"Эта ночь"

Поэтому женщина нужна мужчине лишь как место смерти (место погребения, захоронения, исчезновения, растворения, испарения). В женщине мужчина прячется от необходимости быть (=казаться) мужчиной. Женщина - место встречи со "смертью", которое изменить нельзя.

"Женщина" – это испражнение собственного ума (плод фантазии) женщины, от которого ей самой хочется держаться подальше. Почему? Потому что полюбить себя, как женщину, она абсолютно никак не может. Женщине приходится жить с постоянной ненавистью (чудовищной неприязнью) к себе.

Почему женщина никому не нужна и её отовсюду гонят, как мужика дебошира и алкаша? Только потому, что женщина не нужна ей (себе) самой. Только сама женщина гонит себя (как женщину) отовсюду. А ей кажется (снится), что её гонят «другие» (=персонажи её сновидения).
Через персонажей собственного сновидения (=своей жизни) женщина воздаёт себе (как женщине) должное. «Долг платежом красен».

«Слепили бабу на морозе, руки, ноги, голова.
Она стоит в нелепой позе, ни жива и ни мертва,
А мне другой не надо нынче,
Пусть красивых в мире тыщи,
Нет ее белей и чище,
И другой такой не сыщешь,
Хоть ты тресни!
*
Ох, эта женщина веселая, большая, вся из снега.
Для любви ее душа, и ноги созданы для бега.
Я бегу с любимой рядом,
О, как глаза ее ясны!
А я томлюсь под нежным взглядом,
Доживет ли до весны
Такая краля?..»

Мужчина влюбляется в своё отражение в зеркале (своего ума), о котором женщина не знает "ни сном, ни духом". И эта "любовь" сохраняется. А к самой женщине, как таковОй (к её "душе") у мужчины лютая ненависть и неприязнь.

Поэтому чем меньше у женщины "души" (своей личной жизни), тем для мужчины лучше, спокойнее. Мужчина делает всё, чтобы придушить (сжечь, уничтожить) женскую душу. Но это не так просто, как может показаться на первый взгляд.

Мужчина продолжает жить со своей (несуществующей на самом деле) фантазией - с тульпой (с женским телом). А реальная женская душа (насквозь святое пустое место) пытается лишить его этой фантазии, мечты.
Таким образом, женское тело - плод мужского воображения, чистая фантазия мужского ума, сказка. А вот женская душа - суровая реальность.

Не случайно (поэтому) есть такая рекомендация, чтобы муж и жена смотрели НЕ друг на друга, а в одном направлении. Зачем? Чтобы они (этим самым) скрывали друг от друга сильнейшую неприязнь друг к другу. Чтобы они эту неприязнь изливали не друг на друга, а на кого-либо (на что-либо) в их окружении.

Например, "революционеры" (смутьяны, бунтовщики) до революции смотрят в одном направлении - на Царя (президента, "бога"). Они более-менее друзья, союзники друг для друга. А после революции смотрят друг на друга - занимаются хладнокровным, откровенным уничтожением друг друга - становятся врагами, противниками. А значит они и ДО революции вовсе не были "друзьями", а были скрытыми (тайными, не проявленными) врагами.

В этом смысле один на всех Царь ("бог", кумир, идол) сплачивает всех остальных людей против него. Их неприязнь к Царю более-менее открыта - они смотрят ему в лицо. Их неприязнь друг к другу более-менее скрыта - они НЕ смотрят друг другу в лицо.

У "бога", как известно, лица нет. Поэтому людям приходится смотреть на абсолютно пустое "святое место". Как, например, мусульмане всего мира на Кааб. Этот трюк позволяет (в какой-то далеко неполной мере) скрывать сильнейшую неприязнь людей (в том числе мусульман) друг к другу.

Как только люди перестают (пристально, не отрываясь) смотреть на "бога" (в одном направлении), так сразу они начинают хладнокровно убивать (="любить") друг друга. Поэтому "любить" (=убивать) следует прежде всего (единого, одного на всех) "бога" (="никого и ничего", неуязвимое "пустое место").

«Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь»

Для чего, например, муж и жена "делают" ребёнка? Чтобы не смотреть в глаза друг другу - чтобы не убивать друг друга. Чтобы смотреть в более-менее одном направлении - на ребёнка. Родители своей "любовью" дружно (двое против одного) убивают собственного ребёнка.
Ребёнка спасает от неминуемой смерти только его невинность (без-личностность, покорность, послушность). Ребёнок (младенец), по сути, и так "мёртв" - в нём нечего (некого) ещё убивать. Ребёнку поэтому от "любви" родителей (почти) не будет вреда.

Но при взрослении ребёнок начинает проявлять свою "личностность", свой "характер". И родители в этом взрослении ребёнка - злейшие его враги (которые, впрочем, склонны прикидываться друзьями).

"И враги человеку - домашние его.»

Чем взрослее ребёнок, тем меньше родители смотрят ему в глаза, чтобы скрыть свою неприязнь к нему. А, значит, всё сильнее смотрят в глаза друг другу - всё больше занимаются уничтожением, истреблением друг друга.

Значительное место в книге занимает вторая мировая война. Совершенно ясно, что, говоря об этом периоде, никто не имеет права выпускать из сознания 56 миллионов погибших в Европе и Азии, среди них — 20 миллионов советских людей и 6 миллионов евреев, сожженных в крематориях концлагерей нацистами. Эти невиданные жертвы мировой трагедии должны быть как бы камертоном нравственности. История войны немыслима без факта. Факт вне истории мертв. В этом случае он напоминает даже не любительскую фотографию, а тень фотографии, не мгновение правды, а тень мгновения. Вот именно эта зловещая и размытая тень то и дело возникает на страницах книги Солженицына, едва лишь он по ходе дела обращается к событиям второй мировой войны.

Сражение под Сталинградом, где мое поколение восемнадцатилетних получило первое крещение огнем, где в кровопролитных боях мы повзрослели и постарели на 10 лет, было, как известно, окончательным переломом военных событий второй мировой войны. Тяжелейшее это сражение стоило дорого и нашей стране, и моим сверстникам, и мне. Слишком много братских могил оставили мы вблизи Волги, слишком многих мы не досчитались после победы. На высотках Дона в пыльные и знойные дни июля и августа, когда солнце пропадало в смерчах разрывов, нас держала в траншеях и ненависть и любовь. Ненависть к тем, кто пришел с оружием из фашистской Германии, чтобы уничтожить наше государство и нашу нацию, и вместе с тем наша любовь к тому, что называется на человеческом языке матерью, домом, школьным московским катком, исполосованным лезвиями коньков, скрипом калитки где-нибудь в Ярославле, зеленой травой, падающим снегом, первым поцелуем возле заваленного сугробами крыльца. На войне самые неистребимые чувства человек испытывает к прошлому. А мы воевали в настоящем за прошлое, которое казалось неповторимо счастливым. Мы мечтали, мы хотели вернуться в него. Мы были романтичны — и в этом была чистота и вера, что можно определить как ощущение родины.

Под Сталинградом, в Сталинграде и в районе Сталинграда, что известно мне не только по одним документам, главным образом, воевали молодые 1922, 1923, 1924 года рождения, десятки тысяч людей. И это они отстояли Сталинград, и это они сковали в обороне города немцев и перешли в наступление.

Именно они были «цементом фундамента» Сталинградской победы, а не штрафные роты, как пишет об этом Солженицын. Последняя перепись населения Советского Союза выявила цифру: от этих поколений осталось 3%. Да, многие и многие пали тогда на берегах Волги. Поэтому, думая о своих сверстниках, погибших в битве под Сталинградом, я не могу не оказать: Солженицын допускает злую и тенденциозную неточность, которая оскорбляет память о жертвах названных мною поколений.

Если еще далее уточнять, то приказ №227 «Ни шагу назад!» был прочитан нам в августе месяце 1942 года после оставления советскими войсками Ростова и Новочеркасска. Все мы знали его решительность, его суровость, но в то же время, как это ни покажется кому-нибудь парадоксальным, испытывали одинаковое чувство: да, хватит отступать, хватит!

Кроме того, приказ «Ни шагу назад!», а в нем впервые было сказано об образовании штрафных рот, родился на свет и дошел до армии в августе месяце. В это время немцы уже были на ближних подступах к Сталинграду, на расстоянии одного-двух танковых переходов. Могли ли они, штрафные роты, сдержать натиск танковой армии немцев, сосредоточивших, кроме того, до 20 пехотных дивизий на ударных направлениях? Должен сказать, что штрафные роты, оснащенные легким оружием, вообще не в силах сдержать какое-либо более или менее серьезное наступление — сдерживали армии, дивизии, полки.

Для меня, прошедшего через сталинградское сражение, дико и недобросовестно выглядит подобное отношение к одной из героических и крупнейших битв, решившей не только судьбу России, но и других народов. Что это — намеренное искажение истины?

Теперь несколько замечаний по поводу небезызвестного Власова. Читая и вспоминая о нем, я снова задал себе очередной вопрос, почему Солженицын с явным сочувствием пишет о выплывшем на пене войны генерале, обретшем мрачную геростратову славу, причем наделяет его чертами «выдающегося», «настоящего» человека, антисталинца, защитника русского народа.

По всей обнаженной сути вторая мировая война была сурова и жестока и половинчатого измерения в смертельной борьбе не было. В непримиримом столкновении враждующих сторон все измерялось категориями «да» и «нет», «или-или», «быть или не быть». Это относилось и к судьбе Советского государства, к судьбе России и к судьбе каждого человека в отдельности. Подобно бедствию и горю, война нравственно объединяет людей, готовых защищать, отстаивать свой уклад жизни, своих детей, свой дом, но война объединяет людей и безнравственно, если эти люди вторгаются на чужую землю с целью порабощения и захвата ее. Стало быть — сталкиваются нравственность и безнравственность, не говоря уже о политической стороне дела.

Измена, двоедушие или предательство общности людей в моменты обостренной борьбы всегда безнравственны. Человек, предавший в тяжкие для народа дни землю отцов, предает в конце концов и самого себя. Он становится духовным самоубийцей. Он опустошает собственную душу и превращается в живой труп, какими бы политическими мотивами он ни прикрывался. Примеров этому в истории немало.

В связи с моим последним романом «Горячий снег» и кинофильмом «Освобождение», в которых речь идет и о предателе Власове, я переворошил многие документы и выслушал многие мнения несхожих людей, знавших когда-то этого человека в быту и на войне.

Какой же я сделал вывод? Власов был человеком высокомерных манер, честолюбив, обидчив, с карьеристскими наклонностями. Он не очень любил общаться с солдатами, не любил часто бывать на обстреливаемом снарядами наблюдательном пункте. Он предпочитал глубокий блиндаж командного пункта, подземный свет аккумуляторных лампочек, уют временных квартир, где располагался удобно, сыто, даже несколько аристократично.

Военачальник средних способностей, он не обладал острым тактическим мышлением, но так или иначе звезда удачи светила ему по началу войны. И, видимо, тогда казалось Власову, что успех будет сопутствовать ему постоянно и непреложно: он чересчур одержимо желал его.

Но окружение и разгром 2‑й ударной армии, которой он командовал на Волховском фронте в 1942 году, представились мнительному Власову бесславным концом карьеры, закатом счастливой звезды — и он сделал роковой шаг. Ночью, бросив еще сражавшиеся части, он вместе с адъютантом сдался немецким солдатам: «Не стреляйте, я — генерал Власов!». Так это было в реальности.

Однако же Солженицын трактует сдачу в плен и измену Власова как сугубо осознанный антисталинский акт: мол, Власов за совершенное предательство денежного куша не получил, а сделал это по твердому политическому убеждению, не согласный с деятельностью Сталина. Я легко предполагаю, конечно, что данные сведения Солженицын почерпнул и тщательно запомнил из немецких листовок (их читал и я на фронте) или же из брошюрки самого Власова (мы ее тоже иногда находили на полях войны), где генерал объяснял свою сдачу в плен неприятием политики Сталина в 1936—37 годах и т. д.

Предательство, разложение личности, безнравственность от века живы только потому, что, камуфляжно прикрываясь знаменами апостолов, оправдывают себя, принимая то обличье страдальцев за истину, то лик «политического мессии». Деятельность Власова, отдающую малоароматическим свойством, решительно подтасовывает Солженицын под собственную концепцию, беззастенчиво приглашая из Леты генерала к сотрудничеству, предварительно надев на его главу терновый венец борца за справедливость.

Не могу пройти мимо некоторых обобщений, которые на разных страницах делает Солженицын по поводу русского народа. Откуда этот антиславянизм? Право, ответ наводит на очень мрачные воспоминания, и в памяти встают зловещие параграфы немецкого плана «ОСТ».

Великий титан Достоевский прошел не через семь, а через девять кругов жизненного ада, видел и ничтожное и великое, испытал все, что даже немыслимо испытать человеку (ожидание смертной казни, ссылка, каторжные работы, падение личности), но ни в одном произведении не доходил до национального нигилизма. Наоборот — он любил человека и отрицал в нем плохое и утверждал доброе, как и большинство великих писателей мировой литературы, исследуя характер своей нации. Достоевский находился в мучительных поисках бога в себе и вне себя.

Чувство злой неприязни, как будто он сводит счеты с целой нацией, обидевшей его, клокочет в Солженицыне, словно в вулкане. Он подозревает каждого русского в беспринципности, косности, приплюсовывая к ней стремление к легкой жизни, к власти и, как бы в восторге самоуничижения, с неистовством рвет на себе рубаху, крича, что сам мог бы стать палачом. Вызывает также, мягко выражаясь, изумление его злой упрек Ивану Бунину, только за то, что этот крупнейший писатель XX века остался до самой смерти русским и в эмиграции. Но Солженицын, несмотря на свой серьезный возраст и опыт, не знает «до дна» русский характер и не знает характер «свободы» Запада, с которым так часто сравнивает российскую жизнь.

«Архипелаг Гулаг» мог бы быть «опытом художественного исследования», как его называет Солженицын, если бы автор осознавал всякое написанное им слово и осознавал формулу: критерий истины — нравственность, а критерий нравственности — истина. Если бы он отдавал себе мужественный отчет в том, что история, лишенная правды, — вдова.

Любому художнику любой страны противопоказано длительное время находиться в состоянии постоянного озлобления, ибо озлобление пожирает его талант и писатель становится настолько тенденциозным, что тенденция эта пожирает самую истину.

Ю. БОНДАРЕВ

«В круге последнем», Москва, 1974г