MVolor

Когда я был маленький, к нам во двор постоянно забредал гигантский ядовитый паук с жёлтой спинкой и чёрным брюшком. Он плевался во все стороны зелёным ядом, спотыкался о кур, гонялся за сестрой или за бабулькой. Потом во двор врывался боевой маг с посохом наперевес, или гном с дубиной, или ещё кто-нибудь стрёмный и неместный и убивал паука. Мы благодарили спасителя, дарили ему что-нибудь ценное (без понятия, где брали), спаситель уходил, а мы садились завтракать.

Изредка утренний герой не появлялся. И тогда паук, отплевавшись, заползал в тенёк за сараем и благополучно издыхал. Угадайте с одного раза, в чьи обязанности входило его хоронить?

Кроме меня, всё остальное семейство относилось к такому утреннему моциону совершенно спокойно, а вот я в один прекрасный день понял: «Как же меня всё достало! Надоело! Бесит!»

Я сбежал из дома, просто чтоб не видеть того паука и тех героев, с их вечным: «Задание не очень интересное, ну ладно, я вам помогу!» Спасибо, отец родной, за одолжение! Напросился на работу в городскую таверну, что у горбатого моста, и стал там полотёром.

Лучше бы я этого не делал, честное слово! Бесить всё стало ровно через сутки. Спросите, почему? Да хотя бы потому, что бармен всё время улыбался! Да! Улыбался! Как какой-то придурок! А хозяин сидел в уголке, даже в туалет не вставал, казалось, прирос к табурету или вместе с ним и родился. И одну только фразу говорил: «Полотёр, убирай!» А кто у нас полотёр? Я полотёр, я тру полы. Герой выронил шмотки из инвентаря? Полотёр, убирай. Герой убил кого-то в таверне? Полотёр, убирай.

Особенно знатно бесил меня наш главный постоялец. Сидел он всё время за одним и тем же столиком, цедил сидр, прикрывал лицо капюшоном. И как только он кружку допьёт и в сторону отставит, так сразу дверь нараспашку: врывается какой-нибудь герой и тычет ему под нос «писульку». Постоялец каждый раз удивлялся и говорил: «Мне? Письмо? Ну ладно…». Так один раз меня это взбесило, что я не выдержал и отходил его мокрой тряпкой.

Думал, уволят.

Нет. Бармен поулыбался, хозяин помолчал, сопли пожевал и… «Полотёр, убирай!» Постоялец вообще ничего не заметил, даже головы не повернул. Прозвучал звуковой сигнал «тыг-дыг», я завис с тряпкой в руке, всё стемнело, а потом… Опа! Я опять отмываю пол от луж крови. Два героя подрались из-за лута. Из-за лута вышел спор, чей теперича топор. Вот один другого назвал нубом, сообщил, что совершал с его матушкой действия насильственно характера. Они ругаются, а я тру. Они дерутся, а я тру. Один убил другого, а я тру. Один тру олдфаг, второй тру нуб, а я тру пол. Как же бесит!

И вот тогда я решил: дай я хоть по городу нашему пройдусь, посмотрю, что у нас тут и как. Посмотрел. Рядом с таверной — магазин. Торгуют оружием, доспехами и эликсирами, вниз по дороге — полуразрушенный замок с привидениями. Вверх по дороге через горбатый мостик — ещё один магазин (ассортимент тот же, торговец — брат-близнец торговца из первого магазина: чернявый, косоглазый, в синей рубахе и черных штанах). Кузница, конюшня, ратуша, битком набитая вояками (не знал, что у нас военная администрация), и пригородный портал, ведущий… угадайте куда!

На кладбище. А там могилы с дурацкими надписями: «Я был молод, и мне нужны были деньги», «Я ещё вернусь!», «Я думал, мне никогда не понадобится уровень езды на лошадях выше четвёртого и владение мечом выше одиннадцатого». Цирк какой-то, ей-богу!

В общем, облазил я весь город и его окрестности. Пока всё в новинку было, я так-сяк держался, а потом всё снова надоело и стало бесить. Создавалось впечатление, что в городе человек десять от силы живёт. Нет, на самом деле жило намного больше, но все на одно лицо, вернее, на одно из десяти. И я — такой же. Когда я это понял — в зеркало на себя смотреть перестал.

А трава? Она же колом стоит и не колышется. И не растёт! А должна! Бесит!

Хотел уехать. Лошадь мне не продали, решил идти пешком, куда глаза глядят. Оказалось, что с севера у нас лес с вурдалаками, с юга пески со змеями и скорпионами, с востока кровавая река. С запада — нормальная река, даже мост есть, но там стоит солдат и почти никого не пропускает, меня вот не пустил. Пошёл я на площадь и стал там сидеть. День прошёл — я сижу, дождь пошёл — я сижу. Проголодался, сходил в таверну — там всё по-прежнему: хозяин, бармен, постоялец. Хозяин, как меня увидел, угадайте, что сказал! Ага. «Полотёр, убирай!» Решил сходить домой, посмотреть на родных и близких. И там всё по-старому! Сестра, бабулька, паук. И герой! Куда же без него!

Так меня это всё взбесило, что я решил покончить жизнь самоубийством. Пошёл в лес к вурдалакам, вышел на поляну и стал там стоять. День прошёл — я стою, дождь пошёл — я стою, вурдалаки меня в упор не замечают. Плюнул, хотел уйти либо в пустыню, к змеям и скорпионам, либо в речке кровавой утопиться. И тут прётся ко мне герой. «Стой! — кричит. — Я тебе помогу!» А я просил?

Как только он ко мне сунулся, так вурдалаки сразу подпрозрели и полезли на меня, со всего леса набежали. Ох, я тогда и разозлился! Отобрал у него меч, хотел их всех в капусту покрошить, но меч в моих руках превратился в кочан капустный — это их только и спасло. Все разбежались — и вурдалаки, и герой, а из-за кустов вышел бородатый старикан в золотистой хламиде и стал мне аплодировать. Назвался он Посланником, а от кого, не сказал. Сказал только, что я особенный, раз понял, что с этим миром что-то не так, и предложил переправить меня в другой мир — лучший, настоящий. Протянул мне гриб с красной шляпкой в белые кружочки и говорит:

— Съешь и узнаешь, что находится за пределами твоего примитивного мирка, где всего лишь пять основных локаций и три дополнительные.

— Извините, — отвечаю, — мухоморы есть не буду. Я ж отравлюсь! Да и противно мне, они не мытые.

— Противно?! — рассвирепел старик — Ешь, непись аномальная, кому сказал!

Мы стояли с ним и препирались, пока не зашло солнце. Пару раз к нам подходили герои, предлагали помощь, но старикан, похоже, не любил героев ещё больше, чем я, поэтому ругался на них самыми распоследними словами, кричал, чтобы не лезли не в своё дело и не мешали ему работать и устранять баги. Вурдалаки прятались за кустами и знаками показывали, что лучше бы мне бежать. Оно, наверное, и лучше было, но я как представил…

Утро, таверна, «полотёр, убирай!».

Утро, паук, герой не пришёл. «Гера, найди паука и закопай!»

Змеи, скорпионы, кровавая река… Я всхлипнул, вырвал из рук бородача гриб и проглотил его, почти не жуя.

Во рту смешалась горечь, солёность, а в нос ударил запах сырости и чего-то медицинского. Мне скрутило живот, поляна стала вымощенной булыжниками площадью, а старикан превратился в памятник самому себе на этой площади. Потом площадь вновь стала поляной, а старик пропрыгал по ней кроликом и скрылся в норке. Затем произошло страшное: из той норки полезли на меня кролики. Десять, нет, сотня! Нет, тысяча кроликов! Висли на мне, крутили руки хуже вурдалаков, связывали ноги узлами. Вставляли в рот кляп.

«Отпуфтите меня… Отпуфтите», — отбивался я.

«Открой глаза, придурок! Живи! Живи, я сказал!» — орал над ухом противный голос.

И я открыл глаза. Белый потолок, белые стены, вокруг меня люди в белых халатах. И мужик в белой шапочке и маске говорит, картавя: «Живи, пр-рридурок, не смей умир-ррать в мою смену!» Я попробовал ему ответить, но во рту торчала трубка. Захотел её достать, но руки и ноги были привязаны к кровати вафельными полотенцами.

«Как же фыфсе бесите!» — просипел я и отключился.

Очнулся я денька, наверное, через три, через четыре.

«Где ты его взял посреди зимы?» — спросил меня мужик в белой маске.

«Кого взял?»

«Ты мухомор сожрал, идиота кусок! Кайф хотел словить?! Так от сырого кайф фиг словишь, а вот к апостолу Петру отчалишь!»

…Тот мир мне поначалу даже понравился. Много комнат, в каждой разные люди. Реплики у всех разные. Графоний потрясный: динамическая смена дня и ночи, непостоянная погода. Ветер дует, деревья колышутся. (Или наоборот? Ещё не разобрался.) Вурдалаков не видно, героев тоже. Я спросил у неписи, что на соседней койке лежал, где они? Где герои? Он помрачнел и ответил, что вурдалаки — в правительстве, а героев нет — есть херои. Они в оппозиции. Попадают в правительство — мутируют в вурдалаков.

Я закончил первый акт, когда мастер миссии в белой маске сказал: «Мы вас выписываем». И тут я вспомнил, что женат, имею двоих детей и работаю в локации «тракторный завод». Инженерная непись в заготовительном цехе.

Второй акт понравился меньше. С изумлением обнаружил, что находиться в локации «дом» ничуть не интереснее, чем дома с бабулькой и сестрой. Жена знала только две фразы: «Пожрал? Посуду за собой помой» и «Не ходи по полу. Я же только помыла!» и молча отбирала у меня деньги. Дети говорили одно слово, «угу», и молча отбирали у меня деньги. Жил я в квартире-студии, вернее комнате, совмещённой с плитой, ванной и туалетом. Всё было бы ничего, если бы не площадь в шесть квадратных метров! Мне жутко надоело всё время получать от жены оплеуху, когда она поворачивалась от плиты к холодильнику или шла в ванную, мимо кровати-стола.

В локации «дорога» меня ждал железный зелёный шарабан с на удивление неприятными неписями. С чего я взял, что в этом мире у всех разные лица? Вот старушка в пуховике и молодой парень, рядышком стоят. Сравниваем. Пустые глаза на серых опухших лицах у обоих. И я такой же! Поэтому в зеркало старался не смотреться. Это бесило и жутко надоедало.

Особенно мне надоел один мужик, каждое утро бегающий по шпалам мимо станции. Ровно в 06:22. Он всегда был одинаково одет: зелёная куртка с капюшоном, синие джинсы, в руке портфель. Так ни разу и не смог рассмотреть его лица. Видимо, чтобы сэкономить ресурсы графики и не перегружать локацию деталями, лицо ему так и не нарисовали, а может, забаговался, бедняга.

Локация «завод» оказалась скучной, но по первому времени сносной. Хотя бы без пауков, не считая начальника цеха, — очень он мне его напоминал, только что ядом не плевался и никак не хотел сдыхать. Я оказался в бюро, где, кроме меня, никого больше не было. Сидел один в клетушке десять на семь шагов. Один работал за пятерых.

Инженер-технолог заготовительного производства.

Дополнительная локация: цех №21.

Рабочий пришёл пьяный? Виноват инженер — «иди и разберись». Сломался штамп? Виноват инженер — «иди и разберись». Монстры-вурдалаки из отдела бережливого производства вставляют в колёса палки? Ну, вы поняли…

Бесили экономистки, которые лезли не в своё дело и постоянно трындели что-то про остаточную стоимость, амортизацию и себестоимость, которая не может превышать ранее оговорённые рамки. Они мне так надоели, что я решил погибнуть героем и отправился в логово врагов, в ШИХ — штампово-инструментальное хозяйство, где обитали упыри (как мне сказали в отделе режима).

Упырями оказались двое неписей предпенсионного возраста, которые вместо того, чтобы растерзать меня и лишить жизни, напоили вонючим зельем, которое у них называлось «ацетоновка». Оно жгло глотку, вызывало рвотные позывы и создавало ощущение, что в желудке перекатывается ёжик. За этим делом нас застукал мастер локации «начальник цеха» и заставил писать объяснительную. Я честно написал, что прибыл сюда из очень скучной реальности, а здесь так хреново, что я выпил, чтобы умереть. На что была наложена резолюция «Одобряю», а я отправился по маршруту «иди и разберись».

Безумно бесили и надоедали своей непреодолимой тупостью обязательные для всех цеховиков «добровольные» посещения групп личностного роста. В них прыщавый девятнадцатилетний топ-менеджер и пятидесятипятилетняя бизнес-типа-леди мыли наши мозги на тему: «Бери кредит и будь как я, молодой и счастливый! Каждый раз, когда ты ездишь в общественном транспорте, ты убиваешь одно рабочее место. Покупай автомобиль!» Эти люди по накалу тупизны и упоротости походили на паладинов из локации «Кровавая река» в моей прежней жизни. Те несчастные идиоты умирали от одного удара, но возрождались в ратуше, крафтили новые шмотки и снова шли на смерть, качать экспу.

Мир становился всё менее и менее понятным и привлекательным. С каждым днём серое небо, собачий холод и повторяющиеся события угнетали всё больше. Стандартные фразочки начальника, задержки зарплаты, хамство и грубость, а ещё все ругали мастера миссии — исполнительного директора Финька, грозились ударить его в морду. Я решил сделать это на совещании директоров, просто пришёл с тяжёлой папкой и дал Финьке в нос. Не скрою, опасался худшего, но Финька только орал, что меня теперь в тюрьме сгноят. А я развернулся и ушёл, вспоминая слова того старикана про неправильный, ненастоящий мир. А этот тогда какой? Как же всё бесит!

Прошёлся по тупику «Творческого развития», что за горбатым мостиком, пять раз: три туда и ДЖВА обратно. На третий проход ко мне подошёл бледный мужик и полушёпотом произнёс: «Псс, парень, аудионрктк н-н-ннада?»

«Ты кто?» — спросил я его.

«Посланник».

«От кого?»

«Догадайся сам», — и стал тыкать пальцами в разные стороны, будто давя невидимых клопов.

Я понятия не имел, о чём или о ком он говорит, но ввиду того, что мне всё надоело, я согласился, купил у него карточку микро эс-ди, вставил в свой телефон, воткнул в ушные раковины наушники, и….

Что тут началось, мамодорохая! Будто бы в одно ухо мне вставили выпуклый диск, а во второе — впуклый. Между дисками образовался вакуум, а в этом вакууме гуляли электроволны. Мой мозг превращался в желе, я закрыл глаза и погрузился в пучину. Ничто меня не трогало, я стал огромным раскалённым шаром.

Море-море-море-море-море-море. Тыг-дык… если бы у меня были руки, я бы хотел омыть их в ледяной воде, наблюдая, как она окрашивается карминовым цветом. Но у меня нет рук, а этот мимолётный момент навсегда сохранён в цепи полупроводниковых схем, я могу проигрывать его снова и снова, и снова, и снова, когда только захочу.

Теперь мой мир — рудный астероид. Своей истории в этом мире я не знаю. Врачи сказали, что я подорвался на мине, а мой мозг пересажен в биокибернетическое тело экскаватора, так как моя страховка не покрывает похороны. Теперь мой функционал заключается в том, чтобы копать золото и убивать зазевавшихся игроков.

* * *

— То есть, Герман, — переспросил следователь из убойного отдела Астероидного пояса, — вам кажется, что вы копаете золото?

Экскаватор покачал ковшом в знак подтверждения и ответил:

— Я называю это золотом, но вижу лишь золотистые монады среди черных кубов и пирамид.

— Как поэтично… — восхитился следователь, обводя глазами черное небо с яркими звёздами над покрытой кратерами равниной. — Но вы ошибаетесь. Вы добываете альгинатную руду, важное стратегическое сырьё для выживания человечества.

— Да как скажете, — равнодушно заметил экскаватор.

— Следующий вопрос. В своей объяснительной по поводу убийства представителя гранатовой… гранитовой… тьфу, чтоб её, грантовой организации «За всё хорошее!» вы написали… цитирую: «Я просто выполняю свою программу: копать и убивать, копать и убивать, а потом просто убивать, чтобы закопать». Всё верно?

— Ага.

— Но у вас нет такой программы! Копать — да! Убивать — нет!

— Да что вы говорите? — в металлическом голосе прозвучала изрядная доля сарказма.

— Это были посланники «За всё хорошее!», — с надрывом в голосе произнёс следователь. — Они хотели подарить вам лучшую жизнь! Перенести ваше сознание в виртуальный город, где вы бы могли…

— Да-да-да… Посланники, посланники… — пробормотал экскаватор, внимательно следя десятью боковыми глазами за следователем, а тремя основными — любуясь безупречной спиралью, что образовывали холмики могил внутри одного из кратеров. — Хм, вы прибыли на астероид ААХ3105 один, без спецназа и группы захвата, — значит, арестовывать меня не собираетесь. Можно спросить, зачем вы здесь?

— Увидел наряд с вашими координатами, сразу подумал: задание не очень интересное, но я за него возьмусь, потому как…

— Задание, говоришь, неинтересное, — ковш угрожающе закачался над головой следователя.

Следователь внутренне содрогнулся, понимая, что сейчас сболтнул лишнего.

— …но я за него ухватился, потому… Потому как, знаете… Надоело всё! — быстро исправился он.

— Задолбало! Да! Задолбало! Захотелось картинку перед глазами поменять, на кратеры вот полюбоваться, на звёзды. На Земле из-за экологии графоний совсем отвратный стал. Солнца уже и днём не видать, что уж говорить про звёзды.

— Да, ядерная зима — это вам не ядовитый паук, — искренне посочувствовал Герман, а на внутреннем дисплее перед следователем зажглась надпись:

«Уговорить астероидный экскаватор „Герман“ прекратить убийства и перейти на следующий уровень существования.

Срок — три дня.

Задание провалено».

Александра Хохлова и Дмитрий Орлов.

Харона, дремлющего в лодке у берега чёрного Стикса, Дмитрий Михайлович заметил ещё издали, когда уточнял дорогу у чумазого малолетнего чертёнка. Последний, чертыхаясь на Балабановскую фабрику, пытался развести огонь под котлом со смолой и грешниками.

– Не перевезёте, уважаемый? – подойдя поближе, спросил у Харона покойный.

– А? Деньги есть? – встрепенулся перевозчик.

Похлопал себя по карманам брюк и, обыскав пиджак, Дмитрий Михайлович обнаружил металлический советский рубль.

– Меня похоронили в старом костюме. И вот… завалилось за подкладку.

Харон покрутил монету в руках и с явным сожалением вернул обратно.

– Я собираю советские рубли, но принять к оплате не могу, – вздохнул он.

– Почему? – огорчился покойный.

– Устав перевозчиков мёртвых. Параграф два, пункт девять: «Нельзя принимать в качестве оплаты монеты несуществующих государств, за исключением специально зарезервированных валют», – процитировал перевозчик.

– Каких?

– Драхмы, оболы, сестерции, денарии, квинарии, – принялся перечислять Харон.

Покойный устало махнул рукой, давая понять, что ничего из вышеперечисленного у него нет.

– А зачем вам к древним грекам? – вкрадчиво поинтересовался перевозчик. – Вот, помню, перевозил одного доктора исторических наук. За два советских пятака. Но так то до 1991 года было, – Харон уважительно покачал головой в черном капюшоне и продолжил: – Он умолял довезти его хоть до Тартара. Так Древнюю Грецию любил, что согласен был жить после смерти хоть в будке у Цербера, если тот не против. А вам что там делать? Вы кто? Инженер? Бюджетник?

– Так точно, – не стал отпираться Дмитрий Михайлович.

– Глаз у меня намётанный! – порадовался своей проницательности Харон. – А вероисповедание какое, если не секрет?

– Атеист.

– Ууу… Не берут никуда, да?

– Не берут, – грустно подтвердил слова Харона, покойный.

– А к древним египтянам не просились? Осирис – дядька добрый.

– Так там очередь на последний суд со времен 18 династии тянется, – пожаловался Дмитрий Михайлович. – И записываться надо было ещё при жизни, и анкету иероглифами заполнять.

– В Вальгалле были? – участливо поинтересовался Харон.

– Был. Почти взяли, – с нескрываемой гордостью ответил Дмитрий Михайлович.

– Да ладно? Рассказывайте!

– Я ведь умер с ножом в руках, – стал объяснять покойный. – Бутерброд делал… Но потом подумали и передумали. Локи был за, а Тор и Один против.

…Действительно, в день своей смерти наш герой – Дмитрий Михайлович Добронравов, взял поджаренный в тостере ломтик хлеба, намазал оный домашним майонезом и положил сверху копчёную грудинку. Стал нарезать огурчик и… Скоропостижно скончался от сердечного приступа. Хорошее настроение перед смертью обеспечило Добронравову лояльное отношение потусторонних существ – ведь позитивных людей любят везде, однако этого, к сожалению, было категорически недостаточно, чтобы покойный обрел своё место под загробным солнцем…

– Что это? Будто солнце встает, – спросил Добронравов у Харона, указав на зарево, разгорающееся слева.

– Это открывается проход в ПСС, – усмехнулся перевозчик.

– Куда?

– В Потусторонний Советский Союз.

– А мне туда можно? – с надеждой в голосе спросил покойный.

– Спроси у Алого Сфинкса. Я такие вопросы не решаю, – уклонился от прямого ответа перевозчик. Иди налево. Просто иди на красный свет, – повторил Харон, уловив сомнение на лице у Добронравова.

И пошёл Добронравов налево, в сторону красного сияния. Долго ли, коротко, шёл он по пустыне, пока наконец не увидел среди багряных барханов Сфинкса из полированного гранита.

В глазах Алого Сфинкса пылали рубиновые звёзды, улыбка хранила хитрый прищур, под красноватой каменной шкурой переливались мощные бугры мышц. Между внушительного размера когтистыми лапами стояла высоченная дверь из серого чугуна СЧ20, на которой был высечен герб: колосья пшеницы, сплетённые в снопы, венчали звезду с золотыми серпом и молотом, на кумачовой ленте серебрилась полустёртая надпись «Пролетарии всех стран…». Наполовину занесённый песками, Сфинкс, тем не менее, не утратил величественного вида и по-прежнему внушал страх и трепет.

– Выборочный маркер номер один. Герцеговина Флор! – сказал Алый Сфинкс хорошо поставленным дикторским голосом, как только наш герой протянул руку к двери.

– Что простите? – переспросил Дмитрий Михайлович, но Сфинкс, как и положено, загадочно молчал.

«Пароль говорит, – догадался Добронравов. – А я должен отзыв сказать!»

– Сталин?.. – неуверенно проговорил Дмитрий Михайлович.

Дверь тихонько скрипнула, приотворяясь.

– Выборочный маркер номер два. Кукуруза!

– Хрущев! – голос Дмитрия Михайловича прозвучал уже гораздо увереннее.

– Выборочный маркер номер три. Почему не на работе в рабочее время?

– Мм… Андропов?

– Умничка! Свой. Проходи! – ласково промурлыкал Сфинкс.

Горячая слеза умиления выкатилась из его левого глаза, упала на песок и с шипением испарилась.

Сфинкс пропустил Дмитрия Михайловича внутрь, и, сделав шаг вперёд, Добронравов оказался в саду, где цвели вишни. Рядом с ним стоял маленький чугунный сейф.

Внутри сейфа, в приоткрытую дверцу, виднелись багряные пески и кусочек тёмно-синего неба, похожего на атласную ткань, а над садом, по обычным голубым небесам теплый майский ветер гнал самые обычные белые тучки. Ах, весна, месяц май, время цветения вишен… Удивительное время, когда сердце бьётся чаще, а на душе радость и желание пить большими глотками «Вдову Клико-Понсарден».

«Вдова?.. Клико?.. Хм, откуда столь странные мысли? – удивился Дмитрий Михайлович. – Пузырьки шампанского играют и резвятся в вихре музыки… – Продолжилась непонятно откуда взявшаяся мысль. – Музыки?..»

Где-то неподалёку зазвучал нежный перелив гитары. Исполнялось: «Я был рождён, чтоб Вами обладать». Заворожённый прекрасной мелодией Добронравов пошел на звуки по тенистой липовой аллее и вскоре вышел к особняку в английском стиле: с колоннами, верандой и зелёной крышей. Усадьба утопала в зарослях белой сирени.

Когда Добронравов подошёл поближе к крыльцу, то увидел мужчину и женщину в старинных одеждах начала двадцатого века. Мужчина закурил сигару, на что женщина с нажимом заметила: «Дым табачный воздух выел!». Покорно затушил табачное изделие, мужчина стал напевать что-то про господ-офицеров, а женщина села за клавесин, услужливо вынырнувший из кустов, и начала аккомпанировать. Дмитрий Михайлович вежливо кашлянул, привлекая внимание.

– Кто вы? – среагировал мужчина. – Белогвардеец? Монархист?

– Нет, – опешил от таких вопросов Добронравов. – Я умер в начале двадцать первого века! Какие белогвардейцы, какие монархисты?! – возмутился он.

– Ну, не скажите, голубчик, – не согласился с ним собеседник. – Мы вот с Варенькой тоже не так давно скончались, но, тем не менее… Подумайте хорошенько, может в душе вы всё-таки белогвардеец и монархист? – с нажимом произнёс он.

– Нет! – твёрдо ответил Дмитрий Михайлович.

– Тогда пошёл вон, холоп, – хором высказались владельцы усадьбы, теряя к нему всякий интерес.

Обиженный Добронравов развернулся и пошёл прочь, куда глаза глядят. «…И хруст французской булки», – ещё долго неслось ему вслед, пока он не уловил запах речной воды. Сразу вспомнилось босоногое детство, рыбалка, удилище из лещины, рогулька из ивняка, кусок макухи в кармане. Дмитрий Михайлович подумал-подумал, да и пошёл в ту сторону…

…Плакучие ивы низко клонились над рекой, их ветви и листья, словно тоненькие пальчики, нежно касались воды. На противоположном берегу расхаживали люди в льняных портках и домотканых рубахах. Слышался топот копыт и свист нагаек. Вороные кони с лихими казаками в седле переходили реку вброд. Дойдя до переправы и дождавшись паромщика, Добронравов отдал ему советский рубль и поплыл на другую сторону.

– А вас, случайно, не Хароном зовут? – спросил он, вглядываясь в знакомые черты лица.

– Где Хароном, а где и Харитоном! – хохотнул розовощёкий паромщик.

– А можно вопрос?

– Да хоть десять. Спрашивайте!

– Почему Сфинкс – Алый, ведь логичнее Красный.

– Что? – от удивления паромщик даже присвистнул. – Не читали Дюма «Красный сфинкс»?

– Нет. Только «Трёх мушкетёров», – виновато пробормотал Дмитрий Михайлович.

– Название Красный Сфинкс с семнадцатого века зарезервировано за кардиналом Ришелье! Стыдно не знать!

– Ришельё, – поправил паромщика Добронравов.

– Чего?

– Дело в том, что у французов на конце фамилий буква «ё»: Депардьё, Ришельё, Монтескьё. Стыдно не знать!

Паромщик зловеще ухмыльнулся.

– Ладно. Спасибо, что напомнили. По долгу службы обязан спросить: «А вы за белых или за красных?»

– В каком смысле?

– Воевать за кого будете? За красных? За белых? – поинтересовался Харитон. – Или против всех?

– Это обязательно?

– Здесь, – улыбнулся паромщик. – Обязательно.

– Где это здесь? – покрутил головой Дмитрий Михайлович.

– На Гражданской Войне.

– Я пацифист!

– Уверены? Разве никогда не хотелось, прокатиться на тачанке или броневичке? Пострелять из пушек Авроры по Смольному?

– Вы хотели сказать по Зимнему? – уточнил Добронравов.

– И по Зимнему тоже!

– Звучит заманчиво, но…

– Хорошо. Доплывём до берега, пересядем на баркас и поплывём в Среднюю Азию воевать с басмачами! Любите чёрную икру? Ложками будете есть из фарфоровой супницы!

– Нет, высадите меня где-нибудь, где не воюют.

Насмешливо вздёрнув бровь, паромщик велел Добронравову закрыть глаза и считать от одного до сорока, но как только Дмитрий Михайлович досчитал до тридцати семи, бессовестный и злопамятный Харон-Харитон бесцеремонно спихнул его в воду. Добронравов начал тонуть, захлёбываясь водой, но вовремя вспомнил, что он уже покойник. И взял себя в руки. И всплыл на поверхности небольшого озера, посреди хвойного леса.

Выбравшись из воды и просушив одежду, Дмитрий Михайлович пошел вдоль берега, интуитивно чувствуя, что где-то там, впереди, должна стоять дача, похожая на скромный дом купца второй гильдии, с кинозалом, подземным ходом и скрытой от глаз системой отопления. Как не удивительно, но вскоре Добронравов добрёл до такой дачи, и была она точь-в-точь такой, какой ему представлялась. Заглядывая в высокие окна, он уже знал, что там увидит: столовую с огромным столом, уставленным различными яствами и бутылками красного вина, скромную до аскетизма спаленку с деревянной кроватью, рядом с которой стоят сапоги из седельной кожи.

– Ви-ии-и сталинист? – спросил у Дмитрия Михайловича приятный мужской голос с лёгким грузинским акцентом.

Добронравов так и не понял, откуда шёл голос – казалось, он звучит у него в голове.

– Мм… не совсем.

– Ви умерли до 1953 года?

– Нет, что вы. Я после 1953 только родился.

Невидимый собеседник надолго замолчал и не издавал ни звука, но Дмитрий Михайлович почему-то подумал, что он курит трубку.

– Хотите остаться здесь?

– Нет.

– Хотите идти дальше?

– А куда дальше?

– Времени у Добронравова – вечность, перед ним – бесконечность. Все пути открыты. Правильно я говорю, товарищ Мехлис?

Ответа товарища Мехлиса Добронравов не расслышал, так его оглушил пронзительный заводской гудок. От неожиданности Дмитрий Михайлович зажмурил глаза, а когда открыл, то не увидел больше ни леса, ни дачи, ни озера. Вокруг сновали люди с тачками, шипел пар, вырывавшийся на свободу из огромного котла паровоза. Звенел металл. Баба копра забивала сваи. От каждого удара земля дрожала так, будто где-то вдали шагал великан.

Перед изумлённым Добронравовым предстала великая стройка гидроэлектростанции, похожая на гигантский муравейник. Миллионы тружеников – и каждый занят, делая своё дело: долбит породу, выносит обломки, заливает бетон. У многих рабочих на груди сияли ордена героев труда. Симпатичные комсомолки в обтягивающих комбинезонах весело красили, штукатурили, шпаклевали. На холме возвышалась вышка с громкоговорителем, из которого доносилось «Эх, хорошо в стране советской жить…».

Внезапно музыка прервалась, и прозвучало приглашение для всех желающих записываться в космическую экспедицию на Марс.

***

– Что, товарищ, мутит, да? – участливо спросил у Дмитрия Михайловича голубоглазый комсомолец, с которым он познакомился в тренажёрном зале подготовительного центра будущих «марсиан».

Нашего героя действительно мутило, но не от тренажёров, а от ответа на вопрос «А почему не летят на Луну?» Оказывается, Луну давно захватил П3Р – Потусторонний Третий Рейх, выселив оттуда то ли шумерийцев, то ли вавилонян.

– И теперь надо успеть первыми хотя бы на Марс! – так ответил Добронравову комсомолец.

«Какой Марс?! Я же умер! Какие стройки, какие полёты?! Это всё ненастоящее!»

– Э, нет! С таким настроением вам тут делать нечего, – решительно заявили Дмитрию Михайловичу крепкие ребята в штатском, выводя под руки из тренажерного зала. – Таких не берут в космонавты!

…Сигарообразная ракета стартовала без него, а на Дмитрия Михайловича с ясного неба спикировал бомбардировщик и он бросился бежать, не разбирая дороги. Сначала Добронравов бежал вдоль железнодорожного полотна, потом наткнулся на плетёный забор, украшенный сверху перевёрнутыми глечиками. Поднял глаза – увидел сельский домик с соломенной крышей.

– Матка – курки, яйки, сало, млеко! Дафай, дафай! – услышал Добронравов грубые мужские голоса и женский плач.

Хоть Дмитрий Михайлович и был пацифистом, но пройти равнодушно мимо тех, кто обижал женщин, он не мог. Влетев во двор, он обнаружил там бабульку, прижимающую к себе курочку-пеструшку и троих солдат в серой форме с автоматами наперевес. Увидев Добронравова, солдаты разбежались с криками «Партизанен! Партизанен!»

Побеседовав с местной жительницей, угостившись яичницей со шкварками и молочком, наш герой узнал, что партизанский штаб здесь недалеко – у любого немчуры спроси, и он покажет. Дмитрий Михайлович не собирался идти к партизанам, но как только он вышел за порог дома гостеприимной хозяйки, его завертела декабрьская вьюга и бросила в объятия вражеского патруля.

– Аусвайс! – потребовали немцы.

Добронравов порылся в кармане и обнаружил профсоюзный билет.

– Проходи! – сказали немцы, внимательно изучив билет, держа его вверх ногами.

– Не подскажите, как пройти к партизанам? – спросил у солдат Добронравов, вспомнив совет доброй бабульки.

– Через тва дома направо, руссиш швайне, – высокомерно ответили те и подтолкнули его в спину дулами автоматов. – Иди! Дафай, дафай!

Партизаны как раз наряжали ёлку и собирались праздновать Новый Год. Играли на баяне, пели «Бьётся в тесной печурке огонь». Печь топили сосновыми шишками и пачками листовок, где готическим шрифтом были напечатаны призывы переселятся в П3Р.

– Оставайся с нами! – предложил Добронравову белорусский партизан, подливая ему спирта в металлическую чашку. – Сам видишь, живём мы хорошо. Но женщин, скажу честно, здесь мало – не любят они военное время.

– Я вообще не понимаю, что происходит? Почему так быстро всё меняется?

– В ПСС собрана романтика всех советских эпох. Мне нравится период ВОВ – и вот я здесь.

«По ту сторону Советского Стикса – «Дворянское гнездо». Там одна контра недобитая живёт, – объяснил Добронравову старожил. – Выбери себе усадьбу с мезонином, сиди и ностальгируй, как хорошо было при царе. На Гражданской войне живут те, кто любит сражаться, но танкам предпочитает конницу. Надоело быть в эпохе Гражданской войны? Слушай звуки. Услышишь заводской гудок, просто иди. И мир перед тобой поменяется. Будут заводы, фабрики, стройки. Надоело? Слушай звуки. Услышишь отдалённый рёв сирены – иди на звук, мир опять поменяется, и будут тебе танковые сражения и партизанские землянки. Здесь каждая эпоха простирается в бесконечность, и только твоё желание всё меняет. Или нежелание – ПСС чувствует, что ты «не в своей тарелке» и делает выбор за тебя».

– Хочешь на Марсе яблони сажать? Иди на рокот космодрома, – задумчиво проговорил Дмитрий Михайлович.

– Ну вот, ты всё и понял! – обрадовался партизан. – Хотя за такие места, как Луна или Марс нужно побороться с соседними потусторонними мирами. Так веселей! Ну что? Не передумал уходить?

– Нет.

– Давай хоть поезд пустим под откос! На посошок!

Дмитрий Михайлович покачал головой.

– Я человек мирный, нет для меня в войне никакой романтики.

– Что ж, каждому своё, – опечалился партизан. – Давай спать, Михалыч, утро вечера мудренее.

Спал Добронравов без сновидений, а проснулся посреди кукурузного поля.

Солнце слепило глаза сквозь изумрудную зелень листвы, а капли росы на кукурузных метелках блестели, как алмазы. Запах травы, молочной спелости початков, одухотворённой свежести стоял над бескрайними рядами царицы полей. Стрекотали кузнечики – маленькие зелёные хозяева лугов и холмов, жужжали пчелы. Ветер колыхал мощные упругие стволы, рождая шелестящий звук.

Заметив посреди поля хату-мазанку, наш герой пошёл в том направлении. Преодолев клумбы с декоративными подсолнухами и роскошные грядки с томатами, картошкой и перцем, Дмитрий Михайлович подошёл к крыльцу и позвал:

– Эй, хозяева!

Дверь распахнулась, на порог выскочил мужчина в синих джинсах, чёрных очках и вышиванке.

– Здравствуйте, гости дорогие. Здоровеньки булы! Я – Никита Сергеевич Хрущев, – представился он.

И, не давая нашему герою опомниться и рта раскрыть, принялся рассказывать о кукурузе. Дескать, единственное в мире высококультурное растение – и еда для человека, и корм для скота, и сырьё для алкоголя, и биотопливо.

«Пойдёмте, комбайны покажу! И новейшую систему полива! И теплицу арктическую, где выводится сорт кукурузы, способной расти за полярным кругом, и…»

– И никакой вы не Хрущев, – спокойно заметил Дмитрий Михайлович.

– С чего вы взяли? – возмутился мужчина.

– Да хоть бы с того, что вы… индеец.

Мужчине явно не понравились слова Добронравова – земля вокруг его ног начала дымиться, но Дмитрия Михайловича этим было не напугать, как никак, но он уже на двух войнах успел побывать.

– Индеец в джинсах! – решил он добить оппонента.

Лже-Хрущев откинул длинные иссиня-черные волосы со смугло-красного лица, почесал горбинку орлиного носа. Снял очки. Глаза у него оказались необыкновенные – большие, миндалевидные, сильно косящие к переносице, а главное – зелёные, со зрачками цвета перламутровых кукурузных зёрен.

– И снова, здравствуйте! – намного подумав, произнес индеец. – Разрешите представиться – майянский бог кукурузы Кукуцаполь.

– И снова ложь, – не поверил ни единому слову Добронравов. – Кукуцаполь – советское имя, означающее «Кукуруза – царица полей».

– Ессна, советское, – охотно согласился с ним странный тип. – Мое настоящее имя вам ничего не скажет, да вы его и не выговорите. Я, действительно, майянский бог, но… в Риме будь как римляне, а в ПСС… Ну, вы меня понимаете.

– Как вы попали сюда, не будучи советским человеком?! – возмутился Дмитрий Михайлович. – Вообще, не будучи человеком?

– Мне помог наш общий знакомый с речки.

– А! Харон- Харитон?

– Да, как-то раз угостил его поп-корном. Мой потусторонний мир давно закрылся в связи с отсутствием верующих и желающих, – вздохнул майянский бог. – Народ разбежался, кто куда. Думал, совсем пропаду, но была в истории вашей страны замечательная эпоха, куда я отлично вписался.

– А где тогда настоящий Хрущев?

– В доме. Пойдёмте, покажу.

Кукуцаполь повёл Дмитрия Михайловича по запутанному лабиринту комнат, коридоров, залов и внутренних двориков и, наконец, привёл в каморку, где стояла старинная железная кровать «с шишечками» в виде кукурузных початков. Над кроватью висела грифельная доска. На ней было написано семи- или восьмизначное число – начиналось, кажется, с девятки, заканчивалось на тройку. А на кровати лежал связанный человек в семейных трусах и с кляпом во рту.

– Вы что делаете? – возмутился Добронравов. – Освободите его немедленно!

– Сами освобождайте, – спокойно ответил майянский бог, небрежно прислоняясь к дверному косяку.

Дмитрий Михайлович сделал шаг в сторону кровати, но тут почему-то подумал про… Крым. И отступил.

– Будете его развязывать?

– Нет.

– Почему?

– По кочану! То есть, по початку.

Подойдя к грифельной доске, Кукуцаполь стёр последнюю тройку и исправил на четвёрку.

– Тогда не будем мешать, Никите Сергеевичу отдыхать.

Выйдя из дома, Добронравов попытался прислушаться к звукам, чтобы понять, куда ему теперь идти – кукурузное поле простиралось от края до края, и слышен был лишь отдаленный шум работающих комбайнов. Понаблюдав за его мучениями, майянский бог сжалился и сказал:

– Ладно, пойдёмте, ещё кое-что покажу. Чтобы поменять эпоху, необходимо не только к звукам прислушиваться. Шире надо смотреть!

Кукуцаполь повёл нашего героя на задний двор, и Дмитрий Михайлович понял, что хатка-мазанка была вершиной гигантской многоступенчатой пирамиды, высокой, как гора.

– Я видел такую пирамиду в фильме с Тарантино, – заметил майянскому богу Добронравов.

– Я тоже, – слегка пожал плечами Кукуцаполь. – Задумка понравилась – сделал и себе такое.

Каждая ступень пирамиды была как этаж дома, и спуститься по ней вниз без специального альпинистского снаряжения, не представлялось возможным. Бог указал Дмитрию Михайловичу на площадку с дельтапланом.

– А вы знали, что в СССР свободные полёты на дельтапланах начались с 1972 года?

– Это называется шире смотреть?! – задрожал от страха Добронравов. – Никуда на нём не полечу!

– Почему?

– Не умею!

– Учиться никогда не поздно.

– Боюсь!

– Чего боитесь, то? Разбиться? – расхохотался бог, согнувшись пополам. – Мать моя – богиня перца!

Наш герой прекрасно понимал, что глупо бояться смерти, когда ты мёртв, но ничего поделать с собой не мог.

– Я ещё в теплице хотел побывать, – жалобно попросил он.

– С кукурузой, которая растет за полярным кругом? – хмыкнул Кукуцаполь, ещё больше скашивая взгляд. – Дмитрий Михайлович, вам же не пять лет было, когда вы умерли.

– А каску? Каску дадите? – всхлипнул Добронравов.

Закатив зелёные глаза под лоб, Кукуцаполь досчитал до десяти.

– Дмитрий, извините, что я вас так выпроваживаю, но мне, честное слово, некогда. Некогда от слова совсем! Ко мне друг Юра должен прийти. Он очень известный и занятой человек, а я ему маисовых блинчиков напечь обещал.

– Юрий Гагарин? – с надеждой спросил Добронравов. – Я бы тоже с ним пообщался.

– Не Гагарин, а Кнорозов.

– А кто это?

Кукуцаполь схватился за сердце или, что там, у богов, на этом месте.

– Юрий Валентинович Кнорозов – советский историк и этнограф, лингвист и основатель советской школы майянистики. Известен своей дешифровкой письменности майя. Стыдно не знать!

Из-под верхней губы Кукуцаполя высунулись клыки, как у ягуара. Не рискнул больше испытывать терпение бога, Добронравов покорно выслушал краткий инструктаж, закрепил страховку и, взявшись за планку, начал разбег. Добежав до края пирамиды, он сделал прыжок и стал планировать.

Под ним пролетали зелёные квадраты полей и зеркала озёр сказочной синевы. Свежий ветер наполнял грудь свободой, а в голове звучали последние слова Кукуцаполя: «Хотите перемен – просто выберите ориентир и вперёд». Далёкий горизонт играл с дельтапланом в догонялки и вскоре Дмитрий Михайлович увидел прекрасный город-сад и пошёл на снижение.

Приземлившись между детской площадкой и стендами с передовицами газеты «Правда», Добронравов оставил дельтаплан лежать на зелёном газоне рядом со свежепобеленной статуей «Девушка с веслом», а сам отправился гулять по городу.

Побродив немного по тенистым улочкам с двухэтажными домами, Дмитрий Михайлович вышел на широкий проспект. Там стояли телефонные будки, автоматы с газводой лимонной (3 коп) и апельсиновой (3 коп), а на стенах – рядом с синими почтовыми ящиками, висели автоматы шипра (10 коп). В детстве, если Добронравову очень хотелось в кино или мороженого, а денег не было, он шёл по улице и внимательно смотрел под ноги. И деньги всегда находились. Хватало и на мороженое, и на пирожное, и в кино, и маме позвонить. Вот и сейчас, проделав тот же манёвр, Добронравов легко отыскал закатившийся в щель рядом с бордюром десюлик и бросил его в автомат шипра.

Дмитрий Михайлович зажмурился, и… на него снизошло освежающее цитрусовое утро с эдакой лёгкой горчинкой в начале, осенними цветами на холодном рассвете в середине, прогретым на солнце деревом и янтарной смолой в конце. На мгновение Добронравов перенёсся на знойный остров Кипр в Средиземном море, а затем проехала поливальная машина и всё исчезло. Но наш герой не огорчился, а просто пошёл дальше – в уютный сквер на берегу пруда с утками и лебедями.

– Ах, какой красивый молдаванин! Ты заметила? – случайно подслушал Добронравов разговор двух женщин.

Говорили они о высоком, импозантном мужчине, который сидел за одним из столиков летнего кафе. Перед ним стояла бутылка «Букет Молдавии» и гранёный стакан. По радио звучала песня Высоцкого. Мужчина тихонько подпевал «Ты, Зин, на грубость нарываешься…», выбивая такт ногой, и одновременно читал какую-то инструкцию. Её он изучал с большим интересом, смешно шевеля чёрными густыми бровями. Эти великолепные брови Добронравов узнал бы из миллионов.

– Здравствуйте, Леонид Ильич! – волнуясь, произнёс Дмитрий Михайлович, подходя поближе к столику.

Продолжение в комментариях

Мне – десять лет. Я живу и учусь в школе-интернате города Северореченска. Сейчас урок математики. Скучно. И я смотрю в окно на синие дали и заснеженные терриконы. В классной комнате, кроме меня, ещё учитель и семь учеников. Рядом сидит мальчишка. Он занимается тем, что тихонько критикует окружающую обстановку. Бубнит мне на ухо, вот уже битый час: «Пол – не так покрашен. Обои – не так поклеены. Парты шатаются. Окошки плохо помыты, а на подоконниках мало цветов в горшках. И цветы вялые, и горшки – старые. И молодой однорукий учитель, не такой умный, красивый и добрый, как наша бывшая учительница Светлана Тимофеевна…».

Я не люблю вспоминать прежнюю школу. Она находилась в рабочем поселке картонно-тарного комбината. Владельцы предприятия, сколько могли, откупались от тех, кто обстреливал наш комбинат и его окрестности, но, в конце концов, школа и дома частного сектора сильно пострадали. Было много погибших – особенно среди школьников. Оставшихся в живых учеников перевели учиться в Северореченский лицей.

– Спроси у него, когда война закончится? – показав на учителя, просит мой сосед по парте.

– Тебе надо Лёха, ты и спрашивай! – грубо отвечаю я, и пытаюсь решать в тетрадке задачки.

В младших классах мы с Лёхой были приятелями, не разлей вода, но мне давно уже надоело с ним дружить. Я любил историю и фантастику, он – математику и спорт. Я мечтал стать археологом, мечтал, что найду клад, а он хотел стать бизнесменом, думал, что у него будет свой собственный магазин строительных материалов. Нам с ним не о чем было даже поговорить, меня бесило, когда Лёха начинал сыпать строительными словечками или объяснять, как правильно клеить обои, но списывать домашку он всегда давал, не жадничал.

– Помоги решить пример, – прошу я, хотя знаю, что делать этого нельзя.

Лёха, глядя сквозь меня, диктует формулы и цифры. Я полный баран в математике, но все равно понимаю, что он несёт какой-то бред.

***

– Он ничем тебе не может помочь. Решай сам! – строго сказал незаметно подошедший учитель.

– Почему не может? – из вредности поинтересовался я.

– Как почему? – смутился учитель. – Он же… Он же МЁРТВЫЙ! Я ведь тебе объяснял. Я вам всем объяснял…

Нормально? Я сижу за одной партой с мертвецом, а моего учителя волнует только то, чтобы я решал задачки самостоятельно. Как же мне всё надоело! А я ведь прожил только десять лет! От скуки я попытался дотронуться до лёхиного плеча и, естественно, не смог это сделать. Вернее, не мог вспомнить, сделал я это или нет. Попытался еще раз – безрезультатно! И еще раз! И еще!

– Не надо! Перестань! Перестань… – почти умолял учитель, пытаясь схватить за руку.

Стало вдруг нестерпимо жарко, голову сдавило, как клещами, в нос ударил резкий запах тополиных почек и я услышал десятки тихих шепчущих голосов, а затем… Полупустой кабинет оказался переполнен детьми. В комнате не осталось ни одного незанятого стула. Мальчики и девочки сидели за партами, на партах, бродили между рядами. Симпатичная девчонка с короткой стрижкой забралась с ногами на подоконник и, не отрываясь, глядела на свой розовый мобильник, как будто с минуты на минуту ожидала звонка. А возле учительского стола мирно спала большая рыжая овчарка. Раньше её там не было…

– Ты их видишь? – спросил учитель.

Его губы задрожали, в глазах появилась обреченность. Я кивнул.

– Всех?

– Всех. И собаку. Вашу Нюшку, – с жестокой улыбкой добавил я.

И тут же почувствовал, как из носа хлынула кровь.

– Быстро в медпункт! Остальным – решать дополнительные задания из параграфов два и три! – заорал учитель и потащил меня прочь из кабинета.

***

– Третий за сегодня, – спокойно констатировала пожилая медсестра, остановившая кровотечение. – Вот тебе брошюрка. Почитаешь – отдашь, – сказала она, подавая тоненькую, плохо отпечатанную книжицу, которая называлась «Синдром свидетеля смерти и очевидца разрушений».

– Я им сто раз обо всем рассказывал, объяснял… – устало повторял учитель. – Все без толку! Он заговорил с ним. Просил решить задачку. Представляете? Каждый день твержу об одном и том же! Как об стенку горох! А потом он «увидел»! Не только «своего», но и всех остальных.

– Вот теперь пусть сам об этом почитает! А вам, давайте, я давление померяю. А ты, мальчик, иди, оденься и на улице минут пятнадцать походи, погуляй, подыши свежим воздухом. С МЕРТВЫМИ НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ. И НИ О ЧЕМ ИХ НЕ ПРОСИТЬ! Тебе все ясно?

Ясно… Яснее, некуда. Дурдом, какой-то!

Выйдя из кабинета медсестры, я никуда не пошел, а присел на пол в коридоре и стал читать брошюру. «Каждый мирный житель, кто видел смерть людей во время войны и становился свидетелем разрушений во время обстрелов и бомбежек, – писалось в книжке, – «получает» дар (или проклятие) – видеть погибших после их смерти, а также видеть разрушения, даже после их устранения». Такие вот у нас всех дела!

– А мне из больницы пришлось уйти, – слышится из-за двери слегка простуженный голос медсестры.

– Через понтонный мост не можете переходить?

– Да. Видела, как каменный взорвали. Мне не перейти его, не переехать даже с закрытыми глазами. Кровь, так и хлещет – как у этого мальца.

– А у меня собака погибла. Нюшка… Теперь рядом со мной лежит, спит. Прямо идеальная стала – ни кормить её не надо, ни гулять с ней.

Из медкабинета послышался сначала истерический смех, а затем плач учителя.

– Ну-ну, Виктор Сергеевич, успокойтесь! Вам нельзя так раскисать! Дети могут увидеть! А хотите… выпить?

– Спирта?

– Обижаете… Коньячка!

***

А я сидел и вспоминал… ТОТ ДЕНЬ.

Конец сентября. «Бабье» лето. Тёплые осенние деньки. Если бы не желтые листья на тополях, то можно подумать, что лето настоящее, так в тот день было тепло.

Учитель математики (у него ещё две руки) гуляет по школьному двору со своей рыжей овчаркой. Девчонка с короткой стрижкой болтает по розовому мобильнику. Другие девочки сидят на вкопанных в землю шинах и смеются, не знаю с чего или над кем. Мальчишки играют в футбол. Слышны залпы орудий, но это далеко за городом. Все уже привыкли к постоянным выстрелам. Над теми, кто боится – подшучивают. Мне не страшно, но и не смешно.

Из-за обстрелов учебный год должен начаться с опозданием на месяц, и до его начала я должен был сказать Лёхе… кое-что… Хотя, чего уж теперь скрывать! Я собирался сказать ему, что мы больше не будем сидеть вместе за одной партой. Никогда! Вот и всё!

…Я шёл из «Хлебного» через школьный двор и заметил Лёху, играющего с пацанами в футбол. И он увидел меня. Помахал рукой. Крикнул, чтобы я не уходил. Он тоже хотел мне что-то сказать… что-то спросить.

Лёху разорвало на куски у меня на глазах, а меня взрывной волной отбросило на турники. Я потерял сознание. Пришёл в себя в больнице. Виктор Сергеевич лежал на соседней койке. Его руку уже ампутировали. Он еще был под наркозом и звал свою собаку Нюшку. Строго так звал…

Через неделю меня выписали. Ещё через месяц я уехал жить и учиться в интернат, в Северореченск. Как только пришёл в новую школу и сел за парту – сразу услышал: «Обои неровно поклеили. Вон криво… и там отходит…», повернул голову – рядом сидел Лёха и глядел, как будто сквозь меня.

Врачи предупреждали, что так будет. Они всех предупреждают. Поэтому я и не удивился лёхиному появлению. Не удивился, не испугался, не обрадовался. Продолжал жить, учиться, ездить домой. На Лёху старался не обращать внимание. И у меня хорошо получалось… какое-то время. Но потом мне захотелось увидеть Лёху взрослым. Страшно захотелось. Я никому об этом не рассказывал. Ни с кем из детей в интернате я так и не подружился, а взрослые избегали всяких разговоров о мертвецах.

…Я пялился в брошюрку «Синдром свидетеля смерти…» пока не потемнело в глазах. Коридор вдруг затрясло и стало переворачивать! И я уже не сидел под стеной, а лежал на ней на спине! Вдруг резкий толчок поставил меня обратно на ноги и швырнул вперед. Я врезался головой в чью-то спину. Что происходит? Где я? Это уже была не школа!

И мне – не десять лет!

***

Мне – восемнадцать. Вокруг много людей. Мужчины, женщины, старики, маленькие дети, подростки. Мы все плотно прижаты друг к другу, как будто находимся в переполненном автобусе.

Так и есть…

Автобус.

Люди кричат, некоторые плачут. Наш автобус застрял на железнодорожных рельсах. На нас на огромной скорости мчится поезд, сигналит, чтобы мы убирались с его пути. «Водитель, откройте двери! Двери! Откройте двери!» – кричат, со всех сторон, перепуганные люди. Но двери не открываются. Автобус очень старый и их заклинило. Водитель, снова и снова, пытается сдвинуть машину с рельс.

Дальше помню, как выскакиваю из автобуса в темноту, а поезд проносится мимо, унося с собой отвратительный запах гари. Теперь я чувствую лишь аромат тополиных почек. Значит уже весна. Передо мной наша старая школа. Ее отремонтировали после того обстрела, но футбольное поле по-прежнему в жалком состоянии – рытвины, бугры, искореженные футбольные ворота. Странно… Не помню, чтобы поезда ходили возле школы.

Какой-то парень идёт мне навстречу, выходит на свет фонаря. На вид ему лет восемнадцать, рядом с ним собака, рыжая овчарка.

– Лёха, это ты?..

– Я, – отвечает Лёха. – А ты на автобусе приехал?

Обернувшись, я вижу полностью… дотла… сгоревший автобус.

Не было никакого поезда, а был миномётный обстрел. Уже не первый, после почти семилетнего перемирия. Видения про школу, детей, учителя и медсестру, поезд, заклинившие двери и пытавшегося всех спасти водителя были агонией сгоравшего заживо человека. Хотя всё это – уже так далеко, и так не важно. Всё, кроме одного…

– О чем ты хотел спросить в ТОТ ДЕНЬ?

– Будем ли мы сидеть вместе за одной партой? – улыбается Лёха.

– Конечно! – уверенно отвечаю я.

И темнота исчезает. Весенний вечер превращается в летний полдень, зелённые тополя вонзаются в синее небо. Солнце сияет над ними, над нами, над красными терриконами, лишь изредка прячась за белые облака.

– Айда, на речку? Здесь недалеко, – предлагает Лёха. – Все туда пошли, а я остался ждать тебя.

Не помню, чтобы рядом со школой протекала река, но Лёхе виднее. Я иду за ним. За нами следом бежит рыжая собака и весело машет хвостом. Она доходит до поворота и возвращается назад, к школе.

Ждать…

Историю эту я слышал во время обучения в Лукоморском государственном университете, где учился на юрфаке по специальности «Борьба с контрабандой магических артефактов». Правдива она или нет – не знаю, возможно – это очередная студенческая байка, которую рассказывают старшекурсники за кружкой пива.

Мне её рассказала одна баба-йога – девчонка со специальности «Ментальноуправляемые транспортные средства: вождение, ремонт, техобслуживание».

Итак, история о преподавателе кафедры восточных языков Кузьме Елисеевиче Черноморе.

В молодости Кузьма Черномор участвовал в международной операции по захвату банды контрабандистов, промышлявших скупкой магических артефактов у черных археологов. Кузьма Елисеевич был в отряде спецназа, последовавшим за сбежавшими контрабандистами через портал, обнаруженный Интерполом в подвале роскошной средиземноморской виллы.

Пройдя через портал, очутились спецназовцы в месте, прекраснее которого не было, и быть не могло. Уютная бухта, а вдалеке горы, покрытые тропическим лесом. Город, выстланный мрамором, где на каждом углы парки, термы, амфитеатры. Дома в городе с плоскими крышами и изящными водостоками, на крышах – пальмы и апельсиновые деревья, посаженные в горшки.

На виллах – бассейны и атриумы, просторные комнаты с мозаичными полами и фресками на стенах, заставленные мебелью из красного дерева, золота и слоновой кости. Кругом чистота и порядок, и не души… не считая бедолаг-контрабандистов, что вышли встречать спецназовцев чуть ли не с цветами.

Оказалось, что обратного хода из города нет, покинуть его невозможно. Если долго плыть в океане, то по пути наткнешься на пару пустынных островков с крабами и чайками, а затем снова приплывешь в ту же бухту. Если подняться в горы, то куда не глянь – у подножия снова будет тот же город с бухтой, и город этот называется Диванпур.

Ночей в Диванпуре не бывает – солнце на мгновение скрывается за горизонтом, выстреливает с противоположной стороны и снова наступает утро. Каждое утро город обновляется – разбитые горшки склеиваются, сорванные и съеденные апельсины возвращаются на ветки, бассейны наполняются чистой теплой водой. Город безлюден, если не брать во внимание сумасшедшего мальчишку – подмастерья гончара и старика-рыбака. Мальчишка ни с кем не общается, не разговаривает, не ест и не пьет, а с утра и до утра лепит, обжигает и раскрашивает кувшины на городском рынке.

Старик тоже немножко сумасшедший, но, к сожалению, не немой, а очень даже любит поговорить за жизнь. И то ли старик полиглот и говорит на всех языках, то ли воздух в Диванпуре такой, что все его болтовню понимают.

На вопрос, как им удалось открыть портал в Диванпур, контрабандисты отвечали, что приобрели краденый артефакт с раскопок сокровищницы древнего дворца индийского махараджи – керамическую копилку в виде рыжего в белых пятнах кота. Они в шутку бросили в него монетку, кот ожил, выплюнул комок шерсти и открылся портал в чудесный город. Бандиты частенько прятались в Диванпуре от облав – они кормили кота телячьей вырезкой, и за это он охранял вход. Но теперь кот ушел жить к старику и слушается только его, а тот приказал всех впускать и никого не выпускать. Воздействовать силой на старика нельзя, потому что тогда из воды появляется чудовище с головой рыбы и телом человека и больно дерётся.

Жил старый рыбак в лачуге у самой воды. Когда Кузьма Черномор пришел к нему знакомиться, тот как раз рыбачил, а рыжемордый кот терпеливо дожидался его с уловом на берегу. Улов у старика оказался сказочный, просто фантастичный – полный невод диковинной разноцветной рыбы. Всё это богатство старик вывалил на песок перед котярой.

Рыжемордый стал поглощать рыбу, как пылесос, иногда нашаривая лапой и брезгливо отбрасывая в сторону маленьких неказистых рыбок, похожих на ершей. Ту рыбу, что кот забраковал, старик собирал в плетеную корзинку, пока не заметил спецназовца. Он отобрал у рыжего троглодита индиговую в золотой горошек рыбину и пригласил парня с ним пообедать. Поджарив рыбу, старик поставил перед Черномором две тарелки – в одной были горкой насыпаны костлявые ерши, вонявшие тиной, а в другой лежала удивительная рыбина, пахнувшая как мясной пирог.

– Выбирай! – предложил старый рыбак.

– В чём подвох? – спросил Кузьма.

– Хм, – усмехнулся старик. – Что ж, ты не первый кто спросил…

…Давным-давно был Диванпур маленькой рыбацкой деревенькой. Рыбаки ловили костистых ершей и меняли их в соседних деревнях на хлебные лепешки, одежду и кое-какую утварь. Рыба была не особо вкусной, зато питательной и благодаря солености хорошо хранилась. Однажды все домишки снесли – махараджа решил основать на месте деревни портовый город, и рыбаки подались с семьями кто куда. Остался один лишь упрямый старик. Он построил на берегу лачугу и продолжал ловить уже никому не нужную рыбу.

Новый Диванпур богател, отстраивался и настал день, когда к старому рыбаку пришел юный сынок богача, швырнул под ноги пару медяков и велел убираться, сказав, что здесь будет вилла с апельсиновым садом, фонтанами и павлинами. В последний раз вышел старик рыбачить и от обиды хотел утопиться, но решил напоследок забросить сеть. Ему повезло – в сетях оказался кувшин из желтой меди, запечатанный свинцом, а в кувшине – джинн. В благодарность за освобождение джинн посулил старику все сокровища мира и полцарства в придачу. Рыбак ответил, что желание у него только одно – жить, как он и жил прежде. И новый Диванпур – богатый и чужой, пусть процветает, но чтобы никто его – старика, больше не обижал. Джинн сказал: «Так не бывает, чтобы старое и новое жили бок о бок и не мешали друг другу, но я что-нибудь придумаю».

На следующий день на рассвете вода затопила город. Чудовища с рыбьими головами вытаскивали людей из домов, ловили их, когда те пытались уплыть на лодках, разрывали на куски и лепили из этих кусков разноцветных рыб. Никто не спасся. В реальном мире город погрузился в пучину вод и о его существовании забыли через поколение, а на изнанке мироздания возник пространственно-временной нарыв – в нём, как в капсуле, существует теперь магический Диванпур, пустой, безлюдный, но всё такой же прекрасный.

Кузьма Черномор отодвинул тарелку с вкусно пахнущей рыбой и стал есть соленых ершей. На что старик заметил:

– Что ж, ты не первый, кто отказался есть разноцветную рыбу, но поглядим – надолго ли тебя хватит.

Контрабандисты и спецназовцы быстро нашли общий язык, и вскоре уже нельзя было разобрать, кто из них кто. Все выбрали себе по вилле и поселились там. Все ходили разнаряженные в шелка и обутые в сафьяновые тапки, купались в бассейнах, открыли винные погреба и ели разноцветную рыбу, которую ловил и готовил старик.

Ах, какая это была волшебная рыба! Красная в белую полосочку была на вкус, как тушеная говядина с травами и розмарином, синеголовая с телом в крупной золотой чешуе – как ягненок в соусе из марокканских специй, желтая с пурпурными плавниками – как омлет с трюфелями. А Черномор упрямо ел ершей, заедая их приторно сладкими апельсинами и жил в хорошем, но обычном доме – недалеко от лачуги старика, ходил в городскую библиотеку, учился читать по-арабски, по-китайски и по-персидски, поднимался в горы, купался в океане и ждал, надеялся, что с «той стороны» организуют спасательную миссию.

Стал Кузьма захаживать на рынок и наблюдать за мальчишкой. Откуда тот взялся в Диванпуре контрабандисты не знали, а старик загадочно отмалчивался. Сопливый оборвыш с застывшим лицом и пустыми глазами делал кувшины на гончарном круге. Скорость, с которой он их делал, была невероятной – кусок влажной глины превращался в его ловких пальцах в готовое изделие за время, которое человеку требуется, чтобы чихнуть. В полдень мальчишка принимался обжигать кувшины в печи, и они приобретали цвет морской волны.

Мальчик рисовал на синих боках кувшинов разноцветных рыб, щелкал грязным ногтем по горлышку кувшина и рыбки плыли по кругу, как живые, плавно изгибаясь, махая плавниками и хвостами, будто жили в настоящей воде. Маленький гончар складывал из синих кувшинов диковинные сооружения, напоминающие гигантские карточные домики, они стояли, шатались от малейшего дуновения ветра, но каким-то чудесным образом не падали.

Несколько раз Кузьма видел, как мальчишка покидал рынок и ходил в горы за дровами, а иногда замечал, что оборванца навещает рыбоголовое чудовище – приносит куски синеватой глины и раковины с краской. Однажды чудовище шлепало мокрыми ногами с перепонками по мраморному тротуару, поскользнулось, упало и подвернуло ногу.

Черномор оказал ему первую медицинскую помощь, помог подняться и довел до воды. Рыбоголовый ничего не сказал, не благодарил, но выглядел удивлённым. Кузьма стал собирать для мальчишки хворост в горных рощах – маленький гончар ни разу не сказал ему спасибо, но от помощи не отказывался. Пробовал парень и кувшины лепить, но так хорошо, как у мальчика у него не получалось, зато рыбки выходили не хуже – не зря в школьные годы Кузьма ходил на изостудию. Оживлять нарисованных рыбок он, конечно, не мог, это получалось каким-то непостижимым образом только у оборванца.

В один прекрасный день произошло чудо, невероятное даже по меркам Диванпура – мальчик улыбнулся. Улыбнулся он кувшину, который, по мнению Черномора, ни чем от других не отличался. И как только оборванец улыбнулся своим щербатым ртом – все сделанные им кувшины полопались, рассыпались на черепки или вновь стали кусками глины, а тот кувшин, что он держал в руке – просто исчез. Мальчугана это ни капли не расстроило, и он снова принялся за работу за гончарным кругом.

Кузьма хотел обсудить это происшествие и зашел к одному своему товарищу на виллу, но никого там не застал. Звал его, звал – никто не отозвался, только павлины переполошились. Пробежался Черномор по другим виллам. Никого…

– Куда все подевались? – спросил спеназовец у старика, когда тот вернулся с рыбалки.

– Здесь. Все они здесь – любители сладкой жизни, – недобро ухмыльнулся старик, взял сачок, ведро из кожи буйвола и знаком предложил парню следовать за ним.

Зайдя на первую же виллу, где раньше жили «гости», старик уверенно направился к бассейну из голубого мрамора. Туда, где резвилась стайка разноцветных рыб.

– Как они сюда попали? – удивился Черномор.

– Смотри. Думай.

Две шустрые серебристые рыбки с малиновыми плавниками, похожими на пальцы рук, пытались сбить всех остальных рыб в кучу. Ритмично пульсирующая красная рыба в черных пиках плавала наперегонки с белоспинным золотопузым скатом, у основания хвоста которого явно просматривался пупок. И вспомнил Черномор, глядя как чинно держаться рядышком две розовые и пухлые, как подушечки рыбы, что раньше здесь жила женщина-контрабандистка, с которой у Кузьмы случился краткосрочный роман. Предчувствие чего-то нехорошего усилилось, когда парень заметил на одной из розовых рыбин рисунок, похожий на татуировку-розочку.

– Пересчитай-ка их, – попросил старик. – Мельтешат, что в глазах рябит.

– Уже посчитал. Двенадцать.

– Одной не хватает, – озабоченно прокряхтел старый рыбак. – Гулять, наверное, пошла.

– Как же рыба может гулять?!

– Обыкновенно, на плавниках. Да вон она сидит, прячется.

Ошибался старик, пунцовая с золотыми плавниками шарообразная рыбина не пряталась, а спокойно сидела, как на гнезде, в скрученной из полотенца чалме. Заметив, что парень на неё смотрит, рыба послала ему воздушный поцелуй алыми губами и подмигнула синим глазом.

Целый день рыбак и спецназовец ходили по виллам и вылавливали из бассейнов разноцветных рыб – одноцветых, многоцветных, в цветочек, в горошек, в клеточку и в полосочку, украшенных звездочками, сердечками, смайликами и надписями на разных языках.

Несмотря на бурные протесты кота, который выл, и орал, как потерпевший, старик отпустил всю собранную в бассейнах рыбу, кроме шарообразных, в океан, сказав напоследок: «А там, как повезет…» Шарообразную рыбу он поместил в загончик, похожий на детский пляжный «лягушатник». Ближе к «новому дню» за шарообразными приплыли рыбоголовые чудовища.

– Почему именно сегодня? – спросил Кузьма у старика.

– Время в Диванпуре измеряется кувшинами, – ответил старый рыбак. – Син сделал миллион кувшинов.

– Син?

– Мальчик-джинн. Цикл завершен. Каждый, кто хоть раз попробовал разноцветную рыбу – распался на тринадцать частей, которые стали рыбами.

– Что с ними теперь будет? – поинтересовался Черномор, глядя, как чудовища угоняют шарообразных рыб куда-то на глубину.

– Не знаю. Я забочусь о двенадцати рыбах, которые раньше были телом, а что произойдет с рыбой, которая раньше была головой… Какая разница?

– Им было больно?

– Нет, – успокоил парня старик. – Они не ощутили в себе никаких перемен и даже не поняли, что произошло.

– Как вы можете ловить рыбу и скармливать её коту, когда знаете, что это… кто это… – дрожащим от гнева голосом сказал Черномор.

– Я рыбак, – спокойно пожал плечами старик. – Я пожелал жить, как жил всегда, вот и живу, а рыбу разноцветную все равно кто-то должен ловить, потому что плодиться она без счета.

– Отпустите меня! – потребовал Кузьма. – Вы же знаете, не ел я вашу проклятую рыбу.

– Ел не ел… Да мне всё равно! – посмеялся над парнем рыбак. – Можно ли покинуть Диванпур? Можно, но я не хочу, чтобы об этом месте много знали. И мальца Сина зря беспокоить не хочу. Для такого молодого джинна, как он, а ему всего-навсего семь тысяч лет, создать Диванпур и магией поддерживать его существование – это очень тяжело. Поэтому мне и пришлось задобрить Повелителя порталов.

– Кого?

– Кота. Смирись. Не отпустит он тебя, если я не разрешу. Живи, как человек, раз к ершам привык. Кувшины расписывать уже умеешь, в библиотеку, видел, ходишь, ещё какое занятие себе придумай.

– Научите меня сетью рыбу ловить? – cпросил спецназовец, задумав сманить Повелителя порталов у старика.

– Решился ручки замарать?

– Решился.

– Что ж, ты не первый, кто хочет рыбу разноцветную ловить, – лукаво улыбнулся старик. – Гостил тут до тебя один. Тоже сначала ел одних ершей и просил, научить его рыбачить.

Тогда в Диванпуре жил другой Повелитель порталов – белый в рыжих пятнах, с красной ленточкой на шее и медальончиком «Кот Тит с Титаника». Он тоже пришёл однажды через портал и привёл с собой десяток перепуганных и очень замерзших людей в спасательных жилетах. Люди рассказали старику о страшной катастрофе – огромный железный корабль налетел на ледяную гору. Все новоприбывшие вскоре пополнили армию разноцветных рыб. Все, кроме одного английского лорда, который вызвал старика на соревнование: «Кто лучше накормит кота?» Жить в Диванпуре хорошо, но скучновато, поэтому старик охотно согласился. Закончилось соревнование тем, что Тит пережрал рыбы, его вырвало, и открылся портал в город, название которого старый рыбак запамятовал.

– Может, ты подскажешь? – спросил он у Кузьмы. –Там такая белая башня, что вечно падает.

– Пизанская башня?

– Она самая. Кот шмыг в портал, только мы его и видели, а лорд не успел – портал в Пизу закрылся перед его носом сразу за кошачьим хвостом. Такие дела. Ну что? Хочешь попытать счастья? Погоняться за котом?

Кузьма удрученно покачал головой.

– И где теперь ваш лорд?

Старик указал спецназовцу на бочку с водой, которая стояла за лачугой.

– Там. Десять циклов продержался. Привязался я к нему. Не смог отдать рыбоголовым. А вот Син его не любил, а ты мальчонке приглянулся.

– А толку?

Совсем захандрил Черномор. Город он изучил вдоль и поперек – с закрытыми глазами мог пройти по любой улице ни разу не наткнувшись, ни на дом, ни на дерево, перечитал все книги в библиотеке, пожил на всех виллах – назло старику. Мысли нехорошие появились – наесться разноцветной рыбы, да и покончить со всем после окончания цикла. Держался Кузьма из последних сил, уже понимая, что никакой спасательный отряд за ним не придет, а если придёт –застрянет здесь, как и он.

– Как же Кузьме Елисеевичу удалось покинуть Диванпур? – спросил я у баба-йоги.

– Повезло.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей отправился Кузьма в очередной раз на рынок – помогать мальчишке с кувшинами. И тут на его глазах кувшины начали лопаться один за другим, разлетаться на черепки и куски глины. Еще один цикл завершён, догадался Кузьма. Звон и гул поднялся такой, что казалось, дрожит весь Диванпур. Стоит Черномор, смотрит на всё это, вдруг видит – мальчишка держит кувшин и машет рукой, к себе зовет, причем явно показывает, что времени в обрез. Побежал спецназовец к нему со всех ног, чувствуя, что надо успеть, пока не лопнет последний кувшин.

– Успел? – волнуясь, спросил я.

– Успел, – ответила баба-йога. – Добежал до мальчика и тот заставил его посмотреть внутрь кувшина и... подтолкнул.

Долго падал парень на дно кувшина – целую вечность, но не разбился, а очнулся. На берегу.

Ночь. Холодно. Берег каменный, а не песчаный, вдалеке огни многоэтажек и фонарей. Кузьма встал и пошёл. По дороге встретил пьяных бомжей, вспугнул молодую парочку, предающуюся любовным утехам в кустах, подвергся нападению стаи бродячих псов. Рад был всем неимоверно.

Нашего будущего преподавателя потом много раз допрашивала военная прокуратура. Не верили его рассказам о Диванпуре. Говорили: «Как же так, с момента отправки отряда через портал не минуло и трёх дней, а с твоих слов выходит, что прошли годы?» Но, проверив знания Черномора восточных языков с помощью самых уважаемых и опытных лингвистов, от него отстали и даже повысили в звании и рекомендовали на преподавательскую работу.

Виллу контрабандистов взорвали и сравняли с землей, хотя особой нужды в этом не было – портал в город разноцветных рыб закрылся сам собой в тот момент, когда Кузьма Елисеевич пришёл в себя на окраине Лукоморска.

Диванпур (краткая характеристика)

Диванпур — мини-мир, специализирующийся на разведении разноцветной рыбы.

Владелец: Вишванатан Джаммаламадака, рыбак.

Тип организации — единоличное хозяйство.

Девиз: «Ешь ершей!»

География: в бухте, окруженной горами, стоит прекрасный город. В городе — вечный день, ночь длиться несколько минут. Город каждый день обновляется, что предполагает наличие временной петли.

Путь. О пути в Диванпур лучше поговорить с Повелителем порталов.

Источник существования: Джинн в режиме непрерывного производства изготовляет кувшины. Каждый миллионный кувшин попадает в реальный мир, а все остальные кувшины взрываются. Энергия перехода и взрыва магически подпитывает петлю времени, которая не дает городу окончательно уйти в небытие. Материалы для изготовления кувшинов предоставляют рыбо-люди. Как они попадают в Диванпур неизвестно, предположительно с помощью водных Повелителей порталов.

Размещено с разрешения автора и по её непосредственной просьбе).

Хороша я, или не хороша? Хотя, как я могу быть нехороша, когда я герцогиня? Герцогиня Кэт. Кэтти, почти котёнок. Тонкие пальчики, прямые ножки, роскошный бюст! А томный взгляд из-под бархатных ресниц?! Да за этот взгляд стрелялись и умирали. А цвет волос? Не то соломенный, не то медовый!

Так, хороша я, или не хороша? Если бы зеркало могло говорить, то обязательно ляпнуло бы какую-нибудь банальность про мою внешность, но мне прррриятно. Чертовски приятно. Я купаюсь в комплиментах, я зачерпывая их ладонями и брызгают себе в лицо, а общество моё - сама по себе награда, ведь я знаю себе цену. Всё хорошо в доме, но как-то скучно мне без мужчины.

Просыпаешься одна, лишь только горничная, ночной сторож, дегустатор и секретарша скрашивают хмурое утро. А хочется любви с большой буквы! Все, решено! Новая жизнь, новая причёска, прочь чёлку, прочь навес! Простой хвостик, перетянутый лентой, завязанной бантиком. Ну, что, киса, готова к охоте? Мряу, или не мряу, я тебя спрашиваю?! Ты киса, или не киса в конце концов?! Хватит заниматься самолюбованием, займись охотой! Чай не варвары, толерантность и свобода слова победит стереотипы и логику.

***

Жиль встретился мне в опере! Сопрано брала верхние нотки, отчего у меня бегали мурашки, а Жиль наклонился ко мне и прошептал на ушко: "Эту песню один русский космонавт пел в космосе". Я сыграла дырочку и улыбнулась ему. Хотя как космонавт мог петь песню куклы из "Сказок Гофмана"?! Это же Оффенбах, а он мне сладко пел сказки. Но, киса я, или не киса? Улыбнись, скажи мужчине, какой он умный, а дальше точки коготки!

Я пригласила его в рестораны Парижа, катала в кабриолете по Риму, мы даже встретили рассвет на берегу Инда... Если вы понимаете, о чем я! Нечего было и ожидать иного, чем я предполагала: после месяца свиданий он попросил стать меня его женой. На что я согласилась, я же не сердцеедка! Более того, я разрешила ему жить со мной весьма свободно, с двумя правилами: не спать с другими женщинами на моей кровати и не ставить бокал с виски на лакированные мебель.

Ах, Жиль, щенячьи глазки, пухлые губки, ямочка на подбородке и потрясающий, завораживающий голос. От его бархатного тембра так кружилась голова...как от шампанского! Когда в соборе он ответил "да", я просто млела от счастья. Время шло, Жиль был идеальным мужем, не задерживался после шести, выпроваживал своих кикимор через чёрный ход и не портил мою мебель! Это же чайный столик времён Людовика! Я правда не знаю какого, но, когда я говорю гостям: "Этот столик времён Людовика", все причмокивают и начинают мне страшно завидовать. А когда узнают о ручном муже... Кстати, о муже. На Рождество я вернулась из Венеции с подарками для всех!

Прислуга, водитель, секретарша и обязательно мой любезный супруг, который не поехал со мной, сказавшись больным. Я заметила странное, кончики волос в хвостике окрасились синим не то от снега, не то от соболиной шапки. Прислуги не было, а в доме явно чувствовался запах чужих духов, который вёл в гостиную. Женское бельё было разбросано так, чтобы любая хозяйка дома поняла: её территорию метят! Но хуже всего - два бокала из-под шампанского на моём столе. Я, выгнулась шею, оскалилась, схватила нож для конвертов, а мои небесно-голубые глазки налились кровью, но перед тем как ворваться в спальню, мой синий хвостик мелькнул в отражении от ведёрка для шампанского... Прощай Жиль, мне очень жаль. Мне очень жаль мой столик.

***

Инспектор Жюль зафиксировал самоубийства моего мужа и его любовницы от пятикратного падения на нож для конвертов. Более того, он был так мило, что остался на коктейли, но с благородной целью - успокоить даму, то есть меня.

Мне хотелось выгибать спинку и мурлыкать, но я строго сказала себе: "Кэт, ты что творишь? Соберись, ты киса, или не киса"? Поэтому служат высохли, косметика смыта, показания записаны, оставалось одно... После пяти коктейлей, двух бокалов шампанского с клубникой и встречи Рождества, я пригласила его в лучший ресторан Барселоны. Мы катались по полям на прекрасных лошадях, пили вино из мехов и наслаждались обществом друг друга.

Хвостик осветлился, да и негоже носить одну и ту же причёску неделю подряд! Мою прелестную головку венчала пикси! Жюль оценил её, а после месяца свиданий, как честный человек, попросил моей руки. Я с честью приняла его предложение, в конце концов, я же не вертихвостка! У нас была скромная свадьба в саду, где присутствовали только родные и близкие, всего лишь восемьсот человек.

Муж был прекрасен: стройный, широкоплечий, с подчёркивающие и мужественность морщинками и живыми колкими глазами над крючковатым носом. Я разрешила ему почти всё! Он мог ходить в ботинках по свеже вымытому полу, в конце концов у меня нет комплекса уборщицы. Он мог пить пиво и смотреть футбол хоть каждый день. Он мог брать любую книгу из библиотеки, мог закатывать пирушки, но я строго запретила ему ставить бокалы на мой лакированный столик, времён Людовика!

Семейная жизнь шла мне на пользу! Нервишки больше не шалили, охотничьи инстинкты притупилась. Нормализовался сон, а ещё кожа, волосы и ногти перестали требовать чрезмерного внимания и витамина Д. Жюль был образцовым мужем, если бы не одно но...

Он постоянно меня поправлял, а ещё морализаторствовал! Честно скажу, морализаторствовать вредно, портится желудочный сок, а ещё никто не любит, когда ему читают морали. Я вывожу пальчиком на спине "я люблю тебя Жюль", а он устраивает сцену из-за запятой! Утром я готовлю бланманже и подаю его вместе с соком... Битьё тарелок и сцена из-за сервировки!

Но после каждой ссоры мы ТАК миловались, не было ничего приятнее ощущать себя домашней кошечкой, которая втянула коготки и мурчит от удовольствия. И так продолжалось до Пасхи. Я отправилась в Милан за подарками, а Жюль остался на службе. Вечером я вернулась с полными сумками подарков! Ещё в холле я заметила, что чёлка приобрела голубоватый оттенок.

В нос ударил горький запах мужского пота, выдохшегося пива и сигарет! Я поднялась на второй этаж и что же я увидела? Мой муж спал в обнимку с каким-то мужиком, укутанным в флаг футбольного клуба, телевизор орал и показывал уже не футбол, а фехтование! А на моём прекрасном столике стояли пустые бутылки, и покоились вонючие ноги этих идиотов! А ещё они тушили о него окурки. Мои глазки налились кровью, а бутылке отразилась моя синяя чёлка. Я схватила кочергу от камина, а дальше всё поплыло, и я ничего не помнила. Я была так зла, что почти не спала! Лишь твердила: "Жюль, мне очень жаль". И мне правда было жаль столик.

***

У каждой нормальной вдовы должно быть маленькое чёрное платье, черная шляпа с вуалью, черные перчатки и черный веер. Вообще, каждая уважающая вдова имеет право покрасоваться перед зеркалом и полюбоваться собой, и напрасно всякие дуры говорят что женщина ищет в себе недостатки.

Чёрный шёлк и бархат так играют светом, что достоинства фигуры подчёркиваются двукратно. А вуаль, хоть и прикрывает милое личико и глазки, позволяет улыбаться, или корчить гостям рожи. Вон стоит одна, не то сестра Жюлю, не то любовница. Лахудра! Даже нормально пояс к платью не подобрала! А сумочка? Такую с такими туфлями не носят.

А рядом кто? Вроде брат Жюля, а может быть не брат, а сын? Или отец?! Сейчас пластическая хирургия доступна многим, поэтому старика от младенца не отличить порой. А в стороне стоял он. Нет, не так! В стороне стоял Он! Серый пиджак, трубка, перстень на мизинце, абсолютно непривлекательное лицо. Большой нос, скошенные губы, глубоко посаженные глаза, а взгляд будто бы оценивающий. От одного его вида сердце моё забилось чаще, во рту пересохло.

Но я строго сказала себе: "Кэт, немедленно успокойся! Ты киса, или не киса, в конце концов"? Жерар был прекрасен! Он позже всех подошёл принести свои соболезнования, а на мою сердечную просьбу поддержать вдову за бокалом тосканского и фондю, молча помотал головой. После чего сказал, что такой красивой женщине не пристало тратить время на зануду и курягу. Мне едва удалось уговорить его разделить со мной чашечку латте макиато в Метрополе. Как же он меня слушал! Ни один мужчина в моей жизни не слушал меня так внимательно.

Жерар попыхивал трубкой, изредка припивая кофе и молчал. Когда я договорила до похорон Жюля, мой собеседник улыбнулся и произнёс: «Я бы рано, или поздно поставил что-то на твой столик. К тому же, ты нравишься мне блондинкой!» И в этот момент я заметила как у него начала пробиваться синяя щетина…

Дмитрий Орлов.

Лену Гриша помнил смутно. В памяти мелькало какое-то серое малоразговорчивое пятно, переведшееся на другую специальность после первого курса, но Елена Кузнецова была единственной, которая могла бы помочь Григорию Мельнику в кратчайшие сроки достать косплейный костюм.

Взять костюм Гриша намеревался в Молодежном театре «Юность», что рядом с Екатерининским парком, но имелась маленькая загвоздка – он никого там не знал. Ни директора, ни актеров, ни билетеров, ни тем более костюмеров. Никого, кроме бывшей однокашницы Лены, работающей в бухгалтерии «Юности» на полставки. В студенческие годы Мельник был старостой группы, поэтому у него чудом сохранился номер телефона Кузнецовой, и ещё одно чудо было в том, что за столько лет она его не поменяла.

– Я понимаю Лена, что мы мало общались и ты меня, наверное, плохо помнишь… – начал Гриша, после того как позвонил и представился.

– Один раз, – меланхолично заметила Кузнецова.

– Что один раз?

– Один раз мы с тобой общались, Мельник, когда я попросила не отмечать меня на лекциях, потому что у меня был день рождения. Как человека попросила, а ты взял и отметил.

– Знаешь, Лен, кто старое помянет… – попробовал перевести разговор в шутку Гриша.

– Я так тогда закрутился, бегал, искал своей девушке подарок… У вас, оказывается, с ней днюха в один день, представляешь?

– Представляю.

– …так закрутился, что и забыл, кто просил энку не ставить – то ли ты, то ли Гончарова Алка, то ли Генка Столяров.

– Короче, Мельник, или говори чего нужно, или отвали! – грубо прервала его Лена.

Грубиянок Гриша не любил, но ради Ивановой, он был готов на многое, даже потерпеть Кузнецову.

– Звоню поздравить с днем рождения, – соврал он.

– Проехали. Что-нибудь ещё?

– И узнать как дела.

– Ещё не родила. Как рожу, скажу.

– Ты беременна?

В телефоне послышался смешок и злобное покашливание.

– Это шутка такая, Гриша. Ей сто лет в обед. Говори, чего надо или прощаемся. У меня дел по горло на двух работах.

Из опыта общения с женщинами и начальством, Гриша усвоил, что когда не знаешь, что сказать, лучше говорить правду, плакать крокодильими горюче-смазочными слезами, давить на жалость и надеяться на лучшее. После того как Мельник объяснил, в чем дело, в трубке раздалось отдаленное змеиное шипение, а затем рявканье:

– Думаешь, раз я в театре работаю, так могу костюмы направо налево раздавать?! Я бухгалтер, Гриша! Бухгалтер, а не костюмер! Хотя… Говоришь, вы с Катькой до сих пор вместе?

– Так точно. Катюха организовывает косплей-вечеринку, а я только час назад вернулся из Киржача. На трех работах вкалываю, зашиваюсь, сил нет. Помоги, а?

– Надо же, какая сладкая парочка… – Лена задумалась. – Мы с Лидусей – заведующей костюмерного цеха, в хороших отношениях. Она мне платье перешивала, а я её кота кормила, когда она с хахалем на море уезжала. И каким костюмом ты хочешь поразить Катерину?

– Помнишь, зимой у вас ставили пьесу «Беовульф»?

– Хочешь, одеться, как викинг? – в трубке послышалось издевательское хихиканье. – Думаешь, оценит?

– Поможешь? – теряя терпение, спросил Гриша.

– А вот помогу! – неожиданно согласилась Лена. – При условии, что там, в театре и переоденешься.

– Зачем?

– Хочу тупо с тебя поржать.

– Смейся, сколько влезет, только помоги.

Через час Лена и Гриша встретились в театре.

– Мда… давненько не виделись, – заметила Кузнецова. – Всегда был здоровый – а стал, ну, прямо кабан кабаном.

Гриша посмотрел на Лену – тощая, высокая, но сутулая, тусклые волосы в мышином хвостике, без косметики, в мешковатой одежде. Мельнику очень хотелось сказать, что Кузнецова похожа на селедку из бочки, но благоразумие взяло вверх, и он промолчал.

***

– Молчи, ничего не говори, Просто кивни головой, если угадала, – сказала Лидуся, которая собаку съела на обеспечении косплейных пати. – Рагнар Лодброк?

Гриша слегка, покраснел и кивнул.

– Как вы догадались?

Подойдя к полкам, где на болванках были надеты парики, Лидуся выбрала один из них с длинными светлыми волосами и надела Грише на голову.

– Божечки, какие синие глаза! Вылитый Фиммел Трэвис, что тут гадать. Бороду наклеить и готовый викинг!

На Мельника надели косматую накидку, меховые штаны и угги, выдали восемь перстней, два медных браслета, клипсу с зубом волка, кожаную сумку и бутафорский меч в ножнах. Оставив магарыч и паспорт в залог, набив вещами сумку, Гриша поспешил ловить попутку.

– О боже, какой мужчина! – пропела Лидуся, когда «викинг» ушел, а Кузнецова так ни разу и не засмеялась. – Эх, знала бы, что в институте учатся такие здоровяки, тоже бы пошла, получать высшее образование. Куда ж ты Ленка смотрела? Такого парня проворонила!

– Нужен Гришка мне сильно, у меня свой есть.

– Витька Петров, что ли? Маменькин сыночек. Сколько вы с ним живёте? Четвертый год пошёл, а он на каждые выходные-праздники к мамке в Долгопрудный едет, а ты одна сидишь.

Лена помрачнела.

– Ладно, не кисни. Хочешь праздника – устрой сама. Оденься посексуальней, и удиви своего Витюшу.

Кузнецова обвела глазами костюмерную: тоги, туники, карнавальные платья, цыганские юбки, кружевные панталоны, рясы и камзолы. Соломенные и фетровые шляпки, шлемы, пиратские треуголки, маски, полумаски, боа, перчатки и ботфорты. Одежда супергероев и суперзлодеев – «джокеры», «бетмены», «женщины-кошки» и прочие «джеки воробьи».

– Ну и? Что у тебя тут сексуальное? – спросила Лена, примеряя Маску Красной Смерти. – Ничего хорошего нет.

– Обижаешь, подруга, у нас на самые крутые корпоративы костюмы заказывают. Вот кого ты считаешь самой красивой?

– Принцессу Жасмин.

– Тебе что пять лет? Да и задница у тебя тощая – шаровары висеть будут, а накладку на попку я домой переделывать забрала.

– Давай Жасмин, - нудным голосом протянула Кузнецова.

– Забрали Жасмин ещё три дня назад, – терпеливо объяснила Лидуся. – Такая же упрямая тощая сельдь, как ты и забрала. Оптом выгребла десятка три костюмов – организовывать вечерину в восточном стиле в кафе «Дастархан».

Лена помрачнела еще больше. Положа руку на сердце – Гриша Мельник когда-то ей очень нравился, но его быстро «захомутала» веселая, уверенная в себе Катя Иванова, а теперь ещё и костюм арабской принцессы кто-то увёл прямо из-под носа.

– Не кисни, я сказала, – выдернула её из мрачных мыслей Лидуся. – Кого Витька считает сексуальной? Какая-нибудь актриса ему нравится?

Кузнецова задумалась:

– Есть такая… на рыбу похожа.

– На рыбу? – переспросила Лидуся.

– Ага. На рыбу из мультика, она там песню поет «В синем море, в белой пене».

– Ну, у него и вкус.

– Анжела зовут, фамилию не помню.

– Анжелина Джоли, что ли?

– Ага, – согласилась с ней Лена. – И фильм нравится, где она по стенам прыгает и коса у нее длинная.

– Лара Крофт. Но тоже не пойдет – коса есть, а вот «грудь» украли, с прошлой днюхи одного мытищинского депутата так и не вернули.

– А это что за BDSM? – Лена указала на черное трико.

– Костюм Чёрной канарейки. Нравится?

– Да, но… Витя может и не оценит, его как то хулиганы в черных кожанках побили.

– А Элис хочешь?

– Алису из Страны Чудес?

– Из «Обители зла», – засмеялась Лидуся. – Будешь в крутом красном платье. Давай!

– Нет, Витя красный цвет не любит. Он как-то в детстве коленку разбил и…

– Молчи, ничего не говори. Всё с твоим Витьком ясно. Вот, смотри! Вылитая ты.

Лидуся показала Лене картинку в косплейном портфолио: белые хвостики, покрашенные на кончиках в разные цвета, майка с нечитабельной надписью, шортики, ремешок, похожий на ошейник, на шее, креативно порванные колготки-сеточки, родинка-сердечко на щеке, ехидная улыбка-ухмылка и деревянный молоток для крокета на плече.

– Кто это?

– Какая тебе разница, все равно не запомнишь! Только молотка нету.

– Тоже на дне рождения у депутата пропал? – пошутила Кузнецова.

– Будешь смеяться, но да. Помощница депутата подралась с его секретаршей, разбила ей на машине ветровое зеркало и уехала на попутной «газельке», и молоток увезла в неизвестном направлении. Но мы тебе сейчас что-нибудь подберём…

Лидуся ушла и вернулась с большим пластиковым пакетом, в котором лежала чёрная кожанка, красный платок и бита – окровавленная и обмотанная проволокой.

– Знакомься, Кузнецова - это Люсиль. Бита Нигана из «Ходячих мертвецов».

Похлопав белесыми ресницами, Кузнецова скорчила непонимающую рожицу.

– Ну, ты тундра дремучая, Ленка. Папу Сэма и Дина Винчестеров, знаешь?

– Кто все эти люди? – устало вздохнула Лена, повертела в руках веночек панночки и отрицательно помотала головой. – Давай, лучше после работы где-нибудь посидим, да я домой пойду и тортик испеку. Не по мне все эти маскарады…

***

Тем временем «викинг» Гриша, уже сидя в «газельке», решил полюбоваться на подарок для Кати, но, обшарив все вещи, включая угги, он понял, что коробочка с серьгами куда-то делась.

– Потерял! – простонал Мельник.

– Бесплатно не повезу! – мгновенно среагировал водила.

– Деньги есть. Я подарок любимой девушке потерял, – замогильным голосом прошептал могучий Рагнар Лонброк.

– Потерял – плохо! Что же вы, косплейщики, такие растеряхи? Вез я тут как-то одну девицу, – рассмеявшись, вспомнил водитель. – Разукрашенная как клоун, колготки рваные, волосы крашенные, на щеке сердечко. Так она у меня в машине колотушку потеряла! Глянь у себя под сидением.

Нагнувшись, Гриша легко вытянул из-под сидения внушительный расписной молоток для крокета.

– Сколько? – спросил взволнованный Гриша. – Сколько хотите за молоток?

– Эх, викинг, как же ты похож на меня в молодости, – поцокал языком водитель «газельки». – Тоже таким был – красивым и горячим, пока не женился. Тебе отдам за пять тысяч.

Кафе «Дастархан» на станции «Семёновская» манило невысокими ценами и аппетитными блюдами восточной кухни. Дворец из тысяча и одной ночи посреди клубка дорог, оазис покоя в вечно воспаленном нервном узле столицы.

На террасе, украшенной шелковыми занавесками, тюфяками, подушками с золотыми кистями и бутафорскими лампами с нарисованными джинами, стояла Катя Иванова. В черном парике, увитом изумрудами и жемчугами на золотых нитях и в пурпурной длинной юбке, с начерненными бровями, Катя была похожа на цыганку, отставшую от табора и только-только спрыгнувшую с поезда Кишинёв-Москва.

– Для тебя – костюм Аладдина – прощебетала она, протягивая Грише красную феску.

Грозный викинг опешил от такого поворота событий, но попробовал улыбнуться:

– Катюшка, ты ведь говорила фри-стайл. Каждый приходит, в чём хочет.

– Я померила этот костюм и решила стать Жасмин, – сказала Катя, сияя улыбкой как пятилетний ребенок. – Захотелось, чтобы всё-всё вокруг было как в арабской сказке, разве не здорово? Прости, что забыла тебя предупредить. Не будем, ссориться, ладно?

– Не будем, – примирительно кивнул головой Гриша. – Катя, поздравляю тебя с днем рождения и вот… подарок.

Отсвет от золотистого лифчика упал на Катины зубы, и они засияли так, что цыганский барон удавился бы от зависти, разглядев такую красоту. Зубы клацнули:

– Деревянный молоток?!

– Не обижайся, ты же мне сказала, что оденешься, как Харли Квинзель. Катюшка, на самом деле – это недоразумение, понимаешь я….

Но объяснений викинга принцесса слушать не желала.

– Не обижаться? – взвизгнула Катя. – Ты мне даришь на двадцатипятилетие дурацкий молоток, после того как я подарила тебе часы твоей любимой марки и именно такие, как ты хотел?!

– Гриша подарочек принёс? Покажешь? – раздвинув индиговые ткани бюстом, на террасу вплыла то ли Шахеризада, то ли Шамаханская царица – заклятая подруга Кати Таня Смирнова. – Хм. А ты говорила – сапфировые серьги подарит. Но это… тоже ничего… Миленькое нечто. А что это, кстати?

– Где твой нищеброд ходит, Екатерина?! – почти разорвав пурпурную занавесь, на террасу влетела престарелая Роксолана в сбившемся набок рыжим париком, держа в руках синие шаровары, остроносые домашние тапки с загнутыми носками и черную безрукавку. – Сколько я должна таскаться с его костюмом?

– Здравствуйте, Виолетта Сергеевна, – сдержано поздоровался с потенциальной тещей Мельник.

– Ой, Гришенька, – фальшиво заулыбалась та, не по годам резво отпрыгнув от викинга. – Не узнала. Богатым будешь. Хочешь, переодеться?

– Хочу выпить, – путаясь в занавесках и спотыкаясь о подушки, Григорий спустился к гостям.

Грустный старый гладиатор с клеймом дома Батиата на запястье, окликнул Гришу по имени и предложил выпить с ним, сначала, пива, а потом водки и коньяка.

Алкоголь в «Дастархане» был не так хорош, как фирменный плов, люля-кебаб или дымлама. Пиво оказалось то ли с димедролом то ли с чем похлеще, водка стирала память, а коньяк по вкусу больше напоминал самогон. Пять рюмок без закуски, и в голове Грише уже билась только одна мысль – «Вальгалла!»

С диким рёвом обнажив меч, викинг принялся гоняться за «восточными красавицами», норовя отшлёпать их бутафорским оружием по тощим и неаппетитным задам. Досталось и Кате, и Тане, и даже Виолетта Сергеевна познала страшную карательную силу скандинавского воина Рагнара Лондброка. А потом он наткнулся на колотушку, сиротливо брошенную в углу за пальмой, и… стал по-настоящему опасен.

Неизвестно, чтобы ещё произошло, и кто бы ещё пострадал, но тут, в залитые гневом глаза Гриши влез его недавний собутыльник гладиатор, удивительно похожий на Катиного батю, со словами: «Беги, сынок, менты»! Вняв дружескому совету, Григорий покинул поле брани. И пусть не все враги пали, а «кровавый орел» не восславил Великого Одина, однако по жалобным стенаниям Виолетты Сергеевны за спиной Мельник-Лондброк понял, что по очкам он победил.

Обойдя с тыла кинотеатра «Родина», Гриша вышел к трамвайным путям 11 маршрута, и решил пройтись домой в район метро Бабушкинская. Пешком, дабы проветриться и успокоиться. Сновали туда-сюда трамваи, люди заполняли собой скромные улочки востока столицы, на лицах прохожих, встречавших «викинга», читался весь спектр эмоций от восхищения до легкой неприязни. Лёгкий дюралевый меч бил по ногам, а колотушка словно налилась свинцом, тяжелея с каждым шагом.

И так, шаг за шагом Гриша приближался к станции «Преображенская площадь». А в это время Лена Кузнецова шла к «Преображенке» снизу от Семёновской, едва сдерживая горькие слёзы обиды. Столько времени, столько сил было потрачено на этого мамсика, а он даже не удосужился расстаться с ней лично. Прислал маму! Маму, которую Кузнецова застала пакующей Витины вещи и дающей указания грузчикам, как правильно надо спускать по лестнице холодильник. Траурными колоколами звенели трамвайные рельсы, безликие прохожие проплывали мимо девушки неприметными тенями. Лена шла, не замечая людей. Кто-то фотографировал её на телефон, выкрикивая что-то похабное или, наоборот, одобрительное. Женщины возмущено фыркали, а многие мужчины оборачивались и долго смотрели ей вслед.

А как хорошо всё начиналось! Лена с Лидусей зашли в пиццерию «Жон Джиованни», хотя сначала собирались в «Плезень». Заказали три пиццы, литр вина, водочки по рюмке, посидели, поболтали – о своем, о женском. Ещё раз заказали выпить и по салатику «Цезарь», и ещё по рюмочке и роллы. Затем посидели в парке на лавочке, полюбовались на пруды, статуи, анфилады и ротонду, покормили уточек, вернулись в «Юность» и допили коньяк, чудом уцелевший после восьмого марта. И вот уже Лена Кузнецова в образе роковой красотки с битой на плече поехала на заказанном Лидусей такси, удивлять Витю Петрова шортиками, хвостиками и родинкой-сердечком на щеке.

– Как дура! С битой! – ругала себя Лена.

Ругала, впрочем, зря. Бита Люсиль очень пригодилась, когда девушка крушила в квартире на улице Бориса Галушкина всё, что ещё не успели погрузить в машину – телевизор, новую раковину для ванны и кухонный гарнитур.

Внезапно в бездушную серую массу, окружавшую Лену Кузнецову, ворвался ураган красок – золотистые кудри и борода, чёрные ножны с золотыми узорами, серебряные перстни и медные браслеты, меховая накидка и синие-синие глаза. Точно музыка звучало дыхание, рваное и громкое, мир сошёлся в одну точку, в один вопрос:

– Гриша?..

– Так точно…

Пьяненький Гриша Мельник очень удивился, когда увидел идущую ему навстречу вдоль рельс, чуть прихрамывающую Харли Квинзель, но еще больше он удивился, когда она назвала его по имени и сказала:

– Ну что, поздравил Катю?

«Откуда Харли знает про Катю?» – задумался Григорий, но спросить ничего не успел, так Харли огорошила его еще одной новостью.

– Я же в тебя, дурака, влюбилась, ещё когда мы вместе учились…

«Харли Квинзель училась на инженера-механика?» – попытался напрячь память Мельник, но ничего не получилось.

А Квинзель-Кузнецова продолжала:

– Я, чтобы вашу сладкую парочку не видеть, с техфака ушла, на долбанную экономику перевелась, а там в группе двадцать девок и один мужик…. И тот Витёк! – Лена ударила Мельника острым кулачком в грудь и зарыдала, размазывая слезы по щекам, и славные подтеки вокруг глаз эффектно завершили ее косплейный образ.

– Не плачьте, Квинзель, не надо, – как мог, утешал Мельник Кузнецову.

– Ааа… Вот кто я! – попыталась улыбнуться Лена. – Точно – Квинзель! Лидуся мне на листочке написала, а его потеряла… и биту поломала…

Кузнецова показала Мельнику осколок от Люсиль.

– Выбрось! Вот, возьми,– сказал Гриша, протягивая Лене деревянный молоток и обнимая её за худенькие плечи. – Подарок!

– Колотушка! – обрадовалась Кузнецова. – Спасибо Гришка, это лучший подарок на днюху, что у меня когда-либо был.

От этих слов у викинга потеплело на душе.

– А поехали ко мне! – выпалил Мельник, сам удивляясь, как отважился предложить такое Харли Квинзель.

– Ааа… поехали! Семь лет этих слов ждала, – хмыкнула Кузнецова, беря викинга под руку. – Уже и не надеялась, что когда-нибудь позовёшь.

***

Тем временем в «Юности» Лидуся, наводя порядок в костюмерной, обнаружила неучтенную коробочку с симпатичными сережками. Примерив серьги и покрутившись в них перед зеркалом, Лидуся Бондаренко вздохнула:

– Были бы вы настоящие сапфиры – цены бы вам не было. Откуда же вы взялись? У Кармен рубиновые серьги, а у Королевы Марго жемчуга. Ага… Корпоративчик у риэлтерской фирмы «Золотой ключик» недавно был. Точно!

И она прошлась вдоль полок и вешалок, ища нужный косплей-комплект аксессуаров и бижутерии.

– Кот… Лиса… Буратино… Мальвина!

Лидуся остановилась и уверенно засунула лазурную коробочку в один пакет с синим париком и огромным голубым бантом.

Александра Хохлова и Дмитрий Орлов.

По чёрным-чёрным улицам Чёрного Города медленно катился чёрный гроб на колёсиках. Путь его лежал в чёрный парк, где у чёрного пруда, его ждал человек по имени Аркадий Павлович Чёрный. Их встреча была предопределена судьбой много лет назад и поэтому, была неизбежной. Гроб подъехал к Аркадию Павловичу и остановился, замер в метрах трёх от него.

- Ну, вот и встретились… - сказал Чёрный, ловким движением выхватывая из-под чёрного дождевика чёрный ломик.

Перепуганный гроб рванул в сторону и в панике стал петлять между чёрными деревьями.

- Стой, кому сказал! – крикнул ему Аркадий Павлович и бросился в погоню.

На какое-то время гробу удалось оторваться от преследователя. Он выскочил из парка, пропустил вперёд себя чёрную кошку, и поехал в сторону чёрных многоэтажек. Там заскочил в первый попавшийся подъезд и стал пытаться, царапая колесиками ступени, добраться по лестнице хотя бы до второго этажа. Крак!!! Левое заднее колесико отскочило в сторону от сильного удара ломом. С горестным скрипом гроб скатился вниз и забился в угол…

- Если не будешь сопротивляться – сделаю всё аккуратно и быстро, - почти ласково сказал Аркадий Павлович гробу, приготовившись содрать с него крышку.

Казалось, несчастному, уже никто не поможет, но вдруг… раздался милицейский свисток, и из темноты вынырнули два чёрных силуэта, распространяя вокруг себя запах крепких папирос и нафталина.

- Чёрный? Аркадий Павлович? – спросил один из них. - Вы арестованы!

***

- Как вы узнали о нашем городе? – задал вопрос арестованному инспектор Крош.

Аркадий Павлович обвел взглядом большую тёмную комнату, единственным источником света в которой, была настольная лампа под стильным зелёным абажуром.

Старые шкафы, пустые столы с отключенными чёрными телефонами, деревянные стулья, чёрный кожаный диван, метровая статуя бронзовой птицы… всё покрыто толстым слоем пыли.

- А кто про вас не знает?

- Правда?.. – обрадовался инспектор. Он снял чёрную широкополую шляпу, не дававшую рассмотреть его лицо, и положил на стол. Инспектор оказался молодым парнем с грустными стариковскими глазами. - Вы правду говорите, что про нас все знают?

- Ну… люди моего возраста и старше, знают, а молодежь… Наверное, уже нет.

- Мой коллега хотел спросить, как вы ПОВЕРИЛИ в существование Чёрного Города, и с помощью какого артефакта вам удалось проникнуть на запретную территорию? – раздался голос с дивана.

Аркадий Павлович готов был поклясться, что еще секунду назад на диване никто не сидел, а теперь с него поднимался человек в длинном чёрном плаще и чёрной кепке.

- Извините, забыл представиться. Майор Лисицын.

- Тот самый?! Тот самый Ли Си Цын?

По губам майора пробежала тень лёгкой улыбки. В его чуть раскосых чёрных глазах сверкнул, и тут же погас огонек.

- Мы все тут – те самые… - заметил Лисицын и, спохватившись, строго добавил. – Здесь вопросы задаю я! - Инспектор Крош негромко кашлянул. - То есть – мы! – раздраженно уточнил майор и продолжил допрос. - Как вы оказались в Чёрном Городе, и зачем вам понадобилось преследовать гроб? Отвечайте!

- Посмотреть хотел.

- То есть, вы хотели поднять крышку и заглянуть… внутрь? – спросил инспектор. – И что же вы рассчитывали там обнаружить? Или… кого?

Аркадий Павлович скрестил руки на груди и вызывающе посмотрел на милиционеров.

- Не скажу!

- Нет, ну, серьезно? Графа Дракулу, Спящую Царевну, Панночку… Золото партии… Корону Российской Империи?.. Мне просто интересно.

- Мао Цзе Дуна!

Последние слова Чёрного имели эффект разорвавшейся бомбы. Майор Лисицын вскрикнул, как подбитая птица, выхватил из кармана наган и… попытался застрелиться. Произошла осечка.

- Иван Иванович, успокойся! Успокойся, я тебя прошу! – инспектор Крош силой усадил коллегу на диван и забрал у него оружие.

- Нет, ты слышал?! Ты слышал, что он сказал? Я так больше не могу! Отдай наган! Или я прокушу воротник. У меня там зашита ампула с ядом!

- Успокойся. Он же не сам это придумал. Действительно, в определенных кругах… в определенное время… ходила такая версия. Девочку преследовал гроб на колесиках, а когда она в него заглянула, то увидела там…

- Серёга, заткнись!

- Хорошо, только не нервничай. Аркадий Павлович, а вот, кто вам такую идиотскую… в смысле, интересную историю рассказал, если не секрет?

- Маша Чернявская. То есть… Мария Андреевна.

- Маша… Маша… - зашептал майор Лисицын, как будто, что-то припоминая.

Он бросился к шкафам и стал перерывать там толстые канцелярские папки.

- Где же она?.. Ага! Нашел! Серёга, помоги!

Вместе с инспектором они передвинули бронзовую птицу. Под ней лежала черная папка. Раскрыв ее, Лисицын стал читать: «Чернявская Мария Андреевна, вожатая пионерского лагеря «Заря», родилась… 6 июля 1956 года… умерла… три дня назад?..»

***

- Впервые я услышал легенду про гроб на колесиках ещё детском саду, - стал рассказывать Крошу и Лисицыну Аркадий Павлович. – И с того времени мне не было покоя: я стал бояться темноты, спал, только со светом, в любом шорохе мне слышался скрип маленьких колесиков. Надо мной все смеялись! Друзья, старшая сестра, даже родители! Это они отправили меня в пионерлагерь - для закалки характера.

- Погодите! – перебил Чёрного Лисицын. – Если вы так боялись гроба на колёсиках, то почему все время слушали истории о нём? И даже просили ваших знакомых вам их пересказывать?

- А как вы об этом узнали?

Майор хлопнул чёрной папкой перед носом Чёрного.

- В деле это подробно описано. Вы рассказывали о вашем… ээ… цитирую: «…непреодолимом стремлении знать всё о гробе на колёсиках» Марии Чернявской.

- Все верно. Маша была единственной, кто надо мной не смеялся, потому что она тоже слышала скрип колесиков, как только кто-то ночью начинал говорить: «… по чёрным-чёрным улицам… чёрного-чёрного города…».

- Она объяснила вам, почему это происходит? Почему вы слышите то, чего не слышат другие?

Аркадий Павлович насупился:

- У вас же там все написано, - указал он на папку Лисицыну.

- Хотелось бы услышать объяснение от вас лично, - заметил Крош.

- Маша говорила, что люди по фамилии Черные, Черновы, Чернявские… пережившие клиническую смерть, а я, в три года, чуть не утонул, могут слышать, как едет гроб.

- А ещё, что она вам говорила? – вкрадчиво спросил у Аркадия Павловича майор, с напряжением вглядываясь ему в лицо.

Арестованный пожал плечами:

- Много чего. Рассказала мне все истории про гроб, которые знала.

- Ещё…

- Научила его не бояться.

- Ну, это мы заметили, - хмыкнул инспектор Крош, - Вы же его… простите за тавтологию, чуть «не угробили». Извините, продолжайте. Так каким образом, ей удалось помочь вам преодолеть страх?

…В памяти Аркадия Павловича всплыл тот далёкий летний вечер, когда, после очередной порции страшилок на ночь, которыми делились друг с другом дети из младшего отряда, он сбежал из общей комнаты и спрятался на складе среди кроватей и матрасов. Забаррикадировавшегося на складе девятилетнего Аркашу Чёрного, нашла семнадцатилетняя Мария Чернявская, уговорила оттуда выйти, привела в пионерскую комнату, напоила чаем с мятой и сказала:

- Я тоже слышу, когда ОН едет… Но ты - не бойся. Это же просто – ящик на колесах! Ну, догонит он тебя и, что сделает?

- Ага… - не согласился с ней Аркаша. – А вдруг там кто-то сидит?

- Тогда занимайся бегом, чтобы ты мог от него убежать! Занимайся боксом! Если кто-то из НЕГО вылезет – ты ему… как дашь!!!

Как ни странно, но слова пионервожатой успокоили Аркашу. Он даже предположил, что умение гроба преследовать свои жертвы по лестницам, скорее всего – враки. «Раньше на спор добирался до пятого этажа, - заметил в этом месте рассказа Чёрного, Лисицын, – но колеса отваливались, а с запчастями у нас напряжёнка».

- Это Чернявская рассказала вам о Чёрном Городе? - спросил Крош.

- Не скажу.

- Ладно. А вот, в тот вечер, когда вы поговорили с Машей... больше ничего необычного не произошло?

- Хм… да вроде нет. «Скрипело» сильно, но никто, кроме нас с Марией Андреевной этого не слышал. А! В столовую залезли какие-то хулиганы, но это, наверное, не важно.

- Это нам решать, что важно, а что нет, - строго сказал майор. – Вы можете припомнить, было ли, что-либо похищено, и если было – то, что именно?

Чёрный пожал плечами:

- Не уверен. Столько лет прошло. Кажется, украли бутерброды, которые не доели за ужином… пирожные… бидон с компотом… яблоки… А у физрука пропал почти целый блок сигарет. Он такой ходил расстроенный.

- Как его звали?

- Физрука? Данила.

- Это он сообщил вам о смерти Маши?

- Да… - едва слышно прошептал Аркадий Павлович.

- Вы встретились с ним, случайно, на улице. Он попросил вас зайти к нему домой. Вы зашли, и его жена - Виталина Витальевна, бывший главный повар пионерского лагеря, передала вам… пакет… от Чернявской. Верно?

- Да, - покивал головой Чёрный. - Они все работали в одной школе. Давно друг друга знали.

- Что было в том пакете?

- Дневник Марии Андреевны, в котором она писала, что ее преследует гроб на колесиках.

- И всё?

- Всё.

- А ну-ка, расстегните свой дождевик! - потребовал вдруг у Черного майор.

- Нет.

- Давайте, а то хуже будет!

И без того узкие глаза майора Лисицына, превратились в чёрные щели, из которых повеяло опасным холодом. Аркадий Павлович, нехотя, расстегнул дождевик у себя на груди. Под ним оказался черный свитер грубой вязки, на котором алел пионерский галстук, завязанный замысловатым узлом.

***

- Ты понял?.. – многозначительно кивнув на Черного, спросил у инспектора Лисицын.

- Галстук черниговской фабрики «Красный треугольник», - ответил Крош, «выуживая» из папки с делом Марии Чернявской фотокопию её дневника. – Является артефактом, открывающим проход в Чёрный Город, потому что на нем, в конце смены, расписались тринадцать пионеров, по фамилиям «Чернов», «Чёрный», «Черноус» и далее по списку… И каждый из вышеназванных, хотя бы раз в жизни, отметил свой день рождения в пионерском лагере. Аркадий Павлович, я… мы вас очень просим – проявите благоразумие, откажитесь от ваших намерений по отношению к гробу на колесиках, отдайте нам галстук и мы вернём вас домой в целости и сохранности.

- А если не отдам, то… Что будет? Что вы сделаете?

- Конфискуем сами! – ударил по столу кулаком майор Лисицын.

- Попробуйте!

Подойдя вплотную к Аркадию Павловичу, майор попытался снять с него галстук, однако, сразу отдёрнул руки, как от удара током.

- Галстук может быть передан только от одного пионера к другому, а вы никогда не проходили посвящения, – наслаждаясь моментом, объяснил Чёрный Лисицыну. - Вы даже дотронуться до этого галстука не сможете без моего разрешения!

Майор Лисицын, обессиленный, повалился на диван, вытянулся на нем во весь рост, и отвернувшись лицом к стене, сказав Крошу:

- Я не знаю, что делать!

- Мда… - протянул инспектор. – А кипяточку не хотите, Аркадий Павлович?

- Угрожаете? – напрягся Чёрный.

- Да господь с вами, какие угрозы? Угостить вас хотел, чтобы вы согрелись, а ни чая, ни кофе – у нас нет. Так не будете? А вы, Иван Иванович, будете? Нет? Ну, как хотите, а я попью.

Крош вытащил из-под стола старый чёрный электрочайник и воткнул штепсель в розетку.

- Аркадий Павлович, у меня к вам деловое предложение. Если вы не хотите отдавать нам галстук, то возможно вы согласитесь с нами… на что-нибудь, поменяться, а?..

- И на что же по-вашему можно обменять пионерский галстук? – насмешливо спросил у инспектора Чёрный.

Крош задумался:

- Иван Иванович, что у нас есть?

- Ничего, - буркнул рассерженно Лисицын.

- А на чёрный день?

- На чёрный день у нас есть… банка варенья и ящик печенья.

- Издеваетесь? – подавляя нервный смешок, спросил Чёрный.

- Нет, Аркадий Павлович, - со всей серьезностью ответил инспектор. - С едой в Чёрном Городе тоже туго, поэтому мы и готовы отдать вам самое ценное.

- А где вы взяли варенье и печенье? Мальчиш-плохиш принёс? – пошутил Черный.

Налив себе кипятка, инспектор с грустью уставился на дно чёрной чашки.

- А папиросы… Где берете? – спросил Аркадий Павлович, косясь на почти пустую пачку «Герцеговины Флор», лежащую на столе.

- Лучше вам не знать.

- Но, почему?! Почему вы вообще здесь живете, если всё так плохо?

- А где нам еще жить? – развёл руками Крош. – Раньше у нас была своя Москва… свой Киев… свой Ташкент – город хлебный… своя тундра и тайга… А теперь, когда о нас стали забывать, когда нас оболгали, очернили и облили грязью – последним нашим пристанищем стал Чёрный Город. Поймите, Аркадий, артефакт может попасть в руки плохих людей. У нас очень много врагов в вашем мире! Они придут сюда, найдут наше убежище и добьют нас без всяких сожалений. Прошу вас, соглашайтесь.

- Мне искренне вас жаль, но менять Машин галстук на еду… Извините, нет. Да и не нужно мне ваше варенье! Бред какой-то!

- Отдай ему коричневую пуговицу, - предложил с дивана майор.

- Вы о чем? О той самой пуговице? «Коричневая пуговка валялась на дороге. Никто не замечал ее в коричневой пыли…»?

- Она самая.

Порывшись в ящике стола, инспектор нашел там чёрный пенал от логарифмической линейки и вытряхнул из него пуговицу.

- Вот. Пуговица от правого кармана, с нерусскими буквами. Берите.

- Здорово, конечно, но стесняюсь спросить… а зачем она мне? – вздернул бровями Чёрный.

- Поможет вычислять шпионов. Или вы думаете, что вашей стране уже нет шпионов?

- Думаю, что полно, но меня это не интересует. Пусть шпионами занимаются соответствующие органы, а я, если у вас больше нет ко мне вопросов, наверное, пойду.

Аркадий Павлович встал и направился к двери. Крош бросился ему наперерез.

- Стойте!

Инспектор раскрыл ладонь. На ней стояло нэцкэ – Рисующий мальчик.

- Вы знаете, что это?

- Конечно. Лучшее нэцкэ из коллекции профессора Мавродаки. Принадлежало его сыну. «Мальчик отрывается от своего рисунка и пристально вглядывается вдаль. Что видят его глаза?..»

- «Таинственные образы проносятся в детских мечтах подобно песням птиц…» Ведь вы догадались, кто я? Вы понимаете, что значит для меня эта фигурка? Я готов отдать ее вам. Прошу вас, возьмите.

- Понимаю, поэтому никогда бы и не забрал у вас Рисующего мальчика, - сказал Чёрный, мягко отводя в сторону руку инспектора. - А вы… Вы хоть понимаете, как дорога была мне Маша? В своем дневнике она написала: для того, чтобы попасть в Чёрный Город, необходимы три вещи: чёрная одежда, галстук и… место, где проезжал гроб. Она указала в своих записях это место... возле ее дома. Под окнами Марии Андреевны я обнаружил множество его следов и старых и совсем свежих. Как вы это объясните?

- Вы обвиняете ЕГО в смерти Маши?

- Да. Нет… Не знаю…

- Ваши подозрения – ошибка. И я вам докажу! – сказал Лисицын. Он встал с дивана, подошел к столу, взял чёрную папку и передал ее Чёрному:

– Прочтите сами. Тут описано, что произошло с Машей еще до вашего с ней знакомства.

…В деле Марии Чернявской было написано, что она занималась альпинизмом. Однажды в горах Маша сильно простудилась. Началось воспаление легких. Её товарищи сделали все возможное, чтобы быстро доставить девушку в больницу, хотя она находилась в тяжелейшем состоянии и была без сознания. Врачи тогда выходили будущую вожатую Аркаши Черного, но не смогли вернуть ей здоровье…

- Я знал об этом, - пожал плечами Чёрный, - но это не объясняет, что ОН делал под её окнами?!

- Когда гробу на колесиках становится тоскливо, - стал объяснять Чёрному инспектор, - он отправляется в прошлое. В какой-нибудь пионерский лагерь, чтобы стоя тихонько под окнами, послушать рассказы о себе. Но прошлое уходит все дальше и дальше… Попасть в него становится всё тяжелее. Поэтому наш общий знакомый и навещал Марию Чернявскую, чтобы побыть рядом с человеком, который в него верит. Он и к вам приезжал, но вы живете на седьмом этаже, а Маша жила на первом.

- Все это уже не имеет никакого значения! – реprj Маша оставила мне дневник и галстук не просто так, а для того, чтобы я узнал то, что не смогла она… К тому времени, как ей удалось достать галстук, Мария Андреевна уже так болела, что с трудом ходила по квартире. Она передала эстафету мне. Маша в меня верила! Верила, что я докопаюсь до истины!

- Вы уничтожите ЕГО, но не узнаете никакой истины!

- Я сделаю то, зачем пришел в Чёрный Город и вам мне не помешать!

Оттолкнув инспектора, Аркадий Павлович вышел из кабинета в черный коридор, похожий на туннель, и без страха пошел вперёд.

- Подождите! – закричал ему вслед Лисицын. – Последнее предложение!

Обернувшись, чтобы сказать майору, куда ему идти со своими предложениями, Чёрный обнаружил перед собой, вместо двери в комнату, сплошную чёрную стену.

Он повернулся обратно. Перед ним стояли взволнованные Крош и Лисицын, и протягивали ему помятый, потемневший от времени, пионерский горн.

- Хотите снова увидеть Машу?

Чёрный закрыл лицо руками. Аркадий Павлович не хотел, чтобы милиционеры Чёрного Города увидели, как он плачет.

***

Как же приятно пахнет мятный чай. Страхи уходят, и остаётся только ощущение бесконечности жизни. Вот первое, что почувствовал Аркадий Павлович, когда протрубил в горн. А затем - он увидел Машу…

Нет, не ту сильную, смелую, гордую - красавицу-пионервожатую, которую помнил, а худенькую девочку, едва оправившуюся от болезни, которая даже не выглядела на свои семнадцать. Она рассказывала ему – девятилетнему Аркаше Чёрному, что он не должен никого бояться, тем более – ящика на колесах.

- Слышишь, как скрипят колесики? – со смехом говорила Маша. - Сегодня ночью - очень жарко, многие ребята не спят, пугают друг друга страшными историями, вот он и разъездился.

Аркаша прислушался к ночным звукам. Действительно, отчетливо было слышно, как НЕЧТО едет, поскрипывая четырьмя колесиками, одно из которых было явно плохо прикручено. И как ни хотелось Аркадию Павловичу побыть подольше с Машей, он понял, что должен поступить по-другому. Сначала он попросил девушку проводить его до спальной комнаты, затем, взяв из тумбочки фонарик, незаметно выскользнул из корпуса и побежал в сторону столовой. Пробегая мимо домиков, где жил обслуживающий персонал и вожатые, Аркаша заметил на подоконнике открытого окна начатый блок сигарет.

«А вот не будешь больше, Данила Яковлевич, бросать сигареты там, где дети ходят», - подумал Аркаша Чёрный, засовывая блок себе под майку. Добравшись до столовой, и мысленно пожелав ответственной за кухню, Виталине Витальевне, никогда больше не оставлять открытыми окна, Аркаша залез внутрь и пошел, осторожно светя фонариком, к раздаточному столу, где после ужина остались стоять неубранными три подноса – с бутербродами, пирожными и стаканами, наполненными компотом из сухофруктов.

Хм… все это нужно было куда-то переложить.

Найдя на полках с кастрюлями хозяйственную сумку и небольшой молочный бидон с крышкой на защелке, Аркаша вернулся к столу и, сначала, как мог аккуратно, сложил в сумку бутерброды и пирожные, а потом – быстро перелил компот из стаканов в бидон.

- Они просили напомнить, чтобы ты яблоки не забыл.

Оглянувшись, Аркаша увидел Марию Андреевну, протягивающую ему авоську с яблоками.

…Последнее, что помнила Маша с того злополучного похода в горы, это то, как смотрела в испуганные лица, склонившихся над ней товарищей, сквозь ресницы, слипшиеся от льда и снега. Потом было долгое падение в чёрный холодный колодец. Она падала, падала, падала… и вот уже, почти достигла чёрного дна, почти разбилась об него, но тут – послышался чей-то жалобный плач. Падение прекратилось. Теперь Маша шла по лабиринту из сквозных черных комнат, похожих на больничные палаты, а плач, казалось, раздавался со всех сторон.

- Он здесь! Мы его нашли! – послышались голоса.

Девушка пошла в ту сторону, в которую звали голоса. Ей долго пришлось, пробиваться сквозь матрасно-кроватный хаос, но, в конце концов, Мария дошла и увидела мальчика, который соорудил себе «домик» под одной из кроватей, закрылся матрасом, как дверью и сидел там, и плакал.

- Эй! Ты кто? Чего ты плачешь? – спросила у него Маша.

- Я – Аркаша. Мне страшно, - ответил мальчик.

«Я должна ему помочь и забрать отсюда», - сказала сама себе девушка и попыталась подойти ближе. Это оказалось невозможным. Каждый шаг, который Маша делала к мальчику, казалось, отодвигал его все дальше и дальше от нее.

- Чтобы помочь ему, ты должна очнуться! – сказали Маше голоса. – Ты должна жить, чтобы следующим летом, устроиться работать вожатой в пионерский лагерь «Заря» во вторую смену, найти Аркашу Чёрного и присматривать за ним. И напомнить ему, чтобы он… не забыл про ЯБЛОКИ!

Голоса стихли, растворились в темноте, а вместе с ними исчез и мальчик. Невидимые, но сильные и теплые руки, подхватили Машу и… подбросили вверх. Она взлетела и открыла глаза, и увидела больничную палату, кровати… матрасы… людей…

- Пришла в себя! Сердце выдержало! Просто чудо, а не девушка! – переговаривались между собой доктора и медсестры.

***

Выбравшись из столовой, Аркаша Чёрный и Маша Чернявская, завернули за угол и наткнулись на беседующих физкультурника и главного повара.

- Представляете, Виталина Витальевна, - жаловался физкультурник, - почти целый день не курил, чтобы дети не видели. Еле до вечера дотерпел, вытащил блок из рюкзака, полез искать зажигалку, обернулся – сигареты с подоконника, кто-то свистнул!

- Вот, если хотите, возьмите мои, Данила Яковлевич, - сказала физкультурнику повариха, протягивая ему всю пачку.

- А как же вы?

- А я бросать буду! Я ведь раньше не курила, просто с мужем год назад развелась – сильно переживала. Теперь решила взять себя в руки.

- А что это мы с вами все на вы… да на вы? – заметил Данила Яковлевич. - Столько лет уже вместе работаем.

- И не говорите! - заулыбалась Виталина Витальевна. – Можете меня просто Вита звать.

- А вы меня – Даней... а я вас можно, буду не Витой называть, а Виталиной. Мне кажется, так красивей.

- Тогда я вас Данечкой буду называть…

«Можешь их как-нибудь отвлечь? – спросил Аркаша у Маши. – А то они собрались тут, до утра ворковать».

- Спрячься! – сказала Маша и побежала к коллегам. - Виталина Витальевна, беда! Я слышала какой-то шум из столовой!

- Господи! – вспомнила Виталина Витальевна. – Я окна забыла прикрыть из-за жары! Неужели и ко мне забрались?

- Хулиганье! – закричал физкультурник. – Виталина, Маша – зовите завхоза, директора, сторожей! Вызывайте милицию! Я иду в столовую!

- Данечка, одного я тебя никуда не пущу!

…Дождавшись, когда работники лагеря ушли, Аркаша пошел дальше, ориентируясь на скрип колесиков. Шум вывел его к спортплощадке. Там, при слабом свете одного единственного старого фонаря, можно было увидеть, как гроб на колесиках ездит по дорожке и тренирует повороты. Почувствовав приближение человека, гроб насторожился, съехал с асфальта и «прихрамывая» на левую сторону, поехал в сторону леса.

- Стой! – крикнул ему Аркаша.

Гроб ускорился.

- Крош и Лисицын сказали, что времени у меня до утра. Я не могу за тобой всю ночь гоняться!

Мне нужно им продукты передать! Остановись!

Гроб замер метрах в трёх от Аркаши, готовый в любую секунду сорваться с места.

- Не бойся меня! Не бойся! – повторил Аркаша гробу на колесиках, медленно подходя к нему, чтобы не спугнуть.

Гроб трясло, как бездомного пса в сырую погоду.

- Тут в бидоне компот из сушеных груш и чернослива, а в сумке - бутерброды с «докторской» колбасой, пирожные «Домино», сигареты болгарские. Яблоки, как просили… - пояснил Аркаша.

Изнутри гроба послышался щелчок, как будто… открывалась крышка.

Так и есть! Крышка приподнялась и… слегка сдвинулась. Вот он и наступил – момент разгадки одного из величайших вселенских секретов «Кто или что, находится внутри гроба на колесиках?» Приподнявшись на цыпочках, Аркаша осторожно заглянул внутрь и посветил фонариком… Ничего… Внутри гроба было абсолютно пусто, не считая смятой обертки от конфеты «Каракум».

Как и говорила Маша – это был просто ящик на колесах. Пустой ящик… Вернее, был пустым – стал полным, после того как мальчик положил туда бидон, сумку и авоську с яблоками. Загрузившись продуктами, гроб поехал дальше по лесной тропинке.

- Удачи! – крикнул ему вслед Аркадий Павлович Черный. - Передай привет своим от меня и Маши, и… Прости за колесико! Приедешь ко мне взрослому – я тебе его починю!

***

А в это время, в Черном Городе…

Майор Лисицын лежал на диване и разрезал кортиком склеенные страницы старой книги. Инспектор Крош сидел за столом и наводил порядок в документах. Внезапно, в дверь постучали.

- Открыто! – сказал инспектор.

Никто не вошёл. Крош встал и сам вышел за дверь, и вернулся в комнату уже с бидоном, сумкой и авоськой. Под мышкой у него был зажат блок сигарет.

- Смотри, что нам с ТОЙ стороны передали! И про яблоки не забыли! Молодцы!

- А тебе не кажется, что в Чёрном Городе - посветлело, - задумчиво проговорил Лисицын, кивнул на окно, где на чёрном небе, вдруг загорелись звёзды. – Так, глядишь, и до рассвета когда-нибудь доживём…

(Размещено с разрешения и по непосредственной просьбе Александры Хохловой).