А также резину и прочий мусор. Невозможно спать с открытым окном ночью, воняет.

...словно сон. А сейчас — вечер пятницы.

...То ты понимаешь, что это оно (см. пост в закрепе)...

Знаете, есть истории, которые пахнут домашними пирогами, пылью старых альбомов и чем-то вечным. Это – одна из них. История моего деда Коли и бабки Маши. Обычная? Вроде да. А вон как закончилась... или не закончилась вовсе.

Начало было простым: ему 21, ей – едва стукнуло 20. Он – парень с наметанным глазом и твердой рукой (тогда все такие были), она – красавица с невероятной копной темных волос и смехом, который слышно было через три улицы. Поженились. И – понеслось.

Шестьдесят три года. Вы вдумайтесь. Шестьдесят три года бок о бок. Это не про розовых пони и вечную идиллию. Это про любовь оголтелой силы, которая умела и гореть яростным пламенем ссор (скалка в стене – не миф, а семейная реликвия!), и тлеть тихим, невероятно теплым огнем понимания. Они могли рявкнуть друг на друга так, что стекла дребезжали, а вечером сидеть на крылечке, пить чай из одного стакана и молча смотреть на закат, плечо к плечу.

Бабка Маша была стержнем. Дети, внуки, дом, огород, бесконечные заботы – она растворялась в этом без остатка. А дед? Дед был добытчиком, защитником, а под конец... ну, честно? Стал ее вторым, очень упрямым ребенком. «Коля, шапку! «Коля, не лезь!», «Коля, таблетки выпил?», – ее вечные повторения. Он ворчал: «Машка, отвяжись!», но без ее воркотни и заботы терялся, как мальчишка. Она варила ему его любимый борщ, штопала носки и водила за руку к врачу. «Замучил меня, старый», – ворчала она, но в глазах – все та же искра, что и в двадцать.

А потом ее не стало. В 83. Ушла тихо, как и жила – для других. Дед остался один в их доме, где каждый уголок шептал о ней. И на поминках, когда все ждали слез или отчаяния, он сказал спокойно и твердо: «Ну все. Теперь подожду. Машка скоро придет – заберет. Я ей нужен там».

Мы, внуки, остолбенели. «Деда, что ты! Живи! Внуки, правнуки радуются! На дачу съезди, рыбки полови!» Уговоры, уговоры... Он качал седой головой: «Без нее? Зачем? Она придет. Я подожду».

И он ждал. Каждый день, как на пост заступил. Просыпался – ждал. Чай пил – ждал. В окно смотрел на дорогу – ждал. Не с тоской, а с каким-то... спокойным ожиданием солдата, знающего, что подмога придет. Мы звонили, приезжали, тащили к себе – он терпел, улыбался, но возвращался в свой дом. Ждать.

А она... она ему снилась. И не плачущая, не тоскующая. Нет! Наша бабка Маша являлась во снах хохочущей! «Колян! – слышал он ее звонкий смех, тот самый, через три улицы. – Сиди там, не дергайся! Дай хоть тут отдохнуть от тебя! Ха-ха-ха! Намаялась за 63 года! Теперь мой черед!»

Мы спрашивали: «Ну дед, как бабка? Что говорит?» Он усмехался, глаза щурились: «Гадина! Смеется! Говорит, отдыхает от меня, намаялась!». Но в этой усмешке была бездна нежности и полного понимания. Это был их язык. Их вечная игра-ссора. «Вредина, – говорил он с теплотой. – Всегда такая была. Любила подколоть».

Он не сердился. Он знал. Знал, что это их любовь. Странная, вечная, через смех и скалки. Он ждал. Любил ее дико. А она... там... любила его, конечно. Но отдыхала. От вечных «Коля, шапку! «, от пришивания пуговиц, от ворчания на разбросанные носки и забытые таблетки.

Дед Коля так и не дождался «прихода бабки в том смысле, как мы думали. Он ушел сам, тихо, во сне, через пару лет после нее. Мы уверены: проснулся – а она тут как тут, руки в боки: «Ну что, старый, дождался? Пошли, чайник уже кипит!». А может, и правда дала ему время, чтобы и он отдохнул... от ожидания.

Они прожили жизнь. Намаялись. Насмеялись. Налюбились. И теперь... теперь у них вечность, чтобы продолжать. Ссориться, смеяться и безумно любить друг друга. А бабка... она заслужила свой отдых. Хотя бы на пару лет.

DeviantArt