— Я люблю тебя… — скрипуче пробасило существо неровным, ломающимся голосом.
Черные дыры глаз втягивали в себя остатки света, поглощали страх, боль и сознание Лены, замещая их темной пустотой. Вдруг девушка почувствовала невероятную легкость где-то под черепной коробкой, завалилась набок, и тьма поглотила все.
***
Лена проснулась с тяжелой головой — явно от таблеток. На часах было почти двенадцать дня — на работу она безнадежно опоздала. Телефон почему-то был на авиарежиме, но девушка, хоть убей, не могла вспомнить, как выключала связь. Стоило отключить его, как на Лену одно за другим посыпались СМС-сообщения о пропущенных звонках от начальницы. Девушка выругалась — из-за ночной галлюцинации она теперь могла потерять работу. Одеяло, правда, и в самом деле валялось на полу, но настоящий шок ее ждал на простыне. Даже сейчас, под светом тусклого январского солнца в собственной квартире, Лена почувствовала, как ноги подкашиваются и она оседает на пол — лучше так, чем хотя бы на краешек этого оскверненного ложа. Губы дрожали, глаза бегали по простыне, на которой подсохли следы вчерашнего соития, но хуже всего — рядом с ее подушкой лежала болезненно-реальная, предельно настоящая прядь омерзительной седовато-черной пакли.
Содержимое сумки полетело на стол. Ключи, косметичка, шейкер… Вот оно! Измятая визитка Анетты Ганюш, “медиума, некроманта, ясновидящей”, упала на крышку ноутбука, всю покрытую чужими, не Лениными отпечатками.
После короткого звонка, который Лена даже не запомнила — лишь знала, что произнесла слово “срочно” минимум шесть раз — она выскребла остатки денег, отложенных на похороны Володи, наскоро оделась и, не накрасившись, выбежала из дома. В ее выпотрошенной сумочке из стороны в сторону перекатывался контейнер для бутербродов с выдранной прядью внутри. Офис экстрасенса находился на территории какой-то промзоны. На проходной Ленины документы долго мусолил пожилой охранник, то и дело созваниваясь с неким Степаном Петровичем. Наконец, ее отправили к неказистому двухэтажному зданию, окруженному целой системой луж, где между дверью с надписью “Кирби” и железным щитком с трафаретным сигилом “ГК” находились распухшие дерматиновые двери в мир неизведанного с позолоченной табличкой, дублирующей содержание визитки.
— Заходи, деточка, заходи, — благостно промурлыкала массивная мадам, в своем старомодном багровом платье похожая на гигантский кусок говядины. Темные глаза в обрамлении коровьих ресниц мазнули по Лене, и голос ясновидящей поскучнел: — А, это ты… Что, приперло?
— Вы правда… можете общаться с мертвыми? — не здороваясь, выпалила Лена, попутно оглядывая помещение. От тошнотворно-приторных благовоний тут же разболелась голова. Стены офиса были украшены аляповатыми масками вперемешку с грамотами и благодарностями. На дубовом столе, который бы сделал честь и Собакевичу, валялись будто бы невзначай разбросанные карты таро; огромный хрустальный шар в позолоченной подставке выполнял роль пресс-папье, прижимая стопку бухгалтерских папок. Пухлые ручки в перстнях нетерпеливо постукивали по лакированному дереву. Здесь, вне кладбища, эта женщина напоминала медиума и некроманта еще меньше, но довериться Лене было больше некому.
— Я много, что могу, девочка… Например, могу проклясть и навести порчу, если кто-то проявит неуважение… — со значением произнесла она, оглядывая искусанные губы и набрякшие мешки под глазами девушки.
— Вы меня прокляли?
— Нет, дитя. Я не настолько жестока… Я же вижу, что в тебе говорит твое горе. Потеря… Она разлагает человека. Уничтожает его, замещает все хорошее черной, злой тоской… Той самой, что выплеснулась на меня. Я видела твою ауру, и не держу на тебя зла. А теперь просто скажи — ты хочешь с ним поговорить?
— Нет, — Лена хлопнула контейнером об стол, да так, что карты разлетелись в стороны, часть свалилась на пол, — Я хочу знать, что это.
Пока Лена рассказывала ситуацию, разумеется, утаивая пикантные детали, Анетт Ганюш долго и внимательно осматривала прядь. Повертела в руках, понюхала и даже, к омерзению девушки, лизнула клочок черных, с проседью, волос. После рассказа медиум долго сидела молча, закатывала глаза и гудела как трансформатор. Наконец, её взгляд вновь обрёл прежнюю телячью осмысленность, и медиум спросила:
— Значит, сильно его любила, да?
— Люблю, — кивнула Лена.
— Знаешь… Во многих культурах строго-настрого запрещается скорбеть по усопшему. В Мексике, в Нигерии, в Индонезии прощание с мертвыми стараются обставить как праздник… Как счастливые проводы в иной мир. Славяне верят, что, если слишком сильно плакать по усопшему, можно “утопить” его слезами, — увлекшись собственной лекцией, ясновидящая принялась накручивать прядь на палец. — Какие-то эзотерики считают, что слезы близких задерживают души в нашем мире, подпитывают их энергией, и они застревают меж жизнью и смертью. Но…
— Что “но”? — поторопила Лена.
— Но я — некромант, девочка. Я касалась той стороны, и знаю, что там. Потусторонний мир – вотчина не покоя, но голода. Там обитают ненасытные, непостижимые для нас сущности, которые только и ждут шанса присосаться к тебе. Энергетические паразиты оттуда — это обломки чужих душ, оставленные астральные тела, пустые треснутые сосуды, что тщатся себя заполнить. Ты же создала для них идеальные условия — подсказала им маску, облик, в котором будешь готова принять их. Твоя скорбь — это врата. Считай, что ты собственноручно вручила одной из этих тварей приглашение и открыла дверь.
Лена сидела, оглушенная потоком бреда, который на нее обрушился. Наверное, нужно было встать, развернуться и уйти, выбросить чертову визитку и удалить номер. Но там, на дне сумки лежал телефон, на дисплее которого светилась зеленая полоска — очередное сообщение от Володи, а ясновидящая прямо сейчас вертела в руках страшное доказательство того, что произошедшее сегодня ночью — предельно реально.
— И что же делать? — спросила она, ожидая, что медиум сейчас предложит совершить серию дорогостоящий ритуалов, провести сеанс экзорцизма, будет резать воздух ножом, жечь неведомые травы, снова мычать, закатывать глаза и всячески изображать кипучую деятельность, но женщина лишь откинулась на широкую спинку кресла, отшвырнула от себя прядь и скрестила руки на груди.
– Нужно, деточка, просто перестать скорбеть.
Лена не верила своим ушам. И за этим она пришла? На исходе этих двух адских недель ее наградой стала великая истина — нужно “просто” перестать скорбеть. Спасательный круг был лишь нарисован на доске у причала. Священный Грааль оказался мятой банкой из-под “Пепси”. Сиянье звезд обернулось блеском фиксы в широкой пасти ясновидящей.
— Всего-то? — с истеричной усмешкой выдохнула Лена.
— Другого способа нет, — развела руками медиум. Звякнули перстни на пальцах, сверкнули фальшивым золотом сплетенные в ожерелье знаки зодиака, разложенные по внушительной белой груди. Коровьи глаза принялись бегать по офису, давая понять, что аудиенция окончена. Не забрав ни контейнер, ни его страшное содержимое, Лена вскочила с места и выбежала из офиса.
***
Темнело рано. Квартира встретила Лену мраком и пустотой. Впрочем, это была не совсем правда. В пустоте кто-то обитал, и теперь она знала это наверняка. Видела, как поменяли положение складки сброшенного на пол одеяла, как сомкнулись еще утром открытые занавески, как улыбается Володя с фотографии на включенном его фальшивой копией ноутбуке. Девушка даже не вздрогнула, когда увидела, что ящик с ее бельем слегка приоткрыт. В воздухе витал тяжелый аромат Володиных духов.
Слез больше не оставалось. Лене категорически не хотелось подкармливать мерзкую голодную тварь даже теми крохами сил, что у нее еще оставались. Собственное нутро казалось ей грязным и использованным, жизнь — сломанной, выброшенной на помойку. Маленькая студия в Одинцово, казавшаяся раньше им двоим раем в шалаше, теперь стала слишком тесной даже для нее одной. Девушка подошла к окну и взглянула вниз — голые кусты, чья-то машина, снег… Слишком низко.
Эта мысль пришла ей в голову еще тогда, в “Скорой”, что без мигалок ехала по ночному городу, останавливаясь на светофорах и послушно пропуская общественный транспорт — спешить-то некуда. Все эти дни она изо всех сил прижимала ее ногами ко дну черепной коробки, не давая всплыть, глушила таблетками, топила в потоках слез… И ради чего? Ради чего вести это жалкое, бессмысленное существование, когда у тебя отобрали, нет, грубо, с мясом, вырвали то единственное, что давало тебе силы просыпаться по утрам?
Этот виски Володя выиграл в лотерею на новогоднем корпоративе. Начальство расщедрилось на пафосную бутылку в жестяной коробке, и Володя собирался ее распить по особому случаю. Кажется, случай наступил.
Лена наполнила бокал до краев, слегка пригубила, поморщилась — виски воняло и было омерзительно-теплым. Ну, ничего. Лекарство и не должно быть вкусным. Лена щедро зачерпнула маленьких шершавых овальчиков из таблетницы и принялась жадно, запихивать их в рот горстями. После каждой порции она произносила тост и делала щедрый глоток виски:
— За нас, Володя. За нашу жизнь, которую мы не прожили.
Глоток.
— За нашего ребенка, которому не суждено родиться.
Глоток.
— За эту херову электричку и за эту гребанную шаурму.
Глоток.
— За тебя, некромант и ясновидящая, манда ты бесполезная.
Затем Лена улеглась на диван и принялась ждать, пока лекарство подействует; лекарство от боли и от слез, от невыносимой тоски, что подобно двум метрам сырой промерзшей земли давила на грудь. Душила, мешала дышать, мешала жить. Из груди наружу рвались горькие смешки.
-Ха. Просто перестать скорбеть. Просто. Ха. Очень просто. Ха.
Голова кружилась и гирей погружалась в подушку. Казалось, еще немного, и она продавит диван, свалится на пол и покатится по паркету под стол. Вообразив эту сцену, Лена всхрюкнула; из носа показался сопливый пузырь. Конечности тяжелели, в глазах все расплывалось, смешивалось в единую, неразличимую массу. Веки уже опускались, когда сквозь решетку ресниц девушка заметила медленно открывающуюся дверь шкафа, изнутри которого лилась тьма, и бледную руку, опускавшуюся на пол с робостью кисейной барышни, что пробует воду.
— Хер тебе, — сонно произнесла Лена, и смерть нежным теплым покрывалом укрыла ее.
***
Чьи-то длинные пальцы грубо порвали покрывало, упершись в мышцы челюсти так, что Лене пришлось открыть рот, и эти пальцы — длинные, бледные, в мерзких язвах – принялись давить ей на корень языка. Вместо потолка перед девушкой возникло дно салатницы. Пальцы хозяйничали во рту, больно ковырнули ногтями небо, залезали едва ли не в пищевод.
— Блюй, дурочка, блюй! Ну же! Блюй, кому говорят!
Наконец, рефлекс сработал, и недопереваренные таблетки в жгучей смеси виски и желудочного сока толчками прокатились наверх. Часть пошла носом, и Лена отчетливо ощущала как одна из таблеток застряла в ноздре.
— Вот так, вот так, давай, детка, ну ты чего? Совсем дурочка! Зачем же ты…
Лена не видела лица того, кто держал ее за волосы, будто бы выжимая в салатницу, зато, несмотря на слезящиеся глаза, хорошо разглядела бледную, отороченную редкими седыми прядями, образину, безжизненно осевшую на стуле. Теперь, при свете она не могла поверить, что приняла эту ненатуральную, с порванной губой, резиновую маску за чье-то лицо. Она попыталась было вырваться, но конечности не слушались. Все, что ей оставалось — висеть на краю дивана во власти неведомого насильника и вновь и вновь извергаться в икеевскую салатницу. Шестеренки в голове крутились со скрипом, заторможенные убойной дозой транквилизатора, но мало-помалу все вставало на свои места: почему вдруг таблетки изменили размер, откуда надписи на стекле, кто поднимал стульчак унитаза и главное — кто писал ей сообщения.
Когда ее, проблевавшуюся, вновь бросили на кровать, она почти не удивилась, когда увидела над собой ноздреватое бледное лицо соседского сынка. Запущенный псориаз, впалая грудь, неестественная патологическая худоба, кривые зубы — шансы этого парня лишиться девственности стремились к нулю, но он воспользовался приглашением, оставленным Леной. Ключами, забытыми в замке.
— Астральный… паразит. Глист энергетический, — выдавила Лена и глупо хрюкнула. Сейчас эта ситуация все еще казалась ей ужасно смешной, но опьянение препаратами понемногу отступало, сменяясь яростью. — Ах ты, ублюдок! Мелкая дрянь… Ты за это сядешь, слышишь? Знаешь, что делают с такими как ты на малолетке? Ты будешь спать у параши и чистить обувь языком! Ты…
— Пей-пей, — ломающимся голосом лепетал подросток, с силой подсовывая ей стакан и едва не выбивая зубы. Лена пыталась сопротивляться, но руки не слушались. Длинные пальцы вцепились ей в нос, и рот пришлось открыть. Какая-то оседающая на языке суспензия полилась в горло. Девушка попыталась ее выплюнуть, но подросток на удивление ловко закрыл ей рот, и, чтобы не захлебнуться, Лене пришлось сделать глоток.
— Говнюк мелкий, — мямлила она, чувствуя, как тело вновь тяжелеет, врастает в матрас. Язык разбухал, не помещаясь во рту. Мир становился таким маленьким, игрушечным и неважным. Тем временем “астральный паразит” аккуратно стягивал её ноги ремнями.
— Не переживай, — приговаривал он, — Ты больше не одна. Я о тебе позабочусь. И о ребенке нашем позабочусь. Я теперь всегда буду рядом, милая, и ни за что, никогда не оставлю. Мы ведь любим друг друга, правда?
Коснувшись ее губ своими, на этот раз теплыми, потрескавшимися губами, он блаженно замычал и прошептал на ухо:
— Я люблю тебя.
***
Автор — German Shenderov
#6EZDHA
