april140468

Куршская коса, Зеленоградск, Калининград

Я скучаю по тебе. Всегда. С самого первого дня расставания и до новой встречи. Я скучала по тебе холодными осенними вечерами, когда потоки дождя заливали моё окно. Я писала стихи о тебе. Для тебя. Я скучала по тебе морозными зимними вечерами, когда, укутавшись в теплый плед, рассматривала наши с тобой фотографии в альбоме. А с приходом весны начинала строить планы нашей новой встречи и мечтать, как буду стоять на берегу, а ты будешь ласково касаться моих ног. Но больше всего я скучаю по тебе тогда, когда знойное летнее солнце плавит асфальт. Знаю мы снова встретимся, и я растворюсь в твоих объятиях. Мы будем вместе. Я жду этого и скучаю по тебе, море…

Застывший в одном на всех вдохе зал ждёт кульминации. Короткое, громовое «ау» встряхивает зал, и он взрывается восторженными аплодисментами.

— Ты на пути к успеху, — кричит на ухо Орлицкий одновременно с разрывающим микрофон седовласым тренером.

— Да! — оглушает хор голосов. Все хлопают, выплёскивая напряжение. Эти аплодисменты не похожи на театральные, хотя всё действо очень напоминает срежиссированный мини-спектакль. Они хлопают в одном определённом ритме, который заводит и затягивает. И вот уже и он хлопает вместе со всеми, и раскачивается в такт, и выкрикивает вместе со всеми «да», и верит, что он нашёл свой путь к успеху, что осталось сделать всего ничего…

— … Две с половиной тысячи баксов.

— Чего?! — наваждение вмиг улетучилось. — Откуда?! Ты говорил, что поможешь мне, что есть надёжный источник…

— Ну да! Это и есть источник! Ты вкладываешь две с половиной баксов, приводишь десять друзей, которые также вкладывают, и через месяц получаешь огромную сумму. Это же математика.

— Ну да, математика… Только откуда мне их взять, если у меня их нет?

— Давай, я тебя подвезу. — Орлицкий распахнул дверцу белого Мерседеса. — Ты думаешь, как я машину купил? А вот так…

Пока ехали, Орлицкий продолжал агитировать, рисуя радужные перспективы и не менее радужные возможности. Он изредка отрывал взгляд от дороги и поглядывал на своего старого знакомого.

— Надо тебе ещё раз сходить, чтоб ты понял…

— Да понял я…

— Не до конца, мы опоздали, надо с самого начала… Когда увидишь всё на схемах, тогда уверуешь. Сейчас такое время… Деньги вот они, под ногами валяются. Бери, если хочешь, бери, сколько хочешь, главное, захотеть. Я понимаю, ты пока сомневаешься, но вот тебе пример — я. Мне хоть ты веришь? — тарабанил Орлицкий, выкручивая одной рукой руль. Другая вальяжно возлежала на рамке бокового окна, острым локтем выпирая наружу. Весь его вид демонстрировал успешность. «А у меня всё схвачено, за всё заплачено», — очень кстати неслось из динамика. Прохладный воздух врывался в салон, освежая затуманенную голову Бориса.

— Это же пирамида…

— Ну и что? Тот, кто раньше в неё вступит, тот и в выигрыше. А мы в начале, понимаешь? Чем больше людей втянется, тем больше мы заработаем. Надо только найти деньги и других привести.

— Так нет у меня ни денег, ни друзей. Откуда им взяться.

Автомобиль завернул во двор пятиэтажного дома. Унылая серая хрущёвка приветствовала обоймой вечных бабок на лавке у подъезда.

— Значит, надо найти, одолжить у кого-нибудь. — Орлицкий пригнулся, рассматривая сквозь профиль Бориса старушечий междусобойчик.

— Ага, хорошо бы, только нет у меня таких богатых знакомых, разве что ты. Может одолжишь?

— Не, у меня весь капитал в деле. Деньги, знаешь ли, должны работать, а не в чулках храниться. — Орлицкий перестал сверлить глазами бабок и откинулся на спинку сиденья. — Может, у соседей займёшь?

— У этих? — Борис кивнул в сторону старух. — Смешно.

— Почему нет? Знаю я этих старух. Наверняка припрятано на чёрный день.

— Гробовые, что ли, у них отбирать? Так ведь не дадут, костьми лягут раньше времени, но не дадут. Да и сколько мне нужно старушек уговорить, чтоб такую сумму набрать?

— Тогда остаётся одно. — Орлицкий замолчал, выдерживая театральную паузу.

— Ну…

— Продать квартиру.

— Ну молодец! И где я жить буду?

— Снимешь пока… Вон, хоть у одной из этих старух. — Орлицкий довольно улыбался. — Ну как? Хороший я тебе вариант придумал? Говорю же, всегда есть выход… Всегда. Главное действовать. Ладно, завтра пораньше заеду. Тренинг в пять. Значит, я в четыре. Не забудь.

Он чувствовал себя разбитым, еле поднялся на свой второй этаж, долго ковырял ключом замок, тяжело ступая, доплёлся до кровати и упал лицом в подушку. В голове сквозь пелену серого тумана канонадой грохотали судорожные людские овации. «Ты на пути к успеху!» — продолжало резонировать в голове. «Действуй!», «Иди!», «Найди!» — сверлило мозг. Он встал. Полез в карман. Вынул оставшиеся от зарплаты две бумажки — на бутылку хватает. Только на бутылку, а потом… Плевать. Сейчас ему надо выпить. Чтоб рассеять этот дурман. Не выпить, а нажраться, так будет надёжнее. Если взять самогон у бабы Иры — то, чтобы нажраться, ему точно хватит. У неё забористый. На кефире. Поможет.

— Отомстив отцу, вам этого показалось недостаточным? Вы и сыновей решили наказать?

— Нет. На тот момент одной смерти мне было достаточно. Директором стал Марк, и на этом могло всё кончиться, если бы… — она полезла в сумочку и вынула пузырёк. — Марк принял не только бразды правления, но и замашки отца. Раз секретарша, значит… — отпила из бутылочки, и продолжила: — Есть такая сексуальная практика, в которой асфиксия даёт дополнительные яркие ощущения в момент оргазма. Некоторым женщинам это нравится. Мне — нет.

— Марк вас душил?

— Ему нравилось мучить меня. Но его я не травила. Хотела, но боялась. Он же молодой, а молодых просто так не хоронят, им делают вскрытие.

— Значит, к его смерти вы не имеете отношения? И он остался неотмщённым.

— Как сказать, — она усмехнулась. — После очередной пытки, когда я чуть не отдала Богу душу, со мной случилась истерика. Тогда я не выдержала и рассказала ему, что это я отравила его папашу. У него был шок. Вы бы видели это лицо! А ещё я сказала, что ему тоже ежедневно подсыпаю яд в кофе, и что осталось ему жить недолго. Это была ложь, но он поверил, видимо я была убедительна. Сначала он покраснел, потом стал задыхаться. Он хватал воздух ртом, так же как я после его игрищ. Если бы в тот момент я вызвала «Скорую», то его бы спасли, но это не входило в мои планы. Вы бы знали, какой восторг я испытывала в тот момент. Смотреть, как твой мучитель умирает той смертью, к порогу которой он подводил меня столько раз сам.

— А за что вы отравили Петра?

— Петя… — она с нежностью посмотрела на чёрный обелиск, с которого улыбалось лицо младшего из клана Арбузовых. — Петя был единственным человеком, которого я любила. Он тоже меня любил.

Вдруг нежность на её лице сменилась злостью. На шее проступили розовые кляксы.

— Не верите? Думаете, как такое страшилище можно полюбить? Но я не была такой, я такой стала. Разве я могла тогда представить, как изменится моя жизнь, как это всё отразится на моём собственном здоровье… Про яд я вычитала у Кристи, и это всё, что я тогда знала о нём. Про то, как он опасен для того, кто берёт его в руки, там ничего не было. Я травила своего любовника и вместе с ним травила себя. Когда стала замечать первые изменения, было уже поздно.

— И к отравлению Петра Арбузова вы уже подошли во всеоружии. Но вы так и не ответили — за что? Вы не простили ему любовь к другой?

— Я улыбалась, делала вид, что довольна жизнью, свернула душу в мягкий калачик, но по венам бежала, бурлила страсть, вспыхивала молнией внизу живота, требовала выхода. Всё получилось даже лучше, чем я ожидала. Одной пулей удалось убить обоих.

В общем, история эта произошла в наши "святые" девяностые, когда кроме ваучера в доме было шаром покати. Некогда процветающее предприятие потихоньку загибалось, но ещё всячески старалось выжить, как и его работники. Из ассортимента на предмет «что можно утащить» были только вата и спирт, которые выдавались для обезжиривания микросхем. Спирта выделяли мало, тот, кто умудрялся сэкономить, сливал остатки в пузырёк из-под лекарств и прятал в укромном месте под одеждой, так как сумки на проходной тщательно проверялись. С ватой было проще, коллектив в основном женский, прятали вату в лифчики, отчего женские формы только выигрывали.

Валька Петрова была дамой особенной. Высокая, коренастая, с большими круглыми глазами и курносым носом. Но не это делало её особенной. И даже не странные для тех времён отношения с мужем, о которых любили посудачить замужние коллеги. Дело в том, что Вальке по наследству досталась большая трёхкомнатная квартира. Членов семьи было трое, территорию поделили поровну. Спали Валька с мужем каждый в своей комнате, что не давало покоя всему коллективу, а особенно ближайшим сослуживицам, которых очень волновала в связи с этим интимная жизнь подруги.

- А что здесь особенного, - удивлялась прогрессивная в своих взглядах Валька, - когда надо, постучался и вошёл.

Такого «старорежимные» обладательницы малогабаритных хрущёвок себе позволить не могли, Вальке простить соответственно тоже и в отместку за глаза с издёвкой над ней потешались.

Но главная Валькина особенность, которая выделяла её среди всех, была в том, что она не могла ничего унести с работы домой. Не то, чтобы не хотела, нет, а просто не могла и всё. Есть, оказывается, такой тип людей - жертвы. Стиль их поведения указывает на то, что они являются идеальной мишенью для нападения. Такую жертву преступник за версту чует и всегда безошибочно. А уж охранник и подавно.

Вычислить Вальку с ватой в лифчике труда не составляло. К проходной она подходила с широко выпученными глазами, поправляя ватную грудь и всё время оглядываясь на окружающих. После чего застревала в проходе вертушки, ожидая реакции охранника, как будто напрашивалась - проверьте меня, неужели не видите, вот она у меня здесь, под кофточкой, ну вы даёте. В итоге охраннице ничего не оставалось, как отвести преступницу в специальную комнатку, где краснея и трясясь, на столик выкладывался комочек ваты.

Сослуживицы Вальку жалели и иногда проносили ей вату через проходную на себе, но не часто, считали, что достаточно с неё и трёхкомнатной квартиры. А тут удалось Вальке сэкономить спирт. Перелила она его в пузырёк и ничего лучше не придумала, как спрятать в трусы. Место надёжное, в трусы-то никто не полезет. Перед тем, как направиться к проходной коллектив Вальку проинструктировал:

- Иди себе, как ни в чём не бывало, глаза не таращ, - отрабатывала линию поведения подруги Шурка.

- И не топчись у вертушки, - добавляла Катька.

Чтобы отработать проход Вальку решили натренировать – заставили несколько раз пройтись по коридору летящей походкой с беззаботным видом. Получалось не очень. Поступь у Вальки тяжёлая, да и сорок первый размер обуви не позволял ей порхать бабочкой.

- Ладно, все вместе пойдём, ты на меня смотри и улыбайся, я анекдот буду рассказывать, - подвела итог Шурка, и все трое направились к выходу.

Не везло в тот день Вальке фатально. На проходной дежурила самая вредная охранница Зинаида Взашеева, в народе прозванная Джигурдой в юбке. Именно эта тётка с каменным лицом поймала в прошлый раз Вальку с ватой на груди. Помимо всеобщего позора Валька тогда лишилась и месячной премии. Взашеева же была вознаграждена за бдительность рукопожатием начальника охраны и устной благодарностью от директора предприятия.

Как только Валька увидела Зинаиду, её затрясло. Шурка, заметив волнение подруги, на несколько децибел увеличила мощность своего голоса, но тщётно, Валька ничего не слышала. Она, как загипнотизированная таращила на Зинаиду глаза и громыхала тяжёлыми ботинками по кафельной плитке.

- Стой, - прорычала Взашеева, нажимая на педаль вертушки. Железное ограждение со всего маху стукнуло Вальку прямо по тому месту, где был спрятан пузырёк с жидкостью. Сила удара была такой, что стекло не выдержало и лопнуло, выпуская наружу струйку спирта. Струйка торопливо поползла вниз, потихоньку подбираясь к самому сокровенному…

Вечером на стук мужа Валька не открыла. Удивлённый отказом супруг тихонечко толкнул дверь – Валька лежала поперёк кровати, раскинув в разные стороны большие сильные голые ноги и упираясь в стену ступнями сорок первого размера.

— Слушай, а давай я тебя познакомлю со своей одноклассницей?

Как и почему в моей голове сложился этот пазл, до сих пор остаётся для меня загадкой. С этой одноклассницей я почти не общалась, она просто числилась у меня в друзьях где-то в социальных сетях. Написав однажды коротко друг другу о том, как сложилась жизнь после школы, мы ограничили своё общение редкими взаимными лайками личных фото, что со временем тоже сошло на нет. Всё, что я знала, так это то, что она была не замужем, и работала учительницей начальных классов.

Знакомый, прерванный на полуслове, уставился на меня растерянным взглядом, с трудом осмысливая моё предложение. Осознав, наконец, смысл сказанного, он вдруг приободрился и, словно расправив крылья, выпрямил спину. Его тусклые до этой минуты глаза заблестели:

— Давай! А какая она?

— Сейчас покажу.

Я стала судорожно искать в телефоне фото одноклассницы.

— Вот, — протянула я ему телефон.

Пока знакомый смотрел на экран, а я наблюдала странные метаморфозы, которые происходили с ним в течение этих нескольких секунд. Огонь в глазах мгновенно потух, плечи опустились, уголки губ разочарованно сморщились, и ещё минуту назад казавшийся почти интересным мужчиной, он вновь превратился в сгорбленного и малопривлекательного старичка.

— Не, я столько не выпью, — грубо пошутил он, протягивая мне телефон, — а кого-нибудь посимпатичней у тебя нет?

— Нет, — ответила я и стала быстрей допивать свой кофе.

— Я хочу, чтобы она была… —  он стал перечислять достоинства, которыми должна была обладать его избранница.

Я посмотрела на его одутловато — сморщенное лицо, пробивающуюся сквозь седые волосы плешь и подумала: «Господи, Наташка, прости ты меня дуру грешную».

Сделав ещё пару глотков, я встала из-за столика. Знакомый, как будто не замечая этого, продолжал перечислять свои многочисленные требования.

— Удачи! — прервала я его на полуслове и, давясь от смеха, выскочила на улицу.

— Так всё то же, Женя. Прибор дорогой, выплачивать приходится всей бригадой. Ты думаешь, меня одного лишили?

— И долго вы ещё выплачивать будете?

— Где-то полгода.

— Полгода?!..

***

... — Что вы тут расшумелись? — подслеповатый председатель профкома трясущимися руками нахлобучил на нос очки и выпрямил спину. Послеобеденный сон был испорчен тарабарщиной двух «куриц», которые ворвались к нему в кабинет без стука. — Какая прогрессивка? Какой Вася? Что вы мне голову морочите?

— А вы для чего тут сидите? На чьи денежки, спрашивается, кресло давите? — пошла в наступление Ритка. — Я — трудовой народ. Его представитель. А вы обязаны защищать права трудового народа. Так? Нет?

— Ну, так, — пошёл на попятную председатель. — Вам-то что от меня нужно?

— Как это что? Справедливости. Это где же видано, один балбес сломал, а все отвечать должны. А то, что у человека двое маленьких детей, это в расчёт не берётся?

— Какой балбес?

— Ваш Вася. Наверняка, член профсоюза. Но защищать вы должны не его, а Толю, вернее, Женю, вернее, детей Жени и Толи.

— Девушки, милые, — сдался председатель, — успокойтесь. Я ничего не понимаю, что за Вася, кто такой Женя, кем ему приходится Толя и причём тут их дети.

— Ай, неважно. Верните деньги. — Рита опустилась на стул напротив председателя с таким видом, что старый, больной человек понял: живым ему отсюда не уйти.

— Какие деньги?

— Её, — Рита ткнула в Женю пальцем.

— У меня нет, — развёл руками председатель, и полез в карман. — Вот, три рубля на обед и всё.

— Давайте, я всё объясню, — вступила в разговор Женя. — Я жена Анатолия Погоды, он у вас работает. Два месяца назад член их бригады сломал какой-то дорогостоящий прибор, и теперь они всей бригадой возмещают его стоимость. Их всех лишили прогрессивки. А у нас двое детей маленьких, мы и так еле концы с концами сводим, а теперь и подавно. Вот мы и пришли выяснить, почему так… почему все должны платить…

— Что-то я ничего про сломанный прибор не слышал. Я сейчас всё выясню.

***

... Словно ураган врывается в беседку, где расслабленная погодой, вином и приятной беседой компания мирно проводит остаток дня. Этот ураган суёт в нос Толику какую-то бумажку. Нагло, бесцеремонно, по-хамски прерывает семейную идиллию.

— Что это? Что я тебя спрашиваю? — Женя толкает мужа в спину.

Захмелевший от вина Анатолий не сразу приходит в себя, глупо хихикнув, отшатнулся от бумаги и непонимающе смотрит на жену.

— Прибор, говоришь? — Женю трясёт. — Прибор под названием шуба? Сволочь, у тебя двое детей, а ты любовницу завёл? Я старое пальто себе перелицевала, девчонкам из маминой цигейки пальтишки слепила, а ты любовницам шубы в рассрочку берёшь?

— Нет, Женя, нет, — наконец приходит в себя Анатолий. — Нет у меня никакой любовницы!

— Не ври! Я была в профкоме и в бухгалтерии. Вот. — Снова ткнула бумажку в нос. — Где шуба? Кому ты её купил? Ты мне ещё врать будешь?

— Нет, нет, это не любовнице, это… — Толик щенком смотрит на мать. Женя перехватывает взгляд, но пока ещё не понимает его значение, но уже чувствует, чувствует, разгадка где-то здесь. И вдруг её осеняет.

— Нина?! — Женя с ужасом смотрит на его сестру Ниночку, которая сидит, потупив взор. — Чёрная, каракулевая? А я и подумала, откуда такая роскошь?

— Ну да, — Ниночка дерзко вскидывает нос кверху и нагло смотрит на Женю. — А что, я недостойна, что ли?

— Да, — поддерживает дочь Любовь Филипповна. — Ты что думала, Толик теперь твой? Ты думала, я его для тебя рожала? А вот тебе, — свекровь, подпрыгнув на табуретке, резко выкидывает вперёд руку со сложенными в кукиш пальцами и начинает громко смеяться. Нарочито громким гоготаньем поддерживает мать Ниночка. Женя смотрит на выдавленные вперёд зубы Ниночки и чувствует, как возмущение осаждается в душе обидой. Горькой, мучительной. Она смотрит на пьяно улыбающееся лицо мужа, на безразлично плюющего вишнёвые косточки в ладошку деверя, на скривившегося в растерянной ухмылке Ниночкиного кавалера — на всех этих чужих ей людей, и понимает, что никогда, никогда уже она не станет частью этой семьи. Это место, этот дом, эта беседка, где сейчас, в эту минуту её предали все, и даже собственный муж, всегда будут вызывать у неё неприятие.