Город бомбили. Земля сотрясалась, звенели стела, с потолка сыпались тоненькие струйки песка, иногда, с громкими хлопками, падали большие куски штукатурки – хлопались и разбивались, разлетались в стороны по паркетному полу.
Тряхнуло особенно сильно, жалобно зазвенела люстра. Старый профессор Кацвик, кряхтя, поднялся с кресла, опираясь на зонт-трость, прошел к заклеенным крест-накрест окнам. Через квартал медленно оседала пегая громадина пыли – разбомбили магазин, теперь за продуктами надо будет в угловой ходить – далеко. А может машины продуктовые пришлют? Вон, когда центральные районы ракетно-бомбовым разнесли, туда целыми днями грузовики с красными крестами катались. А один перевернулся и посыпались из него мешки, далеко раскатились блестящие жестяные банки со всякой снедью.
Хотя… Это для центральных районов – там мэр, там штаб, там… да что тут говорить. Придется ходить в угловой магазин.
- Далеко… - грустно сказал Кацвик.
Над двором, ревя моторами, промелькнул пузатый бомболюгер, наш, не вражеский, от гула жалобно задребезжали стекла, с потолка вновь посыпались струйки. Кацвик вздохнул и раскрыл над собой зонт.
- Краля Захавовна, куда вы прете во все свое хайло, вы же здесь не стояли.
- Роза Морковна, вас я тут тоже не видела, что же вы выперлись?
- А у меня, Краля Захавовна, четыре сына долг родине отдают и трое на выпуске. У меня, Краля Захавовна, даже документ есть внеочередной. Показать?
- Роза Морковна, а мои дочурки тоже есть хотят, и их у меня, доложу я вам, побольше ваших семерых будет – двенадцать детишек по лавкам голодом сидят! – и Краля Захавовна, гордо вскинув уши, поперла вперед, раздвигая своими мощными телесами возмущающуюся очередь.
Профессор Кацвик со своим неизменным зонтом-тростью, едва успел уступить дорогу дородной Крале Захавовне, вжавшись почти в самый прилавок. В принципе Кацвик мог тут и не стоять, у него, в кармане жилетки, рядом с часами на цепочке, покоилась маленькая красная книжица – документ внеочередного приоритета. С такими корочками можно было к магазину подойти, свистнуть, не заходя, и продавцы сами бы все на улицу вытащили, еще бы и спасибо сказали и денег бы не спросили. Но Кацвик этой книжицы стыдился, стеснялся ее.
- Две банки на руки и мешок крупы, - безапелляционно заявила продавец, телесами ничуть не уступавшая, а местами даже превосходящая дородную Кралю Захавовну.
- Две? Да у меня детишек полный дом!
- Две. – настойчиво повторила продавец и приложила тяжелой рукой о прилавок.
- Да, так ее! – раздалось из очереди и тут же пошел одобрительный гул, очередь волнами заходила.
Краля обернулась, на ее широкой мордочке жалобно заблестел мокрый нос, уши обвисли. Видно было, что хочет она крикнуть, хочет найти поддержки, но от нее отворачивались, прятали глаза – у всех были дети, все знали: дадут больше ей, не достанется еды кому-то другому.
Краля Захавовна, всхлипывая, высыпала из кошелька на защелках пару талонов на еду, какую-то мелочь, схватила кулек крупы и банки, и, баюкая еду, словно малое дитя, пошла прочь, народ перед ней безмолвно расступался.
Следующим был Кацвик. Он получил то, что ему полагалось, по-старчески медлительно, сложил груз в авоську, и, отчаянно хромая, припустился из магазина. Краля далеко не ушла, она сидела у развороченного взрывом дома, утирала платком слезы и мокрый нос. Кацвик скоро дохромал до нее, остановился, и, запыхавшись, сквозь срывающееся дыхание, сказал:
- Краля, Краля Захавовна, вот, возьмите, - выложил на лавочку рядом с ней банку и мешок с крупой, подумал, и поставил рядом вторую банку, пустую авоську неловко запихнул в карман, так что витые ручки ухом свесились из штанов, - Возьмите, Краля Захавовна.
Краля утерла нос еще раз, посмотрела на банки, на Кацвика, снова на банки и вдруг заорала:
- А ну иди отсюда! Я не из таких, кто за еду! И подачки свои забери, дурак старый!
- Что вы, Краля Захавовна, что вы? – начал оправдываться Кацвик, отступая.
- На горе моем решил он покуражиться? Пускай тебе шалавы подзаборные за еду дают, а я не такая! – она уперла руки в широкие бока, и окатила Кацвика холодным надменным взглядом.
- Да я же… А-а! – и он зло махнул рукой, развернулся, и дерганной хромающей походкой, пошел прочь.
- Эй, подачки-то забери! Эй!
Кацвик не обернулся, он скоро ушел тропкой меж кирпичного мусора, и скрылся из виду. Краля Захавовна воровато оглянулась и скидала все с лавочки в свою холщовую сумку, после чего гордо вскинула голову, так, что уши едва до хвостика не достали, и зашагала прочь.
Телефон зазвонил посреди ночи, затрезвонил так, что трубка задребезжала. Кацвик не спал, он прошаркал старыми, стоптанными тапочками до телефона в зале, поднял трубку и, как-то подразумевалось статусом профессора, сказал:
- Профессор Кацвик у аппарата.
- Кацвик? Кацвик! Срочно, собирайтесь, за вами заедут. Срочно! – в телефон не говорили, в него орали.
- Срочно! – на том конце, с громким хрустом, положили трубку.
Кацвик вздохнул, скинул протертый халат. Его вечный костюм тройка, как всегда, висел на стуле. Зонт стоял там же, притуленный к спинке. На всякий случай Кацвик решил прихватить и свой саквояж, куда, по старой, со времен репрессий, привычки, сложил теплые вещи. Кто его знает, чем может закончиться ночной звонок.
К тому времени, когда Кацвик спустился, к подъезду уже подъехало штабное авто со звездой на боку. Кацвик уселся рядом с водителем, молодым еще зайцем в военной форме, и авто резко рвануло с места.
Кацвик расспрашивать не стал, водитель тоже молчал, у него и без того была не простая задача – проехать меж завалами, меж воронками, меж торчащими из обломков кусками арматуры.
Вскоре авто, фыркнув, остановилось перед побитым осколками зданием городской мэрии. Кацвик сказал тихо: «Спасибо», и вылез из авто. Его встречал какой-то нетерпеливый чинуша с напомаженными по последней моде усами, в отутюженном костюме. Он сразу схватил Кацвика за рукав, потянул.
- Подождите, мой саквояж! – испуганно вскрикнул Кацвик.
- Да пропади он! – огрызнулся чиновник, но тащить перестал. Кацвик скоро взял с сиденья саквояж и, торопливо, едва не падая, заковылял следом за чиновником.
- Извините, а вы не в курсе? – он не поспевал за чиновником, а тот даже и не оглядывался, - Вы не в курсе, что там? Зачем я? Нет? Нет…
В мэрии творился самый настоящий сумасшедший дом: бегали сотрудники, какие-то молодые, довольно привлекательные, зайчихи носились с папками, из которых торчали отдельные листы, чиновники кричали в телефоны, те кто не кричал в телефон кричали друг на друга, и только военные, расставленные, казалось бы на каждом углу, стояли ровненько, недвижно, с оружием наизготовку.
Провожатый Кацвика, легко отталкиваясь своими сильными ногами, взлетел по лестнице на третий этаж, туда, где был кабинет самого мэра! Кацвик там, на третьем, был лишь однажды, когда его поздравляли и вручали государственную премию, да и то, тогда он сидел недвижно и испуганно, боясь притронуться к окружающему великолепию.
На этот раз не было ни фанфар, ни почетного караула. Они с чиновником скоро прошагали по красной ковровой дорожке, вошли в большую, набитую народом, залу, где их встретил грозного вида заяц в военной форме генеральского чина. Он смерил Кацвика оценивающим взглядом, посмотрел на чиновника:
- Кацвик, - чиновник утвердительно кивнул.
- Кацвик я, - испуганно пролепетал Кацвик и прижал к груди и зонт-трость и саквояж.
Генерал подвел их к окруженному разномастными зайцами столу, сказал: «Вот», и после удалился обратно, к дверям. Чиновник быстро последовал за ним, а Кацвик остался у стола, все так же нелепо прижимая к груди саквояж и зонт-трость. Все звуки вокруг, вся эта суета – пропали, стихли, исчезли в никуда. На столе лежали фотографии, необычные, цветные, а не черно-белые, фотографии, и их было много, очень много, а еще там лежали листы, вроде бы отпечатанные на машинке, но почему-то удивительно ровные, без вмятинок, без плохо пропечатавшихся букв – строчки были идеально ровными, какое и в книжках не увидишь.
Кацвик положил саквояж на стол, пододвинул к себе одну фотографию и, не веря глазам своим, уставился на изображение. Там было то, что он изучал, только оно было… Оно было гротескным, необычно извращенным, вытянутым, безволосым, за исключением топорщащейся растительности на голове. Это была обезьяна, странная, необычная, невероятная, но профессор не мог ошибиться – это был его предмет, его наука – Кацвик почти всю жизнь изучал приматов. Они, приматы, были удивительно сообразительны и Кацвик даже утверждал в свое время, что были бы у них более выгодные условия для развития, то они бы – приматы, стали хозяевами планеты, а не зайцы.
- А, коллега, - Кацвика по плечу похлопала чья-то тяжелая рука, Кацвик оглянулся, и узнал профессора Моюшкина, специалиста по лингвистике, - Мы вас уже заждались. Что скажете?
- Откуда? Откуда это все? – Кацвик рукой подгреб к себе целый ворох фотографий и просматривал их одну за одной, - Откуда?
- Оттуда. – Моюшкин ткнул пальцем вверх, в потолок, Кацвик не понимающе навострил уши. – Они к нам прилетели, коллега, представляете, к нам прилетели разумные приматы!
- Да, всё это, - широкий жест, - это они нам предоставили. Сегодня прямо сюда, перед мэрией, грохнулся круглый контейнер, а в нем это.
- Невероятно, это просто невероятно! – Кацвик водил пальцами по фотографиям, подносил их к самым глазам, щурясь смотрел через пенсне, и улыбался. Он был прав, он оказался прав. Бесспорно – это были приматы, и бесспорно – это были разумные приматы. Более высокий лоб, измененная форма подбородка, противопоставленный палец на руках стал выглядеть иначе, да и сами пальцы изменились, стали более тонкими, изящными, способными выполнять сложные операции – такие существа просто не могли не быть разумными!
- А это что? – Кацвик показал на листы. Конечно можно было взять да и почитать, но он не мог оторваться от фотографий.
- А это, друг мой, - сказал Моюшкин торжественно, - это их условия!
- Условия, - Кацвик отложил фотографии в сторону, и посмотрел на листы и только сейчас задумался, что это такое – разумные приматы. Приматы – это вам не зайцы, они конечно не абсолютные хищники, но могут быть и плотоядными, а это… Это агрессия, это жестокость в самой их природе, в их потаенной сути. Кацвик почувствовал как мелко-мелко затрясся его хвост, - Какие у них условия?
- Они требуют прекратить войну, - Моюшкин кивнул, - да-да, именно требуют.
- А ты почитай, узнаешь, - и Моюшкин пододвинул листки Кацвику, - текст везде одинаковый. Читай.
Кацвик взял один из листков:
«Уважаемые граждане! Мы уже длительное время наблюдаем за Вашей планетой, и, на основе данных наблюдений, пришли к выводу, что Вам необходима наша помощь. Ваши народы, Ваши страны и общности находятся в состоянии постоянной, непрекращающейся войны и это на фоне высокой динамики прогресса! Если война на данном этапе не будет остановлена, в скором времени Вами будет изобретено оружие не виданной Вами доселе мощи – ядерное оружие и тогда Ваша планета с Вашими народами будет уничтожена. Во избежание этого мы требуем:
Прекращения военных действий в любой их форме,
Расформирования военных структур до необходимого минимума,
Снижения затрат на военные нужды, повышения вливаний средств в социальные структуры, бюджетные организации,
Полной демобилизации не кадрового военного состава.
В случае невыполнения требований нами будут выполнены действия силового порядка для достижения поставленного результата.»
Ниже шел этот же текст на кроликовом, и на обратной стороне листа, видимо, то же самое, но только уже не понятно на каком языке. Вроде бы даже русаковская кириллица была и совсем странные стелющиеся письмена.
- Это? – Кацвик показал листок Моюшкину.
- Основные языки. А, если по секрету, - Моюшкин склонился к самому уху невысокого Кацвика и зашептал, - по мне, так они такие послания везде разослали! Тут сообщение было, что в самой столице!
Кацвик испуганно отступил, посмотрел на Моюшкина расширенными глазами.
- Да-да, коллега, такие вот дела.
- А мы зачем? – Кацвик оглянулся по сторонам, - Вы, я, все – зачем ученые?
- Выявить мотивы, проработать психологию нового предполагаемого противника, найти скрытые, завуалированные послания в этих, - кивок на листки, - агитках.
- Тихо! Тишина в зале! – заорал генерал, и за столом тут же притихли. Только один седой уже совсем заяц поднял сухенькую руку, и сказал дребезжащим голосом «позвольте», но генерал обжог его таким взглядом, что старик сник.
- Сейчас перед вами будут поставлены стратегически, повторяю, стратегически важные задачи! Сама Родина будет зависеть от вас! Вы меня поняли? – он обвел собравшихся пристальным взглядом, - Родина! Марк Капустин, прошу.
- Здравствуйте, - начал незаметный заяц, стоявший все это рядом с генералом, - я, как начальник аналитического управления, выбрал следующие направления для работ. Первое – оценка технического потенциала предполагаемого противника, второе – поиск слабых мест, третье – психология приматов…
Марк Капустин говорил еще долго, прямо на месте были сформированы отделения занимающиеся каждый своим направлением, а потом, до самого утра мэрия гудела. Все работали, кричали, ругались, вели диспуты. Кацвик диспутов не вел, он давал ответы на вопросы и сидел себе тихонько в сторонке, разглядывал фотографии и думал, а какие они – разумные приматы?
Утром часть войск было отправлено в наступление. Так решили просто для того, чтобы проверить – смогут ли приматы применить те самые действия силового порядка. С наступающими войсками осуществлялась постоянная связь, каждую минуту каждое подразделение выходило в эфир и сообщало: «В норме». Так же молодые офицеры перемещали по огромной карте фишки, обозначающие войска. До точки столкновения с противником оставалось не более двух минут. Там, за окном, идущие в наступление, уже должны были видеть боевые порядки противника, они уже должны были ехать по развалинам захваченного врагами города…
- В норме, - раздалось сквозь помехи в эфире, - враг в зоне видимости, подготовка к залпу…
И тут же эфир взорвался помехами, хрипами, шипением. Радисты в штабе стали крутить верньеры, повторять в микрофоны одни и те же слова:
- Первый, это база, ответьте… Первый, это база, ответьте…
Шумели помехи, хрипел и свистел эфир… А потом, когда была потеряна всякая надежда, через дикую свистопляску в эфире послышались голоса, разом изо всех радиостанций:
- … шестой, это шестой, техника… техника встала… это шестой… техника…
- … двенадцатый… двенадцатый базе… оружие не срабатывает, повторяю… оружие…
- … второй базе, патроны не стреляют, гранаты… черт! Даже зажигалка не горит!
И так повсюду. Генерал, до того стоявший у окна браво выпятив грудь, вдруг как-то весь сгорбился, съежился, и стало видно, что не такой уж он и бравый, и даже старый.
- Второй специальный, - среди общего истерического крика в динамиках этот голос прозвучал уверенно, как скала, как незыблемая каменная громадина в черной пелене шторма, - второй специальный на связи.
Генерал встрепенулся, подскочил к рации, хватанул микрофон:
- База слушает! Второй специальный, как вы?
- Второй специальный – порядок! – голос уверенный, храбрый, - Идем, видим позиции. Противник огонь не открывает. Контакт через… Минут через пять.
- Молодец, сынок, держитесь! – генерал утер вспотевший нос, - Оставайся на связи.
- Есть, оставаться на связи!
- Второй специальный? – спросил кто-то из штабных, - Это что?
- Рукопашники, холодное оружие, - генерал блаженно улыбался, - знал, что когда-нибудь пригодятся.
- Рукопашники… - штабной постучал ногтем по зубу, - А ведь может сработать.
- Контакт, - шепнул голос с той стороны и все притихли, вперились в рацию, и даже дышать перестали.
Из динамика раздался дикий крик.
- Пошли, родимые, пошли, - генерал в нетерпении теребил какую-то медальку на своем кителе.
И тут крик сменился, из ярого, наполненного отвагой, злостью, он в крик непонимания, в крик ужаса.
- Что? Что случилось? – заорал генерал в микрофон, и из рации донесся хриплый, сдавленный ответ.
- Н-н-не мог-гу пош-ш-шев-велиться….
- Это конец… - сказал штабной, дрожащей рукой ослабил галстук, развернулся и, громко хлопнув дверью, вышел. Генерал обессилено стянул с себя фуражку, посмотрел на подчиненных, на радистов, что ждали сейчас от него приказов, а после спрятал лицо в большие руки и тихо-тихо заплакал.
Группа Кацвика должна была заниматься психологией приматов, а точнее, миротворцев – теперь их все так называли. Война по всей планете прекратилась в одночасье. Много чего было перепробовано, вплоть до метания камней – имеешь агрессивные намерения и все, закрывает на раз, ни двинуться, ни пошевелиться, только сердце бьется и дыхание работает. Даже дети не дрались. А оружие… Не работало, никакое.
- Кацвик, вы же говорили, что это приматы! Приматы! Дикие, плотоядные, что жестокость у них в крови! – бушевал руководитель проекта, тот самый аналитик, Марк Капустин.
- Я, я не знаю… если бы можно было выйти на контакт? Если бы…
- Какой контакт? О каком контакте вы говорите? Эти кретины засели у нас на орбите, как… как… как не пойми кто! У нас же всё, вы понимаете, всё летит к чертям!
- Но чего же вы от меня то хотите? – Кацвик жалостливо прижимал к груди извечный зонтик, - Что я то могу?
- Лазейка, ищите лазейку!
- Ищите! – и, громко хлопая дверью, Марк уходил. И так изо дня в день, а Кацвик делал выкладки на основе фотографий, писал доклады, развернутые статьи о том, почему пропала растительность на приматах, к чему это привело, писал о атавизме клыков, видных на улыбках приматов, писал, и понимал, что это все никому не нужно, но большего он сделать не мог.
Мог бы Марк и вышка вся эта военная казнить Кацвика или кого еще из призванных ученых – давно бы казнили, для устрашения, для пользы дела – они так привыкли, но… Не могли они ни казнить, ни даже пыток устроить – ничего не могли. И никто ничего не мог.
Шло время. Прошел сезон, другой. Марк заходил уже просто так, на чашку чая да на «поговорить» - нравилось ему побеседовать с Кацвиком, нравилось посидеть в удобном скрипучем кресле-качалке напротив хозяина, что сам сидел словно гость, сложив старые руки на зонте, да потрепаться.
По указанию правительства, войска с границ были убраны, солдаты занялись мирным строительством, чего не было, пожалуй, никогда за всю историю.
- А знаете, - говорил Марк, - это даже совсем не плохо, что прилетели эти, - ткнул пальцем вверх, - никогда не думал, что доживу до таких времен. Благоденствие!
И Марк, закинув руки за голову, отталкивался, кресло-качалка размеренно начинало поскрипывать.
- Да-да, - торопливо отвечал Кацвик, - как есть благоденствие. Жизнь! А ведь, знаете, я еще третью патриотическую помню. Слыхали о такой?
- Это та, что сезонов шестьдесят назад была, в конце прошлого круга?
- Да-да, она и есть. Правда тогда не так воевали, я мало что помню, все же мальчишка еще совсем был, но все же… Стрелы эти, кольчуги, беличьи разъезды пикейщиков – тогда в войне крови было больше.
- Что вы говорите? Неужели пороха даже не было?
- Порох… Не помню, было тогда что-то такое, горящее, но вроде не порох, другое что-то. Это уже потом, во второй религиозной с ружьями-то воевали.
- Как интересно, - Марк задумчиво отхлебнул из чашки, кивнул сам себе, - Как интересно!
- Да-да, как летит прогресс… - подтвердил Кацвик.
- А вот тут, друг мой, позвольте с вами не согласиться! – громко заявил Марк, и резко остановил мерное покачивание кресла, - Прогресс летел! А сейчас стоит на месте. Война, знаете ли, была замечательным поводом, чтобы хорошенечко подумать.
- А сейчас? – удивился Кацвик. Ему-то казалось, что сейчас, в мирное время, когда повсюду строятся новые здания, когда все финансирование пущено на зайцев, а не на войну – самое время для развития!
- А сейчас, друг мой, праздность, повсеместное приспособленчество, - Марк снова стал раскачиваться, уставился в потолок и изрек задумчиво, - война была организующим моментом, а что мы без нее? Стадо…
- Надо же… - Кацвик почесал за ухом, вздохнул по-стариковски, и повторил, - Надо же…
А еще через девять сезонов начался голод. Сначала у бывших врагов - узкоглазых низкорослых кроликов, потом, через пару сезонов, и у зайцев. Голод был страшен, вводить программы по снижению рождаемости было поздно. Вновь началась разруха: улицы были пусты, по дворам голодные ребятишки уже не гоняли пустые банки, не играли в чехарду – сил не было. В ход пошли стратегические запасы, но и этого надолго хватить не могло. Приматы миротворцы молчали, а на совсем уже постаревшего Кацвика наседали все сильнее и сильнее, теперь уже требуя не лазеек для войны, а возможности хоть как-то потребовать у миротворцев помощи, пищи…
Кацвик старался, только что он мог? Тем временем прочие службы пытались связаться с пришельцами: посылали радиопередачи, где говорили о сложившихся условиях, отстукивали допотопные морзянки, активисты рисовали огромные надписи на крышах, выстраивались на улицах в буквы – все тщетно, пришельцы молчали. А Кацвик работал, работал как проклятый.
Он не оставлял попыток понять психологию миротворцев, он составлял все новые и новые тексты посланий для радиоэфира, он пытался надавить на те - самые нужные, самые правильные, логичные для них клавиши. Ничего не помогало. Пришла зима, первая зима большого голода, стратегических запасов уже не было, кора с деревьев уже была обглодана, некоторые пытались докапываться до дерна и есть его – зайцы пухли от голода, поползли слухи что появились каннибалы, только Кацвик в это не верил. Когда ударили холода и даже выпавший снег смерзся в крепкую, словно лед корку, из города стали вывозить мертвецов, на санках. Везли на кладбище, и оставляли там не закапывая. Большие гробы, маленькие гробы, совсем маленькие гробы…
Кацвик стал худ, жилетка на нем болталась, шея торчала из костюма как пестик в колоколе, на зонт-трость он опирался тяжело и дрябло.
В одно утро Кацвик выглянул в окно, чистое, не заклеенное крест на крест, тяжело поднялся с кровати, оделся едва ли не по парадному, причесал усы, как того не делал уже сезона два, достал пропыленный котелок, что был у него со времен студенчества, отряхнул, натянул на голову, сдвинул набекрень, так было модно носить в те стародавние времена, прыснул на себя туалетной водой, чего он не делал с тех пор как умерла его Сарочка, накинул истертый плащ, и, прихватив саквояж и зонт, отправился в штаб. Шел долго, через весь город, то и дело останавливался. По дороге ему никто не встретился, только один раз, чахоточно чихая, проехало мимо авто, и один раз он увидел старую совсем зайчиху, что, накинув длинную веревку от санок, тащила за собой гроб. Небольшой.
В штабе его знали, поэтому пропустили без вопросов, а если бы и не знали, то все равно бы пропустили. Кацвик, хватаясь за перила и опираясь о зонт очень медленно поднялся на второй этаж, там где была радиостанция, поднявшись остановился отдышаться, и только потом вошел в рубку. Там было всего двое радистов, тоже худые, тоже изможденные, они вертели верньеры, вслушивались в эфир, и иногда тихо, усталыми голосами, читали по бумажкам те сообщения, что в свое время придумал Кацвик.
- Как? – Кацвик снял плащ повесил его на вешалку, туда же и котелок, саквояж поставил на пол.
- Молчат. – безразлично ответил один из радистов, не оборачиваясь, устал.
- Выйдите. – Кацвик хотел сказать это громко, чтобы оба радиста встрепенулись, вздрогнули, но вышло сипло, жалко, просительно.
Один радист все же обернулся, спросил:
- Выйдите пожалуйста, я сам попробую…
- А, хорошо, смотрите, тут это поворачиваете… - начал радист.
- А, ну хорошо, - дернул за рукав второго, шепнул тихо, - пошли.
Радисты вышли. Хоть и молодые, но от голода еле ноги переставляют.
Кацвик сел за одну рацию, положил перед собой на стол зонт, щелкнул тумблером, взял микрофон и замер. Что он может им сказать? Какие доводы привести?
- Говорит Кацвик, - начал он устало, - это я писал тексты для сообщений.
- Слушаем, - голос в динамике раздался настолько буднично, настолько обыденно, что Кацвик поначалу даже не поверил, что ему отвечают миротворцы.
- Я хочу попросить о помощи, нет…
- Что нет? – невидимый собеседник видимо удивился.
- Если вы нам поможете, это ничего не изменит, нас просто станет еще больше и снова будет голод, и мы снова будем просить вас – это не выход. И еще… Этот путь никуда не ведет, мы регрессируем, с такой жизнью мы просто скатимся до прыганья по полям.
- Согласен, мы отметили снижение динамики прогресса, вы находитесь в стадии стагнации. – миротворец надолго замолчал, Кацвик тоже молчал. Через минуту собеседник спросил устало. – Кацвик, что вы предлагаете?
- Нас слишком много, точно не знаю как это у вас, вы из другой породы, у вас приплод не такой большой, да и срок беременности более длительный, у нас с этим проблема. Нас слишком много, - тяжело повторил он и замолчал, вздохнул, продолжил, - война для нас – это естественный регулятор численности. Мы можем развиваться и существовать только в состоянии войны, вы понимаете это?
- Да. – ответ уверенный, твердый, - Но это не тот выход. Попробуйте демографические программы для снижения численности, попробуйте…
- Война – это еще и прогресс, - продолжил Кацвик, будто не слышал слов миротворца, - Война… Она для нас нечто большее, чем для вас. Вы наполовину хищники, ваш прогресс обусловлен природой, у вас с самого начала были стремления: самец альфа, омега… Мы – травоядные, и травоядные без сложной структуры – как это глупо, что именно мы стали превалировать на планете – не правда ли? Если у нас все будет хорошо, если будет всего вдоволь – мы деградируем… Нам надо еще чуть-чуть вырасти, измениться, стать… Другими стать, самим прийти к миру без войны, понимаете? – мотнул головой, - Нет, не понимаете…
- Это необходимо, - голос дрогнул, - вы считаете война необходима?
- Хорошо, - в голосе послышалась усталость, дикая, страшная усталость.
- И еще, вы тогда говорили про ядерное оружие, помните? Так не дайте нам его использовать, ладно?
- Спасибо, - Кацвик потянулся к тумблеру отключения связи, рука замерла. Он сказал, на прощание, - и простите нас, таких юродивых.
Щелкнул тумблер, Кацвик взял зонт, у вешалки, покряхтывая натянул плащ, отряхнул котелок, еще раз, одел, поднял саквояж и вышел. Скрипнула дверь, и в радиорубке, впервые за долгие годы, наступила тишина.
На следующее утро Кацвик проснулся от тихого позвякивания стекол. Прислушался: далеко-далеко, едва слышно ухала канонада. Кацвик вздохнул грустно, и перевернулся на другой бок.
