По Сети много лет гуляет байка о том, как в старости убийца Пушкина бросил вызов Алексею Пешкову, будущему классику русской литературы. Мы проверили, насколько соответствует действительности эта легенда.
Спойлер для ЛЛ: нет
Согласно сюжету этой истории, в конце XIX века молодой, но уже популярный писатель Максим Горький (настоящее имя — Алексей Пешков) в одном городке под Парижем был представлен пожилому сенатору, который оказался бароном де Геккереном — тем самым Жоржем Дантесом, автором рокового выстрела в Пушкина на дуэли в 1837 году. Горький отказался пожимать руку убийце своего кумира, чем вызвал гнев француза, и после обмена колкостями было решено сойтись на дуэли. Однако на следующее утро Горький получил письмо от Дантеса, в котором тот сообщал, что ознакомился с сочинениями Горького и стихи литератора привели его в восторг. «Я заколебался и понял, что не могу лишить русскую поэзию её восходящего солнца! В связи с этим наш конфликт прошу считать исчерпанным!» — якобы написал Дантес, и с тех пор Максим Горький бросил писать стихи.
Если проследить хронологию распространения легенды о Горьком и Дантесе за последнюю четверть века, то несложно заметить, что следы ведут к рассказу Григория Горина, опубликованному в интернет-издании «Газета.ru» в феврале 2000 года. В рубрике «Невероятные истории Григория Горина» литератор знакомил читателей с интересными байками, поведанными ему представителями старшего поколения. На тот момент никого из рассказчиков уже не было в живых, а сам Горин сомневался в правдивости каждого из сюжетов, поэтому обращался к читателям с просьбой по возможности поделиться дополнительной информацией, написав ему на электронную почту. К сожалению, развития эта инициатива не получила — вышло только четыре истории, а 15 июня того же года Горин скоропостижно скончался. Получил ли писатель какие-то важные комментарии от читателей про историю о Дантесе и Горьком — неизвестно.
Горин пишет, что услышал её примерно в 1970 году на семинаре молодых писателей в Ялте от писателя и литературоведа Виктора Шкловского. Тому о случае из своей биографии якобы поведал сам Максим Горький. Действительно, Шкловский дружил с Горьким с 1915 года, много раз бывал у него дома и неоднократно упоминал коллегу в своих воспоминаниях и литературоведческих работах. Однако ни в одном издании работ Шкловского, включая собрание сочинений, «Проверено» не нашло упоминаний случая с Дантесом. Нет их и в 25-томном полном собрании сочинений Максима Горького.
Действительно, французский офицер Жорж Шарль Дантес, свояк Пушкина, за убийство поэта был приговорён к смертной казни, которую потом заменили высылкой с жандармом за границу. На родине он прожил долгую жизнь, вместившую славную политическую карьеру — членство в Учредительном собрании, звания командора ордена Почётного легиона и почётного сенатора. Впрочем, вопреки содержащемуся в рассказе Горина утверждению, нет достоверных сведений о том, что Дантес после дуэли встречался с Натальей Гончаровой или её вторым мужем Ланским (за него вдова Пушкина вышла только через семь лет после гибели поэта), поскольку был арестован и выслан из страны, а впоследствии стал в России персоной нон грата. Даже его жену Екатерину Гончарову родственники провожать не пришли. В одной из российских газет печатали интервью сына Дантеса, который якобы однажды был свидетелем случайной встречи своего отца с Натальей Гончаровой на парижской улице, но разговор тогда не состоялся. Также нет сведений о возвращённых Дантесом «компрометирующих письмах».
Есть неподтверждённая легенда о том, что в 1887 году с Дантесом встретился пушкинист Александр Онегин. Достоверно известно лишь одно: последние годы жизни Жорж Дантес провёл в своём доме в Сульсе, на северо-востоке Франции, который после франко-прусской войны отошёл Германии. Там он скончался в 1895 году в возрасте 83 лет после продолжительной болезни. В рассказе Горина утверждается, что примерно в тот год и состоялся памятный разговор Дантеса с Горьким.
Однако Максим Горький свою первую поездку за границу совершил только в феврале 1906 года через Финляндию по поручению революционеров. К 1895 году он вовсе не был «популярным русским писателем» — на тот момент 27-летний литератор напечатал лишь несколько рассказов, очерков и новелл, а его стихотворения не публиковались вовсе, если не считать вышедшей в том же году поэмы в прозе «Песня о Соколе». Переводить Горького на иностранные языки начали только через несколько лет, а русского языка Дантес практически не знал, поэтому не мог ознакомиться с творчеством Пешкова. До 1895 года у русского литератора даже не было возможности посещать рестораны под Парижем и встречаться с сенаторами, да ещё и с личным переводчиком — он кое-как зарабатывал себе на хлеб статьями и фельетонами в поволжских газетах.
«Проверено» не нашло никаких следов упоминания истории о Дантесе и Горьком до публикаций Григория Горина. Если даже допустить, что эту историю ему и правда рассказал Виктор Шкловский, то всё равно её основные утверждения опровергаются фактами из биографий двух основных фигурантов. Шкловский был известен в литераторской среде как выдумщик — например, ему приписывают авторство выражения «гамбургский счёт» с соответствующей историей о терминологии борцов, якобы услышанной вживую. Судя по всему, и здесь мы имеем дело с литературной мистификацией.
Многие ассоциируют жанр фэнтези как чтиво о магических приключениях эльфов, орков, дворфов и далее по списку. Часто герои просто "приключаются" и их истории ничему не учат.
На сей раз предлагаю немного пофилософствовать, попробовать поработать с фэнтези в другом ключе и использовать магический сеттинг как способ донесения сложных истин. Задача непростая, но для того и существует рубрика "Пробуждаем воображение", чтобы учиться.
И так, задание:
Написать короткую, или не очень, зарисовку, вдохновляясь картинкой. Первая фраза должна быть:
"Свершилось! После стольких лет боги заговорили со мной, но..."
29 ноября исполняется 125 лет со дня рождения Клайва Стейплза Льюиса, английского писателя, ученого и христианского публициста, автора «Хроник Нарнии», «Писем Баламута», «Расторжения брака» и многих других популярных произведений.
Прожив полжизни убежденным атеистом, вторую ее половину Льюис посвятил апологии христианства в мире, где вера и религия считались «старомодными». Он не был святошей: любил громкий смех в душевной компании, любил поесть, выпить и покурить. Льюис был другом культового писателя Джона Толкина, и, по словам последнего, если бы не он, «Властелин колец» никогда бы не был написан.
Зовите его Джеком
Льюис родился в Белфасте, в семье ирландских протестантов. Приверженцы этой версии христианства были в Ирландии меньшинством, более лояльным к англичанам, чем католики. Возможно, поэтому Льюис никогда особо не интересовался «ирландскостью».
Единственное, что по-настоящему восхищало его в родной земле, – это природа, а все остальное – люди, традиции, борьба за независимость – мало его занимало. Ирландия не осталась в долгу: в 1500-страничном «Словаре ирландской литературы» 1996 года К.С. Льюис вообще не упомянут.
Отец Льюиса Альберт был состоятельным юристом, а мать Флоренс, дочь священника, окончила университет Белфаста с дипломом по логике и математике. Льюиса почему-то не устраивало данное ему при рождении имя, и с пяти лет он требовал, чтобы его звали Джеком, предположительно в честь погибшей собаки Джекси. И для родных и друзей он действительно до старости оставался Джеком.
Жертва буллинга
Раннее детство будущего писателя было счастливым, наполненным играми со старшим братом Уорреном. Но однажды Уоррена отправили учиться в школу под Лондоном, и, лишившись компании, Клайв погрузился в чтение книг и фантазии. А когда ему было девять, Флоренс скоропостижно умерла от рака. Подавленный горем Альберт отослал Клайва в английский интернат.
Так Льюис почти в одночасье лишился семьи – не фактически, но по внутреннему ощущению. И если с братом он позже смог воссоединиться, то тяжелую обиду на отца Клайв поборол лишь после смерти Альберта.
Сначала Льюис попал в школу Виньярд, где царили жестокие нравы, но ее скоро закрыли, а директора признали душевнобольным. Следующим испытанием стал колледж Малверн. Мясорубка Первой мировой войны ужаснула Джека меньше, чем время, проведенное в стенах этого заведения. Говоря современным языком, там царил буллинг. Впечатлительный Клайв переносил нападки куда хуже, чем его старший брат, также учившийся в этом колледже и ничего особенно страшного там не заметивший. Уоррен был жестче Клайва, об этом говорит уже то, что он собирался стать военным (и стал им).
Клайв же хотел учиться в Оксфордском университете, и, чтобы подготовить сына к строгим экзаменам, Альберт Льюис отправил его к человеку, в свое время блестяще выучившему его самого, – Уильяму Керкпатрику.
Мечтания о Севере
Керкпатрик, носивший прозвище Старый Придира, произвел на Льюиса сильное впечатление. Он был строг, но справедлив. До него Джек знал лишь школьную зубрежку, а новый наставник научил его наслаждаться изучением истории, литературы, философии, древних языков. Придира был атеистом, и его авторитет, обаяние его рационализма довершили процесс утраты Льюисом детской веры в Бога, начавшийся с потери матери и развивавшийся в суровых условиях интернатов.
Но до того как на долгие годы стать приверженцем атеистического рационализма, Клайв успел пережить нечто, что он называл душевным томлением или тоской по радости. Неуловимое щемящее чувство, сообщавшее Джеку, что есть нечто более прекрасное и великое, чем эта жизнь перед его глазами. Это ощущение впоследствии поспособствовало возвращению писателя к размышлениям о Боге.
Клайв и Уорни с велосипедами перед семейным особняком баронета Эварта, август 1908 года
Кроме того, Льюис был пленен образами Севера как прекрасного мифологического пространства, описанного в скандинавских и ирландских сагах. Это тоже впоследствии вернется к нему, когда он будет писать о Нарнии. Воображение юноши питалось иллюстрациями Артура Рэкхема к английскому переводу либретто опер Рихарда Вагнера.
Забыть войну
Ко времени поступления Льюиса в оксфордский университетский колледж вовсю шла Первая мировая война. Старший брат Уоррен был на фронте; Клайва призвали по достижении совершеннолетия. Джек воевал около полугода, весной 1918-го был ранен и отправлен на родину в госпиталь.
Еще до призыва, живя в Оксфорде, Льюис начал сочинять цикл военных стихов, который продолжил в окопах. В 1920 году он опубликовал его под названием «Плененные духи», но сколько-либо заметной реакции со стороны любителей поэзии не последовало.
Этим циклом Льюис словно бы закрыл для себя тему войны и позже неохотно возвращался к воспоминаниям о ней. Куда подробнее он описывал унижения в интернате. Похоже, это была психологическая защита: Льюис отгородился от ужасов внешнего мира, закрывшись в мире воображения и книг. Он говорил: «Война померкла в моей памяти. Это слишком чуждо всему жизненному опыту».
Дон Льюис и миссис Мур
Льюис (слева) и Пэдди Мур (справа) в Оксфорде летом 1917 года
Учился Льюис блестяще – его целью было закрепиться в Оксфорде после окончания колледжа. Однако, несмотря на отличия и победы на творческих конкурсах, места для него несколько лет не находилось. Лишь через три года после окончания университета Льюис получил место тьютора по английскому языку и литературе в одном из колледжей, составлявших Оксфордский университет, – Магдален-колледже. Следующие 30 лет внешне он вел стабильное и безбедное существование оксфордского дона, как принято называть преподавателей этого заведения.
В Оксфорде Льюис жил у миссис Джейн Мур, матери его товарища Эдварда по прозвищу Пэдди. Формально Льюис исполнял данное обещание: заботиться о родных Пэдди, если тот погибнет на войне, а так и случилось. Но миссис Мур была не только домохозяйкой, но и любовницей Льюиса, а их роман завязался еще до того, как Клайв и Пэдди отправились на фронт.
Льюис, миссис Мур (справа) и её дочь Морин на балконе чайного магазина в Сент-Эгнес Коув (Корнуолл) в 1927 году
Льюис прожил с миссис Мур больше 30 лет. Для него она, возможно, была не столько любовницей, сколько заменой рано потерянной матери – ей удалось хотя бы отчасти залечить рану в душе молодого человека и дать ему то, чего он был с детства лишен, – ощущение дома. Сам Льюис никогда не обсуждал свои отношения с миссис Мур даже с самыми близкими людьми.
Со временем разница в возрасте дала о себе знать: в 1940-х у Джейн развилась деменция. Льюису, к тому времени уже прославившемуся писателю, пришлось на несколько лет превратиться в сиделку. В 1951 году Джейн умерла от гриппа.
Клайв Льюис, миссис Мур и Уоррен Льюис, 1930 год
Дискуссии в пивной
Льюис не был ни «библиотечной молью», ни чопорным снобом, как порой изображают оксфордских умников. По сообщениям Толкина, тот легко уничтожал три пинты пива за один присест, а дымил, как паровоз, не стесняясь стряхивать пепел прямо на ковер.
Жизнерадостный, любивший пошутить и похохотать в голос, Льюис стал сердцем интеллектуального сообщества Оксфорда, компании, называвшей себя инклингами. В эту группу, в 1930–1940-х регулярно заседавшую в местном пабе «Орел и дитя», входили около 20 человек, в том числе Джон Толкин и его сын Кристофер, брат Клайва Уоррен, писатель Чарльз Уильямс, филолог Оуэн Барфилд.
Инклинги в «Форели» (Годстоу, недалеко от Оксфорда). Слева направо: Джеймс Дандас-Грант, Колин Харди, доктор Роберт Хавард, Льюис и Питер Хавард (не принадлежал к инклингам)
«Инклинг» буквально означает «намек», «догадка», но также содержит в себе слово ink (чернила). Одним из главных занятий инклингов было чтение вслух и обсуждение текстов, над которыми они работали, например, фрагмента рукописи «Властелина колец» или «Хроник Нарнии».
Друг Толкин
Толкин быстро распознал в Льюисе родственную душу. Среди прочего, их сближал интерес к северной мифологии. Льюис постоянно убеждал мучимого собственным перфекционизмом Толкина не бросать работу над «Властелином колец». Он же порой защищал творчество друга-профессора от критики других инклингов.
«Я перед Льюисом в неоплатном долгу, – признавался Толкин. – Он и никто иной впервые заронил в мою голову мысль о том, что моя писанина может оказаться чем-то большим, нежели хобби. Если бы не Льюис, я в жизни не довел бы до конца свою трилогию».
Со своей стороны, Толкин, ценя Льюиса, часто не одобрял его сочинений. «Хроники Нарнии» казались ему написанными небрежно, без скрупулезной проработки деталей, которой славился он сам. Не был Толкин в восторге и от христианской публицистики друга. Ортодоксальный католик Толкин считал, что на эту тему написано уже достаточно и совершенно незачем дальше «плодить сущности».
Миф и правда
Если Льюис стал «повивальной бабкой» «Властелина колец», то общению с Толкиным он во многом обязан своим утверждением в вере. Одна из их дружеских бесед, случившаяся в сентябре 1930-го, произвела на него особенное действие. В том разговоре Льюис, уже начинавший приходить к абстрактной вере в Бога, высказал мысль, что христианство – просто миф. Толкин с этим согласился, но подчеркнул: миф не значит ложь, выдумка. Миф – это форма передачи глубинных знаний, и есть мифы, совпадающие с реальными событиями, то есть истинные, например, история Христа. Эти аргументы погрузили Льюиса в размышления, из которых он вышел через несколько дней уже осознанным христианином.
Историю своего обращения он описал в книге «Настигнут радостью». Пассивный залог в названии намекает на то, как все происходило. С одной стороны, Клайв долгое время пребывал в интеллектуальном напряжении, желая заполнить беспокоившую его внутреннюю пустоту, которая, как он позже понял, не могла быть заполнена ничем, кроме Бога. С другой – он пишет, что искал Бога примерно так, как мышь ищет кошку, то есть, скорее, прятался от Него. Обращение было не прихотью, а неизбежностью, раз уж он отправился на поиски истины.
И в ночь, когда на него наконец сошло понимание и он упал на колени в молитве, Льюис, по собственному описанию, был «наверное, самым угрюмым из неофитов». Он был бы и рад другому, светскому и необременительному решению вопроса, но на этом пути решением было только христианство, которое, с одной стороны, дает радость освобождения, но с другой – ко многому обязывает.
Клайв с Уорреном в Аннагассане, графство Лаут (Ирландия), лето 1949 года
Поделиться радостью
Радость – одно из ключевых понятий для Льюиса. И, будучи однажды настигнут радостью, он поспешил поделиться ею с другими. Так начались его апологетические труды. Христианские эссе Льюиса – это попытка современного, не встроенного в церковную систему человека начать разговор об основах и деталях веры, обращаясь прежде всего к таким же, как он сам, умным и сомневающимся.
Льюис был не единственным интеллектуалом своей эпохи, неожиданно для окружающих пришедшим к вере и открыто исповедовавшим ее. Примерно то же самое произошло с сатириком Ивлином Во, слывшим ультрамодным писателем, а также с Грэмом Грином. Став христианским публицистом, Льюис в некотором смысле продолжил дело такого яркого автора, как Гилберт Кит Честертон, скончавшегося в 1936 году.
Большой успех пришел к Льюису после выхода «Писем Баламута» – ироничной книжки, в которой старый бес наставляет юного бесенка в том, как лучше вредить человеческим душам, эксплуатируя людские страсти, пороки и слабости. Сам Льюис не очень высоко ценил эту книгу (возможно, считал, что она затмила другие его работы), но на самом деле «Письма» были большой удачей – проблемы веры и человеческой природы были поданы в них не «в лоб», а в игровой, шутливой форме, что всегда импонирует публике.
Льюис был адептом «просто христианства»: устав от бесконечных споров и неприязни между католиками, англиканами, методистами и прочими-прочими, он старался выделить то общее, что могут воспитывать в себе люди, ходящие в разные церкви. Под названием «Просто христианство» был издан цикл его радиобесед, которые во время Второй мировой он вел по просьбе Би-би-си для укрепления духа соотечественников.
Хронологический снобизм
Оксфордская ученая публика смотрела на проповеднические труды Льюиса как на опасное чудачество. Религия в этой среде считалась пережитком. Один из биографов Льюиса, Эндрю Уилсон, вспоминает беседу со старым оксфордским доном, которого просто перекосило при упоминании имени нашего героя. На вопрос, чем же Льюис так провинился, тот проскрипел: «Он верил в Бога! И соблазнял своим умом молодежь».
При этом научные успехи Льюиса были слишком очевидны, чтобы от него можно было отмахнуться, как от «сбрендившего фанатика». В 1936-м вышел самый известный его труд «Аллегория любви», посвященный формам выражения любовных чувств в средневековой литературе и, в частности, традиции рыцарской куртуазности. Через все исследования Льюиса красной нитью проходит мысль о преодолении «хронологического снобизма». Он говорил, что и сам в молодости страдал таким снобизмом, полагая, что современное – это самое лучшее, будь то идеи, научные знания или вещи, а все, что относится к прошлым столетиям, – лишь экспонаты для музея.
Изучая историю и культуру прошлых эпох, говорил Льюис, мы видим, насколько это мнение ошибочно. В каждую из эпох люди полагали, что они обладают самым лучшим. Но все новое должно пройти испытание временем, и нередко оно этого испытания не выдерживает. «Все, что не вечно, устарело еще до своего появления», – полагал Льюис. Это была и шпилька в адрес тех, кто считал веру в Бога устаревшим предрассудком, а атеизм – передовым воззрением.
Детский писатель
Еще большее раздражение в научной среде вызвал написанный Льюисом цикл из семи сказочных повестей – «Хроники Нарнии». Это выглядело уж совсем легкомысленным занятием для солидного ученого. В отличие от Толкина, призывавшего не искать прямых параллелей между христианской верой автора и событиями «Властелина колец», Льюис намеренно насытил фэнтези очевидными христианскими аллюзиями. Даже самый простодушный читатель понимает, что в книге «Лев, колдунья и платяной шкаф» лев Аслан, добровольно идущий на унижения и смерть ради спасения провинившегося мальчика, а затем оживающий, чтобы сокрушить силы зла, символизирует Христа.
Любовь в конце жизни
Несмотря на свое богатое воображение, вряд ли, прожив самые активные годы своей жизни с миссис Мур, Льюис мог представить, что в самом конце земного существования его будут ждать любовь и страдания, которых он не ведал прежде. И символично, что центром этой истории стала женщина, чье имя Джой означало «Радость», ключевое понятие для Льюиса.
Джой Дэвидмен, американка еврейского происхождения, писательница и бывшая коммунистка, была одной из тех, кто пришел к вере в Бога благодаря книгам Льюиса. Зная писателя только по его работам, она влюбилась в него, вступила с ним в переписку и в итоге напросилась в гости. В Англию она прибыла с двумя сыновьями и после некоторого сугубо интеллектуального общения поселилась у Льюиса. Он ценил ее талант и написал предисловие к книге Дэвидмен «Дым над горой: Толкование десяти заповедей», но изначально ни о какой романтике с его стороны речи не шло.
Романтикой не пахло, даже когда в 1956 году Льюис тайно от многих друзей оформил с Дэвидмен фиктивный брак: это было нужно, чтобы дать Джой возможность жить и работать в Великобритании, так как в США началась «охота на ведьм» и ее, как бывшую коммунистку, ждали неприятности. Со своей стороны, Льюис обрел в Джой спутницу, от которой он получал не только человеческую заботу и внимание, но и стимул к творчеству. Не без побуждения с ее стороны он написал свой последний роман «Пока мы лиц не обрели».
Но, когда спустя год после заключения брака у Джой неожиданно нашли рак кости в запущенной стадии и она лежала в больнице при смерти, Льюис вдруг осознал, что без памяти любит ее. Он пригласил священника, чтобы обвенчаться с Джой перед ее уходом, и после этой церемонии, точнее, после того как священник возложил на больную руки с молитвой о выздоровлении, Дэвидмен неожиданно пошла на поправку и вскоре была выписана из больницы.
Питер Байд в ноябре 1960 года. Отец Байд совершил бракосочетание Льюиса и Джой Дэвидмен в больнице имени Черчилля (Оксфорд) 21 марта 1957 года
Исследование скорби
После этого чуда Джек и Джой прожили в счастье еще целых три года, но летом 1960-го рак вернулся и забрал Дэвидмен. Смерть Джой, казалось, стала самым сильным потрясением для Льюиса за всю его жизнь. Чтобы прийти в себя и как-то справиться с горем, он начал вести заметки, которые немного позже опубликовал в виде книги «Исследуя скорбь». Льюис так обнажил свою страдающую и вопрошающую Бога душу в этой книге, что предпочел взять псевдоним Н.У. Клерк.
Вера писателя не была разрушена, но физически он сам оказался на грани смерти. Последние три года он провел в мучениях. У него нашли аденому простаты, почечную и сердечную недостаточность, и каждая из болезней препятствовала лечению другой.
Льюис умер за неделю до своего 65-летия. В тот же день скончался еще один большой английский писатель, Олдос Хаксли. Но СМИ почти не упомянули об этом, потому что обе новости заслонила другая: в тот же злополучный день 22 ноября 1963 года в Далласе застрелили президента США Джона Кеннеди.
История продолжается
При жизни Льюис не без вызова называл себя старомодным динозавром. Вскоре после смерти стало казаться, что его христианские книги и сказки уже не нужны в эпоху сексуальной, наркотической и прочих революций 1960-х. По контрасту книги его друга Толкина, наоборот, к концу этого десятилетия стали культовыми среди хиппи и не только.
Но время показало, что «старину Джека» рано списывать со счетов. К началу XXI века только «Хроник Нарнии» было продано более 120 миллионов копий, эти повести перевели на 40 с лишним языков. А после выхода голливудской кинотрилогии по мотивам «Хроник» (2005–2010) тиражи выросли еще больше. Благодаря переводчице Наталье Трауберг христианскую публицистику Клайва Стейплза Льюиса хорошо знают и в России.
Льюис располагает к себе тем, что никогда даже не пытался строить из себя святошу. Не был он и религиозным фанатиком. О его веротерпимости говорит история одного из его пасынков, Дэвида, который, в отличие от своего крещеного брата Дугласа, предпочел принять веру предков, иудаизм. И старый больной писатель хлопотал, чтобы найти ему кошерную пищу и заменить в колледже изучение латыни на иврит.
Нет ни тени фанатизма и в его книгах. Все, в чем можно заподозрить нашего героя, так это в том, что он, как выразился тот старый оксфордец, «соблазнял своим умом». Работы Льюиса, их красота и откровенность мысли действительно соблазняют, подобно их автору, искать и думать о вере самостоятельно.
«Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие… Не было преступления, которого бы я не совершал…»
Вот как сам описывает свою бурную молодость великий русский писатель Лев Толстой. Что ж, это было весело, правда, решение не врать супруге, Софье Берс, было не совсем удачным. Он заставил её прочесть все места в своём дневнике, где описывались любовные приключения с другими женщинами.
С точки зрения Софьи Андреевны, такая откровенность была излишней – лучше было всего этого не знать. Но Толстой никогда ничего не делал наполовину. Поверив в то, что, исключив из рациона мясо, можно обуздать свои страсти, он стал строгим вегетарианцем и сел на жёсткую диету, состоявшую из овсяной каши, хлеба и овощного супа. Он отказался и от курения и алкоголя и призывал крестьян из своих владений поступить так же.
Догорает свеча, мажет копоть рассвет, И сверчки, замолчав, поползли за буфет. В страсти слов утонув ямб терзает хорей, Нет спасенья от букв у тетради моей.
Легион чертенят, что в бокале с вином Душу мне веселят... И бежит нагишом В рифме пьяных химер по страничкам душа Не терпя полумер в ритме карандаша. ... Догорает свеча, мажет копоть рассвет. От души-палача мне спасения нет.
Помню, составила план триллера и решила сделать план-поглавник. Дошла до главы "убийство матери", написала на листе название и отвлеклась. А тут врач к моему младшему приезжает -- осмотрела ребенка, грит: "Выздоравливает, но я еще одно лекарство назначу. Дайте ручку и бумагу — запишу". Я и дала тот листок в спешке... Неловко получилось.
ginger cat drinks vodka in hell with a demonic dog
- Кот-алкоголик – горе в семье! – Лена тяжело опустилось в кресло, и задумчиво потерла рожки на голове. – Что на этот раз?
Кот поставил стакан виски на пол и воздел лапы к потолку.
- Сколько! Сколько в мире прекрасных имен: Император Тай-цзун, Чингисхан, Александр Македонский, Александр Суворов… Иоанн! Иоанн Васильевич Грозный… А я – Марусь. Здравствуйте, Марусь, очень приятно, Марусь. – Кот застонал, картинно прикрыв лапой глаза.
- Мар, – устало выдохнула Лена, – опять старая песня? Уже тысячу раз говорено-переговорено: вначале я думала, что ты кошка…
- Кошка? Кошка! – зашипел Марусь и раздвинул задние лапы. – Хороша кошка... Это потому что я черный, да?
- Чего? Сдурел совсем? Ты рыжий!
- Ты принижаешь меня, и не считаешься с моими чувствами, потому что я рыжий, да? Вам кожаным все можно, да? Вам принадлежит весь ад, да? А обычный рыжий парень из гетто – вечный изгой. РЭД ЛАЙВС МЕТЕР! РЭД ЛАЙВС МЕТЕР!
- Тише ты! Всех чертей на перепугаешь.
Но Мар уже разошелся, и остановить его не представлялось возможным.
- Чоткого кота, Что мог бы брать города, Назвала Марусем тупорылая пиз…
- Заткнись, придурок, – не на шутку разозлилась Елена. – Вся округа и без того думает, что со мной проживает какой-то полоумный маргинал. Прекращай меня позорить!
Марусь поудобней устроился на полу, подпер лапой голову и горестно вздохнул.
- А как не материться, бро? Как не материться, бро? Как не материться в этой собачьей жизни, бро?
Лена в сердцах хлопнула сумочкой по ручке кресла.
- Какой еще к лешему «бро»? Я человек, ты – кот. Я твоя хозяйка вообще-то.
- Ах, хозя-айка? – снова зашипел Мар. – Хозяйка, значит? Ну-ну… Коли так, я пошел.
- Интересно, куда?
- Что ж, секрета делать не стану… Перво-наперво пойду и нассу тебе в новые туфли, а потом, знамо дело, мотыжить на плантацию, госпожа Хозяйка.
И кот действительно поплелся в коридор, напевая:
- Ваши фрустрации Ведут к сегрегации. Пустые интонации, В привычке вашей нации… И-эх, слышал бы Эминем, как я рэпую.
Лена выглянула из-за дверного косяка и, убедившись в том, что кот все-таки направился к лотку, а не к туфлям, заявила:
- У Эминема б на жопе волосы поседели, услышь он, как ты «рэпуешь». Я сама, когда ты в первый раз заговорил, чуть заикой не осталась, хоть и лет на пятнадцать помоложе буду.
Марусь довольно захихикал.
- Да уж, помню я твою рожу… Ленк, а, Ленк, у тебя ведь в сумке вкусняшка, да?
- С чего ты взял?
- С того, что из твоей сумки вкусняшкой на полквартиры пасет. Угости меня, только не половинку отдай, а сразу целую, ладно? Поедим, ляжем, полежим, сериальчик включим.
- А ты мурчать будешь?
- Еще как буду. Особенно, если ты мне за ушком почешешь.
Лена улыбнулась и пошла доставать из сумки «вкусняшку»