А дом этот был самый красивый в деревне: расписные наличники украшены резным узором, цветы-вьюнки с диковинными птицами всех мастей, Крыльцо дед Савелий почти год в мастерской обтесывал, украсил его двумя львами древнерусскими,  у них заместо кисточки - цветок распушился, рты раззявили, - потешаются над гостями.

И не было в деревне краше этого терема, все завидовали такому богатству. А сейчас что… и деревня почти заброшена, и дом скособочился, под грязью и налетом времени и не разберешь, где тут львы, где птицы. Терем этот, почитай, десятки лет заброшенный стоял… И вот объявился правнук, студент-блогер, значит. Потянуло его посмотреть, как предки жили, вдохнуть деревенской жизни. И вот стоит он в этом разоренном родовом гнезде, всюду мусор, пыль. А ему хорошо. Хорошо от того, что за окном солнце светит, деревья зеленые листьями звенят, от птичьего щебета… Впервые за много лет почувствовал, что такое отдохнуть. В деревню не ездил никогда.  И убежал он из мегаполиса в сказку, ну, это по его мнению. Студент, жил с родителями. А тут у него свой дом появился, свое хозяйство, пусть и заброшенное. И решил он на лето в доме этом остаться. Первым делом сменил замок, потом светелку прибрал, побелил печку. Совы, конечно, от радости на деревьях ухали, когда паренек вечером поздним с чашкой отвара ромашки выходил на крыльцо, любовался на созвездия. В городе звезды растворяются в электричестве. А здесь, в деревне, как у моряков из Одиссеи Гомера - вся карта звездная в ночном море.  Полюбил он в печке готовить: румяную картошку в горшках, пирожки со смородиной из огорода. Самовар на чердаке нашел, на стол у окна поставил. И скучно ему не было, - каждый день что-то ремонтировал, да строил. Наличники вон покрасил, двери подладил, да забор построил. В город к родителям наведывался, а как иначе, - на выходные приезжал. И вот так терем он и восстановил, и так хорошо ему стало, что историю предков сохранил, по частицам собрал. И львы на входе снова улыбаются.

Все помнят ту сцену. Кабинет. Ночь. Онегин на коленях. Татьяна плачет - но отказывает. "Но я другому отдана; я буду век ему верна". Эти слова вот уже двести лет заставляют спорить: почему? Почему умная, глубокая женщина, всё ещё любящая Онегина, выбрала долг, а не счастье? Что на самом деле стоит за её знаменитым отказом?

Кажется, мы часто ищем сложные ответы, когда они лежат на поверхности. Татьяна не стала бывать с Онегиным не потому, что разлюбила. А потому, что повзрослела. Её знаменитое "нет" - это не внезапный порыв, а итог долгого и трудного пути становления личности. Пути, который прошла она, и который не прошёл он.

Девочка, которая писала письма

Вспомним ту, первую Татьяну. Девушку, которая целиком живёт в мире книжных грех. Она чужда своей среде, не находит общего языка даже с близкими. Её существование сосредоточено в мире воображения, навеянного романами Ричардсона и Руссо. Она влюбляется не в реального Онегина, а в созданный ею же образ. Её знаменитое письмо - это порыв, искренний и наивный, разрыв всех условностей. Это откровение души, не знающей светских правил и расчёта.

Онегин её отвергает. Вежливо, по-отечески, но отвергает. Его отповедь - "не первый раз я здесь являю вид души трагической и бедной" - ранит её гораздо глубже, чем простое невнимание. Для Татьяны это становится жестоким, но необходимым уроком. Мир романтических иллюзий, который она так тщательно выстраивала, рушится в одно мгновение. И начинается медленная, трудная, невидимая для посторонних глаз работа по собиранию себя новой. Это тот самый момент, когда кончается детство.

Урок, который оказался дороже любви

Годы спустя они встречаются вновь. Но это уже совершенно другие люди. Вернее, изменилась она. Теперь она - княгиня, блестящая светская дама, хозяйка модного салона. А он - тот, кто когда-то пренебрег её чувством, скучающий странник, не нашедший себе места в жизни. И вот уже Онегин пишет письма, он влюблён, он страдает, он сам оказывается в роли того, кто безнадёжно и безответно влюблён.

Что же изменилось? Прежде всего - сама Татьяна. Она прошла огромный внутренний путь от провинциальной мечтательницы до женщины, познавшей цену слов и поступков. Она увидела свет изнутри, поняла его фальшь, его "постылой жизни мишурность" - но и приняла его правила, научившись в них существовать, не теряя себя. Она вышла замуж не по страсти, а по доверию к старой княгине, к "судьбе", возможно, из чувства долга перед семьёй. И этот выбор, сделанный однажды, стал для неё нерушимым обязательством. Не перед конкретным мужем, а перед самой собой.

Верность не мужу, а себе

Вот главный ключ к пониманию её отказа. В своей прощальной речи Онегину Татьяна объясняет всё с потрясающей, почти жестокой ясностью: "Я вас люблю (к чему лукавить?), но я другому отдана". Она не скрывает своих чувств, не притворяется равнодушной. Её сила не в том, что она убила любовь, а в том, что она сумела поставить сознательно принятый долг выше этой любви.

Это не про слепое, рабское следование устаревшим нормам. Это про личную честь и ответственность. Она дала слово. Старому генералу, который её любит, гордится ею и, что немаловажно, уважает. Своей репутации. И, в конечном счёте, самой себе, той личности, которую она сформировала ценой таких усилий. Изменить мужу - значит для неё изменить той нравственной целостности, тому внутреннему стержню, который она в себе выстроила.

Представьте: весь её мир когда-то рухнул от одного холодного, разумного отказа Онегина. Теперь она сама стала опорой для другого человека, частью иной жизни. Сломать это, разрушить доверие мужа - значит для неё духовно вернуться к той хрупкой, наивной девочке, которой она больше не является. Это было бы не освобождением, а поражением.

Выбор, который до сих пор ранит и заставляет думать

Мы до сих пор горячо спорим о её решении, потому что оно затрагивает самый глубокий нерв человеческого существования: что в конечном счёте важнее - личное, стихийное счастье или сознательная ответственность? Необузданная страсть или верность однажды данному слову и принятым на себя обязательствам?

Татьяна выбирает. Но она выбирает не "несчастную долю", не жертву. Она выбирает себя - взрослую, зрелую, принципиальную. Ту, что не может и не хочет строить своё счастье на чужой боли и на обломках собственных моральных принципов. Её знаменитая финальная фраза - это не смирение, а гордое и трагическое утверждение своей правды. Той самой правды, что в её системе ценностей оказалась дороже даже самой сильной любви.

Пушкин прощается с ней, быть может, с лёгкой грустью, но с огромным уважением. Его Татьяна - не трагическая героиня, принесённая в жертву условностям, а человек, состоявшийся, выстоявший и оставшийся верным себе вопреки всему. Она не получила любви, о которой так страстно мечтала в юности, но обрела нечто, возможно, большее - самоуважение, внутренний стержень и ту самую силу характера, которой так не хватало Онегину.

И может быть, её история учит нас простой и одновременно невероятно трудной вещи: настоящая, взрослая любовь - это не только чувство, но и поступок, и ответственность. А самый главный и мужественный поступок в жизни иногда заключается не в том, чтобы броситься навстречу страсти, а в том, чтобы найти в себе силы сказать ей "нет", если её реализация неминуемо разрушает твоё собственное представление о чести и достоинстве. Татьяна осталась верна не столько мужу, сколько той женщине, которой она стала. И в этом её вечный урок.

ИСТОЧНИК: ЛИТЕРАТУРНЫЙ КАДР - ПОДПИСЫВАЙСЯ!

Мне изрядно поднадоело водить женщин к себе домой. Хотелось разнообразия в декорациях. Увы, далеко не все женщины располагали своим жильем. У кого-то соседка по общежитию может ворваться в любой момент. У других дома мамы, папы, дедушки, бабушки, сестры, братья. С замужними все понятно, а были еще девчонки, проживающие у своих парней или снимавшие вместе с ними квартиру. Как-то попалась девушка, снимавшая трехкомнатную квартиру с двумя другими девушками, каждой по комнате. У них действовала договоренность парней туда не водить. Трудно вообразить, чтобы такая договоренность возникла в похожих условиях у парней. Скорее каждый повесит себе замок на комнату, чем откажется от возможности кого-нибудь в ней оттрахать.

Редкие женщины со своей жилплощадью не спешили меня приглашать к себе. Если совсем уж честно, исключением стала только в меру гламурная блонда, в квартире которой меня чуть не грохнули. В ее крови явно есть тяга к острому, иначе бы она не прыгала на елде бандита, в любой момент способного пристрелить ее. Другие женщины вели себя осмотрительнее. Предложение пойти к ним будило в них подозрительность. Магия Буковски развеивалась в считанные минуты. Забавно, что ни одна из них не боялась идти в гости к незнакомому парню, хотя он мог совершить с ними тысячу всевозможных мерзостей, в том числе и убить. Нет, моя животная притягательность попадала в цель. Возбуждение женщины нарастало, она забывала, что существует смерть. В сознание, одурманенное гормонами, не могла достучаться мысль, что незнакомец предлагает поехать к нему не только по зову члена. Зато идея переместиться к ней рождала солидный такой букет страхов и опасений. Что, если я украду ее драгоценности? Или сделаю слепок ключа, чтобы обчистить квартиру в ее отсутствие? Или украду ключ, тогда ей придется менять замок. И так далее. Мы в наше время, особенно женщины, так помешаны на вещах, что страх быть ограбленным преобладает над страхом смерти. Все потому, что большинство, лиши их накопленных материальных благ, скорее покончит с собой, чем продолжит жить. Эти придурки для того и явились в мир, чтобы купить все это.

Вот почему, заарканив соблазнительную шатенку лет двадцати, я ее потащил к себе. Мои коммуникативные навыки сильно выросли, что очень кстати, учитывая, что пришла зима. Дело в том, что магии, мистики, волшебства или какой-то иной силы, из-за которой меня желали, в чистом виде было еще не достаточно. То был входной билет. Очень солидный входной билет, вряд ли кто-то еще обладал таким. Но даже здесь неудача была возможна. Если я говорил слишком много и слишком умно, у женщины включались мозги. Ей приходилось думать, она уже не могла отвечать и рассказывать по лекалу, как делала много раз. Ее кровь из места, на которое я рассчитывал, перетекала в мозг. Один за другим включались социальные барьеры, условности, предрассудки. Но я наловчился быстро. Давал говорить самой девушке. Бывает, что человек несет сущую околесицу, но, если он говорит много, а его, не перебивая, заинтересованно слушают, то болван этот чувствует себя важным и очень умным. В нем растет симпатия к собеседнику, с которым он стал таким. Действуя так, я не сливал свой стартовый козырь, а подкреплял его еще одним сильным. Секса было не избежать. Пока ноябрь радовал нас теплом, я вел новую пассию в "одно замечательное место". Мы шли, беспечно болтая. Спустя полчаса я говорил, показывая на свой подъезд: "Вот это место. Та-дам!". Мы смеялись и шли заниматься сексом. Потом пришли холода. Когда дул ветер, говорить было некомфортно. Женщина волей-неволей задумывалась, зачем ей морозить задницу ради незнакомого парня, с которым она немного поболтала в кафе? Дважды меня бортанули на полпути. Автобус тоже не вариант. В кафе мало кто слышит, о чем вы болтаете. В автобусе слишком много людей вокруг. Женщина невольно вас сравнивает. Так-так, подождите минутку... Похоже, что ты и они - одинаково ей чужие. Ей что же, трахаться с первым встречным? Ну уж нет... Вот почему прокачанный навык коммуникации был мне необходим - я отвлекал женщину от ненужных мыслей.

- Ох, ох, ты так глубоко... - стонала шатенка.

Я приподнял ее, прижал к себе: одну ладонь положил на живот, другую на грудь.

- Он сейчас выскользнет... - предупредила меня любовница.

Я поправил ее слегка. Два обнаженных тела мерно, неторопливо покачивались. Я иногда целовал ее в шею. Почему-то не всех женщин приятно целовать в шею. Бывает, что она хороша во всех позах, но вот целуешь в шею, и что-то идет не так. Так что от поцелуев в губы переходите сразу к делу. Тоже неплохо, сколько мужчин живет без вагины и даже без поцелуев. И все-таки я любил, когда женщину можно с удовольствием целовать везде. Смаковать процесс.

Смаковал я, значит, процесс, а сам мимолетом вспомнил о бомже. Важный урок: не доебывайся до того, кому уже падать некуда, у кого впереди абсолютный НОЛЬ. Я ему немного завидовал. Когда я ушел с работы, мне было на все насрать. Я жил без какой-то конкретной цели. Мечтал просыпаться и бодрствовать с незасранными мозгами. Гулять, читать книги, писать. Не жить, как робот. Расширить свой кругозор, углубиться в те области знания, в отношении которых еще не успел окончательно растерять запал. Размытый план, да и не план совсем. Так - намерения. А потом появился Буковски. И женщины. Много женщин.

- Ах! Ах-ах-ах!.. - это я бросил шатенку на четыре конечности и яростно заработал.

Да, со мною случилось чудо...

- Ах-ах-ах, да!..

Я сжал ее ягодицы. Да, теперь бы я не рискнул. Слишком много совершенно роскошных женщин в моей постели. Не знаю, как долго продлится это... оно не может продлиться долго. Все хорошее в этой жизни требует от человека усраться, чтобы воспроизводить себя и поддерживать. Я не делаю ничего. Пользуюсь, пользуюсь, пользуюсь. Однажды ресурс иссякнет. Тогда я и займусь эрудицией. И романом. Наверное, начну новый. Открою миру, что я исследовал и познал...