Он сидел напротив, за столом, прикрученным к полу болтами толщиной с палец. Вокруг – голые стены, кафель на полу, потолок с вмонтированными лампами без плафонов. И пятна крови в углах – не свежие, но и не старые. Словно их недавно пытались смыть, но не до конца. Запах хлорки не скрывал другого – металлического, тяжёлого, как в мясной лавке после закрытия.
После похищения меня несколько раз усыпляли – сначала в автобусе, потом в самолёте. Каждый раз, как приходил в себя, – новая доза снотворного, новая комната, новая стадия отчаяния.
– Вы уже в сознании, – сказал мужчина, не отрываясь от бумаг. Голос – ровный, без эмоций, как у диктора, читающего прогноз погоды. – Значит, можно не тратить время на вводные.
– Профессор Разин, – представился он, взглянув на меня. – Вы – Объект 317. И да, мы будем знакомы. Долго и… тщательно.
– Зачем вы меня похитили? – голос дрожал, хотя я старался говорить ровно. – Если на органы – я не подхожу. У меня диабет в детстве был, плюс аллергия на пол‑аптеки…
– Не на органы, – перебил он с лёгкой усмешкой, будто я сказал что‑то наивное. – У нас… другие планы.
– Какие планы могут быть у профессора с обычным студентом? – я чувствовал, как по спине ползёт холодный пот. – Я никому не нужен! У меня даже долгов нет!
– Вы – не обычный студент, Артём, – сказал он тихо, почти ласково. – Вы – один из немногих, у кого от рождения есть Сила.
– Сила? – я фыркнул, но в горле пересохло. – Вы серьёзно? Это что, шутка? Я сейчас проснусь, и всё это окажется кошмаром после переработки? Или после того, как клиент впихнул мне в выхлопную трубу баллон с закисью?
– Боюсь, нет, – ответил Разин и достал из сумки металлическую кружку. Простую, бытовую, с царапинами от посудомоечной машины. Он поставил её на стол между нами. – Вы замечали за собой… странности? Например, когда от страха всё тело будто наполняется чем‑то невидимым? И вы подавляете это усилием воли?
В метро, когда пьяный мужик начал орать и толкать – я почувствовал, как в груди нарастает давление, будто там сжимается шар из чистой энергии.
В гараже, когда сосед ударил меня кулаком за то, что я «слишком долго чинил машину», – в тот момент мне показалось, что я могу просто… оттолкнуть его. Не руками. Чем‑то другим.
А однажды, в детстве, когда упал с крыши сарая, я не разбился. Просто… замедлился в воздухе. На долю секунды. Но мама сказала, что это игра воображения.
– Это не воображение, – сказал Разин, будто прочитав мои мысли. – Это Сила. И она дремлет в вас. Моя задача – разбудить её.
– А если я не хочу? – вырвалось у меня.
– Хотеть или не хотеть – не имеет значения, – ответил он, и в его голосе впервые прозвучала сталь. – Вы уже здесь. А здесь выживает тот, кто учится. Остальные… становятся материалом.
Он махнул рукой – не резко, почти лениво.
Ещё один жест – и она начала сминаться, как пластилин в детских руках. Металл скрипел, будто стонал от боли. Через три секунды от неё остался бесформенный кусок, похожий на смятую фольгу.
– Теперь ваша очередь, – сказал Разин, поставив на стол вторую кружку.
Как учёный – на реактив в пробирке.
– Я не умею! – голос сорвался, дрожа от паники и бессилия. – Я не фокусник! Я вообще не понимаю, что происходит!
Слова вылетели сами, будто тело пыталось вырваться из ловушки быстрее, чем разум успевал осознать угрозу. Я смотрел на кружку – простую, дешёвую, с царапинами– и чувствовал, как внутри всё сжимается в узел страха.
– Попробуйте, – повторил Разин, почти ласково. – Просто представьте, что кружка движется.
Я сглотнул. В горле пересохло.
Да он же её пальцем не тронул. Ни магнитов, ни ниток – ничего. Просто… махнул. И железо, будто пластилин в детских руках… Это не может быть.
Мозг цеплялся за любую лазейку:
А может, это какой‑то трюк с зеркалами и скрытыми моторами?
Но где они? Всё на виду. Стол голый. Руки – пустые. Даже пол – бетонный, без люков, без проводов. Только я, он и эта проклятая кружка, будто издеваясь, стоит посреди стола, как вызов здравому смыслу.
А если… если это правда? Если он не врёт?
Что во мне такого, что я даже не чувствую?
Всю жизнь я был… обычным. Никаких чудес. Никаких вспышек. Только работа, гараж, долгие ночи с перебитыми пальцами и клиентами, которые не платят. А теперь – это?
Это галлюцинация. Стресс. Уколы в самолёте. Всё это – сон.
Скоро проснусь в гараже, с перебитым пальцем и клиентом, который орёт про тормоза. А этот старик в дорогом костюме исчезнет, как кошмар после пробуждения.
Я смотрел на кружку. Напрягался. Представлял.
Пытался почувствовать… что‑то.
Толчок. Вибрацию. Даже мышечное напряжение.
Только холодный пот на лбу и дрожь в пальцах.
– Жаль, – сказал Разин и кивнул.
Не звук. Не вспышка. Боль – чистая, первобытная, будто молния прошила каждую клетку. Я закричал – но крик застрял в горле, превратившись в хрип. В глазах потемнело, потом вспыхнуло белое пламя.
Будто что‑то, спрятанное глубоко в груди, рванулось наружу, не спрашивая разрешения.
Кружка не просто сдвинулась. Она расплавилась, как воск над пламенем. Металл потёк, зашипел, а стол под ней прогнулся, будто под тонной свинца. На бетоне остались следы – не царапины, а вмятины, будто там стоял танк.
Очнулся в той же комнате.
Тот же стол. Те же пятна крови в углах. Та же тишина, нарушаемая только гулом вентиляции.
Разин стоял рядом, скрестив руки на груди. В его глазах – не злорадство. Не торжество. Только холодный интерес, как у учёного, наблюдающего за реакцией в пробирке.
– В момент эмоционального пика ваша Сила вырвалась наружу. Вы не контролировали её. Но она есть. И она мощнее, чем вы думаете.
– Зачем?! – я с трудом сдерживал панику, голос дрожал, как у ребёнка, запертого в темноте. – Я не хочу быть вашим… вашим экспериментом!
– Вы уже им стали, – ответил он спокойно, почти с сочувствием. – Но у вас есть выбор: учиться – или умереть. Здесь не бывает третьего пути.
Он махнул рукой. Из‑за двери вошли двое ассистентов – в белых халатах, с лицами, закрытыми масками. Один держал шприц. Второй – электроды.
– Теперь вы будете учиться защищаться, – сказал Разин.
Сначала я подумал, что это милость. Потом понял: это начало нового этапа.
Они не будут связывать того, кого можно сломать страхом.
Передо мной, у дальней стены зала, стояла установка – не военная, не устрашающая, а на первый взгляд даже жалкая: пластиковый каркас с шестью медными трубками, похожими на стволы старого пневматического пистолета. Рядом – компрессор, гудящий, как холодильник, и коробка с резиновыми шариками, такие же, какие используют в бейсболе.
– Это «Т‑7». Режим: обучение, – пояснил Разин, подходя ближе. – Простая, надёжная. Не убьёт. Но боль будет запоминающейся.
Первый мяч вылетел со скоростью пули – и отскочил от невидимого щита передо мной, будто врезался в стекло.
– Это «волновой удар», – сказал Разин. – Останавливает любую одиночную цель. Но против очереди не сработает. Ваша задача – научиться не ждать удара. А чувствовать его.
Второй мяч врезался мне в живот. Я согнулся, не в силах дышать.
Третий – в руку. Четвёртый – в плечо.
Каждый удар – как кулак профессионального боксёра. Каждая боль – как напоминание: ты слаб. Ты беспомощен. Ты – объект.
Но где‑то глубоко внутри, под слоем страха, проснулась ярость.
Не крик. Не слёзы. А тихое, ледяное «хватит».
На пятом мяче я не стал думать. Не стал молиться.
Я просто выбросил руки вперёд – не как жест отчаяния, а как приказ.
И всё вокруг взорвалось белым светом.
Стены дрогнули. Лампы на потолке лопнули. Ассистенты отлетели к стене, будто их сдуло ураганом. Установка развалилась на части. Даже Разин сделал шаг назад – впервые за всё время.
Я снова потерял сознание.