Паника подступает комом к горлу. Я не граблю дома, я в какой-то пиздец попал. Разворачиваюсь, чтобы бежать глубже, в дом, искать другой выход. И наступаю на другую, чуть приподнятую плитку пола.

Щёлк. Последний пиновый замок сдался без боя. Я, бесшумно толкнул дубовую дверь коттеджа. В нос ударил резкий, химический запах - хлорка, смешанная с чем-то сладковатым и приторным, как гнилые цветы. Не похоже на пустой дом. Похоте на патологоанатомический.

Включил фонарик. Луч выхватил из мрака голые, выбеленные стены. Ни одной картины, ни ковра. Пол - холодный кафель, натёртый до скрипучего блеска. Тишина стояла глухая, мёртвая, давящая. Шагнул вперёд, чтобы осмотреться.

Хрясь!

Сзади, с потолка, с оглушительным лязгом рухнула стальная решётка, наглухо отсекая выход. Я рванулся к ней, схватился за ледяные прутья - нет, это не хлипкая перегородка. Это массивная, вмурованная в стены и пол клетка.

Сердце заколотилось, подкатила тошнота. Я оказался в ловушке.

На этот раз звук громче. И сразу же - глухой удар где-то в глубине дома, и треснувшее стекло. И свет. Везде гаснет свет. Полная, абсолютная тьма. Мой шуруповёрт тухнет. Я остаюсь один в этой вонючей, стерильной темноте.

«Ладно, Шуруп, не теряй голову,» - бормочу я сам себе, стараясь дышать ровнее. Нащупываю в кармане зажигалку. Высекаю огонёк. Маленькое дрожащее пламя вырывает из мрака кусок коридора. Я поднимаю его выше…

И замираю.

На стене передо мной - фотографии. Их не было видно при свете. Десятки. Мужчины. Разные. Молодые, постарше. Все они смотрят в объектив с одинаковым, застывшим выражением дикого, животного ужаса. У некоторых роты открыты в беззвучном крике. А сквозь все фото, жирно, красной краской, выведена одна и та же надпись: «НЕПРАВИЛЬНЫЙ ДОМ».

По спине бегут ледяные мурашки. Это не дом. Это галерея. Галерея трофеев. И я - следующий экспонат.

Я пятись отступаю, спина упирается во что-то холодное и твёрдое. Дверной косяк. Дверь в другую комнату. Она приоткрыта. Я толкаю её, зажигалка гаснет от движения. Чёрт. Я снова чиркаю.

Комната. Большая. Пустая. Посредине - одинокий стол. Металлический. Как в морге. По бокам – желобки. Сходящиеся к отверстию в полу. На столе - инструменты. Аккуратно разложенные. Не отвёртки и пассатижи. Ножовки. Щипцы. Что-то длинное и острое, похожее на крюк. Всё вычищено до блеска.

Я понимаю. Я не просто в ловушке. Я на сцене. А он… хозяин… он где-то здесь. Наблюдает.

С диким рёвом я кидаюсь назад, в коридор. Надо к этой решётке, вышибить её, что угодно! Я бегу, спотыкаюсь о ещё один провод.

На этот раз звука нет. Просто пол уходит из-под ног. Люк. Чёртов люк, замаскированный под плитку. Я летлю вниз, в темноту, ударяюсь о бетонный пол. Боль пронзает ногу. Зажигалка вываливается из руки и гаснет.

Я лежу, хватая ртом воздух, и слышу сверху лёгкие, размеренные шаги. Они приближаются к краю люка. Свет фонаря бьёт мне в лицо, слепя.

Дверь поддалась с тихим щелчком последней отмычки. Я, «Шуруп», привыкший к запахам пустых квартир - пыль, затхлость, - сперва не поверил носу. Воздух в коттедже был густым и стерильным, как в больничном морге, с едкой ноткой хлорки и приторной сладостью, от которой першило в горле.

Я замер на пороге, вглядываясь в темноту. Ни тебе скрипа половиц, ни шороха штор. Тишина стояла мертвая, неестественная, будто дом вывернули наизнанку и вычистили до скрипа. Фонарик выхватил из мрака голые стены без единой фотографии, глянцевый пол, отражающий луч, как черное зеркало.

«Похоже на чертову витрину, а не на жилье», - мелькнула мысль, и по спине пробежали мурашки. Я сделал шаг внутрь, и тут же свет в прихожей вспыхнул сам собой. Неяркий, холодный, как в операционной. Я инстинктивно прижался к стене, сердце заколотилось где-то в горле.

Из глубины коридора послышались шаги. Не спешные, не угрожающие. Размеренные, уверенные. И тихий, спокойный голос, от которого кровь застыла в жилах

Ледяные прутья клетки впивались в ладони. Где-то в доме играла спокойная классическая музыка. И шаги. Размеренные, приближающиеся.

Паника сдавила горло, но я заставил себя дышать. Инструменты... Я рванул к поясу, к внутреннему кармашку, где всегда лежала «чёрная вдова» - автономная ацетиленовая горелка размером с пачку сигарет. Последний аргумент на крайняк. Руки тряслись, пальцы скользили по холодному металлу.

Шаги уже на лестнице. Спокойные, неторопливые.

Я выхватил горелку, чиркнул. Синее пламя с шипом ударило в основание ближайшего прута. Металл засветился алым, потом ослепительно белым. Капли расплавленной стали со свистом падали на кафель, оставляя чёрные подпалины. В воздухе запахло гарью и озоном.

- Не торопись, гость дорогой, - раздался голос с площадки лестницы. - Испортишь воздух.

Прут поддался. Я с силой дёрнул его, раздирая кожу о острые заусенцы. Проход был тесен, но я втиснулся, чувствуя, как холодная сталь скребёт по рёбрам. Я был на свободе. В подвале.

Прямо передо мной зияла дверь. Обычная, серая, техническая. Выход. Должен быть выход. Я рванул к ней, не оглядываясь. Рука сжала скобу - и тут свет снова погас.

Не полная темнота. Вокруг меня, на стенах, зажглись тусклые красные лампочки, контур ещё одного помещения. Большего. Пустого. И посреди него - натянутые в несколько ярусов, как струны гигантской арфы, блестящие на свету тонкие проволоки.

Я замер на пороге. Сердце упало.

Сверху, из темноты, раздался тот же спокойный, почти разочарованный голос. Теперь он шёл из динамиков.

- Ну вот. А я надеялся, ты будешь умнее. Это - галерея. Прежние гости... пытались её пройти. Не торопись. Посмотри на стены.

Я поднял голову. В алом свете я увидел их. Сотни отпечатков ладоней на бетоне. Кровавых. Изуродованных. Одни - большие, мужские, с сорванными ногтями. Другие - совсем маленькие. И все они вели внутрь, к центру паутины, где на полу темнело большое дренажное отверстие.

- Выбор твой, - почти шепотом прошипел голос из динамика. - Вернуться в клетку... или попробовать пройти. Может, ты особенный?

Я остался стоять на пороге, зажатый между стальной решёткой за спиной и смертельной паутиной перед лицом. Побег обернулся входом в ад.

Обычный рабочий день, который стал последним

Январь 1965 года. Четыре наших траулера — «Бокситогорск», «Севск», «Себеж» и «Нахичевань» - работали в водах Берингова моря. Обычная рыбалка в промышленных масштабах, ничего особенного. Мужики делали свое дело, кормили страну.

19 января погода резко испортилась. И когда я говорю «испортилась», это мягко сказано. Началось то, что старые моряки называют идеальным штормом — когда все природные силы объединяются против человека.

Самое страшное было даже не в волнах или ветре. Главной бедой стало обледенение. Только представьте: лед нарастал по 3 сантиметра каждую минуту! За час корабль покрывался двадцатисантиметровой ледяной броней.

Брызги от волн на морозе мгновенно превращались в лед. Сначала это кажется не так страшно, но лед - это огромный дополнительный вес. А когда вес накапливается в верхней части судна, корабль становится неустойчивым. Центр тяжести смещается, и в какой-то момент судно просто переворачивается или тонет.

Противостояние стихии

Моряки не сдавались. Они выходили на палубы с чем попало — топоры, ломы, паяльные лампы. Пытались любой ценой сбить этот ледяной панцирь. Но что могут сделать люди против такой стихии? Пока они откалывали лед в одном месте, в десяти других он уже намерзал снова.

Мне трудно даже представить, каково это — стоять на палубе качающегося судна, в лютый мороз, под ледяным ветром, и понимать, что смерть подбирается все ближе. И при этом продолжать бороться.

В итоге все четыре наших траулера погибли. Из 106 человек экипажа спасся только один — с «Бокситогорска».

В тот же день погибли и шесть японских судов. Всего Берингово море унесло более ста жизней за несколько часов.

В чём была причина трагедии

Понятно, что главная причина — природная стихия. Но были и другие факторы. Метеопрогнозы тогда были не такими точными, особенно для таких отдаленных районов. Экипажи просто не знали, что их ждет.

Суда тех лет не имели современных систем борьбы с обледенением. Сейчас корабли оборудованы специальным подогревом, антиобледенительными системами. А тогда — только топоры и человеческие руки.

Плюс связь была ненадежной. Координировать спасательную операцию в таких условиях было почти невозможно.

Память о трагедии

В 1967 году под Невельском на Сахалине поставили памятник погибшим морякам. Каждый январь туда приходят люди — почтить память тех, кто не вернулся домой.

Но главное — эта трагедия многому научила. Безопасность судоходства в северных морях стала другой. Появились новые технологии, лучшие прогнозы, более совершенное оборудование.

Эта история — напомнила мне о том, что море не прощает легкомыслия. И о том, что за каждой рыбой на нашем столе стоит чей-то риск, чье-то мужество. Обычные люди выходили в море, чтобы кормить страну, и некоторые из них не вернулись.

Имена экипажей «Бокситогорска», «Севска», «Себежа» и «Нахичевани» выбиты на мемориальных досках. Их подвиг не должен быть забыт. Это минимум, что мы можем сделать в память о тех, кто отдал свои жизни, выполняя свою работу.

Подписывайтесь на мой канал ДЗЕН, там вы найдёте много интересного о судьбах людей, посвятивших свои жизни морю - https://dzen.ru/id/6898eeef3a8ebb77f9066089?tab=articles

Самое важное! Ну и то, ради чего меня тут читают :)

Черновик шестнадцатой главы готов. Планирую публикацию завтра после обеда. Часа в два, думаю. Она об Антоне. Рад, что ввёл нового персонажа. Антон опытностью, принципами и общим целеполаганием помогает сбалансировать неопытного и не очень понимающего, чего он хочет от жизни Егора.

А, и ещё готовлю большой пост о поездке в Карелию. С фоточками, местами и вот этим всем. Как говорится, не пропустите! :D