Криминал

детей голодом морят, избивают, морально насилуют, адепты после переписывании недвижимости умирают странной смертью

Т.е. получается, что есть семья руководителей, которая нигде не работая шикует на неизвестно откуда взявшиеся средства... почему налоговая их не проверила за всё это время ?

Уже перед тем как заснуть, я все же решил подойти к нему. Как можно более спокойно и разборчиво сказал: «Слушай, если тебе что-то нужно из моих вещей, спроси меня. Не спрашивая – не бери. Просто попроси это, и я тебе дам».

Я старался говорить доброжелательно, но думаю, по взгляду, по жестам было ясно, что я не хочу конфликта, но если ситуация повторится, то я к нему готов. Ситуация больше не повторялась, он меня понял.

Воровали в тюрьме вообще всё.

На следующее утро я снова провалился в безвременье. Посчитал, сколько осталось до моего освобождения, как я тогда думал, и немного успокоился. Решил во что бы то ни стало держаться.

В этом мне немного помогало то, что я не бросал следить за собой. Спорт я забросил, но продолжал как можно тщательнее соблюдать гигиену. Мылся холодной водой, стирал свои вещи, и брился.

В тюрьме нет зеркал – любое из них можно разбить и это будет холодным оружием. Побрить себя без зеркала я не мог. Моим брадобреем здесь был тот говорливый заключенный, о котором я уже рассказывал. Выдающийся тюремный оратор.

Он сидел за грабеж. Вынес магазин с дорогими очками, украл больше 50 пар. До этого он уже был несколько раз в тюрьме. Всё его тело было в шрамах от ножевых ранений. Он показывал: на шее, на животе – его уже много раз пытались зарезать.

При всех недостатках, он не был плохим. В нем не было мелкой гнили. Однажды я заметил, что он что-то вытащил из кармана другого заключенного, увидел меня и жестами стал показывать, чтобы я молчал. А ему наоборот: мол, что ты делаешь, не надо. Оказалось потом, что он вытащил не для того, чтобы себе присвоить, а чтобы пошутить.

Заключенный начинал суетиться, а искомая вещь быстро находилась. В общем, он таким образом развлекался. Провоцировал. Со всеми у него так или иначе были конфликты, потому что он всех провоцировал.

И он меня брил. Оказалось, он закончил курсы парикмахеров. Стриг в тюрьме других заключенных, ему это дело нравилось. Очень следил за собой, был аккуратным.

В то утро мы отправились в душ, чтобы он побрил меня. В тюрьму, конечно, нельзя было передавать ничего острого. Но, почему-то, разрешали безопасные бритвы. Он расплавил одну из них, и, когда платмассовое основание стало мягким, вытащил оттуда лезвие. Намылил мне лицо мылом, и побрил этим лезвием.

Странно, как простые вещи, которые мы обычно делаем на автопилоте, в тюрьме могут повлиять на твое самоощущение. Ничего, вроде бы, особенного: помылся, немного привел себя в порядок. Другой заключенный побрил тебя выплавленным из бритвы лезвием.

Но я сразу почувствовал себя лучше. Появилось чувство, что все под контролем.

По поводу старших в тюрьме. Сначала я думал, что они по возрасту старше, или их другие заключенные выбрали. Потом понял, что тут ни фига не демократия. Просто они дольше всех тут находились. И вроде как они больше охранникам помогали: по койкам распределять людей, по уборке. Но это не было дедовщиной, это было старшинство.

Один парень там, например, очень быстро завоевал авторитет. Но его неоднократно судили, у него был большой опыт нахождения в подобных местах. Не один срок отмотал. Знал, как себя вести.

Кристиан, про которого я уже рассказывал – огромный латинос – он больше четырех месяцев сидел в этой тюрьме. Сел за огнестрел в Буэнос-Айресе. Он сбежал в Кордобу и тут его задержали. И вот он в этой тюрьме застрял, в столицу его обратно почему-то не переводили. И суда не было. Процессуальная часть в Аргентине очень-очень долгая.

И так он попал в передрягу. Дело не идёт, обратно не переводят, закрыли во временной тюрьме и всё. Хотя, тут люди больше месяца не находятся. А ещё и все родственники у него в Буэнос-Айресе. Не получает ни передач, ни посылок, никто к нему не приходит. И мы с ним подружились. Он в целом нормальный был, душевный. У нас с ним был единственный небольшой конфликт.

Меня раздражало по вечерам… Там так телевизор был расположен, что его видно из обеих камер. И вечерами, уже после отбоя, заключенные из другой камеры любили посмотреть сериалы. А поскольку камера была подальше от телевизора, чем наша, они едва ли не на полную врубали звук.

Я долго терпел, не хотел конфликта. Но однажды не выдержал. Чтобы сделать тише или выключить, нужно было забраться на металлическую дверь-решетку, на самый верх, взять палку от швабры и ей дотянуться до кнопки телевизора. Я залез. И услышал крики из соседней камеры, чтобы я остановился.

Попытался объяснить:

– Жо кьеро дормир, я хочу спать. Но не могу уснуть из-за телевизора.

– Не выключай!

И вдруг почувствовал, как в меня ударилось что-то круглое и твердое – из соседней камеры меня начали закидывать апельсинами. В Аргентине массово собирают цитрусовые для сока. И нам их привозили просто мешками, они всегда стояли на виду.

И вот я подвис на этой решетке, а заключенные кричат и закидывают меня апельсинами, как обезьянки в джунглях. Один почти попал мне в лицо – раскололся об решетку рядом, и обрызгал меня соком.

Ночью спал плохо, думал об этой ситуации, и что нельзя все так оставлять. Утром пошел к Кристиану, как к одному из старших, который сидел в той самой дальней камере. Я нервничал, потому что меня возмутило это швыряние апельсинами, не нравилась ситуация в целом – что из-за этого орущего телевизора я не могу спать по ночам.

Тот сразу понял, что я на взводе. Кивнул, предложил присесть рядом на его койку.

– Кристиан, мне не нравится это. Кто кидал в меня апельсины?

Он снова кивнул, было видно, что не хотел эскалировать ситуацию. Протянул сигарету:

– Спокойно, Русо. Покури. Давай обсудим все нормально.

Я взял сигарету, затянулся. Постарался чуть спокойнее, но внятно объяснить:

– Я ночами хочу спать, мне мешает телевизор.

– А мы не слышим телевизор. Потому что наша камера находится дальше.

– Кристиан, давай договариваться. В десять отбой, а в одиннадцать будем делать потише.

Обычно телевизор работал часов до трех, пока трансляция не заканчивалась. Я специально назвал одиннадцать, зная, что он будет торговаться.

– Нет. Нас пятнадцать человек в камере, и мы хотим смотреть. Ты один. Давай в час.

– Нет, в час поздно, я хочу спать. Подъем в семь утра. Мне мало шести часов для сна. Давай компромисс. Ты хочешь в час, я хочу в одиннадцать. Значит, убавляем звук в двенадцать.

В общем, мы договорились, что в полночь делаем телевизор тише. Либо я сам делаю, либо прошу кого-то из нашей камеры.

Так мы наладили отношения с Кристианом. Больше конфликтов между нами не было.

Однажды в камеру привели нового заключенного. В руках он держал черный пакет для мусора, в который были упакованы его вещи. Свободных коек не было, поэтому он расположился на полу. Положил в угол грязный матрац, в изголовье, как подушку - пакет с вещами.

Позже, присмотревшись к нему, я заметил, что он прихрамывает. А когда он переодевался, увидел несколько длинных шрамов: они начинались от верха груди и заканчивались внизу живота. Еще было два поперечных шрама, а кожа на животе между ними была собрана в большую складку и свисала. Неприятное зрелище.

От других заключённых я узнал, что это уличный бродяга.

Какое-то время избегал общения с ним. Привык ещё из России, что бомжи грязные и от них воняет. И тут этот стереотип сработал. Хотя я видел, что он ходит в душ несколько раз в день, и постоянно стирает вещи в раковине. Так что он был чистый, и неприятного запаха не было. Но все равно я избегал контактов с ним.

Даже когда вечером мы садились за импровизированный стол, я старался отсесть подальше. А если он передавал мне хлеб или закуски, то потом я брезговал и не ел.

Но в один из дней ему удалось занять место рядом. И он попытался разговорить меня. Тогда я обратил внимание, что он старается говорить понятными словами. Где-то подбирая синонимы, а где-то объясняя жестами.

Это было удивительно. Общаясь с аргентинцами, я заметил, что чем умнее человек, тем лучше я понимаю его. Объяснять что-то мне, учитывая степень владения языком, не просто. Многие просто забивают и не делают попыток продолжить.

Бродяга рассказал, что его зовут Рама. Он закончил университет. Говорит по-английски. У него богатая мать, которая владеет фермой в пригороде Буэнос-Айреса. А он алкоголик. Говоря это, он не стеснялся. Он сказал, что это его выбор. Так же, как и жизнь на улице - это его выбор. Он не хочет другого. Я сказал ему: "Рама, ты слабый". Он не стал спорить и согласился: "Я слабый и это мой выбор".

Тот разговор произвёл впечатление на меня. Я зауважал его. Он не боится быть тем, кто есть. Он осознанно делает выбор и принимает себя.

Позже было несколько ситуаций, где мы почти сдружились.

Как-то я заметил его около двери в блок с мешком вещей. На глазах у него были слёзы. Он просил охранников о переводе: это допускалось в каких-то случаях. Я жестом попросил дать нам две минуты. Взял его за плечо и увёл поговорить. Оказалось, у него произошёл конфликт с нашим задирой.

Задира мылся в душе, а Рама собрался постирать одежду. Если в момент приёма душа кто-то включал воду в раковине, то принимающего душ могло обжечь горячей водой. Поэтому либо ждали, либо предупреждали, что нужна раковина. Рама был в своих мыслях и забыл. Конечно, он был неправ, но реакция задиры была чрезмерной. Он накричал на Раму, толкнул его. Когда Рама извинился и пошёл в камеру, задира преследовал его, оскорбляя. Тогда бродяга не выдержал и попросил перевод.

Я успокоил его. Обнял за плечо и позвал задиру. Со вторым у меня уже были приятельские отношения. Попросил, чтобы он поговорил спокойно с Рамой, объяснил ему косяк без наезда.

Была ещё ситуация. Как-то я получил плохие новости из Москвы. И нужно было побыть одному. В душевой никого не было. Зашел туда, сел на пол. Сидел, уставившись в стену невидящим взглядом. Таким меня застал Рама, он сел рядом и обнял за плечо. Мы просто сидели рядом и молчали. Мне помогло это лучше любых слов.

И ещё одна ситуация. Как-то ночью в камеру привели нового арестованного. Он занял недавно освободившуюся соседнюю койку. Всю ночь кашлял. Отхаркивался в стакан. Это мешало. Я смог отключиться и заснуть только к пяти утра.

Утром, идя умываться после «листа», я взял своё полотенце, висевшее на спинке кровати в ногах.

Рама подошёл. Сказал не брать полотенце. Что соседа вырвало ночью, и он вытерся им. Я бросил полотенце на пол. Было противно. Рама спокойно поднял его и пошёл стирать.

Рама показал мне, как важно быть выше стереотипов и не относиться к людям предвзято. Да, он бездомный алкоголик. Но при этом светлый и ранимый человек. Люди не черно-белые, они разные. И так во всем по жизни.

В тюрьме бывали и трогательные моменты. Когда вдруг все эти люди, такие разные, сидевшие здесь за самые противоречивые преступления, вдруг объединялись вокруг одной идеи.

Тогда они становились похожи на маленьких детей. Не по уровню интеллекта, не по наивности суждений, а благодаря вот этому искреннему желанию объединиться, участвовать вместе в одном деле, несмотря на различия. Так случалось вечерами, когда они собирались на молитву. Так иногда происходило и по другим поводам.

У Кристиана, старшего по тюрьме, приближался День рождения. Об этом все узнали заранее – он рассказывал, что к нему должна будет приехать мама. Говорил, как волнуется, как хочет ее обнять, ведь они не виделись полгода.

Сокамерники решили его поздравить. Они собрали пустые пачки из-под сигарет, пластиковые стаканы и тарелки. Тайком от Кристиана – пока он был в душе или смотрел телевизор в общем зале – мастерили ему подарок. Из всего этого мусора они соорудили гигантскую вазу с цветком. Раскрасили ее цветным мылом… Это было щемяще-трогательно, по контрасту этого детского порыва и тем, что нас окружало.

Я, в свою очередь, тоже хотел поздравить Кристиана. Он был мне симпатичен, я считал его справедливым. При всей его внешней суровости, он не был злым или агрессивным. Наоборот, старался найти компромисс и решить все миром.

Его День рождения был в среду, и я заранее попросил Марту передать мне побольше продуктов. Вечером мы планировали небольшое застолье, и я хотел «проставиться» со своей стороны. Без спиртного, конечно, но хотя бы чем-то вкусным.

Но во вторник утром мне объявили, что назавтра я покину эту тюрьму. Меня переводят в новую, ту самую, что называли «комфортной» - с настольным теннисом и ежедневными прогулками. В этой мне оставалось сидеть всего сутки.

Я помню, что был настолько уверен в скором освобождении, что даже подумал, зачем меня переводить? Мол, какой смысл? Шел тридцать второй день моего заключения, всего, как я думал, мне предстояло отсидеть сорок дней, так зачем сейчас устраивать все эти «туда-сюда»?

Последняя ночь в этом месте не была особенной. Я спал как всегда, не мучаясь ни кошмарами, ни размышлениями. Собираться мне особенно не пришлось: планируя вскоре освободиться, я не просил у Марты приносить мне много вещей, обходился самым минимумом. Собственно, месяц жизни в этой тюрьме уместился у меня в небольшой пакет, который я забрал с собой.

Кристиана все же хотелось поздравить. Я не мог остаться на вечернее застолье, но и просто так уходить я тоже не хотел. Думал, что же я могу ему подарить из своих немногих вещей здесь?

Решение пришло быстро. В Аргентине беда с большими размерами одежды. Местные, как правило, невысокие и среднего телосложения. Такие громады как Кристиан встречаются редко. И когда-то он жаловался мне, что это целая проблема – найти одежду по размеру. Среди моих вещей были тренировочные штаны на размер больше моего. Такие, мягкие удобные шаровары. И я подарил их Кристиану. Он был счастлив.

Так закончилась первая часть моего заключения.

Продолжение следует...

Вечером, уже после отбоя, я разбирался с продуктами в своей передаче: что-то нужно съесть сейчас, иначе до утра испортится, что-то можно оставить на потом. И вдруг почувствовал, что хотел бы поделиться тем, что мне прислали, с сокамерниками. Не для того, чтобы наладить с ними отношения или как-то задобрить. Просто, представил, каково сейчас тем, кому вообще ничего не передали. У кого нет никого на воле, кто принес бы ему продуктов.

Чарли одобрил мою идею и мы соорудили импровизированный стол. Положили на пол сложенный вдвое матрац, накрыли его неиспользованными мусорными мешками, которые нашли в общей комнате. Получилось отличное столовое место, невысокое, как у японцев, аккуратно затянутое черным полиэтиленом.

Забавно, но тот вечер дал начало новой тюремной традиции. Постепенно, другие заключенные тоже начали приносить свои передачки на этот стол. Делились тем, что им передавали: сыром, хамоном, острыми закусками и растворимым соком.

В Аргентине очень популярны такие штуки – не сухие порошки, как в нашем детстве, а концентрированные сиропы, которые нужно разводить 1:5. Вот их и приносили.

Мы садились вокруг этого импровизированного стола, доставали закуски, разводили сок и пытались общаться – то на языке жестов, то используя мимику. Задавали друг другу какие-то вопросы, отвечали. Вели спокойные житейские разговоры, как будто все в порядке, и мы не в тюрьме, а в какой-нибудь местной забегаловке.

Камера на вечер закрывалась, после вечерней переписи в общее помещение с телевизором и телефоном попасть было нельзя. Но со временем мы сообразили перед закрытием переносить стол оттуда в нашу камеру. И посиделки наши проходили уже с максимальным комфортом.

Курили там же, в камере. В кровати, везде. Воздух всегда был чуть голубоватый от табака. Что-то, конечно, уходило в окошки разбитые, но дыма было много. Курили все, курили везде.

Понемногу, я выстраивал отношения с другими заключенными. Из тех, кого Чарли называл «старшими», особенно выделялся Кристиан. Выделялся в прямом смысле – высокий, весом килограмм 130, он держался с остальными немного свысока. Это не было дедовщиной, как мы обычно ее понимаем – в этой тюрьме не задерживались надолго, поэтому не было и тех, кто сидел бы там годами. Но это было некое разделение на «старших» и «младших».

Кристиан сидел за огнестрел. Он не был агрессивен, даже наоборот: слишком спокоен. Такая, большая спокойная глыба, с холодным и непроницаемым взглядом.

Поначалу он проверял меня. Провоцировал, полушутя-полусерьезно предлагая пойти в душевую, подраться. Я понимал, что отказываться нельзя. Но при этом не знал, смогу ли с ним справиться в ограниченном пространстве. Становилось немного не по себе. Но я набирал воздух в грудь и спокойно отвечал ему: если хочешь – пойдём. Тогда он переводил свое предложение в шутку.

У Кристиана был и свой «младший» – парень, которому он покровительствовал. Молодой аргентинец, 23-24-х лет, весь в татуировках. Выходец из неблагополучного квартала, он сидел за воровство. В российской тюрьме его бы называли «шестерка» – он выполнял мелкие поручения Кристиана, и иногда вел себя, как его собачка, провоцируя других заключенных.

Меня он поддразнивал. Мог выкрикнуть «Русо!» и убежать. Мог дразнить, используя явно неприятные слова, которые я не все и понимал. Я знал, что не могу не реагировать, но и конфликтов тоже не хотел. Тогда я просто принял правила игры: начал догонять его, и как бы в шутку делать удушающий прием. Это было несерьезно, но понятно для него.

Позже я нашел выход, как отвечать на такую полуагрессию. Есть такая игра в России, которая называется «кулачки». Это когда два игрока становятся напротив друг друга и прижимаются кулачками, кулак одного прижимается к кулаку другого, задача на реакцию, на скорость – ударить первым по кулаку соперника. Если удалось избежать удара, то уже он пытается попасть по кулаку соперника. И так далее.

Я предложил заключённым играть в эту игру. И мне повезло, потому что аргентинцы восприимчивы к боли. Я мог терпеть дольше всех и переигрывал их, всегда мой соперник отказывался играть первым через какое-то время. Ну, и соответственно, мои позиции это немножко укрепило. Всё меньше и меньше меня пытались провоцировать. Все больше воспринимали всерьез.

Где-то через неделю после моего заключения в тюрьме появился ещё один аргентинец, попал сюда за ограбление магазина – это был его уже третий или четвёртый срок. Я сразу понял, что он бывалый чувак. По глазам, по реакциям.

Однажды я случайно задел его плечом, возвращаясь в камеру после переписи. Он ответил слишком агрессивно: толкнул меня и что-то прокричал. В камере я подошел к нему:

– Что ты хотел? Что происходит?

Он на повышенных тонах что-то прокричал в ответ. Мои сокамерники затаились – они немного опасались его, и предпочли молча наблюдать за тем, во что все выльется.

Я не стал развязывать драку, но жестами показал, что могу с ним сделать. Прибежали охранники, начали нас разнимать. После их ухода я снова подошёл к нему и на ломаном испанском сказал: «если я тебя обидел, мне жаль, но если ты хочешь выяснить отношения – я готов это сделать». Он, почувствовав мою серьезность, сдал назад и конфликт был исчерпан. А со временем мы даже стали с ним приятелями.

Через несколько дней меня приехала навестить Надежда. Вторая знакомая, которая оставалась на воле, которой я был вынужден доверять. Вынужден, потому что почти не знал ее, но перед арестом она единственная была со мной рядом. Мне пришлось оставить ей машину и деньги, которые я откладывал. Могла ли она меня «кинуть»? Могла. Могла ли быть заинтересована в том, чтобы я оставался в тюрьме как можно дольше? Могла. Но я выбрал доверие, которое не давало мне запутаться в своих же чувствах. Постарался отбросить сомнения и верить.

Где-то через неделю моего заключения Чарли освободился. И у меня не осталось ни единого человека, с кем я мог бы общаться. Даже мои уроки испанского, когда я записывал слова на стаканчик, приостановились. Некому было объяснять мне их значение, некому было подсказывать. Вот тогда я действительно почувствовал одиночество.

Чтобы себя занять и не гонять одни и те же мысли в голове по кругу, я занялся спортом. Каждый день по часу, может, даже больше. Из подручного инвентаря были три связанные между собой бутылки – мои импровизированные гантели. Ещё я приспособился подтягиваться над дверью. Она была металлической, в виде решетки. И над ней был узкий косяк, тоже из металла. Я цеплялся за него пальцами, было больно, но я терпел и подтягивался.

Приучил себя отжиматься. В комплексе эти упражнения называются «лестница». Я начинал с 5 подтягиваний и 10 отжиманий, прибавляя каждый подход по 1 подтягиванию и 5 отжиманий. Таким образом, доходил до 15 подтягиваний и 60 отжиманий и затем спускался таким же образом вниз до 5 подтягиваний и 10 отжиманий. Другие заключенные посмеивались, называли меня сумасшедшим. Но постепенно кто-то из них начал повторять за мной.

А потом мотивация пропала… Я решил, что приведу себя в форму уже когда освобожусь. Перестал видеть смысл в том, чтобы регулярно заниматься, и постепенно бросил.

На территории этой тюрьмы был и женский блок. По вечерам можно было услышать, как мужчины в наших камерах через решётки, где не было стёкол, пытались выстроить диалог с женщинами, выкрикивая им что-то. Те иногда отвечали. И это, наверное, всё, что я знаю о женщинах именно в этой тюрьме.

Время было похоже на кисель – изо дня в день ничего не случалось, не приходило никаких новостей. Другие заключенные сделали себе карты из телефонных карточек: стержнем от ручки нарисовали в уголках кривые закорючки, обозначавшие масть и достоинство. Меня приглашали в игру, но я отказывался – не понимал правил игры и не мог разобраться без знания языка.

Другие заключённые собирались вокруг старого телевизора, транслировавшего один только канал, и смотрели все подряд. Если был анонс какого-то фильма, то за несколько дней начинали его ждать, чтобы собраться и посмотреть. Иногда там показывали концерты группы «Квартет», очень популярной в Кордобе. Мне она не нравилась – какой-то устаревший поп, как будто из 80-х.

Конфликты в тюрьме возникали не часто. Тот, с кем мы едва ли не подрались, молодой задиристый парень, все время пытался построить других, навязать им свои правила. Он любил поговорить, и делал это очень эмоционально. Помногу, подолгу. Когда он говорил, он будто входил в раж, растворялся в своей речи.

Особенно это было заметно по вечерам, когда заключенные читали Библию. У них было принято, что после чтения псалмов, каждый должен был рассказать про себя, поделиться своим отношением к Богу, к жизни. И когда слово передавали этому задире, он как будто весь становился своей речью.

Я смотрел на него и думал, что он бы мог быть каким-то идейным вдохновителем. Или лидером секты. Не особенно понимая, о чем он говорит, я просто наблюдал за ним. И ловил себя на том, что он обладает колоссальным влиянием на людей. Может мотивировать их.

Дни проходили монотонно, главными событиями в них были только передачки от Марты и редкие встречи с Надеждой. Но в один из таких дней, не утром, как обычно, а после обеда, охранник вдруг отчетливо назвал мое имя. Когда я подошел, он объявил мне, что скоро состоится административное слушание по моему делу в суде. Оно должно было проходить через скайп – онлайн, и на этом процессе должен был присутствовать переводчик, секретарь аргентинского суда, я и адвокат.

Через несколько дней история повторилась. После обеда, когда уже раздали передачи, охранник снова выкрикнул мое имя. Он коротко попросил меня следовать за ним, ничего не объяснив. Но я понял, что сейчас мне предстоит «аудиенция» - так в тюрьме называли суд.

Мы прошли в другой корпус, который состоял из отдельных помещений, поделенных на три части. Две из них представляли собой кабинки вдоль стен, вдоль которых тянулась длинная скамейка. На ней заключенные должны были ожидать своей очереди.

Ждать не пришлось долго – вскоре один из охранников снова выкрикнул мое имя и жестом пригласил пройти в одну из кабинок. Там стоял большой монитор и микрофон. Монитор был выключен, мерцал только черный экран с надписью о том, что идет сигнал. Но через несколько минут на нем появилось несколько фигур – я, секретарь суда и адвокат с переводчиком.

Говорили быстро, неразборчиво, я толком не мог понять, обращаются ли ко мне, или просто что-то комментируют. Только позже, по вопросам, которые постарались задать более внятно, я понял, что это формальный процесс для удостоверения личности.

Меня спрашивали: как меня зовут, сколько мне лет, когда я въехал на территорию Аргентины? Зачем я приехал в Аргентину? Где я был до этого? Когда уехал из России? Знал ли о том, что в России на меня заведено дело? Знал ли я о том, что нахожусь в розыске?

Я ответил, что не знал. Не знал ни о процессе, ни о том, что в розыске. Ведь, если бы знал, зачем бы я пошел в миграционную службу запрашивать документы? Меня же могли там поймать и арестовать.

Спросил у судьи, на что я могу рассчитывать? Какие вообще возможны сценарии развития событий? Она ответила, что у России есть 40 дней на то, чтобы предоставить запрос на экстрадицию. И что Аргентина уже отправила мои документы…

Адвокат добавил, что у меня не было шансов, меня наверняка ждала экстрадиция. А пока будут принимать решение, меня переведут в другую тюрьму, в пригороде Кордобы. С футбольным полем, столом для пинг-понга, телевизором и ежедневными прогулками. Новая, комфортная тюрьма. Забавно. Оказалось, что к заключению можно применять слово «комфортно»…

У меня остался непонятный осадок от этого разговора. Конечно, я рассчитывал на то, что найдётся какой-то вариант выхода из ситуации без экстрадиции. Но адвокат сказал, что единственный шанс на то, что этого не произойдет – это если Россия в течение 40 дней не пришлёт подтверждение запроса на экстрадицию. И если она его не пришлет, то меня отпустят, и дальше в течение недели нужно прожить по конкретному адресу. В это время еще может прийти запрос, но если нет – экстрадиции не будет.

Я не хотел экстрадицию по нескольким причинам. Во-первых, я не знал, сколько по времени она может занять, и опасался того, что сейчас, в связи с ситуацией в России, этот процесс может быть очень сильно затянут. Ведь я не единственный арестованный в мире, который находится в ожидании экстрадиции. И моё дело не гиперважное. Я не убийца, не наркоторговец, не террорист. Не такая важная фигура для российского правосудия. И я могу зависнуть здесь на долгое время, в ожидании экстрадиции.

Поэтому я зацепился за эту надежду и в какой-то момент даже поверил, что никакой России я не нужен, что не такой я большой человек, чтобы меня искали даже в Аргентине. Начал считать дни. Как Робинзон Крузо, отмечал, сколько дней прошло. На старом ламповом телевизоре был один канал, по которому показывали время. Так я и отслеживал.

Осталось тридцать девять дней, осталось тридцать восемь дней… И так каждый день. Засыпал вечером и думал: вот, истёк третий день моего заключения, осталось тридцать семь дней… Мне было важно вести этот учёт. Все мои надежды были о том, что запроса не поступит.

Затем мужчина попытался скрыться с места происшествия на такси, но подмосковные росгвардейцы, прибывшие по сигналу кнопки тревожной сигнализации, блокировали автомобиль.

Нарушителя доставили в отдел для разбирательства. Установлено, что задержанному 29 лет. Он житель ближнего зарубежья. Проверка по факту случившегося продолжается.

В тюрьме, в общем зале, который служил то столовой, то комнатой отдыха (хотя, какой отдых за решеткой?), на стене висел старый телефонный аппарат. Он стал для меня точкой связи с другим миром, тем, где остались мои родные. Звонить можно было только по карточке, и только на аргентинские мобильные. Я попал в тюрьму накануне выходных, когда передачи не принимали, и мне нужно было провести эти два дня без связи с внешним миром. Но меня снова выручил Чарли. Он отдал мне свои телефонные карточки и помог дозвониться до Натальи. Там была сложная для меня система: нужно было набрать номер, прослушать длинное-длинное сообщение на испанском, затем ввести номер карты, нажать единицу, и только после этого набирать аргентинский номер. Чарли проделывал все эти операции и передавал мне трубку, когда уже шли гудки. Он же договаривался с другими заключенными, чтобы выгадать мне время для звонка, поскольку к телефону всегда была длинная очередь.

Поначалу, я наговаривал Надежде длинные сообщения для жены, которые она затем ей отправляла. Но ответ я мог получить только на следующий день, поэтому связь была с большими паузами. Но уже через несколько дней я придумал другой способ: звонил на мобильный Наталье, она на втором телефоне набирала жену, включала оба на громкую связь и подносила друг к другу. Так мы с женой могли говорить друг с другом.

Можно было бы подумать, что в тюрьме, где столько свободного времени, меня охватит тоска по близким и я буду вспоминать наши счастливые моменты. Но на самом деле, сил на сентиментальные чувства у меня совсем не было. Я действительно думал о семье каждую свободную минуту. Но думал жестко, по-звериному – как спасти их шкуры и не дать им умереть с голода. Я чувствовал, что семья – это часть меня, и она для меня важнее, чем другая часть – я сам. Это не значило, что я не хотел прижаться к макушке ребёнка – я не знал, когда их увижу, может, через много-много лет. Но на первый план вышла именно безопасность. Потому что больше всего я боялся, как они будут выживать. Выживание семьи для меня было важнее, чем собственное. И это не были сантименты, это была именно животная часть. Прагматичная.

Так и складывались наши разговоры с женой. Мы не тратили время на обсуждение чувств, больше говорили по технической части. Она спрашивала, что нужно сделать. Я обдумывал ситуацию и просил позвонить разным людям, моим знакомым в Москве. У меня была адвокат, с которой я раньше не работал, но был заочно знаком и наслышан о ее успехах. Я попросил Надежду, чтобы она в моей записной книжке нашла ее номер и отправила жене. Та с ней быстро связалась. Но мы не знали, что будет дальше. Думали, что будет экстрадиция. Адвокат начала поднимать документы, информацию, в ожидании, что меня экстрадируют.

Продолжение следует...

ИСТОЧНИК

Мередит Сюзанна Кара Керчер, известная среди своих друзей как «Мез», родилась 28 декабря 1985 года в Лондоне, район Саутуарк, и проживала в южной части Лондона, район Кулсдон. У неё были двое старших братьев Джон и Лайл и старшая сестра Стефани. Её отец Джон— свободный журналист, мать Арлин — домохозяйка, родом из Индии.

Керчер училась в Старой дворцовой школе в районе Кройдон, после чего получила учёную степень по европеистике в университете Лидса. Она была в восторге от языка и культуры Италии и после поездки по школьному обмену она вернулась в возрасте 15 лет, чтобы провести летние каникулы с семьей в Сесса-Аурунка. В 2004 году она снялась в клипе на песню «SomeSay» певца Кристиана Леонтью. Она стремилась работать в Европейском Союзе или в качестве журналиста. В октябре 2007 года она поступила в Университет Перуджи, где начала изучать современную историю, политическую теорию и историю кино. Сокурсники позже описывали ее как заботливую, умную, воспитанную и популярную девушку.

Перуджа является известным культурным и художественным центром Италии. Его население составляет 150 000 человек. Более четверти населения ― студенты из-за рубежа. В Перудже Керчер делила квартиру с четырьмя спальнями на первом этаже в доме по адресу Виа Делла Пергола, 7. Ее соседями по квартире были две итальянки около тридцати лет, Филомена Романелли и Лаура Меццетти, и 20-летняя американская студентка Вашингтонского университета Аманда Нокс. Она находилась в Перудже, посещая Университет для иностранцев в течение одного года, изучая итальянский и немецкий языки и писательское искусство. Керчер и Нокс переехали в квартиру 10 и 20 сентября 2007 года, соответственно, впервые встретившись друг с другом. Керчер обычно ежедневно звонила своей матери по мобильному телефону. Второй мобильный телефон, которым она пользовалась, был зарегистрирован на ее соседку по квартире, Романелли.

Нижний этаж дома занимали четверо молодых итальянцев, с которыми Керчер и Нокс были в дружеских отношениях. Однажды поздно вечером в середине октября Керчер и Нокс встретились с РудиГеде, когда вернулись домой в 2 часа ночи. Геде был приглашен в квартиру на нижнем этаже итальянскими арендаторами, с которыми он часто общался. В 4:30 утраКерчер и Нокс ушли к себе.

Также в середине октября Керчер и Нокс посетили фестиваль EuroChocolate. 25 октября 2007 года Керчер и Нокс посетили концерт классической музыки, где Нокс познакомилась с РаффаэлеСоллечито, 23-летним студентом-программистом Университета Перуджи.

Вечером 1 ноября 2007 года квартира, где проживала Керчер, была пуста. Одна из её итальянских соседок была за городом, другая проводила время с друзьями. Четверо молодых итальянцев, которые делили нижний этаж коттеджа, на тот момент покинули город. Нокс ожидала работы в баре LeChic, но 20:18 её босс Патрик Лумумба отправил ей сообщение, что дела идут медленно и в ней нет необходимости. Нокс ответила в 20:35: «Ок, увидимся позже, хорошего вечера» на итальянском. Когда один друг зашёл к Соллечито домой в 20:45, дверь открыла Нокс.

В тот вечер Керчер ужинала с тремя подругами-англичанками в одном из их домов. Она рассталась с ними в 20:45, в 500 ярдах (460 м) от Виа Делла Пергола, 7.

По словам Нокс, проведя ночь с Соллечито, она отправилась в Виа Делла Пергола, 7 утром 2 ноября 2007 года. Она обнаружила открытую входную дверь и капли крови в ванной, которую она делила с Керчер. Дверь в спальню Керчер была заперта и Нокс подумала, что та спит. Приняв душ в их общей с Керчер ванной, Нокс обнаружила фекалии в ванной, которую делили Романелли и Меццетти. Нокс вернулась в дом Соллечито и позже они вдвоем отправились в Виа Делла Пергола, 7. Соллечито безуспешно попытался открыть дверь в комнату Керчер. Он позвонил своей сестре, лейтенанту карабинеров, за советом. Она посоветовала ему позвонить по номеру экстренной помощи 112, что он и сделал.

Получив телефонный звонок от Нокс, Романелли прибыла в квартиру. Роясь в поисках чего-нибудь, что могло пропасть, она обнаружила оба телефона, принадлежащие Керчер в соседнем саду. Романелли забеспокоилась и попросила полицию открыть дверь в спальню Керчер, но та отказалась. Вместо этого друг Романелли выломал дверь в 13:12. Тело Керчер было найдено внутри. Оно лежало на полу, накрытое пуховым одеялом

Патологоанатом Лука Лалли из института судебной медицины Перуджи провел вскрытие тела Керчер. Он насчитал шестнадцать ушибов и семь порезов на теле. Они включали несколько синяков и пару незначительных порезов на ладони. Отчет о вскрытии Лалли был рассмотрен тремя патологоанатомами из института судебной медицины Перуджи, которые интерпретировали травмы, в том числе в области гениталий, как указывающие на попытку обездвижить Керчер во время сексуального насилия.

Руди Герману Гуэди на момент убийства было 20 лет. Он жил в Перудже с пяти лет. В Италии Гуэди воспитывался школьными учителями и местным священником. Отец Гуэди вернулся в Кот-д’Ивуар в 2004 году. Гуэди, которому тогда было 17 лет, был усыновлен богатой семьей из Перуджи. В сезоне 2004—2005 годов он играл в баскетбол за молодежную команду Перуджи. Геде сказал, что познакомился с парой итальянцев с Виа Делла Пергола 7, когда проводил вечера на баскетбольной площадке на Пьяцца Гримана. В середине 2007 года его приемная семья попросила его покинуть их дом.

Молодые люди, жившие в квартире на первом этаже по адресу Виа Делла Пергола, 7, не могли вспомнить, как познакомились с Гуэди. Они лишь рассказали про один инцидент, когда после его первого визита в их дом они нашли его в ванной, спящим на унитазе, который был полон фекалий. Гуэди неоднократно обкрадывал квартиры. Только в Перужде до убийства этот человек совершил не менее 6 ограблений. Перед убийством Мередит некий Кристиан Трамонтано четыре раза приходил в полицию с рассказом о том, как молодой чернокожий парень вломился к нему домой с ножом, похитив 5 евро и три кредитки, и все четыре раза полицейские его игнорировали. Трамонтано назвал и имя грабителя: РудиГуэди. После одного из ограблений отпечатки пальцев Руди оказались в картотеке. Поэтому установить, кому принадлежат кровавые отпечатки пальцев на месте убийства Керчер не составило труда. Его ДНК и отпечатки были повсюду. Руди Гуэди был пойман. На месте преступления были только его следы, только его отпечатки, и только его ДНК (не сперма) была обнаружена в вагине жертвы. Из 400 образцов ДНК, взятых с места преступления, 100 принадлежали Руди.

Гуэди отправился в дом своего друга около 23:30 1 ноября 2007 года, в ночь убийства. Позже он отправился в ночной клуб, где оставался до 4:30 утра. На следующий вечер, 2 ноября 2007 года, Гуэди отправился в тот же ночной клуб с тремя американскими студентками, с которыми он познакомился в баре. Затем он уехал из Италии в Германию, где он будет находиться несколько недель.

После того, как его отпечатки пальцев были найдены на месте преступления, Гуэди был экстрадирован из Германии. Он написал в своих социальных сетях, что знает, что считается подозреваемым и что хочет очистить свое имя. Гуэди предпочел ускоренное судебное разбирательство, проведенное в закрытом заседании без присутствия репортеров. Он сообщил суду, что отправился на Виа Делла Пергола, 7, на свидание, назначенное Керчер, после встречи с ней накануне вечером. Две соседки Гуэди, студентки-иностранки, которые были с ним в тот вечер в ночном клубе, рассказали полиции, что у единственной девушки, с которой он разговаривал, были длинные светлые волосы. Гуэди рассказал, что Керчер впустила его в квартиру около 9 часов вечера. Адвокаты Соллечито заявили, что осколок стекла из окна, найденный рядом с отпечатком обуви Гуэди на месте преступления, был доказательством того, что тот вломился в дом.

Гуэди сказал, что они с Керчер целовались и прикасались друг к другу, но не вступали в половые сношения, потому что у них не было презервативов. Он утверждал, что у него начал болеть живот и он прошел в большую ванную комнату на другой стороне квартиры. Затем он якобы услышал крик Керчер, когда был в ванной. Выйдя оттуда, Гуэди увидел темную фигуру, держащую нож и стоящую над Керчер, когда та лежала на полу, истекая кровью. Далее он заявил, что мужчина сбежал, сказав на безупречном итальянском: Trovatonegro, trovatocolpevole; andiamo (Найден черный человек ― найден виновник, пойдем).

Суд установил, что его версия событий не соответствует судебно-медицинским показаниям. Кроме того, он не мог объяснить, почему один из отпечатков его ладони, испачканный кровью Керчер, был найден на подушке ее односпальной кровати. Гуэди настаивал на том, что оставил Керчер полностью одетой. В октябре 2008 года он был признан виновным в убийстве и сексуальном насилии и приговорен к 30 годам тюремного заключения. Судья Микели оправдал Гуэди в краже, предположив, что никакого взлома не было.

Первоначально Гуэди говорил, что Нокс не было на месте преступления, но позже он изменил свою историю, сказав, что она находилась в квартире в момент убийства. Он утверждал, что слышал, как она спорила с Керчер и видел ее силуэт снаружи дома. Через три недели после того, как Нокс и Соллечито были осуждены, срок тюремного заключения Гуэди был сокращен с 30 до 24 лет, прежде чем автоматическое сокращение на одну треть было дано для ускоренного судебного разбирательства, в результате чего окончательный приговор составил 16 лет. Адвокат, представляющий семью Керчер, протестовал против сокращения приговора. Гуэди получил свое первое 36-часовое освобождение в июне 2016 года, после девяти лет тюрьмы.

Аманда Мария Нокс (родилась 9 июля 1987 года в Сиэтле, штат Вашингтон), на момент убийства, была студенткой Вашингтонского университета. Она находилась в Перудже, посещая Университет для иностранцев в течение одного года, изучая итальянский и немецкий языки и писательское искусство. В Перудже она жила в той же квартире, что и Керчер. Нокс встретила Раффаэля Соллечито на концерте классической музыки 25 октября 2007 года, после чего они стали встречаться. После того, как коттедж, в котором Аманда снимала комнату, был закрыт, как место преступления, она жила в двухэтажном доме Раффаэля.

В изложении дела в течение нескольких часов после обнаружения тела детектив-суперинтендант Моника Наполеони установила, что убийца определенно не был грабителем и что явные признаки взлома были инсценированы как преднамеренный обман. Нокс была единственной, кто находился поблизости в ночь убийства. Она утверждала, что провела ночь на 1 ноября с Соллечито в его доме. В течение следующих четырех дней Нокс неоднократно допрашивали без адвоката. Позже она дала показания, что подверглась давлению и была избита полицией. Нокс была арестована и обвинена в убийстве в полдень 6 ноября 2007 года.

Наполеони поддерживали несколько других детективов, выступавших за арест Нокс, Соллечито и Патрика Лумумбы, последнего Нокс обвинила в причастности. Однако, непосредственный начальник Наполеони, главный суперинтендант Марко Кьяккьера, считал аресты преждевременными и выступал за тщательное наблюдение за подозреваемыми. 8 ноября 2007 года Нокс, Соллечито и Лумумба предстали перед судьей Клаудией Маттеини. Во время часового перерыва Нокс впервые встретилась со своими адвокатами. Маттеини приказал задержать Нокс, Соллечито и Лумумбу на год. 19 ноября 2007 года судебно-медицинская полиция Рима сравнила отпечатки пальцев, найденные в спальне Керчер, с отпечатками РудиГуэди. 20 ноября 2007 года Гуэди был арестован в Германии, а Лумумба был освобожден. Гуэди было предъявлено обвинение в убийстве Керчер.

Нокс стала объектом пристального внимания средств массовой информации. Незадолго до суда она начала судебный процесс против Фиоренцы Сарцанини, автора бестселлера о Нокс, который был опубликован в Италии. Книга включала рассказы о событиях, придуманных Сарцанини, записи свидетелей, не являющиеся общественным достоянием, и избранные выдержки из личных дневников Нокс, которые Сарцанини каким-то образом получила в распоряжение. Адвокаты Нокс заявили, что книга была написана в похотливой манере, направленной исключительно на то, чтобы пробудить болезненное воображение читателей.

Американский юрист, Кендал Коффи сказал: В этой стране при таком освещении в средствах массовой информации вы не сможете добиться справедливого судебного разбирательства. В США была проведена досудебная рекламная кампания в поддержку Нокс, но её адвокат счёл её контрпродуктивной.

Раффаэль Соллечито (родился 26 марта 1984 года в Джовинаццо, провинции Бари в обеспеченной семье), на момент убийства заканчивал обучение в области вычислительной техники в Университете Перуджи, и завершил обучение, когда находился в тюрьме, уже под следствием.

Нокс и Соллечито содержались в тюрьме. Судебный процесс над ними начался 16 января 2009 года перед судьей Джанкарло Массеи, заместителем судьи Беатрис Кристиани и шестью непрофессиональными судьями в Суде Перуджи. Обвинение состояло в том, что Нокс, Соллечито и Гуэди убили Керчер в ее спальне. Нокс и Соллечито оба не признали себя виновными.

Согласно обвинению, Нокс напала на Керчер в ее спальне, несколько раз ударила ее головой о стену, с силой удерживала ее лицо и пыталась задушить. Обвинение выдвинуло гипотезу, что Гуэди, Нокс и Соллечито сняли джинсы Керчер и держали ее на четвереньках, пока Гуэди насиловал ее. Нокс нанесла Керчер удары ножом, затем украла мобильные телефоны последней и деньги, чтобы инсценировать кражу со взломом. 5 декабря 2009 года Нокс и Соллечито были признаны виновными в убийстве и приговорены к 26 и 25 годам тюремного заключения соответственно.

Апелляционный процесс начался в ноябре 2010 года под председательством судей Клаудио Пратилло Хеллмана и Массимо Дзанетти. Проведенный по решению суда анализ оспариваемых доказательств ДНК независимыми экспертами отметил многочисленные основные ошибки в сборе и анализе доказательств и пришел к выводу, что на предполагаемом орудии убийства не было обнаружено никаких свидетельских следов ДНК Керчер. Хотя экспертиза подтвердила, что фрагменты ДНК на застежке бюстгальтера включали некоторые следы Соллечито, эксперт засвидетельствовал, что контекст сильно указывает на загрязненность.

3 октября 2011 года Нокс и Соллечито были оправданы. Решение о том, что доказательств недостаточно было доступно суду, но он полностью оправдал Нокс и Соллечито. Приговор Нокс по обвинению в клевете на Патрика Лумумбу был оставлен в силе, и первоначальный срок в один год был увеличен до трех лет и одиннадцати дней тюремного заключения.

В своем официальном отчете о решении суда отменить обвинительные приговоры судьи апелляционного суда написали, что обвинительный приговор на первоначальном судебном процессе не был подтвержден каким-либо объективным элементом доказательств. Описывая полицейские допросы Нокс как навязчивые, судьи заявили, что заявления, которые она сделала, изобличая себя и Лумумбу во время допроса, свидетельствовали о ее замешательстве, находясь под большим психологическим давлением. Судьи также отметили, что бродяга, который свидетельствовал о том, что видел Соллечито и Нокс на Пьяцца Гримана в ночь убийства, был героиновым наркоманом. Кроме того, Массеи, судья на процессе 2009 года, использовал слово «вероятно» 39 раз в своем отчете. Никаких доказательств каких-либо телефонных звонков или сообщений между Нокс, Соллечито и Гуэди не было.

После успешного запроса обвинения состоялось повторное слушание дела Нокс и Соллечито. Единственным новым доказательством стал заказанный судом анализ ранее не исследованного образца лезвия кухонного ножа Соллечито, который, как утверждало обвинение, был орудием убийства. Когда неисследованный образец был протестирован назначенными судом экспертами для нового апелляционного процесса, ДНК, принадлежащей Керчер, обнаружено не было. Несмотря на отрицательный результат по делу обвинения, суд вернул обвинительные приговоры в отношении подсудимых, которые оба подали апелляцию.

27 марта 2015 года высший суд Италии, Кассационный суд, постановил, что Нокс и Соллечито невиновны в убийстве, тем самым окончательно закрыв дело. Вместо того, чтобы просто заявить, что в предыдущих судебных делах были ошибки или что не было достаточных доказательств для осуждения, суд постановил, что Нокс и Соллечито не совершали убийства и были невиновны в этих обвинениях, но он поддержал обвинительный приговор Нокс за клевету на Патрика Лумумбу.

После оглашения этого вердикта Нокс, которая находилась в США с 2011 года, заявила: «Я была уверена в своей невиновности и именно эта уверенность придавала мне сил в самые мрачные времена этого испытания».

В сентябре 2015 года Верховный судья-делегат, Дженнаро Мараска, обнародовал причины признания Нокс и Соллечито невиновными. Во-первых, ни одно из доказательств не свидетельствовало о том, что Нокс или Соллечито присутствовали на месте преступления. Во-вторых, на месте преступления или на теле жертвы не было обнаружено каких-либо биологических следов, принадлежащих Нокс или Соллечито, напротив, были обнаружены многочисленные следы, принадлежащие Гуэди.

ИСТОЧНИК