Вывод: В Москве москвичей нет. Я не хочу думать, что те маргинальные личности, что встретились нам в кафе на вокзале — это москвичи, или тот «шкаф», который пнул меня в спину на эскалаторе в метро, или тот хам, что в наглую обошёл нас в очереди в кассу в кафе. Нет, это не москвичи. А вот тот молодой человек восточной наружности, который уступил мне место в метро, когда к концу дня ноги уже подкашивались и стоять не было сил, и та седовласая бабулька на костылях, которая читала роман Вишневского «Любовница», вот они скорей всего москвичи. Я хочу верить, что вы москвичи — умные, добрые, приветливые и гостеприимные люди, а если я чего хочу, то так и будет.
Теперь о Москве. В Москве я была много раз и всегда считала её одним из самых красивых городов мира. Но Москва новогодняя — это НЕЧТО. Миллионы цветных огней, тысячи метров иллюминации, сотни ёлок, новогодних конструкций, ледовых фигур, Дедов Морозов со Снегурочками, Снеговиками, Снежинками и всё это приправленное музыкой, песнями и плясками на фоне настоящей русской зимы, с крепким морозцем и порхающими хлопьями снега. А уж мест, где можно, нужно и следует загадывать желание столько, что оказалось, что у меня и желаний-то столько нет. Но натоптали, нагладили, накидали монетки, так что только пусть попробуют не сбыться.
И всё-таки они есть в Москве, — умные, добрые, и гостеприимные москвичи, которые, несмотря на отказавшую у меня сотовую связь, мороз, эпидемию гриппа и трудности с транспортом нашли возможность встретиться с нами и показать свою Москву.
В общем, спасибо тебе Москва за тот фейерверк впечатлений и эмоций, которые ты нам подарила, за сказку, за чудеса, за встречи и даже за то, чего не случилось, значит, случится в следующий раз наверняка, ведь мы пообещали вернуться.
Город словно вымер. Редкие прохожие в основном пенсионного возраста. То ли жара, то ли отсутствие работы опустошила город мой. Состарила. Из молодых только мамочки с малышами на детских площадках. Мужчины все на заработках в России.
От каштана отделяется фигура мужчины и, болтаясь из стороны в сторону, направляется в магазин. Вадька! Обросший, расхристанный, в мятых брюках, затасканной рубахе. Мне хочется остаться незамеченной, я перехожу на параллельную сторону улицы. Солнце палит нещадно, и я досадую на необходимость прятаться от старого знакомого, тем самым подвергая себя солнечному удару. Оглядываюсь в надежде, что Парнокопытин уже в магазине. Тщетно. Мой манёвр не удался. Поболтав рукой в кармане, Вадька вынимает из него кулак, разжимает пальцы, пересчитывает мелочь, суёт обратно. Что-то бормочет под нос, срывается с места и переходит дорогу. Теперь он идёт за мной. Чёрт знает, как поступать в таких случаях? Но раз я уже прикинулась шлангом, то надо доигрывать роль до конца. Ускоряюсь. Шаги за спиной тоже зачастили.
— Девушка, вашей маме зять не нужен?
От этой пошлости веет прошлым веком. Я, не поворачиваясь, отрицательно мотаю головой и скрываюсь за углом дома.
Не узнал! Не думаю, что я сильно изменилась! А вот он! Грустно! Хотя и он не изменился. Такой и был. Те же сальные волосы, одет в чёрте что. Но дело не в этом. Не во внешнем, во внутреннем. Эх, Вадька! Мечтающий стать гинекологом, чтобы помогать женщинам! Кем ты стал?! Или не стал?! Надпись на стене подъезда «Вадька + Доброхотова» давно забелили. Когда-нибудь время забелит и мою память об этом.
Удивительно иногда представить, что существуют вещи, которые были свидетелями событий тех времён, когда нас ещё не было, и будут наблюдать то, что произойдёт после нас.
Во дворе Лёлькиного дома недавно спилили дерево. Когда-то, переваливаясь через балконное ограждение 5 этажа, мы с Лёлькой гадали, дорастёт оно до её окна или нет. Интересно, доросло ли? Теперь уже не узнаю. Я разглядываю оставшийся пенёк, считаю кольца на спиле. Их много. Дерево родилось явно раньше нас и знало что-то такое, чего не знаем мы. Хранит оно и память о местечковой межнациональной войне, во время которой это дерево закрыло собой от пули окно первого этажа и спасла жизнь Лёлькиной соседке. Застрявшая в твёрдой древесине пуля так и осталась торчать в стволе дерева. Короткая недельная война успела унести много молодых жизней. На «Аллее памяти», где захоронены защитники Приднестровья есть могила Настаса, мальчика в которого я была когда-то влюблена.
Я взбегаю на 5 этаж, жму кнопку звонка. Тишина.
Спускаюсь. Старушка с клюкой на лавочке у подъезда смотрит на меня с подозрением. Возможно, это та самая Лёлькина соседка, спасённая деревом от шальной пули.
— Здравствуйте! Не подскажите, Колясниковы… — я путаюсь в формулировке. Как правильно спросить — живут, бывают, появляются? Совсем запуталась, но старушка сама пришла на помощь.
— Все выехали. Сашка алкоголик там только. Больше никого. Час назад видела, как из дома вышел. Теперь не скоро появится. Как стемнеет приходи… Только лучше не надо.
Иван Сафронов не любил болеть, вернее, он не любил лечиться. Вера Павловна, как наседка кружила вокруг с различными снадобьями, пичкая его то протёртой малиной, то жуткой смесью редьки с мёдом. И, если малину он ещё терпел, то редьку с мёдом не выносил. Однако привыкший во всём повиноваться жене, послушно глотал отвратительное лекарство, которое она подносила к его рту. Болезнь отступала медленно, глубокий хриплый кашель донимал по ночам, не давая уснуть. Назначенные терапевтом прогревания для измученного Сафронова казались последней надеждой.
В кабинете физио процедур было тепло и по-домашнему уютно. Юная медсестра в белоснежном халатике ловко манипулировала приборами, и всё время мило улыбалась. Обстановка подействовала на мужчину расслабляюще, и через некоторое время он уснул.
Ему снился тихо падающий снег, который, оседая на его щёки, таял и растекался тонкими струйками по лицу. Почему-то струйки были горячими и, слизнув с губы одну из них, Сафронов удивился — влага была солёной. «Так это не снег, это слёзы», — пронеслось в голове, и он проснулся.
В кабинете было пусто. Черноволосая красавица что-то писала в журнал. Иван Константинович глянул в окно. Чёрное полотно ночного неба казалось седым от крупных хлопьев падающего снега.
— Я что, уснул? — смущённо спросил Сафронов, поднимаясь с кушетки. — Сколько времени я проспал?
— Не так уж и много, — улыбнулась медсестра. — Но мой рабочий день уже закончился.
— Почему вы не разбудили меня? — ещё сильней стушевался Иван Константинович.
— Жалко было. Вы так сладко спали. Но вас, наверное, дома заждались, волнуются? — девушка смотрела так участливо, что всегда замкнутый Сафронов вдруг почувствовал в себе потребность простого человеческого общения.
— Простите меня. Давайте я вас провожу.
Свет фонарей оранжевыми пятнами рассеивался по свежевыпавшему снегу. Гигантского размера снежинки кружили в воздухе и оседали на длинные ресницы Юлии Снежиной. Седовласый старик и юная красавица посреди заснеженного города выглядели, как дед Мороз и Снегурочка. Что-то незнакомое или давно забытое старое наполнило душу художника и разбудило несвойственное ему красноречие. Он прожил долгую жизнь и рассказать было о чём. Юля шла рядом и внимательно слушала. Иван Константинович чувствовал себя помолодевшим и счастливым. Ещё никто никогда не слушал его так. Она не перебивала, лишь изредка задавала вопросы. Ему хотелось произвести впечатление, и он стал хвастаться всем, чего добился в жизни, слегка приукрашивая свои достижения.
То, что рассказывал художник, было для Юлии сказкой, её недосягаемой мечтой. Каждый Новый год семья Сафроновых встречала в особняке за городом. Так было всегда. За несколько дней до праздника все переезжали в Егорьево и начинали готовиться. В центре гостиной возвышалась огромная ёлка, которую украшала дочь Инна. Вера Павловна составляла меню и распределяла обязанности. Ровно в одиннадцать часов вечера все члены семейства собирались за праздничным столом проводить старый год и встретить новый.
Юля простилась с провожавшим и вошла в общежитие. Смесь знакомых и не очень приятных запахов ударила в нос. Девушка быстро поднялась на второй этаж. Шум, хохот, мат, проникающие из всех щелей, смешивались в один общий гул. Сказка, в которою ещё минуту назад она была погружена, закончилась. Действительность быстро вернула её на то место, которое было уготовано судьбой. Юля вошла в комнату и, не включая свет, подошла к окну. Где-то там среди сосен в красивом белом доме готовилась встречать Новый год семья счастливых людей.
«Почему одним всё, а другим ничего? Чем я хуже? Это несправедливо! Неужели я обречена сдохнуть в этой общаге?» — от волнения её лицо залилось ярким румянцем. — «Если только»…
Юля отошла от окна и включила свет. Кроличий мех, которым были оторочены воротник и рукава пальто, от растаявшего снега превратился в жалкое зрелище. «Нищенка, оборванка», — зло подумала про себя Юля и начала нервно стаскивать пальто.
Ужинать не хотелось. Она включила телевизор и прилегла на диван. «Мы не можем ждать милости от природы, взять их у неё — наша задача…» — прозвучала в телевизоре знаменитая фраза Мичурина, произнесенная голосом Татьяны Васильевой. Фильм «Самая обаятельная и привлекательная» Юля видела не раз. Лёгкая комедия, в которой одинокая героиня находит своё счастье, отличалась удачным подбором актёров. Фильм позволял расслабиться после тяжёлого дня и, забыв обо всём, насладиться незамысловатым сюжетом. Но только не в этот раз. Юля стала внимательно смотреть фильм, в котором одна подруга учила другую, как заставить мужчину тебя полюбить. Когда фильм закончился, Юля вынула из письменного стола тетрадь и на чистой странице вывела большими буквами — «ПЛАН ДЕЙСТВИЙ».
Немного подумав, ниже дописала: «ЦЕЛЬ — И. К. Сафронов». И тут мысли в её голове полились с такой скоростью, что Юля едва успевала их записывать.
Парк тонет в снегу, под ногами приятно поскрипывает.
«Как хорошо!», — слова восторга замёрзают на губах, и жутко хочется горячего глинтвейна, что продают в палатке на входе. Жаль, что нельзя. Это так здорово - пить сладкое ароматное горячее вино прямо на морозе.
Чудный вечер, снежный, слегка ветреный. Обострённое беременностью обоняние словно издевается над ней. Шлейф ароматов корицы, гвоздики, мёда и лимона кружит голову нестерпимым желанием нарушить запрет и пригубить-таки волшебный напиток.
Пробивающийся сквозь ажурные кружева зимы золотой свет фонарей, разбрасывает причудливые тени, а подсветка дворца создаёт иллюзию сказки. Аллеи пустынны. Где-то вдалеке слышится восторженный визг детей, с бешеной скоростью летящих на «ватрушках» по зализанным до ледяных корок холмикам. Хочется идти дальше, углубляясь в ту часть царских угодий, где кроме тебя только деревья. Их ветви словно сотканы из мороза и воздуха. Идти и ни о чём не думать, оставляя после себя чуть заметные следы.
Лена обогнула подёрнутое тонким льдом озерцо и вышла на слегка припорошенную снегом тропинку. Впереди замаячила одинокая фигура. Навстречу двигался человек. В этом не было ничего удивительного, для того он и парк, чтоб в нём гулять. Она же бродит в этой отдалённой части одна, так почему бы кому-то ещё не захотеть того же? Любой человек изредка испытывает желание побыть в одиночестве. Поэт, например. Может быть, он идёт сейчас и сочиняет что-нибудь выдающееся.
Но чем ближе подходил человек, тем меньше он казался похожим на поэта. Поэты так не ходят. Походка у поэта спокойная, размеренная, неторопливая. Он ведь не стометровку сдаёт, он ищет, размышляет, впитывает в себя то, что вокруг.
Этот же явно торопился. Его походка не была прогулочной. Нет, не может человек, ищущий вдохновения, передвигаться с такой скоростью. Он шёл, пружиня шаг, быстро, нервно, торопливо, как будто уверенно двигался к цели. Но что за цель может быть в этой отдалённой части парка?
Лена почувствовала тревогу, но отступать было поздно, да и некуда. «Позвонить кому-нибудь», — первое, что пришло в голову. Она быстро сунула руку в карман и нащупала превратившийся в ледышку телефон. Стянув с руки перчатку, Лена нажала на кнопку, но замёрзший «айфоня» не подавал признаков жизни. Оставалось только одно…
Лена потыкала в дисплей пальцем и поднесла телефон к уху.
— Саша, ты где? — громко крикнула в трубку, искоса поглядывая на приближающуюся фигуру. — Я уже тут, в Царицыно, по парку гуляю, тебя жду. А ты где? На мостике? Я за озером, иди скорей сюда.
Хитрость удалась, человек на секунду остановился, воровато оглянулся и снова двинулся в её сторону, но уже не так уверено.
Они поравнялись, но в тусклом свете луны она не смогла разглядеть его лицо. Мужчина, не обращая на неё внимания, прошёл мимо. Лена уже готова была выдохнуть и даже сделала шаг вперёд, но в этот момент сзади послышался странный звук, и в ту же секунду она почувствовала острую боль в затылке. Рывок был сильный, а боль такая, что она потеряла способность к сопротивлению, упав прямо к нему в объятия. Попытка замахнуться и ударить нападающего тем, что было в руке оказалась неудачной. От боли пальцы непроизвольно разжались, и сумка с пакетами, взлетев, выплюнула в снег всё своё содержимое. Мандариновые шарики нырнули в сугроб, оставив на его поверхности воронкообразные следы.
Он намотал косу на кулак, а потом с отвращением оттолкнул от себя, и она рухнула на дорожку. Уткнувшись лицом в снег, Лена почувствовала тепло растекающейся под носом крови. В животе забурлило, задёргало, она попыталась перевернуться на спину, но не успела, цепкие пальцы снова схватили её за косу и дёрнули вверх. Дикая боль пронзила затылок, но это позволило ей встать на колени и откинуться назад. Он отпустил волосы и, обойдя, пнул её ногой в плечо. На этот раз она упала на спину, ударившись затылком и, не успела прийти в себя, как крепкие пальцы, словно клешни, впились в шею. Он сжимал руками её горло и сознание медленно уходило. Мысли заволокло туманом. «Надо притвориться, что умерла», — успело сработать сознание. Она дёрнулась и затихла. Тело обмякло, превратившись в подобие тряпки.
«Умение обмануть противника позволяет достигнуть внезапности и даёт возможность победить даже превосходящие силы неприятеля с минимальными потерями», — когда-то её учил Махоркин.
Обманный манёвр сработал вовремя, ещё немного и этот день стал бы последним в её жизни. Мужчина неожиданно ослабил захват и склонил над ней лицо. Она почувствовала горьковатый запах сигарет с примесью ментола и непроизвольно открыла глаза. Она узнала его. Адаптировавшееся к темноте зрение позволило разглядеть красивые глаза, заострённые к верху брови, тонкие губы. Ален Делон из супермаркета!
Взгляд выдал.
— Сука, — выдохнул с морозным паром викинг, — перехитрить меня вздумала?
Он вновь стиснул пальцы, но от мороза они стали уже не такими послушными. Это подарило ей несколько спасительных мгновений. Откуда-то из глубин памяти всплыло:
"- Самое главное — выбрать именно тот, который в данной ситуации не навредит, а спасёт. И сделать это надо очень быстро, времени на раздумья нет. Противник не дремлет.
— Ничего себе! Это реально вообще?
— Нереально, но другого выхода всё равно нет.
— Нет, я точно буду три часа думать, выбирать, а за это время…
— Ну, тогда тебе может помочь только правило УКК.
— Это что ещё за правило такое?
— Убегай, кричи, кусайся.
— О! Это по мне, — захихикала Лена.
— Надеюсь, что это никогда тебе не пригодится, но всё же запомни: у мужчины есть три уязвимых места — кадык, глаза и паховая зона. С последним лучше не рисковать. Любой мужик воспринимает это как покушение на самое святое, поэтому будет защищаться жестоко и яростно. Что у тебя остаётся? Глаза и кадык. В первом случае давишь костяшками пальцев на глазницы со всей силой, пока не выдавишь.
— Фу! — Лена брезгливо поморщилась.
— Если не уверена в том, что отвращение позволит тебе сделать это с достаточной силой, то лучше даже не пробуй. Остаётся последнее — ударить ребром ладони в кадык.
— Во! Это мне подходит.
— Но! Тут тоже есть определённые условия. Во-первых, вряд ли противник с готовностью подставит тебе свою шею. И второе: надо правильно рассчитать силу удара и желательно не промахнуться.
— Не переживай, не промахнусь.
— А сила?
— Будет сила."
Махоркин… Если бы ты знал тогда, как пригодятся мне твои уроки…
Она не промахнулась. Удар в кадык был сильный и точный. Обмякшее тело рухнуло прямо на неё, придавив к земле. Выбраться не представлялось возможным.
«У тебя есть несколько секунд. Пока противник не пришёл в себя — беги!», — диктовал ей из прошлого Махоркин.
Но как бежать? Как выбраться из-под придавившего её тела. Что там в УКК? Кричи!
Это было непросто, набрать в легкие воздух, когда твои пятьдесят прижимает к земле девяносто килограммов чужого веса, очень сложно, но она это сделала — тишину парка разорвало истошное: «Помогите!». Срывая голос до хрипоты, она кричала отчаянно, надрывно, и безлюдная тишина разносила этот вопль по всем закоулкам парка, заглушая слабые отзвуки человеческих голосов.
Силы уходили очень быстро, и постепенно крик превратился в шёпот. Отпущенное время закончилось, тело зашевелилось и стало приподыматься. Очнувшись, мужчина издал странный, нечеловеческий, похожий на хриплый визг, звук и снова вцепился в горло своей жертве, сжимая смертельное кольцо.
Где-то там, у озера заскрипел снег, кто-то спешил на помощь.
— Сука! — прохрипел мужчина и ослабил кольцо. — Я тебя ещё найду.
Он быстро поднялся с колен, на миг задержал взгляд на распахнувшейся шубе, из которой выглядывал округлый живот, и с размаху пнул в него ногой. Эта боль стала последней из того, что она почувствовала. Все остальные удары, беспощадные, безжалостные, финальные он наносил уже на безжизненное тело.
Утро облачно-зефирное. К остановке подъезжает медленно, как огромное неповоротливое животное, светящийся автобус, в котором сидит только один пассажир — пожилой мужчина с внешностью Вассермана, бородой деда Мазая и в шапочке Боба Марли. «Так вот как ты путешествуешь, дедушка Мороз», — Лена, схватившись одной рукой за поручень, протиснулась к окну в средний ряд сидений. «Скоро я стану такой же неповоротливой, как этот автобус» — мысленно проворчала, приложив руку к животу. Почему беременные всегда держатся за свой живот? Вот и она. Почему? Ведь не такая уж большая ещё выпуклость, и она вполне пролезает между сиденьями, не задевая собой спинку кресла. А всё равно… будто боится… будто оберегает.
Дед Мороз несколько раз клюнул носом в бороду, дёрнул головой, прогоняя сон, выдохнул глубокое «о-хо-хо», скучающе посмотрел в окно и, не найдя там ничего интересного, развернулся в сторону Лены.
— Да… зима… — сообщил непонятно зачем.
Лена терпеть не могла разговоры со случайными попутчиками, но промолчать казалось невежливым, к тому же сходство мужчины с тем… из папье-маше, что стоит у них под ёлкой, очевидно… вот только борода не вся ещё седая.
«А вдруг и впрямь дед Мороз», — Лена едва заметно улыбнулась и примирительно откликнулась:
— Люблю Новый год.
— Да… — протянул дед и вновь уставился в окно.
«Ну вот, даже желание не успела загадать», — разочарованно вздохнула Лена и тоже уставилась в окно.
Дальше ехали молча. Через пять остановок она вышла, оставив деда Мороза в грустном одиночестве, и направилась в торговый центр, в душе ругая себя за упущенную возможность. «Нашла чем удивить. Люблю Новый год. Подумаешь! Кто ж его не любит?». Но она действительно, как бы банально это не звучало, любила Новый год больше всех остальных праздников. И даже не сам праздник, а это щемящее ожидание его прихода. Вот и сегодня, сразу после визита к врачу решила посвятить остаток дня покупкам.
Огромное стеклянное здание встретило любимой «Ласт кристмас». Народу в это время ещё немного. Можно без суеты пройтись по бутикам, примерить понравившиеся наряды, обязательно купить что-то новое. Надо бы какое-нибудь платье на вырост. В ширину, конечно, чтобы потом можно было носить до мая. Но сначала выпить чашечку кофе. Стоп. Какой кофе? Кофе же нельзя. Тогда чай. Заодно подумать, что купить в подарок родителям.
В торговых центрах время всегда летит незаметно. Новое платье, тёмно-бордовое трикотажное, хорошо тянущееся в разные стороны, с кокетливыми отверстиями на плечах, уже лежало в красивом фирменном пакете. К новому наряду полагается новое бельё, и не только потому, что Новый год, а ещё и потому, что за четыре месяца и живот, и грудь заметно округлились и увеличились в размерах.
На приёме доктор снова пытала её:
— Шевеления есть?
— Нет, — испуганно пролепетала Лена и схватилась за живот. Тот же вопрос доктор задавал две недели назад на очередном посещении.
— Странно, по срокам уже пора бы. Давно пора.
Лена почувствовала, как от страха вспотели ладошки.
— Я не знаю. У меня бурлит всё время в животе, может что-то случилось.
— Бурлит? — Доктор приложила пухлую ладонь к её животу. — Ну, так это плод ваш так шевелится.
Проходя мимо витрины, Лена придирчиво посмотрела на своё отражение. Волосы, которые по глупой примете нельзя состригать беременным, отрасли так, что легко заплетались в косу. Она не верила в приметы, но на всякий случай их соблюдала. Рисковать можно собой, но не новой зачинающейся жизнью. Толстая рыжая коса её раздражала. Какая-то старорежимная причёска. С ней она казалась себе гораздо старше и чопорней. А иногда, наоборот, простушкой.
Две пары кожаных перчаток, купленных в галантерее, завершили план намеченных покупок ровно к 16:00, но возвращаться домой не хотелось. Музыка, праздничный дизайн, всеобщая суета и счастливые лица людей создавали особую атмосферу, которая бывает только перед Новым годом. Хотелось ею напиться так, чтобы хватило надолго.
Но какого-то ингредиента в этом наборе новогоднего настроения всё-таки не хватало. Мандарины! Точно! Не хватает их запаха! Лена спустилась на первый этаж и зашла в супермаркет. Стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не накупить лишнего, она сразу направилась в овощной отдел.
Перед Новым годом большинство людей по привычке стараются закупиться всем, чем только можно в немыслимых количествах, как будто за одну эту ночь можно съесть в пять раз больше, чем обычно.
Лена оглядела тянущиеся от касс длинные очереди и почувствовала накипающее раздражение. Ну, конечно, время она выбрала не самое удачное. Насмешливо посмотрела на свой пакет с пятью мандаринами — больше взять не успела. Может бросить их и уйти? Мандарины сейчас можно купить в любом ларьке, прямо возле дома.
— А вы пройдите к первой кассе, там обслуживают тех, у кого товаров не больше пяти.
Милая девушка в синей униформе с бейджиком «Администратор» указала в сторону огромного жёлтого указателя с надписью «Экспресс-касса», где за конвейерной лентой стоял всего один покупатель. Большой, под два метра. Типичный викинг. Чтобы отвлечься от горестных мыслей, Лена стала разглядывать показавшегося ей необычным человека. Прямая спина, мощный торс. Крепкая шея утонула в складках серого шерстяного шарфа, поджимаемого слегка выступающим подбородком. Любопытный экземпляр. Длинные волосы аккуратно собраны в тонкий хвостик. Стоит так гордо, как его предки на драккаре.
Итак, пофантазируем, какую же ему надо подругу?
Почему-то представилась тоже высокая, длинноволосая, с ясным взором, крепкими зубами, крутыми бёдрами, чтоб легко могла нарожать ему кучу детей, и дерзко выступающей грудью, предназначенной не для закачки туда силикона, а для вскармливания потомков. А детей у них должно быть много. И все такие же крепкие, и порода в них будет чувствоваться через поколения. Вот так, и не иначе. Никаких противоположностей, которые якобы притягиваются. В вопросе генофондовом любовь не должна рисковать. Всё правильно.
— «Кент». Две пачки.
Вскочившая ланью, как по команде, кассирша отточенным движением пробежала пальчиками по корочкам сигаретных пачек и, выудив заказ, протянула мужчине.
— С вас сто пятьдесят рублей, шестьдесят копеек. — сказала заискивающе. При этом её курносый носик взлетел, а широкая улыбка нарисовала на пухлых щёчках две глубокие ямочки. Девушка явно строила глазки, но мужчина, похоже, не обращал на её кокетство внимания. Казалось, весь его интерес в данную минуту сосредоточен на том, что лежало в кошельке. Даже не взглянув в очаровательные глазки незадачливой поклоннице, он, отсчитав необходимую сумму, положил две купюры на блюдце. Разочарованная невниманием кассирша нервно бросила сдачу и грубо буркнула в сторону Лены:
— Кладите товар на ленту.
Смена интонации вызвала ответную реакцию — Лена швырнула пакет с мандаринами на ленту. Кассирша со всей силы надавила на педаль, лента яростно дёрнулась, маленькие шарики обижено подпрыгнули, выкатились из пакета и разбежались в разные стороны. Один из них свалился с ленты и, шмякнувшись об пол, покатился под ноги мужчине с сигаретами.
— Можно аккуратней? — взвизгнула кассирша противным язвительным голосом.
Что происходит? Что за метаморфозы творятся с людьми, или это у неё в голове что-то происходит, разве раньше она стала бы так реагировать? Видимо мы все под стрессом. Конец года, закупки, подведение итогов. У гормона стресса есть реакция «нападай или беги». А вот «прощай и понимай» — такой реакции в организме нет. Это насаждённое от разума, но не от инстинктов. К сожалению, так устроена природа, и эти гормоны просто не в состоянии уговорить наши надпочечники не реагировать. Это невозможно. На агрессию, это известно, лучше отвечать агрессией, иначе, невысказанная, она уйдёт внутрь и неизвестно во что выльется потом. И всё-таки надо взять себя в руки.
Лена присела и потянулась к ногам мужчины за мандарином. Оранжевый мячик будто решил с ней поиграть, он и не собирался останавливаться, а катился всё дальше. На этот раз мужчина, до сих пор безучастный к происходящему, будто опомнившись, нагнулся, подхватил мандарин и положил его на ленту.
— Спасибо, — Лена приподнялась и заинтересованно посмотрела на мужчину. Теперь понятно, почему молодая кассирша так старалась ему понравиться. Это было неожиданным — лицо совершено не вязалось со всем остальным. Тонкие черты — глаза, губы, нос были ошибкой, опечаткой природы, что портило всё впечатление. Но, несомненно, мужчина с лицом Алена Делона был привлекателен для дам, которые ничего не знали про викингов.
Нетипичный викинг скользнул в ответ по её лицу синими глазами и задержался взглядом на рыжей косе. Неужели у всех мужчин сидит в подкорке головы это благоговейное отношение к косе, как к элементу девичьей красы?
Кассирша перехватила взгляд синеглазого красавца, и её затрясло, как сломанный трансформатор.
— Побыстрей, гражданка, вы создаёте очередь. А вы не топчитесь в проходе, идите себе, — последние слова относились к спине мужчины, который и без того уже пересёк черту выхода.
«Ну вот. И зачем я только попёрлась в этот супермаркет», — ругала себя Лена, выходя из торгового центра. Праздничное настроение, созданное предновогодней атмосферой, пропало без следа. Надо что-то делать, что-то срочно придумать. Нельзя же идти с кислым лицом домой. Надо. Но ничего конкретного не приходило в голову.
— Где же ты, дедушка Мороз? — вместе с сизым паром выдохнула из себя Лена, оглядывая людей на остановке. Теперь у неё было желание, но не было того, кто бы его исполнил.
Тёмные фигурки топтались внутри стеклянного ограждения в ожидании своего автобуса. В сумерках все они казались одинаковыми.
Глупо искать его на остановке. Но ведь он ехал, куда-то ехал. Она вышла, а он поехал дальше. Куда? Конечная остановка того маршрута — Царицыно. Она запомнила. Это было написано большими буквами на лобовом стекле автобуса. Ну, конечно! Куда ещё может ехать дед Мороз! Царицыно! Она так любила это место, особенно зимой, особенно в Новый год и Рождество!
Выпив стакан водки, Павел опустил голову на сложенные на столе руки и разрыдался. Как мало в жизни он видел счастья. Количество радостных событий можно было пересчитать по пальцам. Маленький, тщедушный, ничем не примечательный человечек, для него до сих пор было загадкой, как при таких незавидных внешних данных он заинтересовал эту девушку.
Нина стала его первой и единственной женщиной в жизни. Тихая и нежная, с густой русой косой до пояса она была не похожа на своих ярких и дерзких однокурсниц, которые и за человека его не считали, не то что за мужчину.
Он заметил её не сразу. Горчичного цвета пальто и белый берет, из-под которого выбивались русые кудряшки волос, лишь на долю секунды задержали его взгляд. Ещё мгновение и их пути разошлись бы в разные стороны навсегда, но в этот момент тяжёлый пакет в руках девушки прорвался и по грязной мостовой оранжевыми мячиками покатились апельсины. Девушка ахнула и застыла, растеряно глядя вокруг и не зная, как быть. Два апельсина подкатились к ногам Павла. Он остановился, чтобы нечаянно не раздавить их, присел, захватил несколько штук и протянул девушке.
Этот момент их знакомства он вспоминал часто, но каждый раз удивлялся тому, что мог понравиться ей. Через два месяца они поженились, а ещё через месяц он узнал, что скоро станет отцом. Казалось счастье навсегда поселилось в доме. Он завидовал сам себе. Так было пока не родилась Галинка.
Павел поднял голову. «Я не смог их защитить. Я слабак и всегда был слабаком». Он встал и подошёл к навесному шкафчику, где хранилась аптечка. «Зачем и кому я нужен на этой земле?». Горсть таблеток из собранных наугад упаковок заполнили стакан, из которого он только что пил водку. Он размял их ложкой и залил водой из-под крана.
Мутноватая жидкость на вкус оказалась ужасно горькой. Павел хотел выпить её целиком, но закашлялся с первого глотка. Сзади раздался взволнованный голос дочери: «Папа, ты что?». Галя, босая, в накинутом поверх ночной сорочки стареньком пуховом платке, который когда-то принадлежал её матери, появилась в дверном проёме кухни совершенно неожиданно. Взглянув в испуганные глаза дочери, мужчина вылил остатки ядовитой смеси в раковину и отправился спать.
Сложенный диван-книжка крякнул под тяжестью навалившегося тела и замолк. Павел уткнулся лицом в подушку, голова кружилась, и он уже сам не понимал, где находится — в реальности или по другую её сторону. В углу послышался шорох, и он открыл глаза. В полумраке комнаты, освещённой лишь неоновым светом уличного фонаря, были различимы нечёткие силуэты непонятных существ. Вдруг тень в углу комнаты зашевелилась и начала расти. Чудовище подняло костлявую конечность и растопыренными пальцами потянулось к шее Павла. То, что творилось вокруг походило на фильм ужасов. Невероятных размеров тени самых причудливых форм надвигались из всех углов крохотной комнатушки и тянули свои уродливые щупальца. Павел похолодел от ужаса и стал задыхаться. Собрав остаток сил, он подскочил к окну и дёрнул ручку фрамуги. Створка со скрипом поддалась. Павел взобрался на подоконник и, перевалившись через него, полетел вниз, но ему повезло — полутораметровый сугроб смягчил падение. Те десять минут, которые он пролежал на снегу, окончательно отрезвили его. Павел поднялся и не спеша побрёл обратно домой.
Ночью Млечный Путь выглядит как вытянутое туманное облако, состоящее из более чем миллиарда светящихся капелек. Так, рассыпав в небе звёзды, ночь пытается указать пылинкам мироздания их земную стезю.
Двум чёрным точкам, двигающимся в направлении дома бабы Авдотьи, плевать и на замысел мироздания, и на начертанный вечностью путь.
— Ай! — вскрикнула Дуня, зацепившись ногой за торчащую из земли корягу. Вовремя подставленная рука спасла от падения.
— Ты чего рот раззявила? Под ноги смотри. Без пальцев останешься. У тебя их и без того мало. — Дурашливо загоготал спутник.
— Дурачина. — Шлёпнула кавалера по спине Дуня. В ответ Жорка тряхнул подругу так, что замотанная вокруг головы коса взметнулась и шлёпнула Дуню по спине. Жорка схватил косу рукой и потянул вниз.
— Ай! — снова вскрикнула Дуняша.
— Вот так, да! — Жорка склонился над девушкой и впился зубами ей в губы. Боль придавала поцелую особый вкус. Дуня почувствовала солоноватость. Опять до крови. Объясняй потом мамаше, что с губами.
— Ну хватит! — оттолкнула кавалера. — Пошли, а то поздно ужо.
— Нормально, надо чтоб бабка покрепче уснула. А то шум подымет.
— Она же глухая.
— Собак у неё нет?
— Нет. Кошек до чёрта.
— Эт хорошо. Кошки безобидны.
Покосившаяся калитка болталась на одной петле. Дуня схватилась за торчащую доску.
— Стой! — Жорка вцепился ей в руку. — Не трожь.
— Чаво ты?
— Скрипеть зачнёт.
— А как тада?
— Через забор. Давай подсажу. — Крепкие руки приподняли Дуню и перебросили через невысокое ограждение. Перелезть самому труда не составило.
— Ох и мясистая ты, — Жорка подхватил ладонью округлую ягодицу, сжал в руке и возбуждённо задышал Дуне в затылок. — Дело обстряпаем и на сеновал.
Жорка легко вскочил на крыльцо, сунул руку в карман и резко вынул. В лунном свете сверкнуло лезвие. Глядя в глаза спутнице, покрутил нож возле лица и прижал остриё к щеке. Девушка смотрела насмешливо. Страха в ней не было, только азарт, который с каждой минутой заводил всё пуще. Дуня, улыбаясь, надавила щекой на лезвие, огромная грудь заходила ходуном. Томно выдохнула:
— Любый мой.
Не отпуская лезвие, Жорка, провёл им по подбородку, затем по шее, скользнул в вырез кофты.
— Может ну его? Пойдём сразу на сеновал.
— Нет, — Дуня нырнула рукой в вырез. — Я Маньке обещала. Да и самой может сгодиться.
— Тогда поторопимся, — Жорка выудил нож из выреза. Повертел перед носом. — Где тут у неё замок?
— Какой замок, ты чаво? У неё деревянная задвижка только, да и ту она не использует. Толкай, да заходи.
— Тьфу, — разочаровано сплюнул грабитель и надавил рукой на дверь.
В сенях стоял преисподний мрак и жуткая вонь.
— Что это? Травы?
— Наверное.
— Что это за травы такие? Ядовитые?
— Я почём знаю.
Жорка сунул нож в карман и вытащил спички. Чиркнул. Сизое пламя осветило грязные квадраты ногтей. Поднял руку с горящей спичкой вверх и поводил из стороны в сторону. Весь притолок был увешан сухими пучками трав.
— Да их тут… — Спичка погасла и они вновь потеряли друг друга из виду. — Ты хоть знаешь, какие нужны?
— Не-а.
— Вот те раз. И как быть?
— Все возьму, а там разберёмся.
— Сложить бы во что.
— А ну чиркни ещё, может, где мешок есть.
Огонёк вспыхнул неожиданно ярко, серная головка оторвалась, взлетела и тут же погасла. Жорка пульнул обломок спички в темноту.
В образовавшейся тишине был едва различим странный, ни на что не похожий звук.
— Чаво это? — Дуня прильнула телом к Жорке.
— Спужалась? — Воспользовавшись моментом, Жорка ущипнул подругу за ягодицу, но та словно и не заметила.
Приложила палец к губам.
— Тсс… Послухай.
Жорка замер. Чуть слышные звуки напоминали чавканье.
— Крысы.
— Откуда крысы, у ней же кошки? — Дуняша отстранилась. — Глянь, а?
Жорка на цыпочках подошёл к двери и, снова чиркнув спичкой, толкнул дверь в комнату.
Авдотья лежала на кровати лицом, или тем, что от него осталось, вверх. Свора кошек облепила тело старухи. На скрип двери ни одна из них не обернулась. Уткнув морды в разодранное тело хозяйки, кошки с остервенением рвали его на кусочки.
Ванька из тех людей, что последнюю рубаху с себя снимут и другому отдадут. Ванька был именно таким. Щедрым на всё. А особенно на шутки.
«Смышлёный малый» — говорили про него учителя и ставили в журнал пятёрки и четвёрки. Эта благосклонность помогла Ваньке легко поступить в военное училище, каковое имелось в их небольшом провинциальном городке.
Военное училище — место серьёзное. Тут бы Ваньке присмиреть, да повоздержаться от шуточек, но разве ж Ваньку остановишь. Природная смешливость так и прёт из него. Оттого и случались с ним постоянные казусы. Особенно с вечно угрюмым полковником Зинкевичем.
— Я к вам прибыл из Генерального штаба, — любил подчеркнуть Зинкевич, — а там дураков не держат.
После этой знаменитой фразы полковник стал постоянным объектом для шуточек Зорькина.
— Где вы желаете служить? — как-то поинтересовался у него Зинкевич.
— В Генеральном штабе, — улыбаясь, отвечает Зорькин.
— Ты что идиот? — нахмурился Зинкевич.
— А что, это обязательное условие? — хлопает глазами Зорькин.
Конечно весёлый нрав Зорькина тугому на юмор полковнику не понравился, и стал он к нему всячески придираться. Где бы ни находился Ванька, чем бы ни занимался, Зинкевич тут как тут.
— Чего делаешь, Зорькин?
— Выполняю ваш приказ, товарищ полковник.
— Так я ничего не приказывал? — удивлённо приподымает бровь Зинкевич.
— Так я ничего и не делаю.
Такие перепалки случались между преподавателем и курсантом чуть ли не каждый день. Ведь повод указать курсанту его место всегда найдётся: то воротничок не столь белоснежен, как подобает, то фуражка не так надета. И вообще:
— А это что? — Разъярённый Зинкевич срывает с головы Ваньки фуражку и швыряет в сторону. Фуражка планирует вдоль строя, переворачивается, падает боком на плац, делает два круговых оборота вокруг своей оси и останавливается. — Почему не стриженный?
Свой коротко выбритый затылок полковник прятал под каракулевой шапкой, какая положена высшим чинам в армии. Надевать кучерявую шапку Зинкевич начинал задолго до установленного срока перехода на зимнюю форму одежды. Говорил, что голове холодно. На самом деле шапкой Зинкевич подчёркивал свою значимость и статусность.
— Так мне казённый каракуль не выдали, теперь отращиваю свой, — не моргнув глазом, ответил Зорькин, чем окончательно нажил себе врага в лице полковника. Этот факт, впрочем, как и все остальные, не мог испортить Ваньке настроение. А настроение у Зорькина всегда «гуд». Оттого и улыбка во все щёки, и по-доброму хитрый прищур глаз, который сводил с ума каждую девчонку, попавшую в поле его зрения.
