Это перевод истории с Reddit

Когда мы с мужем, Райаном, купили первый дом, мы были на седьмом небе. Наших пятилетних близнецов, Элайзу и Ноа, буквально распирало от радости — впереди была жизнь в чём-то побольше, — и даже наш шестимесячный Джозеф, казалось, разделял их восторг: глухо гулил и улыбался у меня на руках.

Райан провёл в доме целую неделю с братом: распаковывали мебель, обустраивали спальни — чтобы переезд прошёл гладко и стал для нас небольшим сюрпризом.

На долю секунды даже я разделила их счастье. Но стоило мне с детьми войти туда во второй раз, что-то переменилось. Воздух стал как будто тяжелее, хотя запахи Pine-Sol и Febreze въелись во всё вокруг. Я попыталась не обращать внимания и сосредоточиться на семье, но это оказалось почти невозможно.

Райан широко улыбнулся, раскинул руки: «Ну? Как тебе?»

Элайза театрально ахнула и завертелась, как балерина: «Здесь красиво! Можно нам сделать танцпол?»

Ноа метнулся мимо неё и рванул к лестнице. «Нет! Танцполы — отстой! Нам нужна гоночная трасса!»

Райан успел перехватить его в последний момент, подхватив на руки, прежде чем тот коснулся ступеней. «Не так быстро, гонщик, — рассмеялся он. — Никаких гонок, пока не устроимся».

Элайза показала Ноа язык: «Ага, Ноа. Ты просто не умеешь танцевать».

«Зато умею побеждать», — буркнул он, выскальзывая из рук Райана с широкой улыбкой.

Их голоса отскакивали от высокого потолка холла и на всю силу заполняли пустоту. Хотя дом уже был заставлен мебелью, эхо тянулось дольше, чем должно, — будто стены повторяли их на долю секунды позже. Я поправила лямки переноски, в которой сидел Джозеф, и подняла взгляд на лестницу. На миг мне показалось, что наверху что-то шевельнулось — тень, может быть, или так лёг свет на перила. Я моргнула — и ничего.

Райан оглянулся через плечо, всё ещё улыбаясь: «Эй, — мягко сказал он, — ты в порядке?»

Я выдавила улыбку: «Просто пытаюсь всё осмыслить».

Он кивнул, шагнул ближе и быстро поцеловал меня в висок: «Говорил же, будет как дома».

Скажу честно, поначалу я была в восторге от самого факта, что мы переезжаем в дом побольше: мы ведь жили в одной и той же убогой двухкомнатной квартире с тех пор, как после колледжа начали встречаться. Тогда было нормально, но с двумя малышами и младенцем квартира стала меньше походить на дом и больше — на обувную коробку с вечными проблемами с трубами.

Я улыбнулась, но глаза снова метнулись к лестнице. Там воздух казался темнее, тяжелее. И хотя дом выглядел идеально, меня не покидало ощущение, что он чего-то ждёт.

Я выставила на стол дымящиеся блюда с запечёнными зити — воздух наполнили чеснок и сыр. Райан разлил напитки, близнецы, хихикая, взобрались на стулья и наперебой болтали. На миг всё почти стало нормальным — звон вилок, прибавившийся шум, тихое воркование Джозефа в детском стульчике.

Я села, чувствуя, как тепло еды поднимается к лицу. Я умирала с голоду.

Я подумала: «Может, сегодня будет спокойно», и: «Может, этот дом не так уж и плох».

«Потрясающе, Джейн, — сказал Райан, едва пережёвывая пасту. — Гораздо вкуснее всего, что мы готовили в нашей старой квартире».

«Спасибо, Рай», — ответила я и откусила ещё.

Сидевшая напротив Элайза вдруг расхохоталась. Смех был не натянутый, не нервный — звонкий, радостный, словно её развлекали.

Я улыбнулась, поднимая бокал вина. «Что смешного, солнышко?»

Элайза показала пальцем за мою спину, в сторону коридора к парадной. «Смешной дядя, — проговорила она сквозь смешок. — Он рожи строит!»

Райан застыл с вилкой на полпути. «Какой дядя?»

Элайза сразу перестала смеяться, её лицо сменилось на растерянное. «Он только что был там». Она указала ещё раз, теперь медленнее. «У лестницы. Он смешной».

Ноа вытянул шею, нахмурился: «Там никого нет, Лайза».

У меня по коже побежали мурашки. Я обернулась к коридору. Ничего, кроме теней. Только разлившийся на стену тусклый свет люстры.

Райан откашлялся: «Элайза, может, тебе показалось. Уже поздно. Ешь».

Она кивнула, но я заметила, как её плечи напряглись, когда она опустила взгляд на тарелку.

Вдруг Джозеф тоже заулыбался и захихикал, глядя в тот же коридор за моей спиной, и замахал кому-то невидимому.

Я подняла его из стульчика, и в животе скрутило. «Кому ты там улыбаешься, а?» — спросила я, почти ожидая ответа. Его сияющая улыбка мгновенно погасла, и от этого по спине пробежал холод. Он всё смотрел в коридор, едва обращая внимание на пюре из моркови.

Я нервно рассмеялась, усадила его обратно и потянулась за новой вилкой пасты, но затылок кольнуло.

Потому что на долю секунды — прежде чем я отвернулась — мне тоже показалось, что я это увидела.

Что-то высокое.

Что-то стояло за пределом света.

После ужина я отнесла Джозефа наверх, в его кроватку в комнате близнецов. Его крошечные пальцы цеплялись за мои, пока Райан быстро мыл детей под душем; они зевали и прижимали к себе мягкие игрушки.

Когда мы наконец укрыли их одеялами, Райан выключил свет в коридоре и улыбнулся мне ободряюще.

Мы забрались в кровать; простыни были прохладные и мягкие. Тихо жужжала видеоняня, маленький экран светился на тумбочке. Камера хорошо захватывала кроватку Джозефа и двухъярусную кровать близнецов.

«Ага, — пробормотала я, ещё раз проверив экран, — спят как убитые».

Райан обнял меня за талию, прижал ближе: «Ты сегодня молодец, — прошептал он, откидывая голову на изголовье. — Кажется, этот дом и правда наш вариант».

Я придвинулась ещё ближе, на миг задумалась, положила ладонь на его обнажённую грудь и тихо вздохнула: «Райан, я понимаю, покупка дома — для нас огромный шаг, но…»

Он повернулся ко мне, улыбка сошла. Голубые глаза стали внимательнее, чёрные, влажные после позднего душа, волосы прилипли к вискам. Я замялась.

«Но что, Джейн?» — мягко спросил он, с тревогой в голосе.

Я сглотнула, пытаясь говорить ровно: «Я… никак не отделаюсь от чувства, что мы здесь не одни. Каждый раз, когда захожу в новую комнату, будто врываюсь или мешаю чему-то. Постоянно кажется, что за мной наблюдают, что в комнате ещё кто-то есть».

Райан молчал, выражение лица не читалось, и я продолжила, слова посыпались быстрее: «И это не только со мной. Дети тоже кое-что заметили. За ужином Элайза сказала, что видела в конце коридора мужчину — он строил ей рожи. Ей показалось это смешным, но когда я глянула… там никого. И Джозеф — он хихикал, глядя в ту же точку. Я клянусь, на секунду я тоже увидела движение. Просто тёмный силуэт».

Райан покачал головой с успокаивающей улыбкой: «Джейн… это дети. Ты знаешь, какая у них бурная фантазия, особенно в новом месте. И ты на нервах. Уверен, ничего страшного».

«Это не “ничего”, — возразила я, оглядываясь». Вдруг сквозанул прохладный сквозняк — слишком холодный для тёплой августовской ночи. Кожа покрылась мурашками. Мне не хотелось это говорить, но надо было: — «Мне кажется… здесь может быть нечисто».

Райан усмехнулся: «Ладно, Джейн, — он поцеловал меня в лоб. — Пора спать. Ты на взводе с момента, как мы сюда вошли».

«Я не на взводе, — огрызнулась я, хотя он был прав». Я скрестила руки, пытаясь звучать уверенно: — «Это называется прислушиваться к интуиции».

Райан слабо улыбнулся, в глазах мелькнула усталая нежность. «Понимаю, новое место, всё непривычно. Но мы в безопасности, ладно? Дом просто “усаживается”. Привыкнем». Он поцеловал меня ещё раз, мы пожелали друг другу спокойной ночи и легли. Но глаза я так и не закрыла. Где-то внизу по кухонному полу что-то волокли, царапая дерево. Похоже, слышала это одна я: звуки начинались, когда Райан засыпал. Я убеждала себя, что дом даёт усадку, но это звучало как ложь.

Когда я снова открыла глаза, в комнате было темно. На экране телефона на тумбочке мигало: 3:10.

Наверное, всё-таки задремала, мелькнуло в голове, и я не стала зацикливаться. Закрыла глаза, чтобы уснуть, но их уже защипало от зевка. Я взяла телефон и увидела сообщение, пришедшее ровно в три, от неизвестного номера.

Разблокировала, открыла iMessage. Код номера — штата Вашингтон: мы жили там сейчас, переехав из Калифорнии, — значит, этот человек где-то рядом.

Я прочитала — и расширила глаза.

Ты мертва. Если вы скоро не уберётесь из нашего дома, тебе это не понравится.

Пульс участился. «Что?» — прошептала я самой себе.

Я не понимала, что это значит и шутка ли это. Мы с Райаном официальные владельцы дома, и кроме нас с детьми здесь никто не живёт… верно?

Будто зная, что я увидела сообщение, «оно» ответило.

Я знаю, что ты читаешь, Джейн Уайлдер. Убирайся из нашего дома сейчас же, или мы заставим тебя уйти.

Меня покрыли мурашки; я уставилась в экран, как будто меня сводило судорогой. Я застыла — шок и тревога парализовали. В этот момент в конце коридора пронзительно закричали. Девчачий крик. Это точно была не Элайза. Он звучал по-детски, но демонически, искажённо. Потом послышались шаги. Сразу две пары: одни — как каблуки, другие — как обычные подошвы по дереву. Они шли медленно; я услышала, как дверь в комнату близнецов и Джозефа открылась на несколько секунд и захлопнулась. Сердце ухало, я судорожно схватила видеоняню на тумбочке.

Она почему-то оказалась выключенной, чего с ней обычно не случалось. Я потрясла её, надеясь оживить. Экран мигнул и показал картинку из детской. Близнецы спали, как ни в чём не бывало, Джозеф — в своей кроватке.

Казалось, бояться было нечего, пока я не заметила троих тёмных фигур в углу.

Мужчина.

Женщина.

И девочка на вид лет шести.

Они были одеты по-старому, как в 1800-е: на женщине — длинное платье; на мужчине — коричневый костюм с заплатами на локтях и шляпа-федора; девочка — в простом платьице. Троица выступила из угла и остановилась посреди комнаты, глядя на спящих детей. Я дрожала.

Их очертания поначалу были бледными, будто картинка пыталась их дорисовать, пиксели не успевали. Они не выглядели настоящими. Выцветшие, с синеватым свечением. Я хотела убедить себя, что это ненастоящее, но прекрасно знала — по-настоящему.

Я сглотнула, потому что откуда-то заиграла «Rock-a-bye Baby» — холодно и не к месту. Мужчина слегка склонил голову, и, хоть изображение было зернистым, я видела неестественный изгиб его шеи. У женщины длинные волосы падали вперёд, закрывая лицо, а маленькая девочка быстро подёргивала рукой — как будто махала или… предупреждала.

Потом экран разом начал глючить — снова вспыхнули помехи, и фигуры вновь щёлкнули и появились в кадре.

Они больше не были людьми.

Конечности вытянулись, лица расплылись во что-то искажённое и пустое. Волосы девочки встали дыбом, будто её собирались ударить током, глаза как бы растаяли, стекли, и лицо осталось пустым. Голова откинулась назад под невозможным углом, ноги выгнулись и переформировались в козлиные, кожа натянулась на кости, словно плоть высасывали, как пылесос втягивает крошки.

Глаза женщины затрепетали, с каждым миганием становясь шире, пока не вылезли, опоясанные кроваво-красными прожилками. Её кожа почернела, как обгоревшая бумага, а рядом мужчина вытянулся — всё выше, выше — голова почти упёрлась в потолок. Его лицо сгладилось до ничто: ни носа, ни ушей, маленькие бусинчатые глазки и слишком тонкая для рта линия. Из черепа прорезались рога — острые, блестящие в сумраке. Пальцы у всех троих вытянулись, как струящиеся нити воска, и изогнулись в длинные паучьи когти.

Женщина раскрыла рот и высунула длинный, тёмно-алый язык; капала вязкая жидкость, слишком уж похожая на кровь.

Дыхание перехватило. Экран снова дёрнулся, и на миг мне показалось, что у девочки дёрнулась голова — рванулась под неестественным углом, — а затем изображение растворилось в статике.

«Райан, — прошептала я, тряся его за плечо. — Райан…»

Он зашевелился и простонал: «Джейн… что такое?»

«Проснись, — прошипела я, сунув ему видеоняню. — Смотри. Просто смотри».

Райан сел, протирая глаза. «И что теперь?»

«Просто — смотри», — сказала я, вжимая монитор ему в руки. Пульс так бился, что отдавал в горле.

Экран мигнул. Пошли помехи. И — вот они. Три искажённые фигуры у кроватки Джозефа, формы перекручены, неправильные, лица будто размазаны по стеклу.

Райан моргнул, наклонился ближе: «Что за…»

Он не успел договорить: картинка резко дёрнулась, и фигуры синхронно повернулись к камере.

И раздался крик. Это был не Джозеф. Это было не человеческое. Резкий, пронзительный визг, от которого кровь стыла.

Райан выронил монитор, экран погас. Секунду мы не двигались.

Потом я прошептала, едва слышно: «Этот… звук был из его комнаты».

Лицо Райана побелело. Он уже вскакивал с кровати прежде, чем я смогла вдохнуть.

Он натянул футболку и спортивные штаны, первым рванул к двери; его шаги почти не звучали по паркету. Я шла следом, сердце так гремело, что, казалось, его слышит Райан. Он распахнул дверь.

В комнате было тихо. Тусклый ночник в углу отбрасывал тёплый оранжевый свет на кроватку Джозефа и разбросанные игрушки. Джозеф спал, как ни в чём не бывало. Элайза и Ноа свернулись калачиками в своих кроватях, дышали ровно. Всё выглядело нормально. Слишком нормально. Единственным звуком было тихое жужжание видеоняни на комоде, зелёный индикатор мигал размеренно.

Райан шагнул внутрь, голос стал низким и хриплым: «Джозеф?»

Ответа не было. Только ровное дыхание.

И тут я увидела — воздух над кроваткой едва заметно подёрнулся, как мираж над раскалённым асфальтом, — и сразу исчез.

«Райан… — прошептала я, плотнее запахивая халат. — Ты это…»

«Видел», — перебил он, голос напряжённый. Он повернулся ко мне, челюсть сжата, глаза в полутьме жёсткие. «Джейн, забирай детей».

«Что?»

«Забирай детей, — повторил он твёрже. — Мы уходим отсюда».

Я застыла на полшага, глядя на него. Райан никогда не паниковал. Он оставался спокойным при всём — проколотые шины, грозы, даже больницы. А сейчас его рука, лежавшая на бортике кроватки, немного дрожала.

«Райан…» — начала я, но он покачал головой.

«Сейчас, Джейн».

Этот тон вернул меня в движение. Я поспешила к двухъярусной кровати, подхватила Элайзу и потянулась к Ноа. В ушах грохотал пульс. Воздух становился всё холоднее — даже в халате — тяжёлый, с чем-то невыразимым.

Я закутала близнецов в их одеяла, прижала обоих как могла, схватила телефон с тумбочки и поспешила вниз.

«Мама? Что происходит?» — спросила Элайза сонным голосом.

«Тсс, — прошептала я, стараясь звучать спокойно. — Просто прокатимся».

«Но на улице темно», — пробормотал Ноа, уткнувшись лбом мне в ключицу.

«Знаю, — сказала я и поцеловала его в лоб. — Только на одну ночь».

Я поставила близнецов на пол, помогла натянуть обувь и сунула босые ноги в кроссовки, не заботясь о носках. Снова подхватила детей и прижала к себе.

Райан наконец спустился с напряжённым лицом; Джозеф был надёжно пристёгнут в переноске. Челюсть у него была каменная, глаза бегали по тёмным углам, пока мы спускались.

На полпути свет мигнул. Раз. Два. И стабилизировался.

Элайза всхлипнула, вцепилась в мой халат: «Мама, мне страшно».

«Знаю, малышка, — прошептала я, сердце колотилось. — Мне тоже».

Райан потянулся к входной двери, схватился за ручку. Дом застонал. Глухо, низко, будто дерево сопротивлялось.

Дверь не поддавалась. Райан сильнее дёрнул, в руке звякнули ключи. Челюсть напряглась: «Она… заклинила».

Меня обдало холодом: «Как это — заклинила?»

И где-то за спиной раздался мягкий, намеренный скрип. Как шаги.

Скрип повторился — ближе.

Я обернулась, дыхание перехватило. На верхней площадке лестницы стояли три силуэта, наполовину проявленные в сумраке. На мгновение они были похожи на людей — мужчина, женщина и девочка, — но контуры мерцали, неправильные. Голова девочки резко дёрнулась в сторону, руки висели под странными, деревянными углами. Плечи мужчины тянулись вверх, слишком высоко, руки свисали низко, пальцы — неестественно длинные.

Райан без промедления ударил по двери ногой, но ничего; от удара Джозеф расплакался в переноске. Близнецы уткнулись лицами мне в грудь и затряслись.

Фигуры двинулись ближе, жадные до большего. «Райан, — прошептала я, крепче прижимая близнецов».

Он поднял взгляд — и застыл. «Джейн, — выдохнул, — к машине».

Фигуры пошли по лестнице. Сначала медленно, затем быстрее — каждый шаг отдавался, как раскат грома.

Райан дёрнул дверь изо всех сил. В этот раз она распахнулась с резким, скрежещущим звуком, от которого я вздрогнула. «Беги!» — рявкнул он, распахивая шире.

Я сорвалась с места. Босые ступни шлёпали по крыльцу, близнецы вцепились в меня; их приглушённые всхлипы смешались с грохотом в ушах. Ночной воздух хлестнул ледяным ветром, когда я споткнулась к кроссоверу в подъездной. Позади послышался треск древесины, половицы стонали под чем-то, чего не должно существовать.

Райан мчался следом, неся переноску с Джозефом. «Садись!» — крикнул он.

Я нащупала ручку, руки так тряслись, что я едва ухватилась, но замок всё-таки поддался. Райан всунул мне переноску, и я поспешно усадила близнецов и младенца, дыхание рвалось короткими, неровными толчками. Я забралась следом и захлопнула дверь как раз в тот момент, когда Райан обежал капот и прыгнул за руль.

Через лобовое стекло я увидела их —

фигуры сорвались вперёд с невозможной скоростью, все втроём на четвереньках. Они мчались к машине.

«Райан — жми!» — закричала я.

Он повернул ключ. Двигатель сперва заикаясь кашлянул — а затем взревел. Машина рванула назад по гравию, а фигуры ломились к нам, дёргаясь, как куклы с оборванными нитями.

На мгновение я подумала, что они побегут за нами по дороге. Но как только колёса выкатились на улицу, силуэты остановились — замерли на границе участка, стоя в свете фар.

Они просто… смотрели нам вслед.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Мама умерла два месяца назад. Это не была трагедия в неожиданном, ошеломляющем смысле. Это было долгое, медленное, тихое угасание. Рак. У нас были годы, чтобы подготовиться, но по-настоящему к этому не готовишься. Последнюю неделю мы провели в стерильной, бежевой палате хосписа, пахнувшей хлоркой и тихой окончательностью. Я сидел у её кровати, держал её тонкую, бумажную на ощупь руку и просто смотрел, как она дышит.

Она с этим смирилась. Это и было самым странным, самым трудным. Пока я был тугим, вопящим узлом горя и предчувствуемой утраты, она оставалась спокойной. В её последний день, когда дыхание стало поверхностным, а голос — сухим, шуршащим шёпотом, она притянула меня ближе. Её глаза, которые до этого были мутными и отрешёнными, вдруг стали кристально ясными.

«Не грусти, мой хороший, — прошептала она, едва заметно улыбнувшись усталой улыбкой. — Я не боюсь. Я никогда не боялась. Он всегда был со мной».

«Кто, мам?» — спросил я, едва выговаривая слова сквозь слёзы.

«Мой хранитель, — сказала она, переведя взгляд куда-то за моё плечо. — Мой защитник. Его мне оставила моя мать, когда умерла. Он всю жизнь меня берег. Он никогда не позволял случиться настоящей беде».

Я не знал, что ответить. Мама всегда была немного… духовной, в таком расплывчатом, неконфессиональном смысле. Я решил, что это морфин говорит, последнее утешительное наваждение. Я сжал её руку.

«Когда я уйду, — продолжила она, вновь впившись взглядом в мои глаза с неожиданной силой, — он перейдёт к тебе. Так должно быть. Ему нужен тот, за кем присматривать. Теперь ты всегда будешь в безопасности».

«Мам, не говори так», — выдавил я.

«Сначала ты мне не поверишь, — сказала она, не слушая, и голос её вдруг окреп, обрёл странную, последнюю твёрдость. — Но ты поймёшь. Будет десять знаков. Десять примет после того, как меня не станет. Когда увидишь десятую — узнаешь, что он с тобой. А потом… потом ты увидишь его».

И она перечислила знаки, её голос перешёл в низкое, размеренное заклинание: «Возвращённая монета. Безмолвный колокол. Расчищенный путь. Спасённое падение. Неуслышанное предупреждение. Ответ на страх. Запах древней земли. Прикосновение холодной шерсти. Голос не твоим ртом. И, наконец… взгляд в ответ».

Она закончила, и из её губ вырвался глубокий, умиротворённый вздох. Она закрыла глаза. А спустя несколько часов её не стало.

Похороны прошли как в тумане. Недели после — удушливая мгла горя и бумажной волокиты. Я просто двигался по инерции, призрак в собственной жизни. Я совсем забыл её странные последние слова. Казалось, это просто бред умирающей — красивая, но пустая поэзия.

А потом появился первый знак.

Я был в супермаркете, возился у машины со связкой ключей, и монета в двадцать пять центов выскользнула у меня из пальцев, звякнула и укатилась по тёмному, мокрому асфальту. Было поздно, шёл дождь. Я поискал минуту, но монета пропала, наверное, закатилась под машину. Я вздохнул, махнул рукой и поехал домой. Когда дома вывалил содержимое карманов на комод, она лежала там — прямо в центре россыпи ключей и кошелька. Одна-единственная сухая, блестящая монета в 25 центов.

Я уставился на неё. Это было невозможно. Я ведь проверял — в карманах ничего не было. Но ум, затуманенный горем, тут же подсунул десяток рациональных объяснений. Наверное, у меня была ещё одна. Наверное, я поднял её, не заметив. Я отмахнулся, но крошечное холодное семечко тревоги уже пустило корень. Возвращённая монета.

Через неделю — второй знак. Я шёл с работы домой, как обычно проходя мимо старой, давно закрытой церкви. Когда я миновал её безмолвную каменную колокольню, я это услышал. Один-единственный чистый, глубокий удар большого колокола, раскатившийся по тихому дневному воздуху. Я поднял голову. Башня была неподвижна. Огромный колокол не качался. Птицы не вспорхнули. Никто на улице, кажется, этого не заметил. «Слуховая галлюцинация», — сказал я себе. Стресс и горе странно действуют на мозг. Безмолвный колокол.

Третий знак пришёл через пару дней. Наше офисное здание старое, и техперсонал там постоянно что-то чинит. Я направлялся в комнату отдыха, но коридор перегородила огромная тележка с инструментами и оборудованием, оставленная рабочим, которого нигде не было видно. Я вздохнул, раздосадованный, и пошёл в обход. Дошёл до конца коридора, свернул — и тут понял, что забыл кошелёк на столе. Повернул назад. Коридор был пуст. Огромной тележки не было. Всё заняло меньше тридцати секунд. Никто не мог утащить её так быстро. Она просто… исчезла. Расчищенный путь.

Это было уже не просто беспокойство. Мне становилось страшно. Слишком уж это было точным, слишком уж совпадало со странным пророчеством моей матери. Я начал чувствовать себя персонажем истории, которую пишет кто-то другой.

И я начал чувствовать, что за мной наблюдают. Постоянное, негромкое покалывание на затылке. Я сидел у себя дома и вдруг ощущал резкое, тяжёлое давление, словно в комнату только что кто-то вошёл. Я резко оборачивался, сердце колотилось, но там никогда никого не было. Я и видеть начал: мелькание на самом краю поля зрения. Тень в дверном проёме — чуть слишком высокая, чуть слишком густая. Стоит посмотреть прямо — и ничего.

Четвёртый знак случился через неделю. Я стал неуклюжим от горя, перестал следить за собой. Спускаясь по ступеням в вестибюль дома, я промахнулся мимо ступеньки и полетел вперёд. Помню тошнотворный, невесомый провал и вспышку — плиточный пол стремительно приближается. Я приготовился к удару, к хрусту костей. Но удара не было. Я просто… остановился в футе от пола, завис на долю секунды, будто невидимая сильная рука поймала меня за грудь. А потом меня мягко поставили на ноги. Я стоял, дрожа, в пустой, тихой лестничной клетке. Спасённое падение.

Пятый и шестой знаки пришли почти подряд, словно двойной удар от этой невидимой силы, которая теперь распоряжалась моей жизнью. Я собирался войти в лифт в торговом центре, когда на меня накатила внезапная, необъяснимая волна чистого ужаса, тихий внутренний крик: не входи. Я замялся и дал дверям закрыться. В ту же секунду погасли огоньки индикатора этажей, по шахте пошёл громкий скрежещущий звук, а затем издалека донёсся звон тревожной кнопки. Неуслышанное предупреждение.

Тем же вечером я шёл домой через парк. Крупная собака без поводка, злобно лая, сорвалась ко мне с оскалёнными зубами. Я застыл, меня пронзил первобытный страх. Пёс был уже в футе от меня, готовый прыгнуть, когда внезапно остановился. Тонко, испуганно взвизгнул, поджал хвост и убежал, будто увидел что-то прямо у меня за спиной. Ответ на страх.

Шесть знаков позади. И моя жизнь уже была не моей. Мною кто-то невидимый, непостижимый руководил, защищал, направлял. Ощущение чужого взгляда стало неоспоримым.

Я начал видеть его яснее, хоть и никогда прямо. В чёрном зеркале выключенного телевизора я замечал фигуру, стоящую в комнате за моей спиной. Высокую, сгорбленную, как старик, с руками слишком длинными — пальцы почти касались пола. В отражении витрины, мимо которой я проходил, видел его — тёмную, грузную громаду шагах в трёх позади, всегда держащуюся в тени.

Седьмой и восьмой знаки подтянули его ближе: из зрительного присутствия — в физическое. В квартире время от времени стал появляться странный запах. Тяжёлый, мускусный, звериный. Пахло сырой, жирной землёй и ещё чем-то… чем-то вроде мокрой шерсти. Запах древней земли.

Однажды ночью я лежал в постели с включённым светом, нервы — голые провода. Я уже проваливался в серую полоску перед сном, когда что-то коснулось моей вытянутой руки. Ощущение было жёстким, щетинистым, как будто я провёл ладонью по густой, проволочной звериной шерсти. Я дёрнул руку, захрипев от страха, сердце взорвалось в груди. В комнате я был один. Ничего там не было. Прикосновение холодной шерсти.

Восемь знаков уже было позади. Ужас стал постоянным попутчиком. Я знал, что девятый близко. И знал: вместе с ним придёт финальное, страшное раскрытие. Я не понимал, чего боюсь больше — ждать или увидеть.

Девятый знак явился прошлой ночью. Я наконец-то провалился в рваный, тяжёлый сон. Меня разбудил голос. Низкий, гортанный, влажный шёпот прямо в ухо. Это был не знакомый мне язык, но смысл я почувствовал костями. Это было слово, означавшее: «Моё». Голос не твоим ртом.

Остаток ночи я просидел, сжавшись в углу гостиной, вцепившись в бейсбольную биту, глядя на тени, дожидаясь рассвета.

Сегодня я знал — всё закончится. Последний знак. Я сидел на диване, телевизор выключен, в квартире горит весь свет. Присутствие в комнате давило нестерпимо. Это было физическое давление, густая тяжесть в воздухе. Мускусный, звериный запах забивал всё. Я чувствовал его — прямо там, в тёмном коридоре, ведущем в мою спальню. Он ждал.

Не знаю, что на меня нашло. Может, год горя. Может, недели нарастающего ужаса. Но я устал бояться. Я устал быть жертвой в этой истории про привидение. Мне нужно было его увидеть. Нужно было встретиться лицом к лицу.

«Ладно, — сказал я в пустоту, голос дрожал, но в нём звучало упрямство. — Я знаю, ты здесь. Покажись».

Воздух в коридоре словно задрожал, потемнел. Из мрака стала вылепливаться фигура. Сначала — знакомый, сгорбленный силуэт старика. Он был высокий — футов семь, даже в сутулости. Руки — длинные, узловатые пальцы с тремя суставами шуршали по половицам. Тело покрыто густой, свалявшейся, жирной чёрной шерстью.

А потом он поднял голову.

И я увидел его лицо.

Это было не человеческое лицо. Это была длинная, узкая, бородатая коза. Рога — толстые, изогнутые, закручивающиеся назад от узкого черепа. Но хуже всего — то, что окончательно, без остатка сломало мне разум, — были его глаза. Это были не тупые, безмятежные глаза сельского животного. Это были пара разумных, древних и совершенно злобных жёлтых глаз с горизонтальными щелями-зрачками, как у змеи. И они смотрели прямо на меня.

Взгляд в ответ.

Десятый знак. Последняя примета.

Ангел-хранитель моей матери.

Я не закричал. Крик застрял в горле тяжёлым, неподвижным комом чистого ужаса. Мы просто смотрели друг на друга вечность — через двадцать футов моей залитой светом гостиной. И в его древних жёлтых глазах я увидел то же выражение, что было на лице моей матери, когда она умирала: спокойствие, мир, знание.

Он — мой защитник. Мой хранитель. Он был со мной, тихой невидимой тенью, все последние два месяца. Он расчищал мне путь. Он спас меня от падения. Он отпугнул собаку. А теперь, когда я его увидел, ему больше незачем прятаться.

Я пишу это сейчас за своим столом. Солнце уже взошло, но облегчения не принесло. Потому что он всё ещё здесь. Он стоит в углу комнаты у двери, его сгорбленная, волосатая фигура — чёрная дыра в утреннем свете. Он не двигался. Он просто… смотрит.

Последние мамины слова звенят у меня в голове: «Я никогда не боялась. Он всегда был со мной».

Что мне делать? Как сбежать от ангела-хранителя? Как бежать от защитника, который никогда, ни за что не позволит причинить тебе вред, но чьё само присутствие — участь хуже смерти?

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Шляпная болванка стояла в этой мастерской три десятка лет.
Она появилась в день открытия, когда Анна, мастерица по шляпкам, решила начать своё дело. У этой женщины не было ничего, кроме небольшого наследства, комнатки для работы и уверенности в себе.
А ещё — шляпной болванки, купленной у старьёвщика. Какой-то шутник белой краской нарисовал на ней глаза.

Начинать, конечно, было страшно. Несколько раз Анну обманывали торговцы тканями. На одной из стен комнаты нашлась чёрная плесень. Новые клиентки появлялись не слишком часто, а те, кто приходил, — не упускал случая поторговаться с неопытной мастерицей.
И пусть выручка едва покрывала материалы и аренду, Анна трудилась, не покладая рук. Хваталась за любые заказы. Снижала цену, если клиентка рассказывала о мастерской всем родственницам и подругам.

Она могла часами сидеть за рабочим столом, пока от свечей не оставались лишь лужицы воска. Натягивала ткань на болванку, шила, резала, украшала лентами и кружевом, которое удалось урвать у торговцев по низкой цене.
Иногда она засыпала прямо за столом, рядом со шляпной болванкой.

Анне понадобилось несколько лет, чтобы встать на ноги.
Теперь торговцам не удавалось её обмануть, а клиентки почти не пытались сбить цену. Руки быстро управлялись с инструментами, формы шляпок становились интереснее, а украшения всё роскошнее.
В Городе появились женщины, которые с гордостью заявляли подругам, что заказывают шляпки лишь у неё.
В мастерской тоже многое изменилось. Анна избавилась от плесени. Сняла ещё две комнаты: в одной устроила склад, а во вторую поставила диванчик и газовую горелку, чтобы заваривать чай. Ещё она докупила несколько шляпных болванок.
Но та, с белыми глазами, осталась на рабочем столе.

Она выглядела тихой: чего вы хотите от простой формы, вырезанной из цельного куска дерева? Но болванка умела думать.
Она сама не знала, как так получилось, хотя и часто возвращалась мыслями к моменту своего рождения. Возможно, дело было в шляпках. Десятках шляпок, которые Анна формировала, правила и украшала. Которые постоянно примеряли клиентки.
Будто их мысли перетекли в деревянную голову.
Будто они наполнили болванку жизнью.

Любимым занятием болванки — пусть и за неимением других — было думать. Она изучала клиенток своими вечно распахнутыми глазами. Выглядывала в окно, когда Анна разворачивала её, чтобы поработать над затылком, и размышляла.
Хозяйка сегодня выглядит особенно уставшей — а ещё постоянно чихает на ткань. Одна из клиенток заказала шляпку сложной формы, нужно будет как следует поработать. Этот новый красный фетр, пусть и хорошо окрашен, удивительно колючий.

О мастерской Анны всё чаще говорили в Городе. Её шляпки нравились многим: они удивительно хорошо сидели на голове, будто подстраивались под каждую владелицу. Носить такую — одно удовольствие.
Анна снова взялась за расширение дела. Две новых комнатки, помощницы, рулоны разноцветных тканей, дорогие кружева и птичьи перья. Десяток новых деревянных болванок.
Но самые интересные шляпки она продолжала делать сама и только на своей любимице. В том числе — шляпки для той странной женщины.

Она появилась в мастерской мрачным осенним утром. Простое чёрное платье, мокрый плащ, наброшенный на плечи. В руках она сжимала что-то тёмное и бесформенное.
Это оказалась шляпа.
Анна усадила гостью в кресло, предложила чаю. Пока та потягивала свежезаваренный «Эрл Грэй», изучила потрёпанную шляпку.
За годы работы таких она никогда не видела. Чёрная плотная ткань, ни одного украшения, а форма — словно треугольник нахлобучили на голову. Ещё и дыра, прожжённая на полях. И пахло от шляпы странно: гарью и травами.
Гостья отставила чашку и сказала:
— Как видите, мне срочно нужна новая. Точно такая же.
Анна кивнула, не отрывая взгляда от шляпы.
— Я иду на... Бал. С подругами. В конце октября. Нужно к этой дате. И чтобы хорошо сидела на голове.
Анна посмотрела на полки с материалом — как раз привезли чёрный фетр из новой партии.
— Сделаю.

Так болванка примерила странную остроконечную шляпу. Ненадолго, конечно. Женщина в чёрном явилась через несколько дней, заплатила по счёту и с улыбкой удалилась.
Это произошло в канун Самайна.

Через несколько месяцев она заглянула снова. Болванка умирала от любопытства, гадая, что клиентка делает со своими шляпами: то дыры от кислоты, то зелёные разводы, очень дурно пахнущие... Но Анна никогда не задавала вопросов.
Она угощала гостью чаем и садилась за новую остроконечную шляпу.

Болванка быстро выучила, что странная женщина пьёт чай без молока и сахара. Она любила запоминать такие привычки — и надеялась, что так будет всегда. Тихая мастерская. Новые шляпки каждый день. Запах чая и мокрого фетра, улыбки довольных клиенток.
Но время было неумолимо. Анна начала носить очки. Поручала всё больше работы помощницам. Лечила артрит с помощью трав, которые приносила та странная женщина.
Болванка не могла перестать думать об этом. И однажды произошло худшее.
Анна собрала всех помощниц и сказала, что продаёт мастерскую и уходит на пенсию.

Болванка даже не была удивлена: не об этом ли она размышляла днями и ночами? Что сделает новая хозяйка? Захочет ли оставить старую болванку или отправит её на свалку?
Мысли лезли и лезли в деревянную голову. Болванка жалела, что нельзя ими поделиться. Она так глубоко погрузилась в себя, что не заметила, как пришла постоянная покупательница.

В мастерской все знали, что та скоро появится — Анна недавно закончила работу над очередной остроконечной шляпой. Эта женщина тоже изменилась с годами: лицо похудело, в аккуратном пучке появилось немало седых волос. Она устроилась в кресле, посмотрела болванке прямо в глаза и усмехнулась:
— Я слышала, грядут перемены.

Тишина. Болванка хотела бы ответить, но не могла. А клиентка поднялась на ноги и положила ладонь на гладкий деревянный лоб.
— И где я теперь буду брать шляпы для шабаша? А с тобой что будет?
О, болванка столько бы могла сказать по этому поводу! Но под пальцами женщины всё ещё было безмолвное дерево.
Вдруг та продолжила:
— Держу пари, ты могла бы продолжить её дело. Кому, как не тебе, в этом разбираться?
«Да, да, да!» — закричала бы болванка. Она знала всё: вкусы каждой клиентки, имена поставщиков, секреты, которыми обменивались работницы. Жаль, что все эти знания копились в тупой деревянной голове.
А клиентка улыбнулась.
— Ничего не жаль. Это легко поправить.
Она щёлкнула пальцами и пробормотала несколько слов на языке, которого болванка не знала.
Мастерская исчезла в фиолетовом дыму.

Она не смогла подняться на ноги. Они не слушались — ноги. И руки тоже. Целое тело, которое было ниже шеи.
Её тело.

Та женщина, она нашла на полке новую чёрную шляпу, надела её на голову. Подмигнула взволнованной... Уже нельзя было звать её шляпной болванкой.
Подмигнула взволнованной девушке, которая сидела прямо на столе.
— Ну давай. Приходи в себя. Я пока поговорю с твоей хозяйкой, скажу, что нашла ей преемницу. И не волнуйся, я утрясу все детали.
Вряд ли девушка могла бы что-то ответить: она всё пыталась освоиться с пальцами, губами, даже возможностью поворачивать голову.
А женщина в чёрном поправила шляпу и скрылась за дверью.

187/365
24/31
Одна из историй, которые я пишу каждый день — для творческой практики и создания контента.

Мои книги и соцсети — если вам интересно!