Недавно я натолкнулся на короткую заметку в сети.
Женщина написала на одном форуме, что у неё рак. Шестая операция за несколько лет. Попросила… впрочем, она уже ничего не просила… она просто рассказала это вселенной.
Взглянул ниже. Под текстом было две тысячи комментариев.
Две тысячи.
Я читал их долго. Это даже не описать словами. Я вот не смогу. Это надо читать.
Вы знаете, это была такая невероятная масса позитива совершенно незнакомому человеку, попавшему в беду.
Тому, кто годами борется с неизлечимой болезнью. Тому, кто не сложил руки там, где остановились бы многие. Тому, у кого настолько невероятная тяга к жизни…
Одним из первых было сообщение. Даже скорее пожелание. Оно было коротким: «Живи долго».
И ниже фотография. Просто фотка комнаты, где на стене висела картина. На ней был нарисован Феникс.
Огненная птица, символ возрождения.
Живи долго.

***

"Огненная птица"

— Мавка, Мавка!
— Ну чего тебе? — Девочка поставила ведро в борозду меж грядами и обернулась к брату.
— Мавка, я в лесу чудо увидал! Айда, покажу!
— Опять?
— Чего это опять? — удивился брат.
— Чего это опять! — Мавка передразнила Прошку. — А ты и позабыл, как в ту неделю твоего лешего искали, да заплутали. Я ещё лапоть в болоте утопила. Всё из-за тебя!
— Ну-у… — брат замялся и насупился. — Сейчас и впрямь чудо! Вот те крест!
И размашисто перекрестился.
Мавка прыснула:
— Не туда крестишься! Надо справа налево. А ты наоборот!
— А! — и Прошка быстро снова перекрестился, на этот раз правильно.
Мавка наклонилась к брату:
— Правда чудо увидал? А что там?
— Я жар-птицу нашёл! — громким шёпотом, горячо, ответил брат почти ей в ухо. Мавка отстранилась и недоверчиво взглянула на него. Тот посмотрел на неё снизу вверх и, выпучив глаза, быстро закивал.
— Далеко идти? — спросила Мавка и коротко взглянула за спину Прошки на их отца, который чинил колесо телеги во дворе.
— До сенного лога, а от него рукой подать — напрямки! Ну что, пойдём?
Взгляд Мавки забегал: с ведра, что было под ногами, потом на отца, потом на избу. Подумала, радостно прищурилась и крикнула:
— Папенька! Я с Прошкой схожу, телёнка приведу? А то он опять от него убежит в лес. Схожу, а?
Отец вскинулся, вопросительно посмотрел на детей, потом глянул на солнце, будто оценивая, на какой оно высоте, махнул им рукой — побегайте. Затем встал и пошёл в избу — позвала матушка. Она болела уже почти месяц и последнюю неделю нечасто вставала.

До сенного лога они добрались быстро. Затем Прошка бежал впереди и показывал дорогу:
— Тут правее, так дальше прямо, — говорил он вслух. — Вот, я тут сучок надломил. Всё, почти пришли. Здесь, на полянке.
Дети вышли на небольшую поляну, окружённую вековыми елями.
— Это… это что? — Мавка, раскрыв рот, по инерции сделала несколько шагов вперёд.
— Я ж тебе говорил, ты не верила! — торжествующе воскликнул брат.
— Да это же… — у Мавки перехватило дыхание.
— Это жар-птица, Мавка! Прямо как из маменькиной сказки!
На траве перед ними сидела птица размером почти с тетерева. Но это была и правда жар-птица! Светящиеся пламенем крылья, с которых на траву летели огненные капли, и такой же огненный хвост. Причём капли эти не причиняли видимого вреда траве: исчезали в ней, и всё.
— Проха, а что это с ней? — во все глаза глядя на чудо, спросила Мавка.
— А что? — переспросил мальчик. — Вот тебе жар-птица. Что ещё надо?
— Нет. А ты её когда видел? И сколько ещё мы сюда бежали? Но странно, что она не улетела и всё ещё здесь.
— И что? Я когда её увидел, она спала. Посмотрел и домой побежал. Теперь она проснулась.
— Смотри! — прервала его сестра.
Птица развернулась на месте, странно подволакивая одно крыло.
— Мавка! Да это капкан! Она в капкан попала: дядька Семён, сосед, такие на птицу ставит, я видел.
И правда, у основания правого крыла чудо-птицы блестели челюсти капкана на тонкой цепочке, уходящей куда-то в сторону. Птица подняла сдавленное крыло, странно крикнула и ударила клювом железку. Посмотрела на детей.
Мавка сказала:
— А давай её освободим. Жалко же. Это не какой-то тетерев. А, Прош?
Брат не ответил, стоял неподвижно, глядя на птицу. Та смотрела на него.
Мавка покрутила головой — на птицу, на брата. Дёрнула последнего:
— Проха!
— А? Чего? — тот, казалось, очнулся от дурмана. — Да… да, надо освободить.
Осторожно подошли. Птица так и держала крыло поднятым.
— Прош! А ведь от неё нет жара, чувствуешь?
— И правда. Вот тебе и жар-птица. Погоди, дай-ка посмотреть.
Схватился за капкан, пощупал:
— Смотри. Я такой раньше не видел.
— Это что, железо? Он как серебряный, блестит!
— Нее, капканы из серебра не делают, ты чего, Мавка! Он блестящий, будто зеркало, такого серебра не бывает.
— Погоди, а как снимать будем? Смотри, тут лапка, и сзади тоже.
— Нажмём?
— Нажимаю, ничего. А если вместе нажмём? Ничего.
— Мавка! Тут ещё сбоку одна лапка, давай и её…
— Ой! — брат с сестрой вскрикнули вместе, когда капкан со щелчком разжался и отлетел в сторону. Упал на землю и сразу с лязгом снова захлопнулся.
Жар-птица отпрыгнула. Повернула голову в сторону висевшего правого крыла. Оно вспыхнуло ослепительным огнём и погасло. Птица взмахнула обеими крыльями, крикнула и взмыла вверх. Описала в воздухе плавную полудугу и села на ветку большой ели.
— Получилось, Мавка! Мы его сняли! — Прошка замолчал, посмотрел на сестру, подёргал её за руку:
— Мав… Мав, ты чего?
Сестра не отвечала. Стояла, не двигаясь, и смотрела на чудо-птицу.
Прошка поднялся на цыпочки и заглянул сестре в глаза — те были широко раскрыты, странно блестели, с гигантскими чёрными провалами зрачков, в которых отчётливо отражалась огненная птица. Одновременно губы сестры быстро двигались, словно она что-то беззвучно шептала.
— Мавка! — громко крикнул брат и резко дёрнул её за рукав.
— А? Что? — сестра словно очнулась, озираясь.
Птица вдруг громко крикнула, вспрыгнула, помчалась вниз к ним. Дети отпрянули назад. Птица резко отвернула перед ними вбок, взмыла вверх и пропала за ветками елей.
— Смотри! — Прошка схватился за руку сестры.
К их ногам медленно опускалось огненное перо. Вот оно коснулось земли и тут же погасло.
Мавка наклонилась, подняла его. Подержала в руке, рассматривая. Потом взглянула на небо и устало сказала Прошке:
— Пойдём домой.

Назад они добрались быстро. Нашли по дороге телёнка, к деревне подошли втроём. Уже темнело. Отец, как увидел их издали, махнул рукой, сразу сел на телегу и уехал — он работал в соседней деревне и часто уезжал туда ночью.
Дети зашли домой. Есть почему-то не хотелось. Разделись и легли спать каждый на свою лавку.
Мать снова закашлялась — тяжело и долго.
Прошка поднял голову: Мавка копошилась в углу, споро разжигая светец — лучинку в железной рогатинке. Потом подбежала к своей сумке, что-то ища.
— Мав! Ты что там роешься?
— Погоди, где же оно? А, вот!
Девочка достала сегодняшнее перо. В её руках оно медленно разгорелось, осветив лица детей.
— Светится! Ты зачем его достала? — Прошка уже вскочил и стоял рядом с сестрой.
— Та птица… Помнишь, что было, когда мы её освободили?
— Да, ты тогда будто застыла.
— Вот. Он тогда говорил со мной.
— Это он? Говорил? И что сказал?
— Да, птица — это не «она», это «он». Он сказал, как его зовут, но… но я не запомнила. Ещё сказал, что даст нам подарок. Исполнит желание.
— Желание? Всего одно?
— Не знаю, одно или нет. Так и сказал: «Твоё желание». Так вот, сейчас я хочу загадать своё желание.
— Какое?
В ответ Мавка молча кивнула в сторону печки, где лежала мать.
Прошка посмотрел туда же и спросил:
— А как надо загадывать и что надо говорить? Он рассказал?
— Нет, — Мавка подумала и продолжила: — Он сказал, чтобы я… чтобы я позвала его по имени и чтобы попросила. Вот и всё.
— И ты забыла, как его зовут. Что будем делать?
Вместо ответа Мавка взобралась на лавку у печи. Положила перо на грудь матери, что-то прошептала. Постояла в тишине, оглянулась на брата. Тот вопросительно дёрнул головой.
Сестра пожала плечами, помедлила, затем аккуратно распахнула шаль, которой укрывалась мама. Снова положила перо, пошептала. Ничего не происходило; перо, к тому же, почему-то погасло и стало казаться чёрной кляксой на белой сорочке больной.
— Ну что там?! — Прошка внизу приплясывал от нетерпения.
Мавка обернулась и ответила, всхлипнув:
— Да ничего! Я два раза просила: и так и эдак! Ну не помню, не помню я имя! Перо ещё погасло. Почему? Ну почему у меня ничего не получается?!
— Эту фразу она почти прокричала, глядя в потолок и вцепившись руками в овчину, что лежала на печи:
— Я же попросила! Я же…
Прошка внизу застыл — сестра замолкла на полуслове и не двигалась.
— Мав! Что там? Мав! — брат запрыгнул на лавку, оперся ногой в узкую печурку, подтянулся, посмотрел на сестру и ахнул: снова, как и днём, у неё в глазах отражалось что-то огненное.
Перо, лежащее чёрным силуэтом, вдруг взлетело на несколько вершков вверх, повернулось вертикально и налилось огнём. Луч света ударил в грудь мамы. Дети вскрикнули и оба кубарем полетели на пол.
Перо тем временем легко загудело и начало вращаться. Второй луч взмыл вверх, симметрично первому. Перо ярко вспыхнуло, мгновенно раздулось и лопнуло лёгким хлопком. Огонь погас. Что-то невесомое и чёрное спланировало Мавке под ноги. Машинально, не думая, она бросилась к этому, подняла и спрятала за пазухой.
Брат с сестрой испуганно смотрели друг на друга; светец в углу догорел, последний уголёк упал в кадку с водой, тихо пшикнув.
Мама заворочалась, неуверенно села. Попыталась спросонок кашлянуть, но остановилась. Коротко вздохнула. Потом, уже свободнее, ещё раз. И ещё…

***

…прошло 16 лет…

— Это был последний… Господи, дай мне сил!
Мавка упёрлась ногой в корневище, что грязной корягой торчало из земли, телом нависла над бровкой. Подтянула раненого к себе, и они заскользили вниз по мокрой траве в спасительный овражек.
Четверо. Их осталось всего четверо — тех, кого она смогла вытянуть после внезапного артналёта немцев: трое рядовых и последний — унтер. Михайлов, вроде бы.
Все были, как назло, тяжёлые: двое лежали уже без сознания, один сидел с серым лицом, держась за живот. И последний. Этот унтер, без левой ноги, которую она едва успела перетянуть жгутом.
Пока его тащила, он всё слабеющим голосом рассказывал про семью: про красавицу жену и про детей — мальчика с девочкой. Попытался на ходу вытащить фотокарточки, показать, да Мавка тут же отругала его, чтобы он зазря не тратил силы.
На месте перетащила его к остальным, проверила жгут на ноге, попробовала подтянуть, да всё без толку — кровь медленно, но вытекала. Села напротив, отдышалась. Схватилась за медсумку — внутри лежал последний свёрток перевязочного бинта. Посмотрела на раненых. Две пары глаз, полные страдания и боли, смотрели на неё.
Нет, уже три. Один из тех, кто был без сознания, очнулся и, взглянув на неё, тихо прохрипел: «Сестричка, помоги брату», — сразу попытался ползти ко второму, да тут же затих, упав на грудь.
Мавка, не думая, выхватила бинт из сумки, прямо на коленях бросилась к раненому, поскользнулась, упала. Бинт выпал и раскатился по грязи кривой белой дорожкой. Поднялась, села на землю. Солдат, тот, раненый в живот, начал плавно заваливаться назад и вбок.

Схватилась руками за голову: "Господи, что же делать?". Замерла. "Так. Вдох-выдох. Снова вдохнуть». Пошарила руками по груди, зачем-то залезла за пазуху, вытащила мятый конверт, развернула. В её ладонях лежало почерневшее перо небольшого размера. Наклонилась к нему, что-то начала шептать. Замолчала. Перо вздрогнуло и сразу рассыпалось в пыль.
Мавка сидела на коленях, глядя на свои дрожащие пальцы: «Я… я ведь попросила…»

Унтер Михайлов, широко раскрыв глаза, смотрел на неё. Взглянул выше, поднял руку, будто закрывая лицо от света.
Со спины её обдуло потоком воздуха от мощных крыльев. На плечо мягко кто-то сел, аккуратно сжав его когтистыми лапами.
— Это же… — крикнул унтер, но она уже не услышала, что он сказал.
Мавка радостно зажмурила горящие огнём глаза, улыбнулась:

— Я вспомнила. Тебя зовут Феникс!

Вот развелась подруга, а за ней словно эпидемия охватывает и остальных девиц из компании, а насколько быстро один неудачник тянет всю семью на дно, рассказывать не надо. Взял в жёны страдалицу по жизни, вот уже год-два, и неблагополучная семья готова, такую легко вычислить по детям, похожим на маленьких затравленных зверьков, которые, подрастая, часто сбиваются в стаи с подобными им. 

С детства я определяла среди встречных и знакомых таких «заражённых горем» людей, видела серый налёт на их лицах, чувствовала затхлый, болезненный запах, ощущала чуть заметную дрожь в их движениях. Я не считала себя особенной, замечала, как другие люди чувствуют и видят что-то похожее, стараясь держаться от “Заражённых” подальше, часто такие превращались в изгоев коллектива.

Были и те, кто наблюдательностью не отличался или, чувствуя жалость, пускал «бедолаг» в близкий круг, за что часто расплачивался, оказываясь на дне жизни. Можно, конечно, переболеть «горем», справиться с потерей, вылезти со дна, вернуться к нормальной жизни, но угадать, кто из Заражённых выкарабкается, я не могла, потому держалась подальше, храня своё небольшое, но ценное благополучие.

Я старательно избегала таких одноклассников, одногруппников, друзей в компании, делая то, что обычно делает человек, не желающий заразиться, – держала дистанцию. Ведь стоит пустить в свою жизнь такого, и он откроет маленькое окно, лазейку для всякой дряни в твою жизнь. Проблемы начались, когда я нашла отличную работу, где мне досталось место в кабинете с тремя коллегами, один из которых оказался «Заражённым». К сожалению, уволиться сразу я не могла: нужны были деньги. На что жить, пока ищешь новую работу? Да и не так-то это просто найти хорошее место с достойной зарплатой. И кто знает, вдруг на новом месте будет свой бедолага? Достаточно просто не дружить, на работе это и необязательно.

– Новенькая, проставляться когда будешь? – спросил Заражённый, усаживаясь мне на стол. Посмотрев на то, как его пятая точка елозит по столешнице, я стала вспоминать, купила ли новую пачку влажных салфеток.

– Как получу первую зарплату, – ответила я, осторожно отъезжая от него на стуле подальше.

– Отлично! Коньяк, подскажу, какой купить, я ваши вина не пью, – сказал он, наконец покидая стол.

Когда он ушёл в курилку, Аня, девушка за соседним столом, обратилась ко мне.

– Правда Кирилл красавчик? Ему бы в фотомодели, чего он в нашем конструкторском бюро просиживает?

– Он тебе нравится? – Я постаралась не морщиться от отвращения и внимательно вгляделась в глаза сотрудницы. Если Кирилл ей приятен, то, возможно, она успела заразиться, только это пока незаметно. Глаза смотрели ясно, щёки покраснели. Вроде ничего опасного, но присмотрюсь, чтоб не упустить момент, и, конечно, не стоит с ней дружить. Разрыв близких отношений всегда очень болезненный.

– Ну, говорю же, симпатичный. Разве тебе не нравится?

– Не мой типаж.

– Это хорошо, а то ему все глазки строят. Одной конкуренткой меньше.

Это оказалось правдой, удивительно, но моя теория дала сбой, люди в конторе Кирилла любили. Присмотрелась, вдруг я просто ошиблась с выводами, ну, первый день работы, на нервах, вот и померещилось. Нет, все признаки болезни на лицо: вот серое марево, мутная пелена в глазах и судорожные движения. Я решила придерживаться обычной тактики, просто минимизировать общение, но Заражённый словно желал, чтоб я присоединилась к его обожателям, и начал наступление на сближение.

– Вот это я понимаю стол, и коньяк хороший, – сказал он, присаживаясь ко мне, когда я, наконец получив зарплату, смогла проставиться коллегам. Его тело оказалось слишком близко, так что я почувствовала, как нос и лёгкие царапает его горьковатый запах. Я не ответила, не хотелось открывать рот и давать его серости ещё один доступ в моё тело.

– Ты прям молчунья. Или стесняешься? Меня не стесняйся. Ты в курсе, что я вообще эту контору организовал? Только начальник из меня так себе, так что я брата Пашку у руля поставил, а сам в простые конструктора пошёл, я это лучше умею, и ответственность не такая большая.

“Врун?” – возникла мысль. Надо бы проверить эту историю, хотя какая мне разница, совсем не важно, кто Заражённый по жизни, она у него обычно плохая, а часто и короткая.

– Ты и готовишь вкусно, руки у тебя золотые. – Неожиданно Заражённый положил руку на мою, я резко дёрнулась. – Недотрога, люблю таких.

– Мне в туалет надо, – сказала я и не обманула. В голове проносились мысли: “Достаточно ли будет промыть руку с мылом или лучше ещё смазать чем-нибудь обеззараживающим из аптеки?”

После этого Заражённый взял моду каждый день садиться на мой стол по утрам и рассказывать анекдоты, а я мечтала оказаться в другом месте и ощущала ненавидящий взгляд Анны. Я стала носить маску, объясняя, что у меня насморк и я не хочу заразить коллег, на самом деле мне до тошноты не нравился запах Заражённого, я ещё и наушники надевала, чтоб не чувствовать холодные мурашки от его голоса.

- Нет, так не пойдёт. Тебе что, мои анекдоты не нравятся? Могу и что-то умное рассказать, – сказал Заражённый и вытащил наушники у меня из ушей, коснувшись кожи щёк.

Я чуть не взвизгнула, удалось встать и быстренько удалиться в туалет, где хорошенько умылась. Но беды не кончились, после работы Заражённый увязался меня провожать до дома, решив пойти в открытое наступление.

Утром потёк кран на кухне и разбилась любимая чашка, я бросилась к зеркалу и стала внимательно изучать себя. Пока нормально, но с этим надо что-то делать. Увольняться, проработав всего пару месяцев? Так себе идея. Поговорить с начальством? Ну, мало шансов, что тут, как в Америке, кто-то придаст внимание ухаживаниям коллеги, грань же он не переходит. Да и пока никто не заразился. Моя теория дала сбой?

Утром на столе стоял букет недорогих хризантем. Я замерла в дверях, размышляя, что теперь делать, как убрать цветы и куда. Демонстративно выкинуть - не пойдёт, подумают, что у нас отношения и мы вчера поругались. Цветы выглядели какими-то подвядшими. Ну, правильно, это же Кирилл их купил, всё, что он делает и чего касается, наверно, такое же. Я вспомнила, Заражённый говорил, что контора тоже его идея. В голову пришла ужасная догадка, я встала и вышла во двор, стала осматривать здание и вывеску. Вот оно! Мелкие трещинки на фундаменте, мутноватые стёкла стеклопакетов, потускневший металл таблички, уже начавшие стираться буквы на ней и лёгкий, пока едва уловимый запах брошенных помещений. Я не вижу заражения на людях, потому что «горе» давно вышло за пределы одного кабинета, мы все сидим в его липком коконе, впитывая заразу. Не сразу, но это начнёт влиять на наши жизни. Я отправилась в кабинет к начальству. Руководителя я видела только в коридорах мельком, принимал меня на работу отдел кадров, а Павел находился в командировке. Наш кабинет генеральный директор не посещал, принимая отчёты у начальника бюро у себя.

– О, новенькая. – Павел Сергеевич внимательно осмотрел меня, словно ожидал увидеть что-то интересное. – Мне Кирилл все уши про тебя прожужжал. Удивлён, он у нас хоть и выглядит болтуном, но никого близко к себе не подпускает, да и по именам даже не помнит.

Так вот в чём дело, все люди в отделе хоть и относятся к Заражённому с симпатией, он же не поддерживает с ними никаких отношений и не пускает в ближний круг, а значит, и не заразен для них. Но вот то, что он упоминал меня при Павле Сергеевиче, - плохой знак.

– Ты с ним поаккуратнее, он очень привязчивый, если кто понравится, не отобьёшься. Человек он на вид приятный, конечно, но…Короче, не советую.

– Мне он о вас тоже говорил, сказал, что подарил вам свой бизнес. – Я решила подтвердить свою теорию, прежде чем увольняться.

– Подарил? – Павел раздражённо хмыкнул. - Это слегка приврал, да, идея была его. Вот только он игроман. Стоит деньгам попасть в руки, то всё. До смерти матери Кирилл ещё в разумных пределах держался, а сейчас он в долгах. Даже если б и нашёл брат деньги, чтобы открыть бизнес, то уже бы за долги его обанкротил. Так что идея и проработка бизнес-плана его, а вот материальные затраты мои. Ну и так, иногда советуемся по стратегии и заказам, но, поверь, это скорее я ему совсем на дно скатиться не даю, а не он мне. Повторяю, не советую с ним связываться, если ты надеялась, что нашла себе в поклонники бизнесмена.

– Нет, ни на что подобное я не надеялась, стало любопытно просто. Я по поводу увольнения пришла, вот заявление. Простите, семейные обстоятельства сложились так, что я вынуждена вас покинуть, но мне очень нравилось у вас работать.

– Вот как. Что же, жаль, вы неплохо себя показали за два месяца. Но понимаю, жизнь она такая. – Несмотря на слова, заметно было, что новость Павла обрадовала.

Работу пришлось искать заново, таких шикарных вакансий больше не попадалось, и многих смущало, что на прошлом месте работы я продержалась всего два месяца. Я утешала себя, что избежала более серьёзной участи, пока не обнаружила на скамейке рядом с домом Заражённого с букетом роз.

– Я скучал. Знаешь, я понял, ты уволилась из-за меня.

Догадливый. Только как он смог это понять, знает, что Заразный? Может, чувствует такое, как и я. Тогда должен понимать, что его внимание мне вредит.

– Я слишком напирал, а ты девушка скромная, не захотела, чтобы о нас слухи ходили. Но теперь-то мы можем встречаться? – продолжил свою мысль Заражённый.

Вот это самомнение! Значит, прав был Павел, брат у него привязчивый и увольнение меня не спасло.

- Нет, я уволилась по собственным причинам, мне вы совсем неинтересны, и ничего я к вам не испытываю, – грубо сказала я, проходя мимо и игнорируя букет.

- Понял-принял, но, поверь, так просто не сдамся, я же вижу, что ты ко мне чувствуешь. Притворяешься ледышкой, но меня не проведёшь.

Вечером в квартире полетели пробки. На собеседованиях стало ещё хуже, на меня поглядывали с раздражением и не скрывали, надеяться мне не на что. Заражённый являлся через день, караулил вечерами у подъезда, пытаясь вручить мне цветы или конфеты и отчаянно желая проникнуть в квартиру. Деньги кончались, и надо было срочно что-то делать с этой ситуацией. Подумав, я отправилась следить за Кириллом. Это оказалось просто. После работы тот на автобусе добрался до частного сектора, где у него оказался одноэтажный выцветший домик, похоже, доставшийся в наследство от матери, о чём говорили высаженные в палисаднике мальвы и подгнившие половички на скамейке у дома. Через три дня вечером я постучала в дверь Заражённого, всё нужное у меня лежало в большой хозяйственной сумке.

- Привет, я в гости, не возражаешь? – спросила я.

- О, неожиданно! Заходи, ты как меня нашла?

– У брата твоего адрес попросила, – соврала я.

Внутри оказалось уныло: грязный пол, пустые бутылки под столом на кухне, вонь от холодильника и грязной одежды, разбросанной повсюду. Я поморщилась и осторожно, чтоб ничего не задеть, выложила на кухонный стол продукты и судочки с едой, последним достала коньяк. Все мои оставшиеся деньги ушли на него, а ещё на хорошее снотворное, за рецептом которого пришлось сходить к психиатру. Врачу я рассказала о тревоге и о том, что не могу спать ночами, мой замученный вид его убедил, и мне достался рецепт на антидепрессанты и снотворное.

– Ого, вот это пир! По какому случаю?

– Я подумала и решила, что вела себя слишком резко. Ты вроде хороший парень, мы вполне можем попробовать сблизиться.

Заражённый с голодным видом разглядывал продукты и особенно бутылку коньяка.

– Мудрое решение, уверен, у нас всё будет отлично. А что коньяк открыт?

– Я решила попробовать на всякий случай. Знаю, ты любишь хороший.

– Для храбрости тяпнула? Уважаю, сам так делаю.

Я изобразила пристыженный вид и пролепетала под нос: «Ой, так неудобно». Мы перенесли закуску и бутылку в зал, где расположились на диване. Пришлось притворяться, что мне интересно слушать болтовню Кирилла, и наблюдать, как он пьёт коньяк. Снотворное подействовало через полчаса. Заражённый часто заморгал, а потом засопел и сполз по спинке дивана. Я отправилась на кухню, плотно закрыла окно, врубила газ на всех конфорках и в духовке. Повезло, что он живёт в частном доме, даже если рванёт, пострадает только один жилец. Никого не удивит самоубийство: потерял мать, долги, запои, личная жизнь не сложилась. Естественный конец жизни.

Домой я добралась быстро, скинула в пакет для мусора всю одежду: худи с капюшоном, бесформенные спортивные штаны и кроссовки. В этой одёжке я напоминала подростка или мелкого мужика, так что если попала где-то на камеры, то примут за собутыльника. Пришёл, выпили, а потом после пьянки, оставшись один, Кирилл свёл счёты с жизнью. Переодевшись, отнесла одежду на свалку подальше от дома. Завтра утром мусор вывезут и улики исчезнут.

На похороны и поминки меня, конечно, никто не позвал, да и занята я была. Нашла наконец работу нормальную, разве что подальше от дома, и зарплата скромнее. Вечером, возвращаясь со службы, я у подъезда увидела мужскую фигуру и чуть не заорала. Заражённый вернулся!

– Привет. – Это оказался Павел, пьяный, с серым лицом и мутными глазами. – Я это, извиниться. Ты же знаешь, Кирилл умер?

– Нет, мы не общались.

– Всё из-за меня, – пьяно шмыгнув и пустив слезу, сказал Павел. – Я тогда тебе наговорил всякого, а ведь… Вы могли бы вместе, и он тогда бы… Живой.

– Я не собиралась с ним встречаться, не накручивайте себя.

– Да? Ну, может… Но он лучше, чем я думал. Падла такая, продал нашу базу клиентов, а когда я ему объяснил, что клиенты теперь у конкурентов, а мы, пока новых найдём, прогорим… Смеялся надо мной, типа это его право, захотел - открыл бизнес, захотел - закрыл. Говорил, что я зря тебя выгнал с работы, а я… Видимо, совесть его замучила, что со мной так, и он… Всё равно я виноват.

Я, слушая пьяные рассуждения, отступала к подъезду подальше от нового Заражённого и с тревогой думала, что теперь, если этот решит вломиться в мою жизнь. Может, судьба даёт знак, что мой долг очищать мир от Заражённых? Ведь без таких мир точно станет гораздо лучше, возможно, я врач для этого города. Я представила, как убиваю Павла, на душе стало чище, и возникло чувство, как после генеральной уборки, когда весь дом дышит свежестью и чистотой.

– Давайте ко мне зайдём, что тут на лавочке болтать, – ласково проговорила я, вспоминая, куда положила коробку с оставшимся снотворным.

Пятьдесят два года. Ещё жить и жить. Но что это за жизнь?

Поезд проехал участок, где деревья росли особенно густо, и на секунду Анатолий Петрович увидел своё отражение. Располневший, облысевший. Разведенный. Детей нет и уже не будет. По службе он сумел подняться на несколько ступеней, благодаря педантичности и пунктуальности. Но смелости и решительности, необходимых, чтобы добраться до карьерных вершин ему так и не хватило. Из всех радостей у него остались только футбол по телевизору да пиво с Семёнычем по выходным.

А ведь было время. Он играл в волейбол, ходил в походы, целовал девушек. Казалось, что это только начало и вот-вот начнется что-то по-настоящему интересное.

И вот он здесь. Трясется в электричке по бессмысленному поручению конторы. И впереди его ждут только одиночество и тоска.

Поезд остановился на очередной станции, двери распахнулись. Из вагона никто не вышел, зато в тамбур вошла шумная дородная баба с ведром земляники. За ее спиной виднелся зеленый цветущий лес, в который вела извилистая тропинка.

– Там такая весна! – с широкой улыбкой кивнула она на тропинку, ведущую от платформы в заросли леса. – Бросайте все к чертовой матери! Идите по лесу гулять! Никогда такого больше не увидите!

Пассажиры в тамбуре заулыбались и обменялись насмешливыми взглядами.

– Да едрить твою налево… – вполголоса пробормотал Анатолий Петрович, подхватил портфель и выскочил на полустанок. Ровно за секунду до того, как двери сомкнулись.

Поезд поехал дальше, унося с собой табачную вонь, повседневные горести и заботы, и бабу с ее весной. А он остался посреди незнакомых зарослей. Из следов цивилизации вокруг были только платформа под ногами да крошечная точка самолета в небе, за которой тянулись две белых полоски.

Оказавшись на платформе, Анатолий Петрович рассудил так. В конторе его никто не хватится. На предприятии, куда он был откомандирован, его особенно не ждали. Завтра можно будет сказать, что так, мол и так – ехал в электричке, стало плохо, пришлось выйти. И это ведь даже не будет ложью, по большему счету.

«А раз так, – думал он, спускаясь с платформы, – то не грех подышать свежим воздухом и часочек прогуляться по лесу».

Тропинка петляла среди деревьев. Пели птицы. Тоскливая горечь в глубине сердца потихоньку таяла. Мешал только неуместный портфель в руке. Да туфли быстро запылились. А в остальном Анатолий Петрович чувствовал себя беззаботным, как в детстве, когда изредка сбегал с уроков, чтобы поглазеть на пластинки в магазине. Как и в школьные годы, удовольствие оттеняла легкая горчинка вины.

Вдалеке послышалось пение. Приятный девичий голос выводил простенькую мелодию без слов. Тропинка вывела Анатолия Петровича к полянке, на которой собирала цветы девушка лет двадцати на вид, в венке из одуванчиков. Она заметила его, улыбнулась и сказала с легким укором:

– Ты опаздываешь.

Анатолий Петрович от неожиданности растерялся.

–Куда?

Девушка расхохоталась, будто он спросил нечто настолько очевидное, что даже маленький ребенок бы понял, о чем идет речь.

– Пойдем. Я провожу тебя к остальным.

– Вы меня с кем-то путаете, – осторожно произнес он. У него возникли неприятные подозрения, что девушка принадлежит к движению «хиппи» или к какой-нибудь секте. А может быть вообще наркоманка или сумасшедшая. – Я оказался здесь случайно…

– Никто не попадает на праздник случайно, – бесцеремонно перебила его девушка. – Я пойду вперед.

Она неторопливо зашагала по тропинке. Анатолий Петрович некоторое время переминался с ноги на ногу. Возвращаться к полустанку казалось глупым. Ради чего он тогда пустил псу под хвост командировку? Чтобы отойти от платформы на два шага и тут же вернуться обратно, поджав хвост? Да и что с него взять? Семь рублей в кошельке и наручные часы?

Он решил рискнуть и двинулся следом за девицей, выдерживая разумную дистанцию. Она была в коротком платье, облегающем стройную фигурку. Что-то было странное в её походке. Будто она шла на каблуках.

Он хотел бы взглянуть на ее ноги, но тут тропинка резко свернула и вывела их к широкому полю, заполненному людьми. Повсюду были разноцветные шатры. Играла музыка. Горели костры.

– Алевтина! – окликнул девушку вышедший им навстречу молодой человек. – Ты куда пропала?

Заметив Анатолия Петровича, он радостно заулыбался.

– Ааааа… Вот оно что. А мы уже заждались. Веди его сразу к Михаилу.

Юноша развернулся и быстро зашагал прочь. Алевтина и Беликов двинулись следом.

Вокруг шумела толпа, пахло жареным мясом, где-то неподалеку звенели гитарные струны.

– Заходи! – Алевтина взяла Анатолия Петровича за руку и завела в просторный шатер. Внутри были расстелены ковры и разбросаны подушки на восточный манер. В этой обстановке странным образом гармонично смотрелся письменный стол, за которым в кресле расположился светловолосый мужчина в круглых очках.

– Михаил Афанасьевич, встретила и проводила. – Отрапортовала девушка и уселась на подушки.

– Умница, – кивнул хозяин шатра и с улыбкой обратился к Беликову. – Вы, наверное, думаете, что это здесь за сборище такое? Что за праздник у людей? Для первого мая поздновато. Для дня Победы тоже.

Анатолий Петрович нерешительно кивнул.

– Дело в том, что это неофициальный праздник, – объяснил Михаил Афанасьевич. – Каждый год в этот день здесь собираются бывшие ученики цирковой школы всемирно известного иллюзиониста Муслима Марцындаева. Вы же помните его выступления по телевизору?

Беликов готов был поклясться, что впервые слышит это имя, но снова кивнул.

– Мы собираемся здесь в день его рождения и отдаем дань памяти великому учителю. А заодно обмениваемся своими профессиональными идеями и демонстрируем другу новые вершины нашего мастерства. А поскольку для неподготовленного человека это зрелище может показаться странным и даже подозрительным, я попросил Алевтину встречать случайных прохожих и провожать ко мне, чтобы я мог объясниться.

Человек за столом говорил убедительно и вполне искренне, но Беликов чувствовал какую-то лукавую искорку в его глазах за линзами очков.

«Да он же чушь тебе плетет, – услышал Анатолий Петрович свой внутренний голос: «Врет с три короба и даже не краснеет».

Михаил Афанасьевич смотрел на него, ожидая ответа, и Анатолий Петрович открыл было рот, еще сам точно не зная, что собирается сказать. Но тут его взгляд упал на ноги Алевтины, и он оцепенел.

Короткое платье открывало упругие округлые девичьи бедра, коленки и гладкие персиковые икры. А вот чуть ниже кожа становилась грубой, желтой и морщинистой. Непропорционально длинные пальцы заканчивались острыми когтями. Беликову вспомнились куриные лапы в витринах универсама.

Алевтина встала, потянулась и вышла из шатра все той же неровной походкой.

– У Алевтины редкое генетическое заболевание, – раздался голос хозяина шатра совсем рядом Анатолием Петровичем. – Специфика циркового искусства. В эту профессию часто попадают люди непохожие на остальных. Я понимаю, что на первый взгляд это немного шокирует, но постарайтесь отнестись с пониманием.

– Знаете, я, наверное, пойду. – наконец сказал Беликов, когда немного пришел в себя.

– Идите, конечно. Если хотите. Но я приглашаю вас остаться. Наш праздник открыт для всех желающих. Вы такого нигде больше не увидите. Отдохните.

– Боюсь, у меня с собой не очень много денег…

Михаил Афанасьевич улыбнулся. На этот раз лукавая искорка из его глаз куда-то испарилась. Улыбка вышла теплой и искренней.

– Не нужно никаких денег. Отдайте только ваше имя.

– Мое имя? – нахмурился Анатолий Петрович. – Как я вам могу отдать свое имя?

– Да вот же оно. У вас в руке.

Беликов обнаружил, что действительно держит в левой руке своё имя. Буквы дымились и переливались красными огоньками.

– Давайте-давайте. Или так и будете в руке держать? Что вы с ним делать, в конце концов, собираетесь?

Он машинально протянул левую ладонь Михаилу Афанасьевичу.

– Ну вот и славно! – обрадовался тот, забрав имя и положив в карман пиджака. – Добро пожаловать на праздник!

Когда (…) вышел из шатра, народу вокруг существенно прибавилось. Музыка играла громче. Рядом он обнаружил Алевтину.

– Давай провожу тебя немного, – предложила она. – Пока осваиваешься.

(…) согласно кивнул, и девушка взяла его под руку. Они прошли немного вперед и оказались рядом с галдящей толпой, собравшейся вокруг низкой ограды, окружавшей пятачок земли, по которой носились мелкие черные тени. Поначалу казалось, что это мелкие крысы, но приглядевшись, (…) понял, что это маленькие чертята. Точь-в-точь такие, какими их рисуют в книгах – с рожками и хвостами, заканчивающимися стрелками. Они гоняли по земле крошечный футбольный мячик и переругивались писклявыми голосами, когда кто-то из них нарушал правила.

– Ты не голодный? – спросила Алевтина.

– Нет., – покачал головой (…). – Но пить хочется.

Они подошли к шатру, от которого пахло камфорой.

– Сейчас принесу, – сказала девушка и исчезла в шатре. (…) с интересом оглядывался по сторонам и все больше радовался, что ему хватило духу выскочить из электрички и пойти по тропинке за Алевтиной. Футбольный матч чертей! Где бы он ещё такое увидел? Только на празднике иллюзионистов. В нос бил острый свежий запах.

(…) понял, что стоит, облокотившись на огромную деревянную кадушку. Он заглянул внутрь. В мутно-белом рассоле среди пучков зелени плавали огурчики. (…) протянул было руку за одним из них, но тут жидкость забурлила, и на поверхности показалось зеленое и покрытое наростами рыло.

– Только попробуй! – пробулькало оно, и от раздутых ноздрей забили сердитые фонтанчики.

– Не зли его! – вовремя вернувшаяся Алевтина отдернула его за рукав и протянула ему высокий стакан. – Ему и так досталось! Жабой попал в рассол, да там и зацвел бедненький.

В стакане плескалась янтарно-желтая жидкость, которая на вкус ощутимо отдавала анисом. «А я ведь уже пил это, – пронеслось в голове у (…), – это же мой любимый напиток». Как ни силился – он никак не мог вспомнить его название.

Они подошли к большому яркому костру. Гремела музыка. Все по очереди прыгали через огонь и с хохотом пускались в пляс. Среди тел мелькали чешуйчатые гребни, мохнатые спины, хвосты и крылья.

– Ну чего ты стоишь? – толкнула его в бок Алевтина. – Прыгай и давай плясать!

Она разбежалась и, оттолкнувшись когтистыми лапами, прыгнула высоко над пламенем. Метрах в трех над землей, она зависла в воздухе, и её платье на спине разорвали два больших могучих крыла. Толпа восторженно загудела.

(…) собрался с духом, набрал скорость, но вместо того, чтобы прыгнуть, забежал в самый центр костра и остановился. На поле вокруг костра воцарилась тишина, нарушаемая только треском поленьев. Пламя скользило по его телу, и он чувствовал, как черная кровь закипает и разгоняется в венах. Как же он заждался праздника!

Он вышел из огня, растираясь могучими лапами.

– Вся шкура зудит! – пожаловался он. Шутка была старой. Он говорил это каждый раз вылезая из огня. Но толпа всё равно рассмеялась.

Присоединившись к компании за ближайшим столом, он слушал рассказы друзей о прошедших с последнего праздника днях и делился своими историями. В сумерках настало время настоящей трапезы, и он насладился вкусом своего старого обличья. Нелепый толстяк, лишившийся сущности, глупо таращил глаза, пока его жрали, и прижимал к груди свой потертый портфель.

А после еды ВиИхКхад предложил ему побороться, и они остервенело дубасили друг друга, под возбужденные крики толпы, сотню лет ожидавшей этого поединка.

Бой прервала невовремя появившаяся жена. Она зализала его раны, и они говорили и никак не могли наговориться. А когда слова иссякли, они взмыли в ночное небо и уединились на мертвой планете, где любили друг друга, зарываясь спинами в теплый марсианский грунт.

А потом она убежала сплетничать к подругам. А он хлестал мед и нефть, помирившись с ВиИхКхадом. И лица собеседников сменялись, и музыка не смолкала, пока он не почувствовал, что его клонит в сон. И тогда он нашел чудесное мирное озеро, где тина убаюкала его, и он погрузился в сладкий сон. И только он выспался так, что дальнейший сон мог пойти во вред, а не на пользу, он медленно начал открывать и глаза и перебирать руками…

…мелкий щебень, который впивался в ладони. Что-то протяжно гудело. Он поднял голову и обнаружил, что пытается подняться по железнодорожной насыпи к рельсам, по которым мчится поезд. Он отпрянул назад от громыхающих колес. Ноги заскользили по щебню, но каким-то чудом ему удалось не упасть.

Поезд проехал, и стало тихо. Жмурясь от невыносимой головной боли, он огляделся. Было раннее утро, но на железнодорожной станции, метрах в ста от него, уже были люди. Он не столько увидел, сколько почувствовал, что они настроены к нему враждебно.

«Думают, что я пьян. Или что наркоман», – подсказал внутренний голос. Способность связно мыслить медленно возвращалась в больную голову. Все тело ломило, будто его всю ночь колотили палками. Синие штаны («Джинсы?», – удивился внутренний голос) были мокрыми до колен от утренней росы. Его трясло от холода.

За стеклом кассы было темно, и он смог увидеть свое мутное отражение. Отросшие волосы. Юная фигура, которая еще недавно была мальчишеской. Лицо хоть и основательно припухшее, но кожа гладкая. На подбородке пробивается щетина.

Подошла электричка. Судя по электронному табло, она шла до Самары, и он интуитивно понял, что именно туда ему и нужно. Он зашел в вагон, упал на сиденье и когда вагон тронулся, почувствовал, что начинает согреваться.

Из тамбура на другом конце вагона вышли двое парней. Тот, что повыше нес за спиной чехол с гитарой. Тот, что пониже держал полупустую полторашку пива. Они уселись через проход от него.

Порывшись в карманах, он обнаружил смартфон с сеткой трещин на экране. Ему повезло: телефон включился, хотя индикатор зарядки показывал всего два процента. Тут же посыпались уведомления о пропущенных звонках и сообщениях. В принципе, ничего удивительного.

Он мельком глянул свой профиль в социальной сети. Никита Малышев. 2006 года рождения. Город Самара. Тут аккумулятор сел и он принялся нажимать и удерживать кнопку включения.

– Банку дать? – громко спросил высокий парень.

– Если не жалко.

– Держи. – Гитарист вручил ему массивный пауэрбанк. – Тебя как звать?

– Никита.

– Олег.

Они пожали друг другу руки. Невысокий парень с пивом представился Егором.

– Я смотрю: похмелье тебя мучает, Никита?

– Есть такое. С друзьями отдыхали. Я лишнего хлебнул и отбился случайно.

– Будешь пиво? – Егор протянул ему полторашку. – Чуть полегче станет.

– Спасибо. – Никита сделал большой глоток. Пиво было невкусным, но жить действительно стало чуть легче. По телу потихоньку разливалось тепло.

– Хотите анекдот?

– Давай, – кивнул Олег.

– В общем, Берлин, – начал Никита. – Мужик сидит дома и тут в дверь стучат. Он открывает, а там другой мужик. И он говорит: «Слоны идут на север…».

Электричка тряслась. Из тамбура тянуло сигаретным дымом. За окнами проносилась пожухлая сентябрьская листва.

Bladerunner42

В семье Татьяны и Алексея родилась дочь. И не просто дочь, а существо, чьё имя должно было стать мелодией, вызовом и поэмой одновременно. Её назвали Ия. Имя, короткое, как вздох, и звучное, как падающая звезда.

Бабушки и дедушки встретили это известие с тихим ужасом, приправленным вежливым молчанием. Они переваривали новость, словно несолёный суп. Вроде бы съедобно, но чего-то не хватает. Не хватало им, видимо, Ольги или Анны. Имён, проверенных, как столетний дуб, под которым можно укрыться от любых мнений.

Но однажды за семейным ужином, когда на столе дымился борщ, а в воздухе витал аромат домашних пирогов, терпение деда Николая, отца Тани, лопнуло. Отложив ложку с таким видом, будто это был судейский молоток, он изрёк:

— Ну, Ия… Ия-Ия… Так и вижу... придёт она в садик, а дети тут как тут: «Иа-иа!» Ослом будут дразнить. Зачем ребёнку такой стресс?

Наступила тишина, густая, точно деревенская сметана. Все замерли, наблюдая, как Марина, не спеша, откладывает в сторону хлеб и смотрит на отца с лёгкой, почти невесомой улыбкой.

— Пап, — сказала она голосом, похожим на звон хрустального бокала, — мужчина, назвавший своего сына Антоном, возможно, не самый авторитетный эксперт в области дразнилок. Ведь мы же помним, как в пятом классе обзывали моего брата.

Столовая взорвалась смехом. Тётя Люда поперхнулась чаем, бабушка Валя уронила салфетку, а дядя Серёжа так закашлялся, что ему пришлось похлопать по спине. Сам Николай вспыхнул маковым цветом, побледнел до белизны скатерти, наконец рассмеялся вместе со всеми.

— Ну, ладно… Зарубила! — поднял он руки в знак капитуляции. — Признаю, попадание точное.

С тех пор вопрос об имени Ия был закрыт. Окончательно и бесповоротно.

А маленькая Ия лепетала что-то на своём тайном языке, в котором слышались отзвуки будущих побед.

Ей предстояло носить имя, которое с самого начала учило её главному: на любые «иа-иа» в жизни нужно отвечать непоколебимым спокойствием и ясностью, в которой тают любые насмешки.

И пусть ослик Иа-Иа останется в сказках. Носительница имени Ия явно была рождена не для того, чтобы тащить чью-то тележку с проблемами. Её путь лететь, как метеор, чьим сиянием когда-то озарилось её имя.

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aQH9ypr_EUUm1woh

— Нет, Мастер. Вопрос… о Зое «Динамит».

В воздухе повисла тяжёлая пауза. Скрип пера Ирины на мгновение прекратился, тонкий стержень замер над бумагой, но сама она головы не подняла.

Громов резко обернулся, его нахмуренные брови почти срослись.

— «Динамит»? А что с ней?

— Она… её нет. С весны. С экзаменов. И сейчас нет. Уже почти два месяца учебного года прошло. Я… просто не понимаю. Она же была в нашем потоке по электричеству.

Громов фыркнул и махнул рукой, будто отгоняя назойливую муху.

— Она отчислена, Таранис, за систематические прогулы и нарушение дисциплины. — Он произнёс это механически, словно заученную скороговорку. — Формальность. Бумаги подписаны. Какое дело тебе до неё? Думаешь, она твои секреты электричества разболтала? — Взгляд мастера стал оценивающим, заостряясь на намёке об уникальных способностях Виктора.

Тот внутренне напрягся, но не отступил.

— Нет, Мастер. Просто… странно. Она же жила магией. На ЛМД рвалась. Говорила, что в этом году обязательно пройдёт квалификацию в Лигу Застывших Часов. И вдруг… прогулы? До весны всё было нормально.

Лицо Громова на мгновение стало каменным и совершенно непроницаемым, но голос сохранил прежнюю едкую резкость.

— Люди меняются, Таранис. Нашла другие интересы. Увлеклась чем-то на стороне. Или просто наглость проявила. Бывает. Не первый и не последний случай. — Он снова повернулся к столу, всем видом показывая, что тема исчерпана.

— Но Степан Максимович, она же пропала ещё до экзаменов! — с нажимом, уже явно чувствуя неладное, продолжил Виктор. — Какой смысл прогуливать обычные уроки?

Громов резко развернулся к нему. Его и без того небогатое терпение лопнуло.

— Таранис! Хватит копаться в том, что тебя не касается! Её отчислили по статье «Длительное отсутствие без уважительной причины». Точка. Официальный приказ висит на доске объявлений с июля! Спроси у «Протокол», она всё конспектирует! — Он ткнул подбородком в сторону Ирины.

Ирина вздрогнула. Медленно, как бы нехотя, она подняла голову. Её стальные глаза за стёклами очков были бесстрастны, но пальцы слегка сжали ручку.

— Это соответствует действительности, Виктор, — прозвучал её монотонный, лишённый эмоций голос. — Приказ № 347 от 5 июля. Основание: «Более сорока пяти учебных дней отсутствия без предоставления документов». Подпись: Гарадаев.

— Сорок пять дней… — не унимался Виктор, переводя взгляд с Ирины на Громова. — Но весной, до лета… — Он быстро соображал, складывая цифры в голове. — Она пропала до экзаменов. В апреле? Марте?

— Последняя зафиксированная мной явка Зои на урок магии электричества — двенадцатое апреля, — уточнила Ирина, глядя в свой блокнот, будто читая сводку. — После этого — отсутствие по всем предметам. Включая… — Она сделала едва заметную, но чёткую микро-паузу, — …Мировой Язык.

Громов резко перебил её, и его голос зазвучал как стальной лом.

— Видишь? Всё по правилам. Нашла себе занятие вне школы. Может, в подпольных боях без правил махается, кто их знает этих сорвиголов. Теперь забудь и займись своими делами. Или хочешь добавить к своим «успехам» дисциплинарное взыскание за неуместное любопытство?

Виктор замолчал, но его мозг лихорадочно работал.

Сорок пять дней до пятого июля… Последняя явка двенадцатого апреля… Значит, она исчезла в середине апреля. Я был прав. А Громов твердит про «занятие на стороне», но сам выглядит… напряжённым. И почему он так резко оборвал, когда Ирина упомянула Мировой Язык?

Внезапно ему вспомнился кабинет Языковой. Умершие розы в прошлом году. Промелькнувшая между роз искра? Или это ему померещилось? И при чём тут Зоя? Нет, прямой связи пока нет.

— Понял, Мастер, — с наигранным смирением произнёс он. — Просто… неожиданно. Она была сильным магом.

Громов отвёл взгляд, и его плечи слегка расслабились.

— Сильных много. Не все доходят до финиша. Контроль, Таранис, помни про контроль. Вот что важно. А не чужие судьбы. — И он снова погрузился в бумаги, всем видом показывая, что разговор окончен, на этот раз точно.

Ирина склонилась над своим блокнотом. Но Виктор краем глаза заметил, как её рука на секунду дрогнула, когда она записывала что-то после слов Громова о «чужих судьбах». А затем она аккуратно, но с каким-то странным ожесточением, провела через только что написанную строчку тонкой, идеально ровной линией, словно безжалостно стирая неосторожную мысль.

Виктор вышел из кабинета Громова с тяжёлым чувством. Сухие формулировки приказа и нервная реакция мастера не складывались в картину. Он машинально двинулся по коридору, размышляя, куда теперь идти, и почти наткнулся на высокую, знакомую фигуру, сворачивающую в дальнее крыло. Марк «Шрам». И тут Виктора осенило — Зоя была в его группе, они оба из так называемых «Детей Мрака». Не раздумывая, он ускорил шаг и перехватил парня у входа на лестничную клетку.

— Марк. Минуту, — тихо, но настойчиво сказал Виктор, преграждая путь.

Марк остановился, подошёл ближе. Его взгляд был привычно осторожным, выжидающим, но без открытой враждебности.

— «Искра». Перемену проспал? Или Громов опять твою метку щупал, проверяя на профпригодность? — его голос звучал немного хрипловато.

Виктор проигнорировал колкость.

— Про Зою. «Динамит». Громов говорит — отчислена за прогулы. Ирина кивает и цитирует приказ.

Лицо Марка на мгновение застыло, и его обычная маска безразличия дала трещину. Он быстро, почти рефлекторно, оглянулся по сторонам, проверяя, нет ли кого рядом.

— И? Тебе какое дело? Ты с ней в одном кабинете электричества сидел, не больше. Она не из твоего круга, — бросил он, стараясь казаться равнодушным.

Виктор сделал шаг ближе, понизив голос до почти шёпота. Эхо их шагов давно затихло в пустом пролёте.

— Потому что это бред, Марк. Она пропала перед экзаменами. В апреле. Какие прогулы? Прогуливать обычные уроки смысла нет. И почему приказ об отчислении появился только в июле? Громов… он сорвался, когда я спросил. Как будто сам не верил в то, что говорил.

Марк молчал несколько секунд, изучая Виктора взглядом, словно пытаясь определить, можно ли ему доверять. Затем резко кивнул в сторону тёмного угла под лестницей, куда не падал тусклый свет с запылённого окна. Они отошли туда. Голос Марка стал тише, приглушённым, почти шёпотом, который едва ли был слышен под гулом школьных систем.

— Ты прав. Громов врёт. И Протокол… она просто записывает то, что ей велят. Официальная версия — прогулы, отчисление. Удобно. Чисто.

Виктор затаил дыхание.

— А неофициальная?

Глаз Марка стал жёстче, в них мелькнула тень чего-то тревожного.

— Мы её последний раз видели… — он снова сделал паузу, инстинктивно проверяя окружение, — …выходящей из кабинета Языковой. Поздно. Очень поздно. За неделю до её пропажи.

У Виктора ёкнуло сердце.

— Языковой? Старухи с мёртвыми розами? Что ей надо было от Зои так поздно?

Марк пожал плечами, но в этом жесте читалась не неуверенность, а крайняя осторожность.

— Кто знает. Дополнительные занятия? Наказание за ошибки? Зоя жаловалась, что старуха к ней придирается больше, чем к другим. Говорила, чувствует на себе её взгляд… холодный, как могила. А потом… — Марк сжал кулак, и костяшки его пальцев побелели, — …просто нет. Ни встреч, ни сообщений. Никто из нас не знает, где она. Её шкафчик… его опечатали Легионеры через день после того, как она перестала приходить. Под предлогом «нарушения правил хранения». Но мы знаем — там ничего запретного не было.

— Легионеры? Так быстро? — не удержался Виктор. — Это же… странно. Для простого отчисления за прогулы.

Марк резко посмотрел на него, и в его глазах вспыхнуло что-то опасное — смесь гнева и страха.

— Я ничего не говорил. Ты ничего не слышал. Особенно про Языкову. — Он положил тяжёлую руку на плечо Виктора, не угрожающе, а скорее предостерегающе, и его хватка была твёрдой. — Вик. Зоя была… своей. Для нас. Но лезть туда… это не просто опасно. Это самоубийство. Учителя… они неприкасаемы. Особенно такие, как она. Забудь. Ради своего же блага.

— Но она же пропала, Марк! — не сдавался Виктор, глядя ему прямо в глаза. — Может, ей нужна помощь? Может, она…

Марк снял руку, резко отвернулся, и его голос вновь стал отстранённым, но в нём слышалась горечь.

— Помощь? Слишком поздно для помощи. Если она жива… Легионеры бы её нашли. Если нет… — Он снова пожал плечами, на сей раз неестественно, будто отбиваясь от назойливой мысли, — …то уже ничего не изменить. Думай о себе. И о своём друге. У вас и своих проблем хватает.

Он сделал шаг из-под лестницы, выходя в тусклый свет.

— И помни — этого разговора не было. Я тебе ничего не говорил. А ты у меня ничего не спрашивал.

И, не оглядываясь, Марк быстро зашагал вниз по лестнице, его шаги гулко отдавались в бетонном пролёте. Он оставил Виктора одного в полумраке, с леденящей душу информацией и ещё большим, чем прежде, количеством вопросов, на которые не было ответов.

***

Разум Виктора гудел от напряжения. Недели, потраченные на расшифровку тайн компаса, поиски Источника и пропажа Зои, свели его концентрацию к нулю. Он нуждался в перезагрузке. И лучшим способом всегда была работа руками, а точнее — молниями. Одна победа. Всего одна победа, и он получит свои 40 звезд и доступ к квалификации в Лигу Застывших Часов.

Эфирное поле ЛМД вибрировало под ногами, издавая едва слышный гул. Фиолетовые огни Камеры Рекалибровки погасли, как обычно не обнаружив его метку. Он чувствовал, как его сила, обычно сжатая в кулак строжайшего контроля, рвётся наружу, жаждя настоящего действия. Но он придушил её, заставив играть по правилам — ему предстояло не сражаться, а изображать сражение.

— Следующий бой на арене! — голос ДАРИТЕЛЯ, безэмоциональный и громкий, прокатился по залу. — Виктор «Искра» против Анны «Щит»! Ставки на доступ к квалификации!

Виктор замер. Анна? Он посмотрел на противоположный вход. Оттуда вышла она. Её осанка была идеально прямой, взгляд устремлённым вперед, но в нем не было привычной уверенности. Была какая-то стеклянная, лихорадочная решимость.

— Ну что, Таранис, — голос Евгения донесся с трибун, где он восседал с остатками лоялистов. — Покажешь нам, как ты умеет проигрывать?

Виктор проигнорировал его, сосредоточившись на противнице. Стрелка его карманного компаса бешено дёргалась, указывая прямо на неё.

ДАРИТЕЛЬ огласил их счета: 37 и 38 звёзд. Оба на пороге Застывших Часов.

— Анна, я не хочу с тобой сражаться, — тихо сказал Виктор, сходясь с ней в центре арены.

— Правила есть правила, Виктор, — её голос прозвучал странно глухо, будто из пустоты. — Мы оба должны пройти. Кто-то из нас уйдет с победой.

— Давай просто сделаем вид. Эфемерная магия, несколько красивых вспышек, и разойдемся. Ты же знаешь, что у меня... другие дела.

Она покачала головой, и в её глазах мелькнуло что-то чужое.

— Нет притворства. Только сила. Только победа. Легион не терпит слабости.

Гонг возвестил о начале боя.

Виктор действовал первым, по привычке стараясь закончить всё быстро. Он выбросил вперёд руку, и эфемерная копия его молнии, ярко-синяя и потрескивающая, рванулась к Анне. Она даже не пошевелилась. Перед ней возник световой барьер, но не сплошной, а будто собранный из тысяч дрожащих, переливающихся шестиугольников. Молния ударила в него и расплескалась безвредными искрами.

— Ты стала сильнее, — отметил Виктор, готовя следующую атаку.

— Сила — это обязанность, — откликнулась она, и её голос снова показался Виктору наложенным, будто под её словами звучал другой, чуждый шёпот.

Он атаковал серией быстрых, точных разрядов, заставляя её отступать. Но Анна не просто защищалась. Её щиты возникали быстрее, чем раньше, их форма была острее, агрессивнее. Они не просто поглощали удары, а иногда отражали их обрывками ослепительного света, заставляя Виктора уворачиваться.

И тут он заметил. Он, потративший месяцы на то, чтобы идеально подделать эфемерную магию, увидел несоответствие в её стиле. Её свет был слишком... плотным. Слишком реальным. Когда осколок отражённого её щитом света пролетел в сантиметре от его лица, Виктор почувствовал исходящий от него жар — не иллюзорное тепло, а настоящее, обжигающее.

— Ты... — он сузил глаза, прервав атаку. — Ты имитируешь? Твоя магия... она не совсем эфемерная.

Пауза. Стеклянный взгляд Анны дрогнул, на мгновение в нём промелькнуло замешательство, тут же подавленное железной волей.

— Не отвлекайся! — крикнула она, и её руки взметнулись вверх.

Над её головой сформировался сгусток света, превратившийся в десятки острых, как бритва, световых копий. Они ринулись на Виктора. Он едва успел создать заградительную стену из молний, которая испарила большинство из них. Но один снаряд пробил оборону и впился ему в левое плечо.

Виктор вскрикнул от неожиданной, реальной боли. Иллюзия не должна была так причинять боль! Дым поднялся от обугленной ткани его мантии. Он отскочил, хватаясь за плечо, и увидел.

В эпицентре ожога, там, где световой снаряд коснулся его, ткань была не просто обуглена. Она была... стёрта. И на мгновение, когда луч пронзил его защиту, Виктор увидел его истинную природу. Внешне — ослепительно-белый, почти золотой свет. Но в самом его ядре, в сердцевине, пульсировала тонкая, абсолютно чёрная полоса. Не тень, не отсутствие света, а нечто иное, поглощающее всё вокруг себя.

— Что это? — выдохнул он, забыв о боли, глядя на Анну с потрясением. — Что это за магия? Это не свет!

Её лицо исказилось гримасой — на три четверти болью, на одну — торжеством.

— Это сила! Сила, которая не прощает слабости!

Она собрала всю энергию в один последний, сокрушительный выброс. Гигантский луч света, ослепляющий и могущественный, устремился к нему. Виктор, всё ещё оглушённый открытием, попытался уклониться, но луч был слишком быстр. Он сбил его с ног, и система арены зафиксировала нокаут.

Гонг прозвучал снова.

— Победитель — Анна «Щит»! Доступ к квалификации в Лигу Застывших Часов подтверждён! — объявил ДАРИТЕЛЬ.

Свет погас. Виктор лежал на спине, дыша через силу. Левое плечо жгло огнём. Он видел, как Анна медленно опускает руки. На её запястье мелькнул тот самый браслет. И на миг ему показалось, что её собственная тень на отполированном полу арены дёрнулась независимо от неё и посмотрела прямо на него.

Она повернулась и, не сказав ни слова, направилась к выходу, оставив его наедине с жгучей болью и леденящей душу догадкой. Её магия не была подделкой. Почему-то она, как и он, игнорировала метку.

***

Где-то в глубине их насосной станции с шипением вырывался клуб пара из прохудившейся трубы. Серебряные нити мерцали приглушённым, холодным светом, отбрасывая причудливые узоры.

У входа, на относительно ровном участке бетонного пола, стоял слегка помятый, но модифицированный воздухат Павлина. Сам Павлин, в тренировочном комбинезоне, покрытый легкой испариной и масляными пятнами, только что завершил сложный манёвр — резкий вираж с почти касанием земли, «Спираль Рассвета». Двигатель его аппарата тихо гудел, остывая. Павлин вытирал руки засаленной ветошью, его дыхание ещё было чуть учащённым.

Из глубины станции вышел Виктор, его лицо было озабоченным. Он молча наблюдал, как Павлин с профессиональным видом постукивал ключом по корпусу.

— Пав! Перерыв? Хорошо. Мне надо обсудить... кое-что не сходится. Совсем, — обычно спокойный, голос Виктора сейчас был напряжён до предела.

Павлин не оторвался от осмотра двигателя, он был сосредоточен на своей задаче.

— Сходится, не сходится... Главное, чтобы струя стабильной была. Этот вираж я ещё не идеально вписываю. Пару сотых теряю на выходе. Что там у тебя? Опять компас на Анну тыкается?

Виктор раздражённо махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху.

— Не только компас! Это гораздо серьёзнее. Я был сегодня на ЛМД.

Павлин наконец отвлёкся от двигателя, уловив в тоне друга нечто важное.

— И? Заработал свою квалификацию в Застывшие Часы? — спросил он, беря со старого ящика свой серебряный кастет и начиная нервно тереть его пальцами.

— Проиграл, — отрезал Виктор и, видя удивление на лице Павлина, продолжил. — Анне «Щит».

Павлин присвистнул.

— Щит? Ну, она сильная, света много. Но ты же обычно...

— Всё было не так, Пав! — Виктор резко перебил его, присаживаясь на ящик напротив. — Она... её магия. Она не такая. Я имитирую эфемерную магию, потому что моя — настоящая. А она... — он понизил голос до шёпота, — она, кажется, делает то же самое. Её свет... он не эфемерный. Ядро её луча было чёрным. Абсолютно чёрным! И он причинил мне настоящую боль. Она обожгла мне плечо. Здесь, в ЛМД!

Он оттянул воротник мантии, показывая краснеющий ожог. Павлин перестал тереть кастет, его лицо стало серьёзным.

— Погоди. Ты говоришь, она... обходит метку? Прямо как ты? — Павлин бросил взгляд на свой воздухат, потом снова на Виктора, в его глазах читалось недоверие, смешанное с тревогой.

— Я не знаю, что это! Но это не чистая магия света. И мой компас... наверняка он реагирует на Анну именно из-за этого! — Виктор перевёл дыхание. — И это ещё не всё. Зоя, Пав! Зоя «Динамит»! Всё, что про неё говорят — полный бред!

Павлин, всё ещё переваривая информацию об Анне, нахмурился.

— Зоя? Ну пропала и пропала. Громов же сказал — отчислена. Прогулы. Ирина подтвердила. Что тут не сходится? Пар выпускала, как обычно, вот и переборщила. Опять.

Виктор с жаром наклонился вперёд.

— Перед экзаменами, Пав! В апреле! Какой смысл прогуливать в апреле, когда экзамены ещё не наступили?! Это же бессмысленно! И Громов… — Виктор передразнил грубый тон учителя, — «Приказ есть — значит отчислена!» Да он сам в это не верит! Глаза бегали, как у загнанного зверя! Чуть не взорвался!

Павлин отложил кастет. Его лицо стало сосредоточенным.

— Ладно, допустим. Что-то мутное. Но при чём тут мы? Легионеры шкафчик опечатали — значит, официально всё закрыто. А у меня... — он кивнул в сторону воздухата, — ...Великая Гонка в следующем году. Но каждый день на счету, особенно после того позора в прошлый раз. Эти... Динами... — он брезгливо поморщился, — ...у них там всё схвачено, а мне реально надо летать.

— Я нашёл Марка. После уроков. Спросил, — Виктор снова понизил голос до конспиративного шёпота.

Павлин приподнял бровь.

— «Шрам»? И что же он сказал?

— Марк знает, что официальная версия — враньё. Последний раз её видели… выходящей из кабинета Языковой. В тот же день, когда она пропала. А на следующий день легионеры уже шкафчик опечатывали. Слишком… оперативно. Марк сказал не лезть. Слишком тут «мутно», по его словам. Опасно.

Воцарилась долгая пауза. Павлин смотрел на серебряные нити на стене, потом на свой кастет, потом на Виктора. На его лице появилась горькая усмешка.

— Мутно? — он резко встал и начал расхаживать, его движения всё ещё напоминали разминку пилота. — Вик, посмотри вокруг! У нас тут целое болото мути, в котором мы барахтаемся! Источник Молчания, который, видимо, теней приманивает, но где он — хрен знает. Твой компас, который как истукан тычется в Анну Щит, которая почему-то игнорирует метку. Теперь вот Зоя... Исчезла после визита к нашей любимой злюке-бабульке с мёртвыми розами. — Он остановился, глядя прямо на Виктора. В его глазах не осталось и тени шутки. — А знаешь, что самое мерзкое? Языкова — идеальный кандидат в безумных старух, которые учеников в подвалах прячут или в удобрения для своих чёрных роз превращают. У неё и ваза с покойниками готова стоит.

— Именно! — Виктор тоже вскочил на ноги. — И Марк сказал «не лезь». Значит, там что-то... серьёзное. Опасное. И связанное именно с Языковой. — Он провёл рукой по лицу, словно стирая усталость. — Источник... Компас... Зоя... Анна с её чёрным светом... И Языкова в центре всего этого? Или просто ещё один кусок пазла? Боже, Пав, у меня голова кругом. Кажется, мы вляпались во что-то... огромное. И тёмное. Темнее этих тоннелей.

Павлин тяжело вздохнул. Он подошёл к своему воздухату и положил руку на ещё тёплый корпус. Потом сжал кулак в серебряном кастете.

— Согласен. Тёмное, мутное и пахнет серебром, гнилыми розами и... — он преувеличенно принюхался, — ...жжёным изолятором. Ладно. Сидеть и бояться — не вариант. Нужно действовать. Но как? Пойти прямо к Языковой и спросить: «Где Зоя, бабушка?»? — Он снова усмехнулся, но без единой нотки веселья. — Или... — Павлин сделал драматическую паузу, и его взгляд стал хитрым, — ...или проверить её кабинет? Марк же сказал, что Зою видели выходящей оттуда в последний раз. Может, там... что-то осталось? След? Подсказка? Без Мидира шанс вырваться отсюда — ноль, но если Языкова что-то скрывает и это связано с Источником или Анной... Тогда кабинет — единственная зацепка прямо сейчас. Выбирай, Вик. Тёмное болото или Проклятая Арена? Оба пути ведут в ад, похоже.

Виктор посмотрел на кастет Павлина, потом на его измазанный маслом комбез, на упрямый огонёк в глазах друга.

— Кабинет. Идём. Источник может подождать, а вот след в кабинете Языковой... — он сжал кулаки, — ...его могут замести в любой момент. Если она замешана, она уже могла. Но проверить надо. Сейчас. А потом... — он кивнул на воздухат, — ...ты продолжишь вираж. Ты же не хочешь снова проиграть ему?

Павлин хмуро посмотрел на Виктора, потом резко повернулся к своему аппарату. Его движения стали резкими, целеустремлёнными.

— Не хочу. Ни за что. Ладно. Идём в логово злюки. А потом... — он щёлкнул пальцами, и двигатель воздухата окончательно затих, — ...я вернусь и впишу эту "Спираль" идеально. Пошли.

Виктор кивнул. Оставив позади шипящий пар и мерцающие серебряные нити, они вышли из станции. Их тени, удлинённые и искажённые призрачным светом, поползли за ними по бетону, будто спеша предупредить о надвигающейся тьме.

***

Кабинет Мирового Языка тонул в гнетущей предвечерней тишине. Школа вымерла, и лишь навязчивое тиканье старых часов нарушало безмолвие, отдаваясь в висках металлическим эхом. Виктор осторожно прикрыл тяжёлую дубовую дверь, и щелчок замка прозвучал оглушительно громко. Павлин нервно облизнул губы, его взгляд, словно притянутый магнитом, упёрся в зловещую вазу с розами на учительском столе.

— Тише, — прошептал Виктор, затаив дыхание.

Тиканье часов, собственное сердцебиение в ушах и сдавленное дыхание Павлина — больше ничего не нарушало зловещего спокойствия. Они стояли посреди знакомого кабинета, который вдруг стал чужим и враждебным. Воздух был спёртым, пропитанным пылью и странным, тошнотворным коктейлем запахов: сладковатой гнилью, пробивавшейся сквозь внешний лоск, и холодным, металлическим оттенком, словно после кварцевой лампы. Лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь пыльные шторы, выхватывали из полумрака мириады танцующих пылинок. И всё это время на них смотрели мёртвые глаза чёрных роз — неестественно ярких, почти пульсирующих жизнью, но источающих запах тлена.

Комната сияла безупречной, пугающей чистотой. Стол под зелёным сукном был идеально гладким, книги на полках стояли выровненными солдатами. Ни пылинки, ни случайного пятнышка, ни помятого уголка страницы. Словно здесь не жили и не работали, а проводили заключительную уборку после важного, страшного события.

— С чего начнём? — голос Павлина дрожал, едва различимый. Мысль о том, что здесь могло случиться с Зоей, сжимала ему горло ледяной рукой.

— Всё. Проверим всё, — ответ Виктора прозвучал решительно, но без тени надежды.

Он подошёл к учительскому столу. Ящики были заперты. Попытка поддеть замок тонким лезвием из набора для электроники наткнулась на неожиданное сопротивление — замки были не просто крепки, а, казалось, зачарованы. Ни клочка бумаги, ни забытой записки.

Павлин двинулся к стеллажам. Он аккуратно вынимал толстые тома, заглядывал за корешки, встряхивал их. Пустота. Абсолютная. Как будто кто-то уже тщательно, до них, вытряхнул все возможные тайники, стёр все следы.

— Ученический шкафчик? — Павлин кивнул в угол, где стоял ряд металлических ящиков.

— Опечатан Легионом, помнишь? — напомнил Виктор, подходя.

Печать на шкафчике Зои — небольшой серебряный диск с эмблемой Легиона — находилась на месте. Она была холодной и неприступной на ощупь. Но Виктору показалось, что она выглядела… слишком новой. Слишком блестящей. Будто её установили вчера, а не полгода назад. Он осторожно послал слабый импульс электричества, пытаясь «прощупать» защиту. Диск лишь коротко шикнул и слегка нагрелся.

— Тронуть — значит сразу подать сигнал. Легион тут как тут, — констатировал он. — Странно… Печать… она как будто свежая.

Его ноги сами понесли к вазе. Чёрные, бархатистые лепестки манили и пугали. Он медленно протянул руку, намереваясь лишь слегка коснуться одного…

В тот миг, когда пальцы зависли в сантиметре от поверхности, хрусталь вазы вздрогнул. Не физически, а в отражении, в искажённом свете. По гладкой стенке, чуть ниже уровня мутной воды, на долю секунды проступила, словно паутина теней, сеть тончайших угольно-чёрных трещинок. Они вспыхнули и исчезли. Одновременно Виктор не услышал, а почувствовал — шелест. Множественный, неразборчивый шёпот, доносящийся из самой глубины сосуда. Он замер, рука окаменела.

И тут, в самом тёмном углу комнаты, за высоким шкафом, где тень сгущалась в почти непроглядную черноту, мелькнуло что-то. Быстрое, маленькое. Отблеск света на чём-то гладком и металлическом. Размером с крупного жука. Или объектив. Миг — и там снова была лишь пустота.

Лепесток, которого он даже не коснулся, сам собой отделился и бесшумно упал на полированную столешницу. Виктор вздрогнул, резко одёрнув руку. Павлин замер, уставившись на упавший лепесток.

— Вик… это… они же не должны так… — Павлин не договорил. Он видел лишь, как лепесток на глазах чернел ещё сильнее, сморщивался и за считанные секунды превращался в кучку чёрного, зловонного праха. Запах гнили ударил в нос, смешавшись со сладкой одурью роз.

— Ты… ты это видел? — прошептал Виктор, не отрывая взгляда от вазы, а потом резко переведя его в тот злополучный угол.

— Что? Лепесток? Да, он просто… рассыпался! — Павлин был потрясён зрелищем. Отблеск в углу он пропустил.

— Нет! На вазе! Трещины! Чёрные! И… там, в углу — что-то блеснуло! — настаивал Виктор, но сомнение уже точило его изнутри. Галлюцинация? Напряжение?

Павлин прищурился, внимательно осмотрел вазу, потом вгляделся в указанный угол.

— Ничего нет, Вик. Гладкая. Пусто. Ты переутомился.

Он неосторожно потянулся к вазе, чтобы проверить самому.

Виктор молниеносно схватил его за запястье.

— Не трогай! — его голос сорвался на полукрик. Теперь он знал. Кабинет. Ваза. И что-то ещё. Нечисто. Опасно. — Просто… не трогай, — добавил он, тише, но с ледяной тяжестью в голосе, отпуская руку Павлина.

Тот лишь молча кивнул, лицо его стало землистым.

— Марк был прав, — выдохнул Виктор, ощущая, как мурашки бегут по спине. — Здесь… кто-то поработал до нас. Кто-то, кто знал… или знает всё. Кто следит. Или спрятал так, что нам не найти.

Они двинулись к выходу, крадучись, как по минному полю. Виктор бросил последний взгляд на опечатанный шкафчик Зои. Серебряный диск Легиона тупо поблёскивал. Официальная версия. Официальная могила. И, возможно, новая печать, поставленная поверх старых следов.

Павлин приоткрыл дверь, и они выскользнули в пустой, погружающийся в сумерки коридор. Щелчок замка позади прозвучал как освобождение.

— Что теперь? — спросил Павлин, всё ещё бледный.

— Теперь, — Виктор сжал кулаки, его глаза загорелись мрачной решимостью, — теперь у нас только один путь. Туда, где можно найти силу или знания, чтобы пробить любую стену. Арена. Безликий Рык. Источник Молчания. Нам нужно научиться обходить ментальный вой Рыка. Культисты наверняка смогут нас наставить. А эта тайна… — он кивнул на зловещую дверь кабинета, — …она подождёт. Пока мы не станем сильнее.

Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ.

ИЗЛОМ

Стена перед ним не была стеной; она была воспоминанием о стене. Мир качнулся, и реальность свернулась в тугой жгут. Пассажир стоял не в коридоре, а посреди Палаты №7: стерильный белый пол, яркий, бьющий по глазам свет, и ощущение смирительной рубашки на запястьях. Напротив него, за толстым стеклом, сидел Профессор — тот самый, который проводил эксперименты по "ментальному резонансу".

— Ты должен выдержать, Пассажир, — его голос звучал из ниоткуда, как трансляция. — Только через полный резонанс ты сможешь стать Стержнем. Проводником.

Видение было настолько реальным, что Пассажир почувствовал холод металла на коже. Это был "Психометрический Излом" — новая, более мощная форма Волнового Захвата, которая не просто дезориентировала, а подменяла реальность. Внутренний "экран" трещал, едва сдерживая напор.

Пассажир знал: если он поддастся, Зона поглотит его разум, сделав ещё одним Шептуном. Он сжал кулаки, чувствуя, как его собственные, реальные ногти впиваются в ладони.

— Это ложь. Я не там,— прошептал он.

Он бросил взгляд на свой дозиметр "Эхо" — прибор остался в его реальной руке, но его показания в "Изломе" были абсурдно низкими. Это было ненормально, слишком чисто. Реальность Зоны никогда не была чистой.

Он сосредоточился на звуке: низкочастотный гул, который он слышал перед входом. Он не был частью Палаты №7.

Палата №7: Стерильная тишина, только голос Профессора.

Реальность: Металлический гул, запах озона и ржавчины.

Пассажир резко пнул ногой воображаемый стол Профессора, целясь в невидимый центр "Излома". Реальный ботинок врезался в трухлявый ящик подлинной метеостанции.

Эффект: Картинка Палаты №7 разбилась, как стекло.

Он снова стоял в темном коридоре "Омега-7", тяжело дыша. На полу валялся опрокинутый ящик с измерительными приборами. "Излом Восприятия" — зафиксировано.

ГНЕЗДО ВОЛНОВЫХ ТЕНЕЙ

Метеостанция была не просто маяком, а Гнездом. Пассажир продвигался медленно, нож снова в руке. В главном зале, где когда-то стояло коммуникационное оборудование, он увидел следы Призрака: стол, перевернутый как баррикада, и три пустые гильзы калибра 9 мм (подпись "ВП" на дне).

В центре зала находился источник аномалии: куча переплетенных кабелей, обломков стали и камня, окутанная слоем странной, пульсирующей плесени. Из этой массы выползали новые твари.

Колебатели (обновлённые): Теперь их было больше, и они напоминали скорее не пауков, а крабов с хитиновым панцирем из ржавого металла. Их лапы-антенны постоянно вибрировали, поддерживая низкочастотное поле дезориентации.

Тени (Новая Аномалия): Самое опасное. Они не имели плоти, а выглядели как мерцающие, полупрозрачные силуэты, похожие на людей, но двигались с нечеловеческой скоростью. Они были воплощением "Шепота Статики", способные проходить сквозь стены и вызывать локальные ментальные спазмы — резкую, парализующую боль в нервных узлах.

Внезапно с потолка спустилась Тень. Она пролетела сквозь балку и материализовалась прямо перед Пассажиром.

Пассажир отшатнулся, избегая касания. Он знал, что обычный нож бесполезен.

И достал из разгрузки ЭМИ-гранату — самодельный шарообразный прибор, способный генерировать короткий, мощный электромагнитный импульс.

Метнув гранату в центр зала, между наступающими Колебателями и мерцающей Тенью.

Вспышка! Граната сработала. Металлические Колебатели замерли, их антенны поникли, а электрическая плесень мгновенно почернела. Тень зашипела — ЭМИ нарушил её волновое состояние — и на мгновение стала видимой: её силуэт скрутило, словно в припадке.

Пассажир использовал это мгновение. Он рванул к стене, схватил тяжелый, чугунный обломок и обрушил его на ядро аномалии — кучу плесени и кабелей.

Удар. Из аномалии хлынул фонтан света, статики и обломков, сопровождаемый пронзительным воем — тем самым Зовом Тишины, но теперь он звучал как крик боли.

ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ ПРИЗРАКА

Аномалия была нейтрализована, но не уничтожена. Колебатели и Тени исчезли, оставив после себя только озон и запах расплавленного металла.

Пассажир подошел к стойке связи, где нашел то, что искал: портативный рекордер, обёрнутый в фольгу для защиты от помех.

Он нажал кнопку. Голос Призрака — усталый, но спокойный:

"...(Шум)... Метеостанция 'Омега-7'. Фон зашкаливает, но я нашёл путь к центральному ретранслятору. Они здесь. Их больше, чем в отчетах ДАИК. Они называют это... 'Сингулярный Аккорд'. Не просто сигнал, Пассажир, а план. Зона хочет нас не убить, а... переписать. Я знаю, как остановить это. Я иду к... (резкий, рваный шум статики)... к... 'Точка Зрения'. Не иди сюда. Ты не... (крик, обрывающийся на полуслове)... ты должен... обратить Зов..."

Запись оборвалась. Пассажир выключил рекордер. "Точка Зрения" — это был не маяк, а сам Ретранслятор, сердце аномалии. И Призрак, судя по всему, собирался использовать его для обращения сигнала.

Он посмотрел на разбитое окно. Вдали, сквозь серую мглу, высилась неясная геометрическая форма. Ретранслятор "Точка Зрения".

Пассажир двинулся к выходу. Он больше не Пассажир. Теперь он — Проводник. Он сжал ЭМИ-гранату в кармане и вышел из Гнезда.

Запись в Дневнике Проводника

(мысленная, не зафиксированная): "Призрак не убегал. Он вёл. Я нашел его аккорд. Теперь мне нужно сыграть свою ноту."

Следующая цель: Ретранслятор "Точка Зрения".