Интервью с добровольцем из Кирова Виктором Платуновым, позывной «Дон»: «При чувстве страха я не могу бежать назад»
Виктор Платунов, доброволец с позывным «Дон», прошел путь от неформала и участника уличных группировок 2000-х до старшего разведгруппы в зоне СВО. Он дважды пережил клиническую смерть, получил тяжелейшее ранение, но затем вернулся в строй. О своем пути, о войне, и о том, что заставляет человека идти вперед, когда единственный инстинкт – бежать, Виктор рассказал в интервью главному редактору «Время МСК» Екатерине Карачевой.
Медаль «за Отвагу» и медаль святителя Иоасафа Белгородского от Белгородской Епархии.
Виктор, как мальчик из Кирова, учившийся в музыкальной школе, оказался в гуще уличных боев и идеологических баталий?
-- Детство мое прошло на ОЦМ в Кирове, в «нулевые» годы. Я учился в детской музыкальной школе №2 на Гайдара, потом в 15-й школе. Однажды, шел с музыкалки, и подошел товарищ. Сейчас он в органах, в одном из ведомств. Привел меня, можно сказать, в компанию к скинхедам. Сам он к ним не относился, но так вышло.
С биологическими родителями жизнь развела. Я с двух лет рос у тети, для меня она – мама. Я был молодым, очень импульсивным и агрессивным. Меня затянуло лет на семь. Начал с низов, но меня заметили, продвинули. Там была своя иерархия, как в любой структуре. Я собирал молодежь, занимался спортом, популяризировал ЗОЖ, ну и, конечно, мы «отвечали на беспредел». Если кого-то зажимали, если приходила весть, что наши в беде – мы выезжали. Жестко было.
Помню, зимой 2013-го нас вызвали на «дружбу» (район Кирова – Ред.), двоих наших зажали значительно превосходящие силы оппонентов. Мы выскочили сзади, я выстрелил из ракетницы, начали драку. Эффект неожиданности сработал – они побежали. Тогда казалось, что мы защищаем свою правду.
Когда пришло осознание, что долгое время были на темной стороне?
-- Я никогда не был нацистом. У меня просто не было такого ублюдского сознания. Да, я не любил большевиков из-за истории семьи – у нас она была раскулачена, предки были офицерами, донскими казаками. Но с ребятами из движения я стал расходиться во взглядах еще до 2014-го. А потом грянул Майдан.
Меня тогда начали звать в «Азов»*. Знакомые общие вышли на связь. Говорили: «Молодой, горячий парень, который готов биться за все хорошее против всего плохого». Мотивация простая: «Мы против сепаратистов». Мне было 19 лет, и это казалось убедительным.
Но судьба свела меня с первыми беженцами с Донбасса. Антифашисты кировские познакомили. Я пришел к беженцам, а у них – поминки. Семью расстреляли укробоевики. За их «Русскость». Я тогда понял: это та же «бредь», только с другой стороны. Это был переломный момент. И сказал скинам прямо: «Мне с вами – не по пути». Надеялся уйти тихо.
-- Нет. Для них мой уход был предательством. Сначала были угрозы, потом все перешло на другой уровень. Однажды ночью они пришли к моей тете и стали требовать, чтобы я вышел. Она им сказала, что мы не общаемся, что я из семьи ушел. Они начали угрожать. Но она женщина с характером, не испугалась, пригрозила вызовом полиции. Они ушли.
Они задели мою семью, и я начал их искать. А однажды пришел в свой подъезд и увидел надпись, выцарапанную на стене: «Витя умрет!» и рядом – свастика. Старый дом еще, немцы строили, штукатурка мягкая. Это было уже открытое объявление охоты на меня.
Снова пошел к антифашистам. Да, к тем, кого раньше считал противниками. Объяснил ситуацию, рассказал про разницу во взглядах, про угрозы семье. Они меня выслушали и сказали: «У тебя взгляды здравого антифашиста. Поможем».
-- Он окончательно утвердил меня в правильности моего выбора. Я увидел, что правда не бывает односторонней. И что иногда ради защиты своей семьи и своих принципов нужно идти на неожиданные союзы. Этот период закалил меня и научил смотреть на вещи глубже. Я удалил свою старую страницу в соцсетях, оборвал контакты и начал свой путь заново.
Но этот путь на фронт привел не сразу…?
-- Да, в 2015-м я получил два года. На меня напали из-за моей позиции, попытались «объяснить», что к чему. Я не стал биться, потому что понимал – бессмысленно. Достал нож, сказал: «Ребята, еще шаг – буду резать». Один разбил бутылку, я ударил… Получил срок за причинение вреда здоровью. Освободился в 2017-м.
Тюрьма – это отдельный опыт. За мной закрепили статус – «склонный к экстремизму». Но именно там, как ни парадоксально, окончательно сформировался мой пророссийский взгляд. Раньше мне было плевать на политику. А там я увидел все изнутри.
После освобождения было тяжело. Никуда не брали на работу. Работал охранником, потом в ковидной реанимации, потом друзья позвали в стоматологический центр, делал КТ-снимки. Мы с 2018 года с ребятами, готовились к конфликту. Мы знали, что он будет. Создали группу, назывались «Атаманская сотня Хлынов», изучали тактику, ездили на сборы, готовились, знали, что придется Родину защищать.
С начала СВО вы были в первых рядах?
-- Да. 24 февраля мы уже сидели на чемоданах. Снаряжение было собрано. Сразу поехали. 26 марта я был уже в Ростове. 28-го подписал контракт на 6 месяцев через «Редут», но мы были отдельным добровольческим подразделением «Ветераны» Добровольческого Корпуса МО РФ.
Командир бригады, когда меня увидел, спросил: «Славянскую тему двигал?» Я говорю: «До 14-го года». Он: «А чего прекратил?» – «Потому что они за Украину топят». Он посмотрел и говорит: «Вижу по тебе – свой пацан». Так я попал в подразделение.
Надеялся попасть на Азовсталь в Мариуполе, чтоб встретить и в глаза посмотреть некоторым из своих бывших «соратников», но не сложилось.
-- В Харьковской области. Там у нас организовалась разведгруппа из 8 человек, мы с товарищем, позывной «Кэп», стали старшими группы.
Что за задания выполняли?
-- Разведка, наведение огня, однажды нашли схрон с украинской формой, и – почти два месяца переодевались и ходили в тыл врага.
-- Находили вражеские схроны с продовольствием и боеприпасами. Себе забирали то, что было нужно для пропитания, а остатки минировали.
Как-то раз мы прямо с позиции ВСУ унесли вражеский гексакоптер диаметром три метра. Просто подошли, взяли и быстрым шагом пошли в сторону позиций. Думали, по нам огонь откроют, но все обошлось. Потом его отправили в Питер для изучения.
Однажды устроили засаду на машину, перевозившую медикаменты на танковую позицию. Украинцы сначала подумали, что мы – свои. Мы сыграли эту сцену до конца. Водителя взяли в плен – он только тогда и понял, что происходит.
-- Он думал, что мы свои, начал: «Слава Украине!»**. Я ему в ответ: «Слава Украине в составе России, мальчик». Он обмяк на глазах. Но я не дал ребятам его тронуть. Водила оказался гражданским, гумпомощь ВСУ вез.
Я ему тогда свое стихотворение прочитал – «Я оккупант» (внизу материала – Ред.). Он расплакался. Я объяснил ему: «Вам в уши нассали, что вы какая-то высшая нация. Это не так. Вы такие же русские. Ваш «украинский» – это суржик, смесь малоросского диалекта с польским. Вас разделили, чтобы властвовать».
После всех процедур – кто, да что – он остался в Изюме, работал санитаром в госпитале с нашими ранеными, насколько знаю.
-- Мы понимали, что нас рано или поздно спалят. Мы не скрывались от этого, мы просто выжимали максимум из того времени, что у нас было. Наводили столько артиллерии, минировали столько троп, что в конце концов противник начал анализировать: откуда в его, казалось бы, безопасном тылу, такие проблемы. Когда они сложили два и два, по нам начали работать целенаправленно. Но эти полтора месяца дали нам колоссальный опыт и показали, что правильная легенда и хладнокровие решают все.
Вы упомянули, что у вас есть особенность – при чувстве страха не можете бежать назад.
-- Да, это такая моя черта, она мне на фронте помогала. Я не могу через себя переступить, чтобы побежать. Если приказ на отход – это одно. А так – только вперед. Была ситуация на Харьковском направлении: союзное подразделение получило разведданные о прорыве тысячи боевиков (по их словам) на наши позиции. Они прибежали к нам: «Уходим!». А я говорю: «Мы с моими парнями не уйдем». И остались. Позиции удержали.
-- Это была минно-взрывная травма. Нас бросили на чужую задачу, не нашу. Нужно было сменить союзное подразделение.На выполнении этой боевой задачи все и произошло. Я только успел прокричать ребятам: «В укрытие!», сам упал. Отполз немного вперед. Прилетело. Помню, как меня подбросило в воздухе и ударило об землю, отказали ноги.
-- Эвакуация на машине заместителя командира бригады, с позывным «Пехота». Далее военный госпиталь в Изюме и командира, который уже там ждал – сделал все, чтобы я попал на эвакуацию. Потом отключка. Очнулся уже в госпитале. Вернее, я очнулся... прямо во время операции. Лежу на боку, во мне всякие зажимы, а я ничего не чувствую. На соседнем столе лежит мой товарищ «Сват», ему ногу разорвало. Вижу его, и начинаю... ржать. Не сдержался. Командир наш там же, он в халате, смотрит на меня, сам улыбку сдерживает. А врачи в панике: «Не зови его, он начинает ползти на голос!». Затем, меня снова вырубило.
Говорили, у вас было две клинических смерти?
-- Да. Первый раз – сразу после взрыва, на поле. Ребята меня оттащили, начали откачивать. Второй – когда бронежилет снимали, видимо, организм не выдержал. Затем пневмоторакс. Врачи потом говорили, что я был в состоянии, несовместимом с жизнью. Результат – нет почки, селезенки, части легкого, открытая черепно-мозговая травма, компрессионный перелом позвонка.
-- Сначала госпиталь в Изюме, потом Белгород. Там мне легкое подпаяли и удалили остатки почки с селезенкой. Затем вертолетом в Москву, в Бурденко. Там уже третью операцию делали, осколок из позвонка доставали.
Что было самым тяжелым после ранения?
-- Осознание, что ноги не работают. Что стопа висит. Чувствительность нулевая. Нервы перебиты. Врачи говорят, шанс на восстановление есть, но минимальный. К тому же, одно за другим цеплялось – и ковид там подхватил, и гнойный менингит… Иммунитет совсем рухнул на тот момент.
-- Мысль, что надо возвращаться. Я же почти сразу, как на ходунки встал, обратно купил билет. Два с половиной месяца в госпитале, затем дома лечебная физкультура – и рванул обратно. Как раньше воевать не мог, но стал инструктором по БПЛА. Надо было ребятам передавать опыт.
Что почувствовали, когда снова оказались в зоне СВО?
-- Что я на своем месте. Да, на тросточке. Да, нога не слушается. Но я был нужен. И это главное.
Виктор, мы много говорили о работе в группе. Были и задания, где вы действовали в одиночку?
-- Да, на том же Харьковском направлении. Основная работа – наблюдение. Я запускал дрон, вскрывал позиции противника, искал технику, огневые точки, живую силу. Фиксировал координаты и передавал артиллерии или штурмовикам. Пару раз приходилось корректировать огонь наших вертолетов по ночам, помогать авиа-корректировщикам. Сидишь в темноте, слышишь гул наших вертушек, ведешь их визуально на цель, смотришь в тепловизор и сообщаешь корректировщикам, они уже своему командованию.
Как обеспечивали безопасность?
-- Маскировка и скрытность – главное оружие. Мою позицию никто не должен был заметить. Связь – только в определенное время для передачи данных. Со мной был водитель, но он находился на удаленной точке, чтобы в случае чего я мог быстро эвакуироваться. Но на задании – абсолютно один.
Что было самым сложным в таких вылазках?
-- Осознание полного одиночества. Ты один на нейтральной полосе. Никто не прикроет, не подстрахует. Любой шорох, любой пролет дрона, и ты думаешь, что тебя обнаружили. Напряжение колоссальное. Но при этом – адреналин и чувство ответственности. От твоей работы зависит, придут ли наши ребята на подготовленную позицию или напорются на укрепившийся опорник.
Были моменты, когда чуть не раскрыли?
-- Постоянно. Их дроны-разведчики все время в воздухе. Главное – не шевелиться, когда они рядом. Бывало, пролетит – и сердце замирает.
О потерях ВСУ..., слышала, вы видели километры тел боевиков?
-- Да. Это было в окрестностях Изюма в так называемом «Шервурдском лесу». Яр, который на картах значится как-то иначе, но все военные знают его под этим названием. Нас перекинули туда на задачу, и то, что я там увидел, не забуду никогда. Это было похоже на сцены из фильмов про Апокалипсис.
Ты идешь по лесу, по бывшим позициям ВСУ и их трупы кругом... Они везде. Не эвакуированные, не захороненные. Украинская сторона их не забрала. Они просто остались там гнить. Запах стоял такой, что не передать.
Как думаете, почему их не эвакуировали?
-- В основном, у них нет такого как у нас, понятия – «своих не бросаем». Для их командования эти люди – расходный материал. Когда идет мощное наступление, артобстрелы, им просто некогда, или невыгодно рисковать живыми ради мертвых. Проще прислать новых мобиков. У них отношение к собственным солдатам как – к пушечному мясу.
Что чувствовали, глядя на это?
-- Смешанные чувства. С одной стороны, это враг. С другой – люди. Многие из них – такие же молодые пацаны, которых бросили в эту мясорубку. И их же собственное командование бросило их после смерти.
И когда я видел, как наши ребята, рискуя собой, пытаются под обстрелом вытащить тела наших погибших, чтобы предать их земле, – я понимал разницу между нами. Для нас – солдат, даже погибший, – это герой, которого нужно похоронить с почестями. Для них – это просто отработанный материал. И это фундаментальная разница.
-- Я пришел сюда не за деньгами. Мы в 22-м даже не знали, будут ли нам платить. Помню, сказал тогда: «Как все закончится, главное – на обратный билет дайте». Деньги – это приятный бонус, фантики. Я шел, потому что был уверен в своей правоте. Это моя земля, земля моих предков. И я защищаю свой народ.
Что пожелаете тем, кто только собирается на фронт?
-- Прежде всего – подумать. Если гонитесь только за деньгами – это самый большой бред. Рисковать жизнью за 200 тысяч? Не стоит оно того. А уж если подписали контракт – будьте добры, несите службу достойно. Не будьте предателями и дезертирами.
Берегите себя и берегите тех, кто рядом. Вам придется доверять им свою жизнь, а они будут доверять свою вам. И помните: вы идете не за фантиками, а за идеей. За своей землей, за своими людьми. Если эта идея в вас не живет – лучше не ходить. Вы берете на себя огромную ответственность. Не перед контрактом, а перед своей совестью, народом и страной.
Виктор, каково это – вернуться с войны в родной город после фронта?
-- Сложно. Ты возвращаешься вроде бы домой, но чувствуешь себя чужим. Там, на фронте, все просто и понятно: свой-чужой, черное-белое. А здесь... Здесь люди маски носят. Не в прямом смысле, конечно. Имею в виду, что не поймешь сразу, кто перед тобой. Там человека видно сразу, по поступкам.
С какими главными трудностями столкнулись?
-- Неприятие гражданской суеты. Мелочные проблемы, которые здесь кажутся важными, для меня они просто смешны после того, что видел.
-- Работаю. Пытаюсь найти себя. После госпиталя работал в сельхозакадемии, готовил операторов БПЛА. Сейчас перехожу на новую работу. Параллельно получаю высшее образование. Хочу быть полезным, что-то менять в жизни родного города, помогать людям.
-- Да, фонд «Защитники Отечества» Кировской области помогает, пригласил на соревнования. В этом году съездил на турнир по стрельбе из лука, занял восьмое место, хотя до этого особо не стрелял. Потом по стрельбе из винтовки – шестое. Двигаюсь в этом направлении. Если дают возможность – почему бы и нет? Это дисциплинирует, помогает держать себя в форме.
А что с семьей, с личной жизнью?
-- С мамой все хорошо, слава Богу. А так... в процессе. (Улыбается).
-- Постоянно. Это не проходит. Любого, кто нормально служил, тянет обратно. Там братство, там все по-честному. Там остались ребята, командиры. Если что-то случится, если буду нужен – конечно, поеду. Но пока понимаю, что там и без меня справляются.
Какая цель в мирной жизни?
-- Найти свое место. Не потеряться. Не дать этой гражданской жизни себя проглотить. Остаться полезным. Получить образование, получить ресурс, чтобы реально помогать – и ребятам, вернувшимся с фронта, и вообще людям. Война рано или поздно закончится, а жизнь продолжается. И к этой жизни надо как-то приспособиться, найти в ней новый смысл. Обязательно найду...
Как считаете, чем закончится эта война?
-- Мы будем биться до конца. Цели СВО будут достигнуты, чтобы ни случилось. Войны начинаются и заканчиваются в кабинетах, а мы – исполнители. Наше дело – делать свое дело честно.
«Оккупант» – Виктор Платунов, «Дон»:
Я – Оккупант. От переднего края
До последних границ городов.
Пока малых детишек стреляя,
Оккупант городов украинских.
Да я горд и почту за честь,
Защищать всех родных и близких,
Коих нашим народам не счесть.
Я пришел из России Великой,
Самой щедрой и доброй страны.
Нам пришлось стать народом «Безликим»
Чтоб безликими не были Вы.
И стою на земле своих Предков,
Я – потомок донских казаков,
Пока вы, затянув «Ще не вмерла»,
И готовы сжигать всех «неверных»…
Раз для Вас это новый джихад?
Извини – не пойму уж наверно.
Невозможно такое принять.
Да, путь мой долиною смерти,
И зла на нем – не убоюсь.
Я сжал автомат, и не верьте,
Если скажут о том, что сдаюсь.
Оккупант, хоть рожден был поэтом,
Оккупантом, идущий по Свету,
Наши читатели не узнали бы историю героя СВО Виктора Платунова, если бы не помощь филиала фонда «Защитники Отечества» Кировской области.
* «Азов» – организация, признанная террористической и запрещенная на территории РФ.
** «Слава Украине» – запрещенное в России приветствие укронацистов
Выставление авторских материалов издания и перепечатывание статьи или фрагмента статьи в интернете – возможно исключительно со ссылкой на первоисточник: «Время МСК».
