Вот скучная история из книги Альфреда де Виньи "Неволя и величие солдата", написанной в 1835 году:
25 ноября 1804 года, незадолго до коронации, Наполеон Бонапарт встретился с [римским папой] Пием VII в Фонтенбло и в возвышенных тонах говорил о себе как продолжателе дела императоров Константина I и Карла Великого. Папа пробормотал про себя: «Commediante!» [Комедиант!], а затем, когда Наполеон ещё больше увлекся собственной речью, так же тихо добавил: «Tragediante!» [Трагик!]
Лет через сорок Отто фон Бисмарк, первый канцлер Германского рейха, пересказал вроде бы ту же историю, но сместил акцент — и анекдот мгновенно заиграл всеми красками. По версии Бисмарка, на реплику папы: "Комедиант!" сам Наполеон поправил собеседника: "Трагик!"
Есть разница?
К слову, папа Пий Седьмой в самом деле короновал Наполеона через неделю после памятного разговора. Художник Жак-Луи Давид увековечил обоих на огромном полотне "Коронация императора Наполеона Первого и императрицы Жозефины в соборе Парижской Богоматери 2 декабря 1804 года" (в кадре только фрагмент картины, написанной по заказу Наполеона).
Говорят, великий русский композитор Сергей Рахманинов сначала не понял русскую революцию и уехал в Швецию. А потом понял и переехал в Америку.
Бывал он и в Европе, где навещал своего давнишнего знакомого Ивана Бунина. Лишённый российского гражданства писатель жил тогда в уютном городке Грасс, в Приморских Альпах, неподалёку от Ниццы. Среди его домочадцев была Галина Кузнецова — женщина тонкой красоты и прекрасных личных качеств. Её "Грасский дневник" после издания стал одним из важнейших источников информации о жизни первой волны русских эмигрантов во Франции.
Среди прочих там есть заметка 1930 года о том, как Рахманинов рассказывал Бунину о своём первом и единственном визите ко Льву Толстому:
Это неприятное воспоминание. Было это в 1900 году. Толстому сказали, что вот, мол, есть такой молодой человек, бросил работать, три года пьёт, отчаялся в себе, надо поддержать…Играл я Бетховена. Кончил, все вокруг в восторге, но хлопать боятся, смотрят, как Толстой? А он сидит в сторонке, руки сложил сурово и молчит. И все притихли, видят – ему не нравится… Ну, я, понятно, стал от него бегать. Но в конце вечера вижу: старик идёт прямо на меня. «Вы, говорит, простите, что я вам должен сказать: нехорошо то, что вы играли». Я ему: «Да ведь это не моё, а Бетховен», а он: «Ну и что же, что Бетховен? Всё равно нехорошо. Вы на меня не обиделись?» Тут я ему ответил дерзостью: «Как же я могу обижаться, если Бетховен может оказаться плохим?» Ну и сбежал. Меня туда потом приглашали, и Софья Андреевна звала, а я не пошёл. До тех пор мечтал о Толстом, как о счастье, а тут всё как рукой сняло! И не тем он меня поразил, что Бетховен ему не понравился или что я играл плохо, а тем, что он, такой как он был, мог обойтись с молодым начинающим, впавшим в отчаяние, которого привели к нему для утешения, так жестоко! И не пошёл. Утешил меня потом только Чехов, сказавший по-врачебному: «Да у него, может быть, желудок в тот день не подействовал, вот и всё. А пришли бы в другой раз – было бы иначе». Теперь бы я побежал к Толстому, да некуда…— Вот, Сергей Васильевич, этим последним вы себе приговор изрекли! С начинающими, молодыми жестокость необходима. Выживет — значит, годен, если нет — туда и дорога, — прокомментировал рассказ Рахманинова Бунин. — Нет, Иван Алексеевич, я с вами совершенно не согласен. Если ко мне придёт молодой человек и будет спрашивать моего совета, и я буду видеть, что моё мнение для него важно, — я лучше солгу, но не позволю себе быть бесчеловечным. <...>
По словам Галины Кузнецовой, гость долго спорил с хозяином. Бунин отказывался судить Толстого по обычным меркам и требовал признать, что Лев Николаевич понимал музыку...
...а Рахманинов заявлял, что "музыку Толстой понимал плохо, и что в его "Крейцеровой сонате" вовсе нет того, что он в ней находит".
Вот и пойми теперь, кто был прав: один из величайших музыкантов ХХ века или лауреат литературной Нобелевской премии. А может, правы были оба.
В п. 1 вместо "6 Bd des Filles du Calvaire", должно быть "6 Rue des Filles du Calvaire". Выяснилось, что в Париже есть улица и бульвар с таким названием, и находятся они очень рядом, поэтому не сразу поняла то, что что-то не сходится. Г-н Жильнорман жил именно на соответствующей улице, а не на бульваре. Картинку вставлю в комментариях.
1. Предполагаемое расположение дома дедушки Мариуса, господина Жильнормана, где впоследствии жили Мариус с Козеттой
"Он жил в квартале Марэ на улице Сестер страстей господних, в доме № 6. Дом был его собственный. Он давно снесен, и теперь на его месте выстроен другой, а при постоянных изменениях, которые претерпевает нумерация домов парижских улиц, изменился, вероятно, и его номер. Г-н Жильнорман занимал просторную старинную квартиру во втором этаже..."
2. Вернон - город, где жил отец Мариуса с наступлением эпохи Реставрации
"Всякий, кто посетил бы в те годы городок Вернон и кто, гуляя там по прекрасному каменному мосту, <...> должен был заметить человека лет пятидесяти, в кожаной фуражке, в брюках и куртке из грубого серого сукна; целый день человек этот расхаживал <..> по одному из находившихся близ моста огороженных участков <..>. Все эти участки одним концом упираются в реку, а другим в дома. Самый маленький из этих уголков и самый убогий из этих домиков занимал около 1817 года вышеупомянутый человек в куртке и деревянных башмаках."
Вернон, находится в 80 км от Парижа
3. Церковь Сен-Сюльпис, которую посещал Мариус, и где встреча с господином Мабефом пролила свет на его отца и сподвигла Мариуса на то, чтобы примкнуть к революционерам
"Мариус сохранил религиозные привычки своего детства. Как-то в воскресенье, отправившись к обедне в церковь Сен-Сюльпис, он прошел в тот самый придел пресвятой девы, куда ребенком обычно водила его тетка."
Église Saint-Sulpice
4. Предполагаемое место кафе "Мюзен" - одно из двух основных мест, где собирались Друзья азбуки
"Члены общества собирались в Париже в двух местах: близ Рынка, в кабачке под названием “Коринф”, о котором речь будет впереди, и близ Пантеона, на площади Сен-Мишель, в маленьком кафе под названием кафе “Мюзен”, ныне снесенном. До первого сборного пункта было недалеко рабочим, до второго — студентам."
5. Предполагаемое место кабачка "Коринф" - одно из двух основных мест, где собирались Друзья азбуки (возле Центрального рынка). Здесь же впоследствии располагалась баррикада улицы Шанврери, на которой сражались и погибли товарищи Мариуса и откуда раненого Мариуса вынес Жан Вальжан.
"Нынешние парижане, входя на улицу Рамбюто со стороны Центрального рынка, замечают направо, против улицы Мондетур, лавку корзинщика, вывеской которому служит корзина, изображающая императора Наполеона Первого со следующей надписью: НАПОЛЕОН ИЗ ИВЫ ЗДЕСЬ СПЛЕТЕН. Однако они нисколько не подозревают о тех страшных сценах, свидетелем которых был этот самый квартал каких-нибудь тридцать лет тому назад. Именно здесь была улица Шанврери, которая в старину писалась Шанверери, и прославленный кабачок, именуемый “Коринфом”.
На улице Мондетур неподалеку от кабачка "Коринф", улица сохраняет сильную извилистость до сих пор
6. Люксембургский сад, где часто гуляли Жан Вальжан с Козеттой, и где их заметил Мариус
"Уж более года назад Мариус заметил в одной из пустынных аллей Люксембургского сада, тянувшейся вдоль ограды Питомника, мужчину и совсем еще молоденькую девушку, сидевших бок о бок, почти всегда на одной и той же скамье, в самом уединенном конце аллеи, выходившем на Западную улицу. Всякий раз, когда случай, без вмешательства которого не обходятся прогулки людей, погруженных в свои мысли, приводил Мариуса в эту аллею, — а это бывало почти ежедневно, — он находил там эту парочку."
Часть сада, непосредственно примыкающая к Люксембургскому дворцу
Нефасадная часть Люксембургского сада
7. Бывшая улица Плюме, на которой поселились Жан Вальжан и Козетта после ухода из монастыря на улице Малый Пикпюс
"Он снял дом на улице Плюме и укрылся там под именем Ультима Фошлевана. В это же время он снял две другие квартиры в Париже, чтобы не слишком привлекать внимание, всегда проживая на одной улице, и иметь возможность, в случае необходимости, исчезнуть при малейшей тревоге, — словом, не быть захваченным врасплох, как в ту ночь, когда он таким чудесным образом спасся от Жавера".
8. Церковь Сен-Жак-дю-О-Па, куда Жан Вальжан часто ходили с Козеттой во время проживания на улице Плюме
"Каждый день Жан Вальжан, взяв Козетту под руку, шел с нею на прогулку. Он водил ее в Люксембургский сад, в самую малолюдную аллею, а каждое воскресенье — к обедне, обычно в церковь Сен-Жак-дю-О-Па, именно потому, что она находилась далеко от их дома. Квартал этот был очень бедный, Жан Вальжан щедро раздавал там подаяние, и в церкви вокруг него толпились нищие; последнее обстоятельство и послужило причиной послания Тенардье, направленного “Господину благодетелю из церкви Сен-Жак-дю-О-Па”.
Église Saint-Jacques du Haut Pas
9. Менская застава - пример места, куда Жан Вальжан с Козеттой любили ходить гулять
"Как известно, у Жана Вальжана была склонность отправляться в местности, мало посещаемые, в уединенные уголки, в заброшенные места. В те времена вблизи парижских застав тянулись скудные, почти сливавшиеся с городом поля <...>. Жан Вальжан отдавал им особенное предпочтение. Козетта там не скучала. <...> Даже после того, как их жизнь омрачилась, они сохранили обычай утренних прогулок. Однажды в октябрьское утро, соблазненные безмятежной ясностью осени 1831 года, они вышли из дому и к тому времени, когда начало светать, оказались возле Менской заставы."
10. Дом, в котором жил Курфейрак, приютивший Мариуса
"Мариус заговорил снова:
—Я вот о чем думаю. Тебе надо знать мой адрес, мало ли что может случиться. Я живу у моего приятеля, Курфейрака, по Стекольной улице, номер шестнадцать.
Он порылся в кармане, вытащил перочинный нож и лезвием вырезал на штукатурке стены: Стекольная улица, №16. Между тем Козетта снова принялась смотреть ему в глаза."
11. Предполагаемое расположение дома на улице Вооруженного человека, куда переехали Жан Вальжан и Козетта, покинув улицу Плюме
"Квартира на улице Вооруженного человека выходила окнами на задний двор, была расположена на третьем этаже и состояла из двух спальных комнат, столовой и прилегавшей к столовой кухни с антресолями, где стояла складная кровать, поступившая в распоряжение Тусен. Столовая, разделявшая спальни, служила в то же время прихожей. В жилище этом имелась вся необходимая домашняя утварь."
12. Слон на Площади Бастилии, в котором жил Гаврош
"Тьма покрывала огромную площадь Бастилии, зимний ветер с дождем дул порывами. Дозоры обшаривали ворота, аллеи, ограды, темные углы и, в поисках ночных бродяг, молча проходили мимо слона; чудище, застыв в своей неподвижности и устремив глаза во мрак, имело мечтательный вид, словно радовалось доброму делу, которое свершало, укрывая от непогоды и от людей трех беглых спящих детишек."
Наполеоновский проект Площади Бастилии с фонтаном в виде слона
Современный вид на Площадь Бастилии с канала Сен-Мартен
Материал охватывает третью и четвертую части произведения - "Мариус" и "Идиллия улицы Плюме и эпопея улицы Сен-Дени"
"Я советую вам не носить ничего возмутительного, слишком обтягивающего, или слишком затягивающего, и не стоит напоминать тех женщин, которые считают себя очень модными, когда их одежда низкая и притягивает внимание; они думают, что их платьем восхищаются, за что над ними издеваются и правильно упрекают те, кто слышит их речь. Не надо, дочь моя, быть похожей на тех, кто хочет казаться модней, зимой так скудно одевается, что мёрзнет от холода, их цвет лица часто пропадает [...] Они терпят много тяжких болезней, а многие даже умирают – никогда не сомневайтесь, что это великий грех, потому что они покончили с собой".
Так писала в книге "Уроки для моей дочери" последняя представительница прямой ветви династии Валуа, старшая из выживших детей французского короля Людовика Одиннадцатого и Шарлотты Савойской, вдова герцога Бурбонского Жана Второго, успевшая побывать регентшей при малолетнем дофине Карле Французском — будущем короле Карле Восьмом; поучаствовать в войне Алой и Белой роз и поспособствовать возведению на престол Генриха Седьмого Тюдора, воспитать Луизу Савойскую — будущую королеву-мать Франции, Диану де Пуатье — будущую королевскую фаворитку — и Маргариту Австрийскую — будущую наместницу Габсбургских Нидерландов; многолетняя конкурентка и многократная победительница Людовика Орлеанского, ставшего королём Людовиком Двенадцатым и прозванного Отцом народа; регентша герцогства Бурбонского при своей малолетней дочери Сюзанне Бурбонской, герцогиня Бурбонская, герцогиня Оверньская, графиня Форе, графиня Клермон, одна из самых влиятельных женщин Европы на рубеже XV-XVI веков Анна де Валуа, она же Анна де Божё, она же Анна Французская (1461—1522).
Кстати, по мнению современников, разносторонне одарённая женщина, писательница и политик Анна была вдобавок весьма недурна собой.
Вот ведь как повезло.
И ещё кстати: пока подыскивал в интернетах портрет посимпатичнее, наткнулся на десяток книжек "Анна Ярославна — королева Франции", хотя дочь киевского князя никогда королевой не была и носила титул "мать короля", выбитый на постаменте самого известного её средневекового памятника.
В дверь проскользнула чья-то тень. То была тонкая, высокая женщина с маленькой головкой. На её бледном лице выделялись серые глаза, волосы у неё были русые и казались крашеными. Меликов встал. — Наташа Петрова, — сказал он. — Давно вы вернулись? — Две недели назад. Я тоже встал. Женщина была почти одного роста со мной. В тёмном облегающем костюме она выглядела очень худой. Говорила она как-то чересчур торопливо, и голос у неё был, пожалуй, слишком громкий и словно прокуренный. — Рюмку водки? — спросил Меликов. — Или виски? — Водки. Один глоток. Мне пора идти фотографироваться. — В такой поздний час? — Да, на весь вечер. Фотограф свободен только по вечерам. Платья и шляпы. Маленькие шляпки. Совсем крохотные. Только сейчас я заметил, что Наташа Петрова была в шляпке без полей, до крайности воздушной и надетой слегка набок. Меликов ушёл за водкой. — Вы не американец? — спросила девушка. — Нет, немец. — Ненавижу немцев. — Я тоже, — согласился я. Она взглянула на меня с изумлением. — Я не говорю о присутствующих. — И я тоже. — Я — француженка. Вы должны меня понять. Война... — Понимаю, — сказал я равнодушно. Уже не в первый раз меня делали ответственным за преступления фашистского режима в Германии. И постепенно это перестало трогать. Я сидел в лагере для интернированных во Франции, но не возненавидел французов. Объяснять это, впрочем, было бесполезно. Тот, кто умеет только ненавидеть или только любить, — завидно примитивен. Меликов принёс бутылку и три очень маленькие рюмки, которые налил доверху. — Я не хочу, — сказал я. — Обиделись? — спросила девушка. — Нет. Просто мне сейчас не хочется пить. Меликов ухмыльнулся. — Ваше здоровье, — сказал он и поднял рюмку. — Напиток богов! — Девушка залпом осушила свою рюмку. Я почувствовал себя дураком: зря отказался от водки, но теперь уже было поздно. Меликов поднял бутылку. — Ещё по одной, Наталья Петровна? — Mersi, Владимир Иванович, хватит! Пора уходить. Au revoir. — Она крепко пожала мне руку. — Au revoir, monsieur. — Au revoir, madame. Меликов пошел её проводить. Вернувшись, он спросил: — Она тебя разозлила? — Нет. — Не обращай внимания. Она всех злит. Сама того не желая. — Разве она не русская? — Родилась во Франции. Почему ты спрашиваешь? — Я довольно долго жил среди русских эмигрантов. И заметил, что их женщины из чисто спортивного интереса задирают мужчин куда чаще, чем рекомендуется. Меликов осклабился. — Не вижу здесь ничего худого. Иногда полезно вывести мужчину из равновесия. Всё лучше, чем по утрам с гордым видом начищать пуговицы на его мундире и надраивать ему сапоги, которыми он будет потом топтать ручонки еврейских детей. — Сдаюсь! Сегодня немецкие эмигранты здесь не в чести. Налей-ка мне лучше водки, от которой я только что отказался. <...>
Это пространная цитата из неоконченного романа Ремарка "Тени в раю", где он — как было с его прежней возлюбленной Марлен Дитрих — описал завязку своих отношений с Натальей Павловной Палей.
Везло писателю на роковых красавиц. Наталья (1905—1981) была русской княжной и внучкой императора Александра Второго.
Родилась она в России, но в 1920 году с матерью и сестрой действительно эмигрировала во Францию и, как многие красавицы голубых кровей, сделалась манекенщицей, потрясая публику своими появлениями на подиуме.
Круг общения княжны в 1930-х — это литературные кумиры Жан Кокто и Антуан де Сент-Экзюпери, кинорежиссёр Лукино Висконти, великий танцор Серж Лифарь и та же Марлен Дитрих. Наталья тоже снималась в кино: её партнёрами были европейские и голливудские звёзды — Кэтрин Хэпбёрн, Морис Шевалье, Шарль Буайе и Кэрри Грант... ...а на реклaмном снимке французских босоножек — рука и ноги княжны Натальи Палей, которые целовал Эрих Мария Ремарк.
Да, понимаем, что заголовок очень похож на какой-нибудь вопрос из передачи “Что? Где? Когда?”. Но, честно говоря, мы перебрали целую кучу всяких вариантов и каждый раз получалось либо очень скучно, либо очень длинно. Так что пускай будет так, как есть.
Ну что ж, первым делом расскажем об авторе. Его зовут Жорж Перек, и был он членом известной литературной группы УЛИПО (“Цех потенциальной литературы”), гуда входили писатели и математики. Они там пытались поверить алгебру гармонией и наоборот, чтобы совершить какой-нибудь невероятный прорыв. В общем, это как если бы советские физики объединились с лириками и стали совместными усилиями писать романы.
Главным методом их поисков были формальные ограничения. То есть задавался какой-то искусственный параметр и дальше нужно было творить, не отступая от него. Приведем вам пример одного из таких ограничений, получившего название “Сдвиг S+7”:
“Осуществляется с помощью произвольного орфографического или толкового словаря. Каждое существительное исходного текста (в качестве оного может использоваться любое литературное произведение) заменяется другим существительным. Последнее должно являться седьмым существительным в выбранном словаре, считая от заменяемого слова”.
Красота, правда? Что там в итоге получится, трудно даже представить себе. Группа УЛИПО, кстати, существует до сих пор, а ее президент Эрве Ле Теллье в 2020 году получил Гонкуровскую премию за роман “Аномалия”, где каждая глава написана в своем жанре. Последняя страница вообще написана хитрым образом – ширина строки все время уменьшается, пока не остается всего одна буква.
Но вернемся к Жоржу Переку. Он в 1969 году выпустил книгу под названием “Исчезание”, где есть тоже есть некое формальное ограничение. Там отсутствует буква Е. Все остальное вполне нормально и логично. Даже неиспользование этой буквы имеет свое объяснение – Перек описывает мир, где “Е” находится под запретом, а за нарушение этого запрета грозит смертная казнь.
Фишка в том, что Е – это самая частая буква французского языка. Поэтому писателю пришлось изрядно попотеть, добиваясь того, чтобы текст без Е получился не вымученным, а вполне читабельным. Ему удалось.
Роман “Исчезание” стал самым известным произведением группы УЛИПО, их манифестом. Но его популярность подкинула проблем переводчикам. Ведь переводить эту книгу на другие языки следовало, придерживаясь того же принципа. Поэтому в испанском издании исчезла, например, буква А.
Что касается русского перевода, то Валерий Кислов, который взялся за этот роман в девяностые годы, вынужден был отказаться от буквы О. Именно она является самой частой в русском алфавите. Посмотрите на свою компьютерную раскладку – в классической позиции указательный палец правой руки должен лежать как раз на клавише О. Потому что она нажимается чаще всего (кроме пробела). Вот вам и ответ на вопрос, заданный в заголовке.
Кстати, в этом тексте 259 букв О. А если вместе с заголовком, то 264.
Приведем вам список писателей, которые получали в разное время Гонкуровку: Шатобриан, Марсель Пруст, Анри Барбюс, Андре Мальро, Эльза Триоле, Морис Дрюон, Робер Мерль, Симона де Бовуар, Ромен Гари, Мишель Турнье, Патрик Модиано, Маргерит Дюрас, Мишель Уэльбек. Великолепные имена, не правда ли?
А с чего вообще все началось? Какая книга какого писателя была впервые удостоена Гонкуровской премии (это произошло в 1903 году)?
О, это было довольно любопытное произведение под названием “Вражья сила” малоизвестного автора Джона-Антуана Но. Книгу он издал за свой счет, успеха она особого не имела, но члены Гонкуровской академии (их было тогда десять человек) пришли от нее в восторг. И даже спустя годы своего мнения не изменили, продолжая утверждать, что это была лучшая книга и лучший выбор.
Начинается роман с того, что герой, которого зовут Филип Вёли, просыпается в психиатрической лечебнице. Он понемногу приходит в себя, начинает осваиваться, знакомится с другими пациентами и… страстно влюбляется в девушку по имени Ирен. Одновременно становится ясно, что в сознании Филипа живет кто-то еще. Этот кто-то – инопланетянин Кмоун, прилетевший из системы Альдебарана. Он вселился в нашего героя и начал подбивать его на разные безумства.
Пересказывать вам сюжет книги мы не будем, он очень запутанный, а временами еще и очень жестокий. Теме психиатрии и безумия там уделено крайне много внимания, что хорошо увязывается с проснувшимся тогда в европейском обществе глубоким интересам к тайнам и глубинам человеческого сознания, в том числе и самым постыдным.
Так что в определенном смысле выбор Гонкуровской академии понятен. Произведение Джона-Антуана Но точно отразило дух эпохи. На литературной судьбе автора и на его личной биографии это, впрочем, никак не отразилось. Узнав о присуждении ему премии, Но отправил всем членам академии благодарственные письма, но на вручение не поехал. Награду за него получил его брат. А сам автор уехал в Сен-Клер.
Остальные его произведения (а писал он много и практически беспрерывно) не удостоились никакого внимания ни публики, ни критики. Некоторые пребывают неизданными до сих пор.