Крипота + Монстр

– Так кто ты какой? – повторил свои слова незнакомец снова. Лишь после этого взглянул на неё мельком, будто всё это время знал, что никуда не денется.

Подойдя, он не стал добивать лежачего из оружия, а жёстко пнул сапогом его в бок. Потом ещё раз, и вновь замахнулся.

– Нет!.. – крикнула Настя. Шагнула инстинктивно вперёд, упала на колени и локти в желании защитить. Но тут же получила сама в живот – на этот раз не прикладом, как на холме.

Удар ногой со всей силы пришёлся выше пупка. Подбросил от земли хорошо и вышиб вместе с возгласом воздух. Второй пинок, жёсткий и не менее болезненный, заставил её откатиться на метр. При этом ударивший не остановился, а, не сводя прицела с Кайдоненко, снова шагнул – теперь уже целенаправленно к ней. И Настя, поняв, что ждёт избиение, молча закрылась руками.

Однако, зажмурившись, ударов она не почувствовала. Услышала только звук столкновения. Открыла глаза. Кайдоненко, с земли, остановил надвигавшегося на неё чужака, сцепил его снизу ногами. И тот уже вовсю отвлёкся на него...

Настя же ощутила, как сознание начинает уплывать от неё. Боль в животе нарастала толчками. Едва успела повернуть голову лёжа – и вытошнило горечью на землю. А дальше куда-то понесло течением, потащило по каменистому дну. Словно прохладный Буртуг уносил с собой к Лене...

***

Что ж за народ такой, женщины? Никогда никого не слушают. Вот как мать его отца – не слушала и вечно ворчала, делая всё по-своему...

Потрогал рану ладонью. С ним-то сейчас уже ясно, но с Настей... Было темно, дать стрекача – и шанс всегда есть. До Лены бежать-то чуть, ноги молодые, вытянут, коли пуля промажет... Ан нет же. Осталась. Встала как ворона перед пшённой кашей – крылья растопырила, разинула клюв. Три раза дуре велел бежать. ...

– Так кто ты такой?

Врезал, сучара. Потом ещё… И ей за него досталось, бойкая, закрывать собой кинулась…

Попробовал напрячься и не сомлеть. Пуля сломала ребро, но плашмя лежать не мешала. Пока Айнур не ударил студентку снова, Фёдор зажал рукой с силой бок, дабы не скиснуть от боли в движении, и… развернулся за ним на спине. Выбросил обе ноги вперёд, зацепил. Левой же рукой нашаривал нож на земле, тот вывалился, когда пытался достать его после выстрела.

Однако, похоже, что вялой своей вознёй лишь рассмешил Айнура. А затем – обозлил. Тот быстрее него нашёл обронённый штык-нож, отшвырнул его сапогом и выругался. Снова заехал болезненно в бок. Зарычал, опять замахнулся…

После чего ноги его внезапно… взметнулись в воздух.

Да не чуть подлетели, а вместе с сапогами оторвались от земли! Всё тело Айнура взметнулось и понеслось. Ударилось затем в ограждение, державшее брёвна, шагах в четырёх-пяти от места их схватки. Жерди и доски треснули от удара спиной. Надрывно заскрипели со стоном...

То, что нависло потом над Фёдором, заставило его вздрогнуть. Вместе с землёй, на которой лежал.

Неееет… Ни черта ему в лесу не привиделось! Были у тайги глаза, что наблюдали за всеми. Не только волки, что шастали по пятам, но и вот эти… лохматые! Как называл их Степан Фомич – кайнуками?..

Существо было около двух метров росту. Худое, широкое в плечах и очень мускулистое. Покрыто с головы до ног густыми волосами или медвежьей шерстью. Но всё же назвать его при этом медведем было нельзя – угадывалась борода. И жёлтые зубы, торчавшие наружу, были похожи на крупные человеческие. К тому же морда с башкой совсем не медвежьи, никак не понять, какое явилось создание.

Зверь лишь секунду смотрел сверху вниз. Сверкнул угрюмо глазами и после шагнул к ограждению. Съехавший на землю Айнур пришёл в себя и отползал потихоньку в сторону: попытался сразу ускориться, когда увидел, что зверочеловек устремился к нему. Крикнул ему с вызовом, не испугался. А потом ударил с земли ногой по доскам.

Как говорится, ядовитая змея не любит умирать в одиночестве – кого-то перед смертью да укусит. Пусть кайнука. Доски, после удара, лопнули под напором коротких стволов. И те стали скатываться с платформы – удерживавшее их ограждение сломалось. Зверь бросился через брёвна к Айнуру, однако тот убрался кубарем с их дороги – не успел только сам кайнук.

Фёдор же между тем откатился к бесчувственной Насте и вместе с ней в последний миг оказался за берёзой, почти целиком. Попытался запоздало подтянуть к себе ноги, но два бревна оказались шустрее и придавили его, стукнувшись сначала глухо о ствол. Он только застонал. Ударил в бессилье по земле кулаком, оказавшись придавленным. Попытался встать на локти, когда завершился грохот, обернулся назад. И с досадой увидел, что непотопляемый Айнур снова стоял на ногах, немного в стороне. Держал не свою, а его винтовку. Зверя же завалило – из брёвен торчали лишь голова, рука и плечо. Застрял и силился выбраться.

– Ты подожди, – обронил Айнур многообещающе. Без страха взглянул на поверженное порождение тайги. – Разберусь с волосатой хуйнёй – выебу в рот вас обоих… Начать с тебя или бабы?..

Поднял винтовку, прицелился. Выстрелил… Зверь только мотнул головой и болезненно зарычал.

Айнур же досылал второй патрон, пока Фёдор пытался руками хоть что-то рядом с собой нашарить. Студентка слабо пошевелилась. Скоро придёт в себя. Может, тогда и не надо?..

После второго выстрела, когда не получилось высвободиться рывком и перевернуться на спину, Фёдор начал ощупывать заворочавшуюся со стонами Настю. У девушек всякое могло быть на себе, особенно в волосах. Заколки, невидимки, шпильки, крючки, хоть что-то, чем можно больно кольнуть. Но ничего в её спутавшихся космах не обнаружил. Не было никакого смысла искать где-то ниже – всё тот же шалевый платок вместо брюк с карманами. Лишь на короткий миг задержался руками на шее – подумал, пока ещё не совсем ослаб, не кончить ли её самому? Айнур слово сдержит, девушке перед смертью будет не сладко.

Беглый между тем передёрнул затвор. Выругался – тот, под завалами, никак не хотел подыхать, ворочался. Шагнул на три шага ближе к ним, что б после не тратить на это время, и снова прицелился. Встал ровно, руки его не дрожали.

И вдруг, одним коротким рывком… у него отняли винтовку.

Точно такой же зверь, что лежал заваленным, подошёл сзади бесшумно. Вырвал легко оружие, отшвырнул далеко и этой же лапой потом обнял человека. Тихо, угрожающе заурчал, как вечерний раскат назревавшей грозы…

Айнур был очень силён. Но зверочеловек удерживал его без видимых усилий – крепко прижимал к себе, словно игрушку или котёнка, и будто не замечал трепыханий тела, не слышал сдавленных хрипов. Он с любопытством рассматривал то, что было у него под ногами – лежавшего там человека. Фёдора, придавленного со спины обтёсанными стволами деревьев; а тот в ответ наблюдал за ним снизу, круто изогнув свою шею.

Кайнук постоял над ним, пошипел, раскачиваясь на лохматых ногах. С жёлтых огромных зубов, презревших плен губ и торчавших клыками наружу, стекала слюна. Вязкая и зловонная, она падала вниз тягучими сгустками. Попала на щёку Фёдора и рядом на землю. Однако тусклый свет безынтересно мерцал в красноватых глазах…

Ногой потом или... лапой зверь скинул с его спины оба бревна. Коротко зычно взревел, распаляя внутренний гнев. А после уже, свободной лапой-рукой... сорвал с плеч Айнура голову. И бросил её, как пластилиновую.

Следом безвольно шлёпнулось тел; кровь брызнула из шеи чёрной струёй.

– Мама... Мама... – громко зашептала пришедшая в себя студентка Настя. Села на земле, пытаясь прижаться к поднимавшемуся на колени Фёдору. – Мама, я сплю, мама, мне снится…

– Тихо, не надо…

Зверь же не обратил внимания на голоса – шагнул размашисто дальше. Остановился через пару шагов. И сильными ручищами извлёк из-под завала тело. Послышался в ответ не то рык, не то слабый стон. Взвалил затем ношу на руки и так же на двух ногах пошагал в тайгу. Оставил за собой длинный кровавый след, видневшийся хорошо в тёмной траве.

И точно такой же багровой полоской зардело на востоке низкое небо………..

Менее чем через четверть часа на заимке зажглись фонари – ручные. Появилось шестеро рыбаков и охотники с ружьями. Первым делом они отыскали бабку-кайнучиху, достали её из погреба, пока та не замёрзла. Настя и Фёдор с этой задачей сами не справились, хоть и старались – помешали ранения, полностью оказались без сил. Это лесничий Муртазин поднял людей и сообщил обо всём участковому. Надёжному человеку Тимоха Ермолов передоверил порученное ему донесение. Жаль только, не сам донёс…

Где-то ещё через пару часов послышались звуки лопастей. Мужики растащили брёвна, пока вертолёт кружил над лесом, и живо освободили площадку для приземления. К тому времени Фёдор успел набросать на карте места, где оставались тела геологов и двоих заключённых – в заброшенной деревне за Буртугом и возле базы на русле. С последним штрихом силы его покинули.

С неба же между тем, как вестник печали, пошёл крупный дождь – ронял из высоких туч тяжёлые капли. Словно мелкие камушки они стучали по крыше железной птицы, когда та взмывала вверх вместе с ними. Вертолёт, оставив военных в лесу, приступил к немедленной эвакуации. Пострадавших требовалось срочно доставить в больницу. Врач, осмотревший Настю, заподозрил внутреннее кровотечение – проблема, которая могла оказаться серьёзней внешних ранений. Более того, переохлаждение было у девушки налицо. Всё-таки, провела ночь в лесу в мокрой шали, вполне могла подхватить воспаление лёгких. Как и бабка-отшельница в погребе. Всем пережившим эту луну досталось хорошо – на жёсткие лесные орехи…

Странности во всём этом деле тем не менее не закончились. О некоторых из них Фёдор узнал уже в госпитале, от следователя, что навестил его в палате следующим утром, после того, как перенёс операцию на ноге... Сначала звери, бродившие по тайге на задних лапах, и как будто бы испокон веков. Но ладно звери, которых никто не видел, кроме него и Насти; однако маленький страшный цветок с корявыми лепестками… Красная ярица, цветущая на мертвецах – так говорил о ней проводник?

Тело Айнура, прикрытое на месте холстиной, осталось таким же, без изменений; вертолёт вернулся за ним только к вечеру. А вот голова поразительно быстро, словно вьюном, обросла хилой травкой – с красными уродливыми цветочками, благоухающими чем-то несвежим и замогильным. Совсем не розы, что пахнут малиной. Вцепилась в череп будто клещ и еле отодрали с волосами. Как осенний репей на штанах, не хотела отпускать. Следователь видел сам, слышал, как удивлённо ругались криминалисты. Фотографировали. Словно голова эта пролежала там не двенадцать-пятнадцать часов, а долгие дни, и трава оплела её намертво. Тайга неохотно рассталась с новой "игрушкой". И объяснения этому дать было нельзя. Проще уж рассказать, как тело лишилось самой головы.

Однако Фёдор решил начать не с этого. Когда помощник приехавшего уполномоченного достал планшет и карандаш, приготовился слушать и всё записывать, он мысленно вернулся в начало второго дня. Прикрыл даже веки. И заново услышал все звуки раннего утра в тайге. Пока не прозвучал тот первый выстрел… Надо же, всё началось со ста граммов песка, пусть золотого, но большего группа Антона Олеговича не намыла с начала лета – именно столько нашли в рюкзаке у Айнура. Ходили лишь слухи, со старых царских времён, что якобы где-то там на ручьях песка были целые залежи. И самородки тоже встречались. Кто-то ещё до войны в архивах нашёл упоминание – секретный, мол, запас царя Николая, не подвергался никогда разработкам. Вот только жилу пока не нашли.

Зато она вовсю пожирала тела и души. И оставалась пока невидимой. Что будет, когда покажет голову над водой и аппетит её разыграется? Фёдор не знал. Боялся догадаться, поскольку видел сам не единожды, насколько алчен и жаден был человек…

Не смог он узнать никогда и другого, не менее важного, а как для следствия, то более значимого – откуда Айнур узнал про новые разработки? Знал ли вообще про их возобновление? Ведь для чего-то с такой уверенностью он продвигался из лагеря к Буртугу. И предположить тут можно было самое разное.

Во-первых, свою преступную суть он мог проявить намного раньше – ещё до убийства, в годы, когда сам был участником экспедиции. Нашёл золотоносный ручей в одиночку, в районе Буртуга, и никому не сказал об этом. Готовился обогатиться тайно. Вот только подвёл характер и за убийство попал в Сибирь: стечение обстоятельств всего лишь, что лагерь, из которого позже бежал, оказался где-то поблизости. А после, застав на месте исследователей, действовал так, как вышло. Может, не врал, и сам убивать не собирался; однако против своих людей не пошёл, когда убивали первых. Думал, намоют за лето золота, а дальше уже в бега, когда перестанут искать по горячему следу. Но тут появилась Зоя. А следом и Настя. Не знали, скольких людей ещё ожидать и когда объявятся, сдёрнули потому с места быстро. Студентку преследовали походя. Намеревались убить, что б дольше запутывать след. Такой порядок событий Фёдору представлялся наиболее вероятным и убедительным.

Вот только следователям, занимавшимся делом, виделось всё немного иначе. Якобы Айнуру кто-то сказал, что место, где он был в экспедиции, ожило, что вроде бы там продолжают исследования. И что этот «кто-то», возможно, был из сотрудников лагеря, при высшем его руководстве. Такие геологические разработки всегда проводились секретно, но в местных сибирских лесах не все тайны лежали тихо среди деревьев. Охотники, рыбаки, грибники и просто проходящие мимо, из местных и любопытствующих, чего-то да могли увидеть – учёные на Буртуг приезжали не первый год. А далее заключённым бежать помогли. Поэтому и был убит тот пятый, что доносил на них руководству лагеря – кто-то играл в стороне по-тихому. В свою выгоду или в выгоду государства. Нарочно дали бежать Айнуру, чтобы узнать, не приведёт ли он к золоту, которое так долго искали. Не рассчитали только прыткости, с которой беглецы преодолели столько километров. Кто знает, может всё изначально было игрой. Фёдору о таких тайнах никто не докладывал. Следствие к тому же, насколько он выяснил, закончилось довольно быстро. Видно, пришло к нужным выводам и поставило в деле точку. Бумаги все засекретили.

Что ж до него – свою задачу он выполнил. Айнур и его подельники были остановлены. Пусть и не все лично им, – а некоторые из них даже очень странным, но убедительным образом, – однако чувствовал он себя вполне удовлетворённым. И рад был, когда из госпиталя Настю выписали первой. Принесла ему на прощанье цветы – большущий букет ранних пионов. Посидели с ней немного в прибольничной аллее, поболтали. А через четыре дня Фёдор оставил госпиталь сам – капитан Зорин вызвал в Москву. Некогда, сказал, долечиваться, служба велела выздороветь. Начальство выше по отпускам расходиться готовилось и требовало результатов. Вот все его ранения и отменили, пришлось выезжать. Народу к тому же всегда не хватало, и как же откажешь Зорину, когда он был ему за отца? Фёдор потому ничуть не расстроился, что отпуск был прерван. Попрощался с медсёстрами, взял целую банку местного мёду и рано утром на больничной машине напросился с водителем на вокзал. Тот его в аккурат перед отбытием на перрон доставил. Хороший был знак, что успел на этот именно поезд – значит, и дальше неплохо всё сложится…

Часть 6-2 (ФИНАЛ)

Остановились. Кажется, настигли. Проводник сделал знак рукой. Теперь он узнавал местность, осматривал как знакомую. Повернули на пару шагов, покрутились ещё и перешли вброд неглубокий ручей. А где-то шагов через двадцать Степан Фомич велел немного пригнуться, сели уже возле ветвистого дерева, широкого и корявого. Махнул неопределённо ладонью вперёд – вроде как там где-то были Айнур с Савёлом. Нужно лишь подождать. Немного понаблюдать за избой и двумя сараями, появившимися из леса перед ними. Фёдор привык не задавать лишних вопросов деду, но сейчас уже у самого возникло предчувствие, стойкое и весьма ощутимое – зверя они загнали. Осталось совсем чуть-чуть. В отчаянии загнанная жертва опасна, спешить потому с последним прыжком не стоило. Сперва хорошо осмотреться, всё взвесить, понять. Очень уж необычный им хищник достался.

Айнур убегал, но трусом каторжник не был. Савёла, своего подельника, вырвал у них буквально из рук. Двоих из четвёрки, кого могли б взять нахрапом, в живых уже не было, остались самые тёртые двое. Спортсмен-чемпион и бывалый охотник.

Пока сидели, Фёдор дал деду взглянуть на снимки из сумки. Тот посмотрел, а потом указал на один. Зоя. Вот, кто осталась лежать на берегу.

– А здесь что было? – спросил он деда, оглядевшись вокруг. – Тоже деревня?

– Заимка на четыре дома, – ответил Фомич. – Пустует с тридцать четвёртого....

Силуэты построек были видны, но всё это не совсем походило на поселение – как там, за Буртугом, где жила кайнучиха Анна. Лес тут везде подступился ближе, почти заглотил.

– А это?.. – спросил опять и кивнул на корявое до необычности дерево, вяз или не вяз, чьи ветви их накрыли тенью сверху. Нарочно возле него засели, Степан Фомич поглядывал из-за ствола. Сказал вроде, рабочую избу и пару сараев с погребами впереди охотники иногда используют. Ни звука пока ещё не расслышали, но чутьё повелело остановится здесь. Засесть и наблюдать.

Дед не ответил. А Фёдор снова поднял глаза. На ветви были повязаны ленточки. И, кроме лент, на одной из них – плетёный цветочный венок. Оставлен недавно, цветы ещё не завяли.

– Ребята пропали здесь, – сказал неожиданно старый охотник. Рука у него устала, ружьё поставил на землю. –  Летом случилось, в 47-ом. Трое молодых мужиков ночевали тут. Да не увидели рассвета. Тело потом одного только нашли. А жёны до сих пор ходят. И дети, вот, иногда...

Внизу, возле корней лежала машинка. Фёдор её заметил не сразу – только когда отставной есаул потянулся рукой. Скрипнул хребтом, зацепил её пальцами и показал ему ближе. Деревянная, из щепок и брусочков сколочена. Окрашенная в голубой и бордовой, масляной краской. Выполнена вся старательно. Вздохнул.

– С чего ты вообще взял, что они где-то здесь? – насмотревшись на военный автомобиль, сделанный сыном, помнящим своего отца, спросил отставного есаула Фёдор. Вернул игрушку под корни. Закралось слегка сомнение на фоне общей усталости. Ноги давно не его будто стали – совсем перестал их чувствовать. Радовало, что беглецам не лучше. Скорее даже хуже, ибо харчи в лагерях – не в зимний нажор и разгулье.

– Давно семенить начали, земля не лукавит, – с холодной ухмылкой опытного следопыта ответил дед Степан, бледный как смерть, но по-прежнему несгибаемый. – Устали они, обессилили. А твой Савёл хромать ещё начал. Думают, сбили со следа. Тут отдыхают, чую. Осмотримся – поищу следы...

Фёдор успокоился. Тоже имел это чувство. Хотел лишь убедиться, что не напрасно.

Да, планы, как их не строй, усталость всегда поправит по-своему. Скоро уже рассвет и до него спуститься к реке беглые не успеют, надрываться – только себе в погибель. Перед рывком нужен отдых. Да и нечего им делать на этой заимке, кроме как на час ноги вытянуть. Чуть в стороне от дороги, не на глазах – самое место. Не поселяться ж пришли? А след их парный Степан Фомич разглядел, не запутали. Оборвался возле ручья, в сотне метров отсюда. Возможно, шли по воде.

– А там что, большое? – тихо спросил деда Фёдор, осваиваясь глазами на новой местности. Когда перешли через ручей и повернули к вязу, чуть дальше виднелось нечто массивное. Теперь уже за их спиной, по правую руку. Заграды что ли с сеном стояли или коровьи загоны. В любом случае, за жердями, загружены они были чем-то доверху – не то стогами, чем-то ещё. И рядом – похоже на трактор. Машина какая-то.

– Да брёвна ж, – ответил Степан Фомич. – Лес к свозу готовят. Помню, летом 22-го мы всё тут спилили, под корень. А за заимкой старообрядцы жили. Годами – намного раньше, при Николае. И тоже двуполье держали. Земля тут без деревьев уходила далеко… Глядишь – опять наросло. Не лес, а трава какая сорная лезет...

Переговаривались тихо. И большей частью сидели друг к другу спиной. В тайге ночь всегда громкая. Ухо к такому лесу должно приноровиться, обвыкнуться с пару месяцев. Всю ночь высиживать не собирались тоже, где-то через час небо зардеет с востока. Немного отдохнут и попытаются брать беглецов, пока те расслаблены. Второй счастливый случай Савёлу заказан. Не может же повезти за день дважды...

– КТО… ты… такой?.. – громко и совершенно отчётливо вдруг прозвучало со стороны сараев.

Дед Степан в мгновенье оказался на земле. Ружьё, в здоровой правой руке, легло для опоры на левую. С ними заговорили. А, значит, чем-то улучшили своё положение. Заметили, во-первых, их появление. Да и Савёл, скорее всего, опять обходил по кругу. Лёгкий акцент потому что выдавал в говорившем Айнура – мог отвлекать на себя внимание.

– Кто ты такой, что за мной всё ходишь?.. – повторился вопрос. И голос при этом немного сместился. Похоже, говоривший не стоял на месте и медленно двигался. Пулю легко поймать и на слух.

Фёдор не шелохнулся. Смотрел по-прежнему в другую сторону, от сараев и от избы, плотнее только прижался к дереву. Дед Степан, пригнувшись как старый змей, перемещался левее, к ручью. В земле была выемка – почти как там, где стреляли по окнам дома отшельницы.

– Девочку зачем убили?.. – давая Айнуру то, чего он хотел, – а именно беседу – ответил вопросом Фёдор. – Учёных под нож за что?..

Тишина. Вряд ли копался в себе и обдумывал слова раскаяния. Но и глумлений тоже не будет – его дело читать пришлось трижды, пока летел в самолёте. Жесток до разумного – лучшая, пожалуй, его характеристика.

– Как вышло, – спокойно, чуть позже ответил Айнур. – Слабостям друзей не препятствовал, свои не разнуздывал… Давай лучше разойдёмся, начальник. Хотя бы попробуем. Видел, как мосты в Питере разводят?.. Красиво…

Ага. Сообразил, что не местные промысловики по следу ходят. Давно пора. Тем лучше – знает ответ. Просто играет и тянет время. Пока подельник чем-то занят…

– Не разойдёмся уже. Нельзя… С геологами ты не сумел. А мне как теперь с тобой расходиться?..

Айнур нехорошо усмехнулся. Не нравилась такая бравада Фёдору. И Савёла не слышно, и говорить вдруг начали вместо выстрелов. Неправильно себя вели.

– Я поясню, – послышалось уже серьёзно. – Ты дашь нам уйти. И вторая девчонка со старой бабкой останутся жить…

Фёдор коротко глянул на деда Степана. Тот помотал головой – не видел он больше ничьих следов. Если женщины и вышли к заимке, то сделали это с другой стороны.

– Ты мне не веришь? – громче уже и нахальней выкрикнул Айнур. – Тогда возьми!.. Погляди!..

Спина чуть съехала по стволу и лопатки сжались сильнее. Теперь он почти лёг, руки держали винтовку наготове. Ожидал уже услышать выстрелы со спины, или даже в лицо, если Савёл обошёл по кругу. Но вместо этого что-то прилетело и шлёпнулось недалеко на землю, заставив вздрогнуть. Выглянул на миг, стараясь не упускать серую мглу впереди, с трактором и заградами. Однако хватило и беглого взгляда. Айнур швырнул им собаку. Судя по всему, им же убитую. Бегала там по селу одна, лаяла всё. Видимо, той бабки-отшельницы. Значит, не лгал.

Степан Фомич, залёгший в яму метрах в пяти от дерева, покачал головой. На пальцах дал понять, что готов присмотреть в обе стороны.

– Врёт… – тихо бросил, что б не услышал никто, кроме Фёдора и роя ночных насекомых. Звенели как иголки в ухе, ковырялись в барабанных перепонках.

Понятно, что имел в виду Фомич, сказав слово «врёт». И без него ясно, что вряд ли Айнур кого отпустит – ни их, предоставься ему такая возможность, ни женщин. Однако закралось одно сомнение. И провоцировать беглого каторжанина, дабы тот развеял его прямо сейчас, Фёдор не стал. У него лишь появилась догадка, чем был занят Савёл, и шёл он сейчас не по их душу – вряд ли, где со спины подкрадывался. С собакой им как-то повезло, подошла и убили без шума. Выстрелов не было слышно. А вот бабку Анну и студентку Аржанцеву поймать пока не смогли. Не было у них этого козыря. Однако мог вот-вот появиться.

– Так и отдашь обеих?.. – спросил громко Фёдор про девушку-студентку и местную жительницу.

Сам же дал понять деду Степану, что намерен уйти.

А тот в свою очередь щёлкнул пальцем и указал перед собой, на землю. Поломал быстро ветвь, разложил на три части и каждую придавил ребром здоровой ладони. Быстро свёл затем пятерни, изобразив ими крышу, и Фёдор понял: три ветки на земле – три направления, где были другие дома заимки. Старый проводник ловил на лету, понял, куда идёт молодой ловчий, и выложил для него карту.

– А что ж не отдать? – переместившись немного левее, после длительной паузы, ответил деловито Айнур. – Договоримся – скажу, как забрать их, начальник. Думай. У тебя 5 минут!..

Фёдор его больше не слушал. Обогнул вяз и нырнул в темноту. Пускай Айнур сам с собой пока договаривается. Не сразу сообразит, что ответа ему никто не даст. Навин Степан Фомич, терпеливый отставной есаул и таёжный охотник, остался один держать оборону. Тропа к дороге на Лену шла мимо него.

***

Это были не ноги, а какие-то палки, длинные и неуклюжие. Словно обломали деревянные костыли и воткнули ей вместо обеих. Передвигались медленно и пока ещё сами, однако постоянно спотыкались, съезжали и отовсюду скатывались, цеплялись за любую валежину. Проваливались, не пропуская словно нарочно ямок, а те, смотри-не-смотри, всё равно появлялись откуда-то – лишь отвлекись, и новая рытвина! Встречные кусты ничуть не лучше, вместе с высокой и иногда по пояс травой. Этой ночью они пощады не знали – хлестали её и царапали там, где хоботками не успели погрызть долгоносики. Хотя бы икры совсем онемели и перестали зудеть. И с бабкой Нюрой повезло несказанно – весь местный лес отшельница знала. Не здоровый мужик и привыкла передвигаться щадяще, галопом через дебри не носилась. Но через несколько часов вывела их куда-то. Сказала, здесь точно никто не пойдёт – заимка была в стороне от любой дороги, ведущей напрямую к реке и поселениям. Несколько развалившихся домиков, сараи, пара оставленных тракторов и сама лесозаготовка. Люди от реки сюда поднимались другой дорогой, наискосок – длиннее от Лены, зато напрямую до лесопилки. Или же, на старом колхозном ЗИСе, добирались наезженным подъёмом, который раскис и пока после дождей ещё не высох. Анна Петровна бывала в людях не часто, но знала о местных всё. Особенно то, где и как ходят.

Удивиться им пришлось довольно скоро – тому, что в месте этом оказались не одни. Тузик отбежал куда-то, а потом поднял лай. Всего-то хотели отдохнуть недолго и после спуститься к Лене с рассветом. Свернули, что б пришлые по пути не нагнали. А тут пёс начал рычать и гавкать, совсем недалеко отбежал от заимки.

– На людей… – перекрестившись, пробормотала Анна Петровна. – Вот несмышлёныш-то… Молчал бы…

Почти сразу после её слов раздался короткий взвизг. Ни выстрелов, ни шума, но больше Тузик не лаял.

От возникшей нехорошей тишины ком в горле стал неглотаемым.

– Пойдём… – заторопила Настя бабу Нюру, которая со своей одышкой не пришла ещё в себя. По тайге она передвигаться привыкла неспешно, своя здесь была. Рассказывала, что даже медведь Поликарп не трогал, встречались глазами, у ягодников.

– Ты иди… – сказала она, когда встать у неё не вышло. Сидели в каком-то сарае, на старой пружинной кровати. – Про дорогу к реке говорила, найдёшь. Давай, поспеши…

– Нет, – твёрдо сказала Настя. Взяла Анну Петровну под руку и попробовали ещё раз.

Вдвоём уже получилось. Только нога одна всё равно идти не хотела, подламывалась. Натружена оказалась быстрой ходьбой.

И тут глаза упали на крышку погреба.

– Ты схоронись, баб Нюр, – пришла неожиданно мысль. Не лучшая, но спасительная, ибо других не имелось. – Я помогу тебе, вниз. А потом вернусь. Быстро вернусь, с людьми…

Подумав, баба Нюра кивнула.

А Настя наклонилась к крышке, откинула с неё какой-то лист и потянула вверх.

Ох, и тяжело оказалось спускать туда немолодую женщину. Слезла сначала сама, а снизу потом помогала, поддерживала. Погреб этот, сказала баба Нюра, временный, летний – под рыбу с птицей и свежие ягоды, не для долгого хранения. Был аккуратным, неглубоким и вырыли его не так давно. Не какие-то тайные жители заброшенного места, а приходившие сюда охотники и рыбаки с грибниками – те, кто проводил на заимке пару дней. Спустились кое-как в него по лесенке с перекладинами, и обе чуть не застряли. Тесноват погребок оказался.

Настя, когда выбралась, опустила крышку, а сверху на неё вернула лист старой фанеры. Вроде, как и не видно. Перекрестилась в который раз и вышла из сарая наружу. Ночь гремела таёжной тишиной.

По прямой через заимку, до спуска на Лену, было недалеко. Бывшее поле посередине, местами сильно заросшее. Прямо перед рукой уже начинались заросли. Продираться сквозь них, и могут легко услышать. Треск веток не комариный писк, разносится в лесу далеко.  Идти же по открытому – заметит любой наблюдательный глаз. Ну, разве что… проскочить по-быстрому, а, главное, постараться тихо… Подумала немного и выбрала второе. Решила обогнуть молодой березняк с орешником, пройтись вдоль лесозаготовки.

Не добежала до края заимки всего метров двадцать – послышался хруст. Тот самый, что боялась издать сама, наступив на ломкую ветку. Остановилась резко и замерла. Справа – последний сарай. Два шага. Хрустнуло громко ещё, и она забежала в него. Огромный, просторный, размером с избу. Сил больше не было улепётывать по лесу голой. Подняла деревяшку с земли и медленно отступила вглубь. Коротко успела взглянуть на неё – гнилое поленце, оружие так себе, если честно. Чудом ни о что не споткнулась, задом обошла все препятствия. А когда хрустнуло в третий раз, ближе ко входу, с губ сорвалось лишь "мама". Тихо опустилась и села за тележный короб, разбитый, как её ноги. Сердце застучало о рёбра словно безумное...

***

Ещё одна рябина, пятая за день. Три попадались в старой деревне, за Буртугом, две – здесь, встретили одна за другой, возле трактора. Слепой был, наверное, тракторист – наехал почти колесом на последнюю. Эти бывшие жилые уголки, вроде старых заимок и брошенных деревень, выделялись в тайге островками разнообразия. Не перевелись ещё смородина и крыжовник, хоть одичали сильно и стали мельче листочками. Легко его не пропустили, сдвинулись плотным строем. Пришлось обходить. Старый проводник говорил о четырёх домах заимки, но, видимо, когда-то стоял тут пятый. Иначе откуда выросли яблоня, слива и всё остальное?

У лесозаготовки Фёдор остановился. Она начиналась шагах в двадцати за трактором. А тот, вероятно, использовали как тягач – видны были колеи от усердной работы машины. Вслушиваясь, тихо постоял в тени двух берёз. Большая постройка в стороне – что-то навроде ангара, с крышей на высоте метров шести-семи и без двух малых стен. Возможно, пока недострой, готовили под сушилку для передержки. Сами же обтёсанные брёвна хранились снаружи – те самые нагромождения, что показались странными издалека. В земле, прямоугольником, по четыре, торчали огромные столбы. А между ними, на уровне полуметра – сколоченные площадки из толстых брусьев. И их нагружали деревьями, без сучьев и коры, готовыми к перевозке и сушке в закрытых цехах.

В ангар, который просматривался насквозь, идти, наверное, не стоило. Но ноги уже довели. Быстро огляделся внутри, заметил доски и сложенный шифер. Нигде тут особо не спрячешься. Присел, завёл фонарик-жучок, чтобы увидеть следы, если такие оставили. И ожидаемо ничего не нашёл. Это у деда Степана глаз как у ночного сокола – отыскивал при свете луны всякий раз, куда свернули Айнур и Савёл. И лишь на заимку пришли на чутье – таёжная луна была своенравной, спряталась в облаках белоглазая помощница. Выползла из-за них, когда перешли ручей и засели у вяза.

Тихий-претихий шелест. Почти бесшумный. Будто пылинка упала.

Он поднял голову. Успел только выключить фонарь и ещё не встал, когда зажглись вдруг глаза. Хищные, жёлтые, волчьи – горели напротив. Зверь стоял от него метрах в пяти. Бесшумно следом зашёл в ангар, остановился и наблюдал. Неприятные мурашки протопали от затылка вниз. Этих тут ещё не хватало. Заряженная винтовка висела на плече, но поднимать выстрелом шума не хотелось. Маленький фонарик выскользнул на землю, а ладонь поплыла к рукояти ножа.

– Дай я пройду... – тихо сказал Фёдор зверю. Помнил, что при случайной с ним встрече в лесу, охотники пытались договариваться. Рассказывали об этом сослуживцы, кто родом из деревни. Может, не врали.

Волк не сводил с него взгляда. А как услышал голос, бесшумно ощерился, показав два ряда зубов. Внушительные клыки. Шестнадцать острых ножей.

– Ну, хочешь – ты проходи. А я отойду, – решил он пойти на уступки.

И зверь… неожиданно успокоился. Шерсть поднялась на загривке и опустилась. Пропала "улыбка". Голову опустил ниже к земле, постоял, и, медленно повернувшись, без страха показал свою спину. Так же бесшумно ушёл.

Взаправду – истинный хозяин ночи.

Фёдор вытер пот рукавом. Поднял с земли фонарь и, дав волку буквально пару мгновений, сам устремился к тому же выходу. Женщин было лучше найти раньше него. И уж раньше Савёла подавно.

Дом, что стоял в стороне от ангара, совсем развалился. Он только подошёл к нему, и сразу понял, что нечего даже вслушиваться. Прятаться уж лучше в просторном ангаре – за шифером или старыми досками, лежавшими в нём аккуратными грудами. Женщин на заимке могло и не быть, тихо ушли. Зато был Савёл. Куда-то же отослал его от себя Айнур, считали оба наверняка, что беглянки тут прятались. Иначе бы не выставляли так дерзко условия. В задачи Фёдора первостепенно входили каторжники, и больше он рыскал глазами в поисках мужского силуэта, не женского. Следующий дом располагался метрах в семидесяти и нужно было обойти или продраться сквозь бывший сад. Решил пройти напрямую. Деревья не показались густо разросшимися, да и луна совсем потеряла стыд – светила как солнце днём. Не хватало нарваться на пулю.

Однако, шагая сквозь кусты, от измотавшей за сутки усталости, Фёдор, вероятно, потерял осторожность. Сам слышал, что ступал громче нужного. Надеялся, ночная тайга скрадёт за ним лишние звуки. И принял расчёт на удачу напрасно.

Удар в зубы, когда он вышел к постройкам, оказался настолько ошеломительным, что сбил его с ног. А следом, на земле, последовал второй. Успел уйти от него кувырком, но всё же каблук ощутимо коснулся лба. Винтовка с плеча слетела, осталась лежать.

– Попробуешь ещё?.. – выставив перед собой штык-нож, снятый с винтовки Мосина, шагнул к нему Савёл.

Фёдор, сплюнув, поднялся.

– Попробую… – сказал он. В руке его появилось лезвие.

Второй раз мог быть непростым. Савельев умел держать нож, и ноги ставил не как обычный охотник. Выучка особого войска. Откуда?

Впрочем, всё скоро прояснилось. Пропустив несильный удар в колено, Савёл машинально выругался. И отпустил словечки на немецком. Ну, вот тебе и охотник! В лагере тоже недоглядели, не знали, кого приняли в стены. Пожалуй, даже не Савельев, а какой-нибудь Шульц или Штольц. Немало их осело в Союзе, некоторые ещё до войны. Чистили, но выявляли не всех. Вот и Савёл был из таких, возможно, из самых ранних.

Закончилось у них всё просто и быстро. Первый сильный удар урона не нанёс, и Фёдор быстро оправился. Савёл же хромал, и плохо наступал на левую. На этом и подловил его. Да как подловил! – опять захватил, как и раньше, сумев «спеленать» со спины. Только теперь уже нож пустил в ход – ударил и провернул с нажимом. Тело предателя напряглось и обмякло.

Вылез из-под него. Проверил на шее пульс. Затем вернул нож на пояс и подобрал винтовку. Коротко посмотрел на постройки. Ближайший длинный сарай взглянул в ответ чернотой.

***

Наверное, прошло полчаса, прежде чем она пошевелилась снова. А, может, и пару минут. За это время, невзирая на прохладу, с Насти сошло семнадцать потов. Под мышками и на спине намокла рубаха, и капли стекали по животу. Холодные, неприятные, они попадали на ноги. Не сразу сообразила правда, что, согнувшись на коленях гусеничкой, просто пережала надетый на бёдра платок. Шаль после купания в Буртуге не высохла. Это из неё выжимались остатки воды, сбегали по капельке по коленкам.

Дважды за это время Настя порывалась встать и выбежать. Броситься в отчаянном желании на опасность снаружи, как загнанная в угол белка. Но что-то всякий раз останавливало. Потому продолжала тихо лежать, вслушивалась в посторонние шорохи и гадала, прошёл ли мимо искавший их человек, или всё это, хруст веток и его присутствие, слышалось воспалённому рассудку. Чудились иногда отдалённые голоса сквозь тонкие стенки сарая. Только они почти мгновенно терялись, тонули – ночная таёжная жизнь богата на разные звуки.

Встать она решилась, когда внутренний жар сменился ознобом. Тело начинало потряхивать. Анне Петровне вряд ли было теплее в погребе, и Настя устыдилась собственной трусости. Медленно оторвала от земли локти и затем поднялась, не выпуская из рук полена. Тощее, расщеплённое, не сильно тяжёлое, но другого оружия не имелось.

Однако, как только добралась до выхода, снаружи послышался шум, природу которого нельзя перепутать – определённо шаги, живого существа. Не важно, зверя или человека, но явно крупнее лисицы и продиравшегося осторожно кустами. Кто-то бродил там, в лесу. И шёл неминуемо к сараю.

Настя резко повернула назад. Едва же успела возвратиться на прежнее место, за облюбованный ею тележный короб, снаружи, кажется, началась… настоящая потасовка. Двое или трое столкнулись в схватке. Слышались перепалка, негромкие вскрики, возня на земле, хрустели множество веток. А где-то через пару минут всё так же неожиданно стихло.

Страшно по-настоящему стало, когда вкрадчивые шаги возобновились. Теперь уже у самого входа в сарай. Кто-то затем еле слышно вошёл и медленно стал продвигаться внутрь. Шёл прямо к ней – тут больше некуда было идти, одно направление. И чем ближе он подходил, тем чаще Настя дышала ртом и слышала в ушах сердцебиение. Один только раз испытывала она нечто подобное – когда Ванька Громов зажал её на Новый Год в тёмном углу, и трогал руками. Сама не понимала тогда, почему так сбилась с дыхания. Но точно не как сейчас – от безумного ужаса, что приближался к ней с каждым шагом.

И вдруг, в самый последний миг, она перестала бояться. Услышала, как вошедший развернулся на каблуках. Не знала, каким внутренним слухом угадала движение безошибочно, но именно это и послужило сигналом к мгновенному действию.

Настя резко вскочила. Шагнула из укрытия. Коротко занесла для удара полено и… с силой опустила ЕМУ на затылок. Неизвестный дёрнулся и, застонав, покачнулся. А пока он падал, успела ударить ещё два раза.

***

Очнулся. Успел даже удивиться на миг – почудилось, будто всё ещё лежал на том холме, возле заброшенной деревни, рядом с мёртвым Тимохой Ермоловым. Потому что плач, что он слышал, показался ему до боли знакомым.

– Кайдоненко… миленький... – всхлипывала испуганно девушка.

– Пожалуйста, очнись… Я не хотела…

Кажется, она держала его голову руками. Уложила к себе на колени. Слёзы, жгучие и живительные, капали сверху на лицо.

– Я не нарочно... – всё повторяла она, не зная, что делать. – Не видела…

Фёдор пошевелился.

А Настя тут же обрадовалась – заплакала тише, но сильнее. Что-то начала сразу сбивчиво бормотать и слёзы по щекам потекли обильнее…

– Ну, всё, всё… – поднимаясь уже на свои колени, сказал он ей. За удар по затылку не злился. Куда уж там – напугана до сизых соплей и дрожала, как кролик.

Тряхнул осторожно головой. Отвалится она в эту ночь у него, отвалится обязательно. Так его не били даже зареченские в юности, тем более дважды за день. Быстро склонился от позыва над землёй, но после тщетных потуг не вырвало. Нечем. В сухую только вытер губы. Немудрено получить сотрясение хотя бы после второго раза.

– Где бабка… Анна? – просил он, что б не назвать женщину кайнучихой. Встал на ноги, подобрав винтовку.

– Укрылась… Там тесно было двоим… Оставила её и сюда спряталась, шаги услышала… К реке хотела идти…

– Пойдём, заберём, – уверенно позвал Фёдор студентку. Степан Фомич отвлекал в одиночку Айнура, с Савёлом же было покончено. Нечего засиживаться в сарае. Женщин нужно было собрать и оставить вместе. Так проще потом отыскать.

Белые лучи голодной луны пробивались сквозь крышу. Пялились с любопытством сверху и хищно светили в гнилые прорехи. Шагнув вперёд, он поднял глаза и сразу закрылся ладонью. Зажмурился – ярко, будто нарочно навесили лампочек. Девушка не захотела идти позади, а пошла рядом с ним, перешагивала через преграды. Задела сначала плечом ненароком. Потом уже, у выхода, вцепилась в рукав гимнастёрки и повисла на нём. Ноги избиты, исцарапаны в кровь. Дрожала в своей набедренной шали. Не высохла толком и сдержанно чихала, зажимаясь ладошкой. Перебирались вместе с бабкой-кайнучихой через Буртуг, как они с Фомичом. По карте-то переправа значилась, и даже не одна, но проводник говорил, что май и апрель почти все мосты посносили, не только здесь, но и на других притоках тоже. Снежной выдалась эта зима, а весна вслед за ней – полноводной.

Снаружи сарая Фёдор остановился ненадолго – вслушаться и осмотреться. Встала и державшаяся за него от страха студентка Настя. Маленький летний погреб, куда спустилась Анна Петровна, был метрах в ста от них, возле другого старого дома. Не только Савёл натрудил свою ногу. Отшельница сильно захромала, пришлось её оставить там, когда поняли, что на заимке оказались не одни и стрелявшие в деревне нагнали их. Настасья успела прощебетать это, пока они выходили.

Вроде всё тихо. Затем Фёдор двинулся, заранее зная сторону. Помнил, как указал путь к домам дед Степан, и студентка Аржанцева подтвердила тоже – махнула в деревья рукой. Дед и Айнур засели немного в другой стороне. Скорее дойти до места, по-быстрому убедиться, что обе гражданские оставлены в безопасности – без погибшего охотника Савельева Айнур в одиночку их след не отыщет, – и сразу вернуться к Степану Фомичу. Вдвоём брать главаря беглецов.

– Я… покажу! – сказала Настя, отпустив, наконец его руку и чуть забегая вперёд. Кажется, чем дальше они удалялись от опасности, тем быстрее ей хотелось ускорить шаг и просто исчезнуть отсюда. Они приближались к месту лесозаготовки, на краю заимки.

– Быстрее, пожалуйста!.. – обеспокоенно, с мольбой просила Настя, ускоряя шаг возле удерживавших отёсанные брёвна заград – те были нагромождены вверх метра на два с половиной за ними. – Не вылезет сама, холодно в погребе… Не стреляют же больше, быстрее!..

И тут его словно ошпарило.

– А ну-ка, постой!.. – цыкнул Фёдор и схватил её за руку. Быстро развернул к себе лицом. – Это когда стреляли?..

Пару секунд она соображала. Хлопала ресницами над опухшими глазами и смотрела на него.

– Пока ты… лежал… – робко ответила.

Ну, конечно! Проспал целую перестрелку. Ей-то откуда знать, что важно, а что не важно ему рассказывать. Он-то думал, что после ударов очнулся сразу.

– Как долго? – встряхнул её за плечо несильно. – Лежал как долго, я говорю?.. И выстрелов сколько слышала? Откуда?..

Быстро огляделся. Чего она могла там понять, сидя в сарае, про выстрелы и направление. Выскочил уже, не расспросил толком, дурак! Сам виноват.

– Не знаю, как долго… – испуганно ответила девушка. – Минут десять-пятнадцать…

Взгляд вдруг упал на траву – с другой стороны от заград, возле которых стояли. И холод прошёлся по спине. Шагах в десяти от них лежал дед Степан, вниз лицом. Его худощавое тело и лёгкая куртка. Руки – в стороны и вперёд, будто полз.

Фёдор только подумал присесть в траву, вместе с девчонкой, как прозвучал совсем близко выстрел. Чиркнуло хорошо справа. Отбросило. Настя взвизгнула громко, а его уронило. Успел упереть приклад в землю, упал на одно колено.

– Так кто ты такой?.. – повторил свой вопрос Айнур, выйдя из-за кустов метрах в пятнадцати впереди и направился неспешной походкой к нему.

Настя взвизгнула ещё раз.

– Беги… – коротко велел Фёдор.

Попытался подняться сам, но тело наливалось тяжестью, вздрогнуло на полпути и не сдюжило. Колено снова плюхнулось в землю, а винтовка, за которую держался руками как за опору, качнулась и медленно поехала в сторону.

– Беги… – повторил он тише, чувствуя, как нарастает пульс. Горячая кровь заливала бок, стремительно клонило к земле, а приближавшийся Айнур спокойно перещёлкнул затвор. Дослал патрон и прицелился.

Част 6-1

– Аленькие такие, как в сказке, только уродливые, – уточнил он, потому что охотник молчал. – Как так-то – за сутки вылезли?

– Красная ярица... – выпустив дым носом, ответил Степан Фомич. – Всегда поверх мертвецов растёт. Не всех, но чьи души мятежные – убили кого. За ночь, за утро и вылезает...

– Не слышал я про такую травку... – честно пришлось признаться, пока правый сапог налезал на ступню.

– А только тут и растёт. Как ветер мизгирев – тут только дует. Вот и она, как он…

Фёдор взглянул на охотника. Не хлопал себя по бокам дед Степан. И больше над ним не смеялся, как у костра накануне вечером. Лицо его за пару часов заострилось, будто даже состарилось. Но ноги пока опережали. Не поспевать за ним, молодому, было бы стыдно, придётся немного поднатужиться. Дед быстро отыскивал след и шёл как хороший волк – верхним чутьём, глаза почти не опускал.

– Ладно, пошли… – позвал его, пока тот не закурил вторую.

Встал сам, поднял с земли винтовку. Сверху закапали первые капли. Туча, пока расселся, успела в брюхо запрятать солнце. Дед Степан, вкрутив сапогом в землю окурок, глянул исподлобья на небо. Следовало поторопиться, дождь мог «затоптать» следы.

Однако дождик оказался пустострелом. Как новобранец на стрельбище, что понапрасну растратил весь патронташ, наделал много шуму, а по мишеням ни разу не попал – ушло в «молоко». Так и тот, побрызгал немного местами и подмочил траву, но, толком не начавшись, в раз прекратился. Небо при этом осталось хмурым – насупилось, как куница на еживику.

Где-то минут через тридцать Фёдор заметил, что завернули сильно правее. И продолжали удаляться от Буртуга, вброд перешли через пару мелких ручьёв. Степан Фомич разгадал назревший вопрос, когда встретились ненадолго взглядами.

– Да плутает она, – сказал, – не знает, куда идёт.

– А вот один из беглых, – добавил он, – бывалый охотник. Уж больно след ладно видит. С ружьишком, поди, до лагеря хаживал. По лесному зверью...

Хорошего в услышанном было мало. И так уже один раз останавливались, время теряли. Думали, Фёдор подвернул лодыжку. Прыгнул неудачно, оступился на кочке и упал. Немного посидел, дед Степан умело размял ступню. Снова поставил на ноги, попробовали, двинулись дальше. Затем опять побежали лёгкой трусцой, как таёжные гончие. Надо бы ускориться, коли такие борзые девчонку преследуют. Лишь бы добежала куда-то, встретила кого-нибудь или пусть эти со следа собьются. Убили уже четверых, одна из них тоже была студенткой. Фомича следовало отругать, ничего не сказал про тело. Как теперь было понять, которая из них там осталась, а какую преследовали беглые? По сути, не так уж и важно. Одна молодая девушка умерла, и кем бы она ни была, а мать не заплетёт ей больше густые косы, не вденет в них ленту...

– А ну-ка, постой! – неожиданно крикнул дед Степан. – Вон там!.. Посмотри...

Но рукой потом махнул в другую сторону. Овражек небольшой впереди, разлёгся траншеей, надо бы обогнуть. Такой не перепрыгнешь, да ещё был полон воды. А то, что заметил проводник, было, вероятно, за ним, на другой стороне. Фёдор не успел разглядеть.

Обежали вокруг, остановились. Юбка на земле. Серая, шерстяная. Сначала ёкнуло сердце – подумали издалека, что тело. Но лучше оттого, что тело оказалось вещью, наверное, не стало. Если тут одежда, то её раздевали – а, значит, где-то лежала и сама. Догнали-таки, людоеды, не сдюжила девчушка. Глаза начали шарить по кустам.

– Одежду сама снимала, – спасительно произнёс вдруг Фомич. Он первым осторожно развернул находку. – Бежать ей мешала, путалась. Колючек, вон, нацепляла сколько. А дальше – в исподнем пошла, до пояса... Туда вон…

Фёдор облегчённо выдохнул. Голая – не убитая. Изгрызёт мошкара, о ветки кустов исцарапается, но, если не повредит сильно ноги и не натрёт стопы в ботинках, шанс уйти был хорошим. Всё-таки молодая, сильная. Геологи тренируют выносливость на практике. До тридцати километров в день, бывает, нахаживают, капитан рассказал, когда поил его в кабинете чаем. Успели поговорить минут тридцать перед вылетом. Он сам когда-то в юности был походником и дружил с геологами.

Последнее, на что упал взгляд, перед тем как, оставив юбку, отправились дальше – маленькая красная капелька. Похожая на кровь. А рядом ещё две или три. Фёдор заметил их, когда наклонился ниже и пригляделся к листочкам. Та, что была под ними, на камушке, – самая крупная. Успела загустеть, не прибило дождём, однако на вкус была точно кровь. Распробовал, солёная.

На выручку снова пришёл Фомич.

– Там есть ещё, – сказал как-то ехидно и подбородком кивнул на кустарник дальше. – Покажу – будешь слизывать?

Заметил-таки глазастый, как оперативник из Москвы проверял кровь на язык.

– А если течка лисы? – спросил он с издёвкой. – А если ежихи? У той вроде слаще…

Фёдор даже немного обиделся.

– Коленку о камень разбила, пока юбку скидала, – поспешно и громко объяснил проводник. – Живая пока, живая. Минут на сорок уже отстаём, догоняем…

– А ты будто наперёд знаешь, как полилось да откуда… – бросил деду ворчливо. В душе-то он был рад, что с девушкой пока ничего не случилось. По крайней мере до этой части пути.

– А то, что и знаю, – передразнил его не менее ворчливо бывший не то есаул, не то ротмистр царской армии, а ныне – простой охотник и местный следопыт, Навин Степан Фомич. – В девятьсот пятом, когда восстание кровавое подавили, долго ещё голытьба всякая и прочее ленивое дурачьё бунты по всей России чинили. Тогда и насмотрелся, как кровь по-разному вытекает. От малой юшки из битого носа – и до фонтанов из вскрытой брюшины. Полгода в трёх губерниях усмиряли, по деревням отрядами ездили. А им всё мало. Чем дальше в глубинку, тем хуже. Пограбить, понасиловать, поубивать. Много такого от безделья творится…

Пошли вниз по склону, стало полегче.

– Прям так и посыпались бунты? – с деланным недоверием, что б поддержать разговор, спросил его Фёдор. Опять не успевал за стариком – перепрыгнул рытвину, и заныла нога, которую дед разминал ему на привале. Скорее уж просто их обе набегал. Пёрли второй день практически без передыху. Сейчас бы и надо – немного поднапрячься, а там глядишь и поспеют отбить девчонку. Однако дыхалка и молодые ноги проигрывали, дед оказался неутомим. Сказывалась старая имперская выучка.

– А чё ты хмылишься? – не оборачиваясь, спросил он через плечо, потому что всегда был впереди. – Ты думал, 17-ый год – так сразу вот и случился? Спал наш царь-батюшка. Выспался зато после революции. Добрый был человек, без должной жёсткости в управлении государством. Многого в ваших советских книжках не пишут. Читал тут как-то, школьные, по истории…

– Царь – добрый?.. – аж усмехнулся Фёдор. Хотел аккуратно ввернуть заученную в комсомоле тираду, про доброе и славное царское правление, да так, что б и отставного есаула не задеть ненароком, и не дать в обиду собственные, коммунистические идеалы. Но тут дед Степан поднял руку. Остановился вдруг. И начал медленно ходить меж деревьев, берегом малого ручейка. Вглядывался пристально в землю, поднимал ветки, переворачивал. Плюнул потом, остановившись, выругался. Затем опять потихоньку пошёл. Перешагнул, наконец, воду, и начал бродить уже на той стороне. А Фёдор, пользуясь передышкой, стоял и ждал. Наблюдал за старым следопытом, ибо помочь ему ничем не мог. Явный-то след он тоже мог увидеть, но сам давно не понимал, как и куда ведёт его проводник, по каким веточкам и травинкам на земле ориентируется.

Покружившись немного за ручьём, дед Степан махнул рукой. Двинулись дальше. Он пояснил, что в этом месте её след потеряли – сам едва не потерял, пока не разглядел, где тот возобновился снова. Беглые преступники долго ходили и много там натоптали, пока не ушли. Правда, уже метров через двести Степан Фомич выругался зло и громко – преследователи снова объявились, нашли-таки «оборванную ниточку». Фёдор даже не успел возразить, что сейчас им важнее было идти по следу убийц, а не сбежавшей от них студентки. Она-то теперь вроде как была в относительной безопасности, тогда как беглецы могли натворить больше дел, наткнулись бы на местных охотников или рыбаков с грибниками. Всё-таки были близко к людским поселениям, давно назревал вечер и почти целый день пролетел незаметно. Однако всё вернулось на круги своя. Девушка уходила всё дальше к Лене, и три пары следов, тянувшихся за ней неотступно, говорили о том, что Айнур с подельниками в покое её не оставят. Догонят, убьют, а дальше попробуют уйти по реке на рыбацком катере. Тайник на геологической станции, с образцами пород и песка, оказался пустым. В вырытом специальном погребе, в подполе – Фёдор проверил. Это было последнее, о чём рассказал ему капитан Зорин – про тайное место в доме геологов. «На всякий случай тебе говорю… – предупредил он, прощаясь. – Проверь при возможности, есть ли какие сдвиги. Доложишь потом по-тихому…» Понятно, что сообщалось всё это ему с другой целью. Когда дело касалось богатств и важных государственных ресурсов, секретных промышленных и научных разработок, строгость контроля была четырёхэтажной. Кроме уполномоченных для этого лиц, всегда проверяли вдобавок как-то иначе. Иные люди, иные методы, с иного незримого ракурса. Как выразился чётко Зорин – «по-тихому»…

Ноги постепенно начинали гудеть. Как высоковольтные провода. Как громадный рой остервенело жужжащих насекомых.

– Ага... – крякнул старый охотник, когда сделали ещё одну остановку. Послюнявил палец, будто ветер как-то решал их дела, поднял вверх, подождал. Затем указал рукой. Они уже повернули к Буртугу и снова были близко к воде. В небе начинало темнеть. Через полчаса или меньше придётся заводить "фонарик-жучок". Луна уже совершила свой ранний выход, предстала в богатых прозрачных одеждах.

– Там, через пару вёрст, – сказал дед о месте, куда ткнул пальцем, – деревня стоит. Люди в ней не живут, окромя Анны-кайнучихи. К Нюре, в общем, идут они все. Студентка-то – точно, будто дорогу местную знает. А эти – за ней. Давай поспешать...

Но едва они успели сделать пару шагов, как от реки вдруг затрещали ветки. Будто медведь или лось шли напролом. Наплевали на кустарник, на деревца, на прочие малые препятствия.

Фомич и Фёдор сразу присели. Спрятались за деревьями, приготовили ружья. Если беглые и пытались их обойти, то, получается, знали уже о преследовании. Но как? От кого? Простая предосторожность? Тогда отчего-то уж больно уверенно двигали – как на парад, не таясь выходили.

Палец Фёдора дрогнул. Однако, слава разведческой выдержке – выстрелить не успел. Как и отставной есаул. Вот, кого они не ждали сегодня больше увидеть – Тимоху. Тот выскочил на поляну лихо. Не успел даже вскинуться, потянул только руки к оружию, увидев внезапно людей. Фёдор же быстро вскочил и отвесил ему оплеуху. Выругался, схватил за руку, потащил за собой. Отшвырнул затем от себя, и велел двигаться самому, вместе с ними – в сторону, куда повёл дед Степан. Полчаса, если повезёт, и будут в заброшенной деревне. Надо бы успеть, девочка там может задержаться. И, скорее всего, остановится, не пойдёт дальше в ночь. К людям до Лены ей засветло не добраться, слишком долго кружила по лесу и путала тропы.

– Фёдор Игнатьич! – таращил свои честные юношеские глаза Тимоха, забегал постоянно вперёд и виновато заглядывал в лицо. – Так лесничий и расскажет! Муртазин фамилия его! Здесь его встретил!.. Всё повторил ему про геологов! До участкового идти уполномочил...

Везло ж на непослушных дураков. Сначала проводник, себе на уме – не про все тела рассказал, что остались лежать возле базы геологов. А этот, паршивец – вообще на службе! Нарушил прямой приказ.

Степан Фомич только кивнул – подтвердил между делом, что Муртазин хороший мужик, и поручение милиции выполнит. Хоть с одним повезло.

– Да как же я брошу вас! – искренне, по-комсомольски, оправдывался Тимоха, всё норовя выскочить на перёд тропы, что б его было видно. – Не по-товарищески! А у меня ж тут ружьишко ещё! – и похлопал себя по плечу с винтовкой. – Чать трое-на-трое, а? Лучше ж, чем двое, со стариком...

Обидеть Степана Фомича Тимоха не хотел. Взаправду за них беспокоился, видно по всему. Однако "старик" на ходу тихо хмыкнул. Мол, рано ещё на пенсию списывать, попробуйте тут обойтись без меня. И был, несомненно, прав. Дал жару сегодня, обоих чуть не загнал. Всем бы такую резвую старость.

– А как ты нашёл нас? – весомо спросил он у рядового. – Как вышел сюда один?

Тимохины глаза едва не полезли из орбит. От чудовищного непонимания, которое являли перед ним двое его старших соратников на этом опасном задании.

– Так шли ж вдоль берега вниз! В одну сторону все дороги! Я тут штаны замочил, едва в Буртуге не смыло. Отпустил лесника, и недавно вброд перешёл. Боялся, до тёмного не успею...

Фёдор только мотнул головой. Штаны были и вправду до пояса мокрые, по самый ремень. Что, в прочем, ничуть не искупляло серьёзной провинности. Ради него самого отправлял же, но тот бумерангом прибыл обратно. Недавно кто-то в отделе рассказывал, есть, мол, у австралийцев такая штука. Швыряешь её, а она назад возвращается, как Ванька-Встанька. Только тот всё время встаёт, а эта «крюком», по воздуху.

– Ладно, – сказал он Тимохе. – Потом разберёмся...

Последние лучи солнца доскребали верхушки сосен. Вычёсывали их на ночь словно гребешком. Степан Фомич сделал знак всем молчать и велел идти дальше тише. Оружие теперь держали в руках. Навстречу им попались две липы и пышная кривая рябина, с зелёными, невызревшими ягодами. А, значит, где-то тут прежде стояли дома, первая ещё, старая околица, о которой дед обмолвился раньше. Деревня, когда её построили в прошлом веке, была намного выше. Однако постепенно она стала сползать, домами потянулась вдоль Буртуга в сторону Лены. Не ясно, с чего вдруг, но после войны поселение захирело внезапно, все из него разъехались. Теперь пустовало. Осталась лишь кайнучиха Нюра, с двумя своими подворьями, и дом, где изредка бывали охотники. Самое место, где можно встать на ночь. Чего ещё нужно трём беглым? Даже если бы никого не преследовали, выбрали бы от дождя и ветра крышу над головой перед последним броском. А там – только две женщины, бабка и молодая студентка. Может, и лучше, что стало их трое на трое…

***

«Зоя мертва…» – не оставляла в покое мысль. Кружила весь день в голове, и тикала теперь в такт деревенским часикам. Прежде их не слышала никогда на стене.

Баба Нюра вскочила. Чайник засипел неожиданно громко и немного напугал. Через широкую дудку пошёл белый пар, а вместе с ним вырывались запахи летних ягод и собранных трав. Неловкость на лице отшельницы говорила о том, будто та уже жалела о сказанном, отводила теперь от гостьи глаза. Поставила чайник на стол, вернулась к печке и принялась шебуршить в углях кочергой. Нарочно будто к ней не поворачивалась.

– Как говоришь… Кого?.. – переспросила Настя хозяйку в спину и убрала рукой со лба налипшие пряди. Коса её вся расплелась, без ленты развалилась на обе стороны. – Какого ещё…кайнука?..

Новые вздохи в ответ.

– Не зверь он, не зверь, – не то неохотно, не то уже недовольно ворчала под нос Анна Петровна. – И точно, не человек...

Глянула украдкой и опять отвернулась.

– Да кто же тогда?.. – пытала её, уже тревожась, Настя. Медведя она испугалась, до дикого ужаса в низу живота. И этого, шального, что на неё набросился. А тут ещё пуще – «не зверь», «не человек». Сглотнула в горле новый ком. Сидела по-прежнему с голыми коленями, накрывшись тёплой дырявой шалью.

Тогда как хозяйка всё искала для рук занятий, перебирала что-то пальцами на шестке, а ей не спешила отвечать.

Между тем, за окном, протяжно и тихо завёл песню волк. Голодную, хоть и стояло жаркое лето, томную и печально красивую. Грустно и одиноко скрипнула под ногами половица. Баба Нюра, наконец, вытерла тряпкой от сажи руки. Закрыла печку, заставив железной заслонкой, и свет, отражавшийся на полу, сразу пропал. Остались только гореть две свечи на столе, в красивом и колченогом старинном подсвечнике. Снаружи почти стемнело, однако в избе отшельницы ночь наступила давно, ранняя и безлунная. Тенями она стекала внутри по бревенчатым стенам, и призраки двух огоньков выплясывали в дальних углах дикие танцы. Сюда даже днём, из-за маленьких окон, солнце заглядывало не в гости, а случаем – как путник, спросить лишь дорогу.

Анна Петровна подошла.

– Так… как же не зверь? – переспросила Настя, видя, что та решилась с ней говорить. Хозяйка подвинула стул. Вздохнула и села напротив.

– Вроде не зверь. И был человеком. Только ты видела всё сама – то, в КОГО он теперь сподобился. «Окайнучился», как здесь говорят. Стал кайнуком-полукровкой… Бывают и другие – которые настоящие. Те уже звери по рождению, в лесу от таких же зверей-кайнуков появляются. Однако бояться нужно их всех – и диких, первородных, и кто окайнучился после укуса. Не знаешь никогда, что у кайнука на уме: вроде охотник по зверю, но лакомится иногда человечиной. К старости, в основном. Нас ему легче поймать…

Она замолчала. Забыла про чай. Встала, налила им обеим. Железные кружки всегда обжигали пальцы, и Настя взяла свою рукавами. Сразу задула. «Кайнук» ей казалось нелепым словом – не более, чем местной выдумкой. Люди в одиночестве начинают заговариваться, баба Нюра долго жила здесь одна. Или и вправду бывают вещи, о которых можно услышать вот так – не где-то в коридорах академии, а повстречать в глуши, в мало исхоженной местности? Зверя, что набросился на её обидчика, она разглядеть не успела. Помнила только рёв и запах шерсти, когда начал терзать. Вроде медведь. Долго кричал чужой человек. Затем прозвучал выстрел, но она уже побежала. Не помнила, как скинула юбку, и где вообще остались все вещи, заплечный рюкзак и сумка поменьше. Слышали ли крики Антон Олегович и другие? Были ли живы сами?..

«Зоя мертва…» – не отставала гнетущая мысль, пульсируя как второе сердце.

– Ты называла … имя зверя, – прервала осторожно молчание Настя, пытаясь отвлечься от размышлений о смерти. Верить в услышанное не торопилась – мало ли, какие тут сказки таёжные ходят. На одном лишь Урале в позапрошлом году такого наслушалась, про огненные шары да огневушек-поскакушек. А в этом году, зимой, там группа туристов-лыжников пропала. В горах за Ивделем. Небось весь Свердловск теперь об этом судачит. Люди и есть всё самое злое, не звери и гномы из сказок.

– Егор из деревни исчез давно, – заговорила баба Нюра после молчания. – Вместе с друзьями. Тело нашли только Митрофана, а вот Гриши с Егором – нет. Вроде как один охотник потом сказал, с кайнуком не разошлись они на тропах. Он их всех порешил… Егорушка-то его яд пережил, но и сам стал кайнуком-полукровкой. Бродит теперь где-то, один живёт в таёжном лесу. Ни зверь ему не друг, ни человек – он сам по себе…

Видя, что все эти разговоры девушку либо пугают, либо не делают лучше после случившегося с её подругой, отшельница их прекратила. Всплеснула неожиданно руками.

– Да что ж это я? – спросила она отвлечённо. – Всё нагишом сидишь! Пойду-ка схожу до другого дому. Тут только шали с платками. Большое всё и старушечье. А там и штаны с юбчонкой найдутся, и платьице под размер. В молодости носила…

Встала со стула. Да видно настолько неловко, что охнула и схватилась за поясницу.

– Сиди, баб Нюр! – остановила хозяйку Настя и поднялась со стула сама. – Небо ещё синее. Сбегаю.

Туже на поясе затянула шаль. Только сейчас почувствовала, насколько горят её ноги от ссадин, ушибов и от укусов. Было б, наверное, хуже, если б не бабкины мази. Та сразу ей их обработала.

На все причитания травницы вежливо повела лишь плечиками. У порога натянула и зашнуровала ботинки. Ступни в волдырях и мозолях еле влезли обратно.

– С рассветом уж сразу до Лены, вместе!.. – словно оправдываясь за своё недомогание, напомнила про скорое утро Анна Петровна. Летние ночи были короткими.

Настя вышла во двор. Небо и вправду было синее, однако быстро чернело на глазах. Десять минут туда и обратно, если не очень ползти. Медленно и не нужно – во всю звенела ночная мошкара. Снова вгрызутся в голые ноги.

– Тузик!.. Тузик!.. – негромко с собой позвала собаку. – Тузик, пойдём!..

Негодник не отзывался. Будка его была пуста. Когда только прибежала, облаял и встретил у ворот первым, долго облизывал руки с лицом. Не прошло и получасу, а уже улизнул куда-то. Что ж, лес его дом родной. И волчий вой пса не пугал, не то что всякое, что могло привидеться на чужом дворе. Она и звала-то его потому, что не хотела одна идти во второй бабкин дом. Уж больно зябко ей там показалось вечером накануне.

И все же ничего не поделаешь. Не зря перед самым выходом взяла со стола подсвечник. Фонарик потеряла вместе с вещами, а у Анны Петровны не было даже электричества. Кажется, стало холодать. Поёжилась и бодро шагнула к калитке. Два огонька, прикрытые от ветра ладонью, задрожали на заборе сдвоенной тенью. Снова завыл где-то волк.

***

– Успели!.. – тихо, с надрывным сипением, как люди, не умеющие говорить шёпотом, произнёс Тимоха. Старый проводник на него цыкнул. Бесшумно, одними глазами.

Успели… Только куда и к чему?  Небо потемнело почти до ночного. Видимый след давно перестал быть таковым, однако ещё до того, как это случилось, он разошёлся. Девичий, в ботинках 37-го размера, устремился прямо к деревне, а трое преследователей, не нагнав своей жертвы, повернули в сторону. И правильно сделали. Три деревенских дома были видны – просматривались издалека, ещё на подходах. Из дальнего из них, из трубы, светлыми клубами вился дымок – торчала из крыши ведьминской ступой. Летом топили не все, и сразу не скажешь, что в деревне не жили. Ну, покосились домики. Сибирь, всё-таки, глухомань – не рабочий посёлок с районными центрами. Беглые и затаились. Засели где-то в сторонке и наблюдали исподтишка. Вполне могли даже убраться, поняв, что беглянка попала к людям. Не вырезать же из-за неё всю деревню? Или остались, решив переждать рядом ночку. Поди разбери теперь, куда подевались. Степан Фомич долго смотрел в темноту, пока не указал направление знаком. Дал знать таким образом, как и куда пойдёт посмотреть. Так же безмолвно кивнул и Фёдору – обозначил ему другую тропинку, справа от бывшей дороги, спускавшейся с холма к деревне.

– А я? – громко и обиженно просипел Тимоха, за что чуть не получил вторую затрещину.

– А ты – здесь, – строго, но тихо сказал ему Фёдор. – За тропой смотри. Стреляй без предупреждения, у нас полномочия. И что б больше... – сунул ему под нос кулак, дабы заранее разъяснить последствия любой самодеятельности. Хватит уже, насамовольничался. Ответит ещё за нарушение приказа при выполнении особого задания. Молодых всегда учат безжалостно. Нельзя с ними в попустительства, даже при мельчайших оплошностях. Глядишь, доживут до старости, и сами кого-то научат. Школа капитана Зорина – такая там значилась практика. Зорину Валентину Вениаминовичу Фёдор был обязан многим и благодарен за всю науку. Можно сказать, человека из него сделал. Выправил малость для гражданки, обучил ремеслу, помог обуздать ретивость и торопыжничество. Не лучшие свойства для разведчика и оперативного работника тоже.

– Ну, всё... – сказал напоследок Фёдор.

И юркнул бесшумно в темноту – в другую сторону от места, где словно призрак растворился Фомич.

***

Крапива! Ну как без неё?! Больно стеганула по израненным икрам. Аж свечи из рук чуть не выронила, дёрнула «канделябром» и воздухом затушило одну из них. Быстро проскочила во двор. В сторону пустого коровника даже не взглянула, а поднялась на крыльцо и забежала в сени. Там уже зажгла погасшую свечку, после чего шагнула в избу. Не так уж и страшно, как оказалась. Уж точно не страшнее тех синяков, что посмертным ожерельем украсили шею подруги.

Похоже, ощущение неуюта возникало только во дворе. В доме она от него быстро избавилась. Сразу нашла бабкин шкаф со старой одеждой. Растрескавшиеся фанерные двери, которые открылись без ключа, скрипнули как знакомые качели. Что-то внутри висело аккуратно, что-то не очень и сложено было мятым комом. Стала перебирать, вывалив аккуратно на стул.

Первыми попались пыльные штаны. Развернула. Грубая ткань без рисунка, но вроде по ней, по талии. Также взгляд зацепился за брюки со стрелками, строго мужские, однако достаточно узкие. Могли не налезть на бёдра. Померила локотком, вроде годились. Хватит, решила уже про себя, выберет что-то из этого. Быстро скрутила обе одёжки, перетянула лямкой, и на мгновенье задержалась в красном углу. Святые с икон смотрели строго. Мать её крестила тайно от отца, в деревне. Среди подруг и друзей верой Настя не хвасталась. Но в церковь она ходила. Негоже было не поклониться в доме иконам и не прочесть короткой молитвы.

Проявив в чужом доме как гость уважение, Настя, после молитвы, заспешила с вещами наружу. Подобрала со стола подсвечник, не забыла закрыть дверцы шкафа, и выбежала стремительно в сени.

Однако только ступила через порог, как сердце, кольнув, подпрыгнуло. Что-то огромное, метра в два ростом, вдруг появилось перед ней и стало стремительно падать, раздвинув в стороны руки.

Настя вскрикнула, что было мочи. Выронила подсвечник, попятилась. Не осилила в спешке порог и упала назад, приземлившись руками на пол.

К её же ногам свалилось… обычное огородное чучело. Стояло, видно, давно в сенях. Лишилось работы и прозябало там в полном безделье. Второй огород у бабки был крохотным.

Душа всё равно улетела в пятки. И молоточки долго стучали в висках, пока приходила в себя. Хоть бабкины сказки не приняла в живую к сердцу, а мысль-то грешная в голове промелькнула. Ещё и корила теперь себя – свечки погасли обе, а спичек с собою не было. Перекрестилась, затем поднялась. И, подхватив штаны и брюки, сразу заторопилась во двор. Бегом, бегом. Снаружи уже стемнело.

Спустившись с крыльца, не удержалась – бросила взгляд на открытую дверь. Остановилась. Курятник или коровник, что напугал накануне, после встречи с бабкиным чучелом казался не опасней собачьей будки. Ей Богу подумала, Тузик пришёл за нею – тот тихо заурчал внутри. Даже улыбнулась обрадованно, позвала. Знал её запах, шельмец, не отзывался раньше, однако, набегавшись, разыскал.

И тут в сарае красным зажглись глаза. Моргнули и двинулись на неё из темноты.

Настя оторопела. Два огонька, что приближались, держались высоко от земли. И это не могло быть Тузиком или пугалом.

– Ух, ты ж… – вздохнул вдруг кто-то рядом, и она резко повернула голову.

Человек, чем-то неуловимо похожий на того, что напал на неё сегодня, отделился от забора. Луна его силуэт и лицо осветила быстро – в отличие от Того, что перестал вдруг двигаться внутри коровника и замер, оставшись во мраке. Мгновение ещё человек решал, что делать, и бегло смотрел то на неё, то на коровник, пока сердце от этого ожидания колотилось в груди как шарики в погремушке. Но дальше тихий рык повторился. И что-то всё же шагнуло к ним.

– Ух, ты ж, образина! – повторил незнакомец и вскинул на угрозу ружьё.

Настя снова вскрикнула. Рык перешёл в рычание. А она швырнула одежду в человека с ружьём, отвлёкшегося от неё, и бросилась опрометью со двора. Оставшийся позади выстрелил…

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОСТА В КОММЕНТАРИИ

Часть 4

Пришлось верить на слово.

А тут ещё одно зверьё объявилось, не успели собраться – странное и потешное. Кубарем сверху скатились куницы. Грохнулись прямо с дерева, метрах в четырёх. Пискнули громко обе внизу, разошлись и опять сцепились. Чего-то не поделили там наверху. Тимоха вытаращил на них глаза как ребёнок. Тыкал в зверьков пальцем, а потом прыснул со смеху – снова смеялся тихонько в кулак, боялся спугнуть. Те же на людей не обращали внимания. Шкуры только трещали, дрались остервенело и яростно, шипели друг на друга, визжали, наскакивали и кувыркались. Будто за подол таёжной куньей принцессы сражались. Потом ускакали в кусты и снова на дерево, где продолжили. Тронулись в путь уже, насмотревшись на их представление.

Ноги малость заныли с непривычки. Так-то, после Манчжурии, Фёдор в Москве расслаблялся недолго – два года всего пробыл в городе. Однако успел слегка поотвыкнуть от долгих пеших прогулок. Вчера переход оказался сложным. Двигались по сильно неровной местности и срезали чуть болотцем в низине, перед подъёмом. Выйти-то к Буртугу не так далеко, да правый берег не везде был удобен. К тому же два из четырёх мостов полностью снесло половодьем, новых, за ненадобностью, пока не навели. Можно было б тогда перейти и подняться немного левым, а потом вернуться обратно – на правом же бережку, просто сильно выше, стояла экспедиция. В хорошем и живописном месте расположилась база геологов. Там, возле старых, царских ещё охотничьих домиков, от которых торчали местами столбы, лет двадцать назад для них сложили большую избу и пару сараев. Долго в них потом никто не бывал, как заморозили первые разработки. Об этом рассказывал Зорин, когда отправлял сюда Фёдора. Туда и нужно было добраться, обговорить всё по-быстрому с учёными и сопроводить их вниз с Тимохой и проводником. А самому вкрнуться и ждать подмоги, встречать беглецов. По всем расчётам заключённые могли оказаться у станции к завтрашней ночи. Сюда вроде как они продвигались. Не для отвода же глаз Айнур, когда была возможность, не взял грузовик, чтобы лишние вёрст тридцать проехать, а по самому бездорожью повёл свою группу. Срезал и шёл на геологическую станцию на Буртуге. Если, конечно, не соврал тому пятому, кого они порешили сами перед побегом. Могли запустить и «утку», что б запутать погоню. Скоро всё станет ясно...

Рано выдвинулись с рассветом – и рано встали на привал. Дед Степан говорил, что осталось немного. Если по прямой, то вообще версты четыре с половиной. Но лучше немного попетлять. Местность опять пошла непростая. Сами геологи левым берегом к малым деревенькам ниже спускались, там и добирали припасы, на Лене. А ещё на катере через реку ходили, до ближайшей Герасимовки. Большего об экспедиции Зорин в Москве не рассказывал. Да и не нужно.

– А что, Степан Фомич, – дожевав сало с хлебом, спросил его Фёдор, – много ли людей живёт в Герасимовке?

– Поди, посчитай, – серьёзно ответил проводник, будучи сам с Ерофеевки, что была на этом Ленином берегу. – Знаю некоторых оттуда, хорошие есть промысловики. Странно, что от них не слыхал про твоих геологов. Хотя, у нас как тут бывает: иной раз не спросишь, тебе и не скажут…

Тимоха всё пытался разгрызть зубами шишку. Упала, подобрал. Большая, шипастая и с буграми. Долго вертел её в руках, с силой давил. Потом нагрызся, обслюнявил и вынул нож, стал колупать.

– Сосновая, дурень! – как на дитя малое прикрикнул на него дед Степан и поднялся.

Снова пошли.

Впереди показался овражек. Узенький, только хрен перепрыгнешь. Пришлось обходить. А у самого края – свежий медвежий помёт. Значит, охотничьи владения Потапыча пролегали где-то здесь, зверь так обозначил границы.

– Это Поликарп, – сразу сказал дед Степан. – Старый одноухий медведь. Старше меня по медвежьим меркам будет. Мужики его ещё года два назад застрелить хотели. Да я упросил не трогать. Живёт пока и живёт. Вот годика через три-четыре…

Он замер на полуслове. Тихий раскатистый щелчок вдалеке прервал неожиданно. Похоже на ружейный выстрел. И точно за Буртугом – где-то в той стороне, на левом берегу притока выше.

– Охотнички балуют? – Фёдор даже усмехнулся. – А говорил, никто геологов не знает. Вон сколько людей тут шастают. Не рыскали б не ко времени…

Степан же Фомич на него цыкнул. Стоял и вслушивался, долго не шевелился. Видимо, ждал ещё одного выстрела, но больше не прозвучало. Потом только спросил:

–  Чем вертухаев сейчас вооружают?..

Фёдор напрягся.

А дед Степан, снимая кепку, вздохнул.

– Похоже на фронтовую трёхлинейку, – сказал он. – Не помню я, что б у кого-то из местных такое оружие было. Если, конечно, не ослышался…

***

Дивный выдался рассвет. Настя выбегала по нужде на воздух. Шагнула из тесных сеней наружу, да так и осталась во дворе, наблюдала за рождением утра. Хотела вернуться в избу, но не смогла, засмотрелась. Села на крылечко, пальцы запустила в загривок лохматого Тузика. И словно провалилась в высокое небо глазами, светлевшее с каждым новым мгновеньем. Дремавший мир пробуждался.

Затем бабка Нюра хлопнула дверью. С вечера затеяла тесто, а теперь напекла пирогов, поднялась ещё до восхода. Если вообще ложилась. Уголь должен быть мелким, когда ставят в печь, за ним нужно следить.

– Чего не спишь? – тронула её легонько за плечо. Дала большой горячий кусок, прямо с огня, с картошкой и луком. Козье молоко оказалось прохладным, из погреба. По глиняной пузатой кружке стекала слеза. Вот же благодать! В городе такого не попробовать.

Стеснять своим присутствием травницу Настя больше не стала. Хоть та и звала у неё погостить, вместе с Зоей. Увидятся позже не раз. Впереди предстоял целый месяц работы, а то и все два – до начала сентября. Карты русла Буртуга с его ручьями хватит года на три, неоднократно ещё вернутся и повидаются. От Антона Олеговича в ячейку в июне приходила телефонограмма. А Насте уже потом сообщили, что найден новый золотоносный ручей, причём не впадающий, как другие, в ленский Буртуг. Похоже, их с Сергеем поставят на него, иначе бы сообщение не показали.

Горячие пироги улеглись плотно в газету. Затем – в бабкин платок. Эх, Серёжка Рыткин уплетал их в прошлом году за обе щёки! А потом весь год, во время учёбы, говорили о том, как было бы здорово, если б всех четверых из их молодёжи, да в одно время за Лену отправили – вместе же всем веселее. Только приходилось чередоваться, работали при старших парами. Серёжа приедет дней через пять. Зое досталось работать с Мариной, но та уже уехала домой, отпустили пораньше, ногами приболела немного. Маринка была у них умницей, но больно уж слабенькой, пусть родилась, как Сергей, в деревне. Хорошо, хоть Зойку пару дней повидать удастся. Юбку ей свою покажет, для этого и привезла. Опять с утра не надела штаны, а вырядилась вот так, по-глупому. Ноги в гетрах искусают до кровавой чесотки, зато подруга увидит в неуместном наряде. Похвастается и даст ей самой померить, покривляются в лесу друг перед дружкой, о мальчиках поговорят. Обе знали, что Серёжка Рыткин влюблён в их подружку Маринку, но Зойке уж очень он нравился. А Настя влюбилась в Ваньку Морозова, только теперь немного побаивалась. С гитарой к ним в общежитие приходил на Новый Год, и несколько раз после этого виделись в общей компании. Затем разъехались кто куда, увидятся все после лета.

И всё-таки молодость бурлила в здоровых сильных ногах. Не так уж и кусались утром кровопийцы, не успевали к ней присосаться. Настя, которой из груза добавились лишь пироги и травы, летела как горная лань. Немного сначала скинула – оставила таблетки с платочком и шалью и две деревянные скалки, купила со стипендии бабе Нюре в подарок. Картиною помнила в голове всю дорогу. Сначала подъём, потом длинный спуск. Влево поворот, чтобы обойти сыпучий бережок, затем опять вдоль Буртуга. Местами он становился каменистым.

А вот и первая снесённая переправа – остались лишь две опоры. Не та, через которую верёвку протянули, она-то была последней и ближе к их станции. Бегала тут везде прошлым летом раз семь или восемь, ни кустика не забыла, ни деревца. И вычурный чёрный камень в земли был на месте, никто никуда не подвинул, торчал как изогнутый клык. Всё сохранилось как в комнате, лежало на нужных местах и имело порядок. А мостики через речку – снесло и снесло. Тайга так за людьми прибиралась. Деревню, где жила баба Нюра, не так уж давно и забросили, а лес её почти поглотил.

Вёрст через восемь Настя остановилась. Попить воды и постоять на бергу. Придирчиво сначала оглядела юбку – травы насобирать успела, теперь обдирала. Затяжку бы не поставить только. Буртуг в этом месте бежал небыстро и в ширину разлился метров на десять. Проглядывалось дно. Но в брод в сухую не перейти, не было высоких сапог, местами – яма на яме. Где-то приток был глубже и воды нёс с громкими переливами, перекатывал их бросками через камни. А пару вёрст выше станции – вообще тишина и длинная ровная низменность, речушка там будто уснула. Настя привыкла уже считать тут верстами, как местные жители, но карты они составляли, как и положено. Тридцать четыре километра русла реки исследовала их экспедиция. И золото впервые нашли именно в том спокойном месте, где Буртуг отдыхал – выше базы геологов. В далёком сорок шестомом. Странно, что место так долго не трогали, двенадцать лет прошло, прежде чем в прошлом году возобновили исследования. Она стояла сейчас там, где на берегу были сгружены камни и всё ещё лежали доски, принесённые с их станции. Сразу обратно не захватили, думали, что ещё вернутся. Но зарисовали этот участок карты хорошо, Антон Олегович похвалил. Так и остался самодельный стол под планшет для черчения. Настя сгрудила осторожно доски и завалила камушками. Так вроде и не видно, что люди когда-то были; по крайней мере, издалека в глаза не бросается. Нравился ей этот первозданный уголок любимой страны. Вот бы ещё на Средней Лене побывать, где ленские столбы настоящие, могучие и высокие, упираются головами в «шлемах» в небо. Тут они были слабым напоминанием того, что видела на фотографиях, в институте. Даже помогала развешивать с ними плакаты профессору Чигирёву, а он говорил, что сам делал все эти снимки – завидовала ему по-хорошему на 1-м курсе. Теперь вот сама попала в Сибирь.

Предчувствие, что скоро окажется на базе, заставило учащённо биться сердце. Словно приехала к бабушке, в деревню в лесах Кировской области. Наверное, баба Нюра и стала ей третьей бабушкой. Однако хотелось быстрее увидеть всех, и привал потому её был коротким. Настя снова взяла рюкзак, подняла с земли сумку. Немного отступила от берега, чтобы идти от него стороной метрах в семи. Там было удобней двигаться – меньше крупных камней «на излом» брали стопу. Кажется, тут Марина и подвернула в прошлом июле ногу, неловко наступила, и та соскользнула. Некому, если что, подсобить, помощи в глуши не докричишься. Уж два-то дня её не выйдут искать, приезда не ждали, а с Зоей они в полдня разминулись.

Через несколько часов она остановилась в последний раз. Одно дело – бегать тут налегке, до бабы Нюры и обратно, лишь иногда до Лены, но всё равно без груза. Другое – тащить на себе одежду и личные вещи, а также бумагу, приборы и прочее, о чём в телеграмме просил позаботиться старший их группы. Антон Олегович заказал для себя посылку и всё это разместилось в большом заплечном мешке. Рюкзак лишь теперь показался тяжёлым. Радовало только, что не было ещё полудня, и до станции оставалось две с половиной версты. Выспаться дадут до после обеда. Никак это слово теперь из головы не выходило – нравилось ей тут считать не в километрах.

Нога всё-таки нашла свой неудобный камень. Когда Настя пустилась в последний рывок, что б очутиться махом на базе геологов, не увидела под травой булыжник и оступилась. Слишком уж поспешила. Грохнулась вместе со всем тяжело. Спасла пироги – упали сверху на грудь. Объёмный рюкзак успела откинуть в сторону. Но от удара спиной из лёгких вышибло воздух.

Немного полежала и, раздышавшись, села. Проверила сначала ноги. Вот дура, неслась вперёд как дикая лошадь! Если бы что сломала, пришлось бы ползти до самой станции – Буртуг тут "урчал" и криков так далеко не услышат. Вроде ничего не случилось. Немного только расшибла коленку.

Поднявшись, бережно отряхнула юбку. Заново нагрузилась и продолжила путь. Больше никаких прыжков и перескоков с камня на камень. Ноги устали и явно давали ей это понять. Потому далее целый час Настя шагала медленно, смотрела на землю с узорами и настроение быстро к ней возвращалось. Приток успел повернуть ещё два раза, сузился и побежал резвее, приветливо и игриво зажурчал, встречая долгожданную гостью. Затем – переправа. Перешла через речку. Крепко держалась за натянутую геологами верёвку и смотрела вниз, на воду. На правом же берегу снова побрела вверх. Метров через двести – ещё поворот, и ноги, против воли, опять ускорились.

А в следующий миг сердце её скакнуло от радости!

Зойка!

Да, это была она! Лежала на их месте, свернувшись калачиком. Когда отдыхали от работ, всегда уединялись на этом изгибе Буртуга от старших, в полутора сотнях метров от станции. Спускались сюда и болтали, в прошлом году присмотрели с Зоей местечко. Тогда им повезло, пересеклись на целых полторы недели. Дремали здесь после обеда и долго смотрели на воду, на камни под ней, что будто нарочно слепили все разной формы и выложили ими дно. Мечтали о близком и светлом будущем.

–  Зоечка!.. – крикнула громко Настя. Девушка спросонья шевельнулась,
а она сбросила с себя разом вещи, подбежала к подруге и плюхнулась радостно на колени рядом. Не дав ей до конца проснуться, склонилась и обняла крепко, припала к щеке губами.

Настя испугалась не сразу. Медленно сначала отпрянула и ветер… опять пошевелил волосы Зои – при этом оттопырив ворот её рубахи. Сама девушка лежала неподвижно, никак не отозвалась на Настино появление. И губы запоздало ощутили лёд впалой щеки – так и припечатался к ним, заставив саму начать холодеть от ужаса. Глаза теперь заметили кровоподтёки – на шее, под подбородком, и в ямочке над левой ключицей. Рубашка распахнута, пуговицы сорваны и разбросаны. Странно приспущены штаны. Будто нарочно всю так развернули к воде, нелепо уложили на бок и вывернули неестественно руки. Правой Зоя закрывалась внизу.

Оторопь отпустила, когда хрустнули камушки. И сердце едва не выскочило! Резко обернулась назад... Но никого.

Быстро тогда поднялась. Не знала, что делать дальше, продолжала озираться затравленно и паника внутри разливалась с нарастающей силой. Срочно бежать! За помощью!

Но… только куда? Взглянула ещё раз на Зою. Та точно была мертва. Твёрдый ком подкатывал к горлу. Повернулась в сторону станции неуверенно. Стояла и думала. Случилось что-то только тут или… тут и везде?

Чувство страха не сумело подавить осторожность. Если куда и двигаться, то только к их базе – вверх по Буртугу, на пару сотен метров. С ними же всегда был человек с оружием,  в таких экспедициях полагалось, выделяли охрану. Может, что-то произошло, а на станции даже не знали, ушли все по речке выше и вернутся только с закатом. Такое не раз бывало, когда уходили надолго и даже ночевать оставались в лесу, брали с собой палатку. Назад же, до деревень на Лене, за помощью добираться не меньше полудня.

До станции Настя не дошла каких-нибудь тридцать шагов. Остановилась перед ней, на холме. Нарочно задержалась на высоте – выгодная была позиция, понаблюдать немного сверху. Стояла и вслушивались, смотрела на дом издалека. Мрачным он показался и каким-то пустым, будто давно забросили.

Глупости. Зоя спускалась отсюда к Лене вчера. Наверное, просто ушли, нет никого.

И вдруг... увидела его.

Он тоже стоял, к ней спиной. Слушал и наблюдал за домом. С винтовкой в руках, метрах в пяти-шести от неё. Не сразу его заметила – сливался по цвету одеждой с деревом. Потом пошевелился, и обернулся на неё, словно почуял присутствие. Сразу так широко улыбнулся, увидев. Медленно наклонился и осторожно поставил винтовку к кедру. Затем распрямился, поднял обе руки, пока Настя, застыв, смотрела на него.

– Тихо-тихо-тихо! – заверещал незнакомец быстро. Щуплый, лет сорока, с многодневной щетиной. Пока стоял и не двигался. – Я тут охотник... А ты кто? Откуда?..

Лишь на один короткий миг сердце её пожелало обрадоваться при слове "охотник". И так бы оно и случилось, если б не пиджак Антона Олеговича, который сидел сейчас на плечах мужчины.

Кажется, чужак тоже понял, что, глядя на него, она о чём-то догадывалась. Осклабился он потому что сразу по-другому.

– Каков дикий соболь! – произнёс слащавым наигранным тоном. Глянул уже через валежник по-волчьи, голодно. Слюна чуть не закапала, когда начал её рассматривать – причём не только изо рта, но и из глаз. Перестал вдруг улыбаться и очень осторожно шагнул навстречу. Коротким нарочито аллюром, мягким, как у рыси, и вкрадчивым. Выставил обе ладони вперёд.

А она начала отступать. Пятилась от него, спотыкаясь, но боялась отвернуться от надвигавшейся угрозы глазами.

К цели незнакомец бросился стремительно. И оказался подле одним прыжком. В секунду скрутил её по-мужски, короткой косой подсечкой свалил на траву. Понять не успела даже, как заломил под спину руки и оказался сверху на ней, придавив. Одной пятернёй и телом крепко удерживал, а левой сразу заполз под юбку. Дважды провёл внизу больно пальцами и закатил блаженно глаза.

– Хороший подшёрсток, жёсткий! – похвалил её лоно.

– А вот у меня куница – в портках по соболю томится!.. – добавил прибауткой. Загоготал сам своей шутке.

И вдруг неожиданно замер. Будто услышал что-то или почуял. Думала сначала в страхе, что так с ней играется, но он медленно стал поворачивать голову. Ослабил при этом правую руку у горла и прекратил совсем улыбаться, отвлёкся.

В следующий же миг волосы между ног дёрнуло так, что из глаз Насти брызнули слёзы. Насильник не успел разжать грубо ласкавших пальцев: что-то одним мощным ударом скинуло его с её тела. В лицо при этом сильно пахнуло мокрой шерстью и тут же раздался рёв. И этот тихий, но полный мощи и жути звук мгновенно прогнал весь предыдущий страх. Заполнил низ живота льдом настоящего ужаса…

«Жить…» – немедленно от неё потребовало сознание. Оно пробудилось после первого ступора и больно затолкалось изнутри. Настя же уцепилась за эти толчки как за спасительную соломинку.

А дальше, пока в стороне стояли страшные крики с рыком, и сердце от шума схватки стучало бешено, она со спины перевернулась тихо на бок. Затем опустилась на грудь. Зажмурила глаза, чтобы не видеть ничего и не боятся, и повторила двойное движение снова. Быстро оказалась перекатами на краю холма и с шумом покатилась вниз. Съехала кубарем с той крутой стороны, по которой на него поднималась. Собралась после встряски с духом и нашла в себе силы, чтобы вскочить и бежать без оглядки от этого места подальше. Услышала выстрел и последний вскрик. Потом уже – шум в ушах и только своё дыхание. На переправе сорвалась, но даже не почуяла холод воды. Выбралась быстро на берег и понеслась быстроногой антилопой…

***

– Куда?!... – Фёдор держал в голове карту, и понимал, что так выходить они будут дольше. – Давай напрямки! Время теряем!

– Сейчас потеряем, – бросил через плечо дед Степан, – потом нагоним. Куда ты собрался – там хода нет, увязнем!

Пришлось подчиниться. Для того и выпросили следопыта в тайгу. Буртуг и другие притоки Лены петляли. Вокруг чередовались холмы с оврагами и болотами, похожие друг на друга и одноликие как близнецы. Одной лишь картой местность не выучить. Годами ходить и плутать, а Степан Фомич прожил тут жизнь.

– Что б тебя!.. – выкрикнул в последний раз Фёдор, зная, что всё равно дед Степан выведет их, куда нужно.

Дорога и впрямь пошла в обратную сторону. Потом уже повернули заново. А, обойдя огромный овраг с хлюпающей кисло под ногами землёй, вдобавок обогнули широкое просторное болото. То был лишь край. Прав оказался Фомич, что велел развернуться. Иначе бы встряли там дальше – упёрлись бы в его середину. Не вышло б по-быстрому, как ни крути.

А вскоре выбрались совсем на прямую дорогу, где травы и кустарника стало больше.

В свои семьдесят шесть их проводник был проворен, и внешняя сухощавость и сгорбленность «мылили» глаз – не знаючи, легко ошибиться. Фёдор не поспевал за ним. Даже Тимоха крякал на каждой кочке и задышал вскоре ртом. Степан же Фомич, словно старый лис, ни разу не сбавил скорости и не терял дороги. Натаниэль Бампо, таёжный его вариант. Не врал художник приключений Купер, что бывают такие люди в лесах, будто рождались частью массивов. Может, напрасно так всполошились – рано было ещё для беглых; но раз уж завелись на чьё-то присутствие, проверить этих людей не мешало. Максимум полчаса и найдут место выстрела. Что ж они, заключённые – ботинки-скороходы взяли у Мука? Одну пару на четверых? Ох, рановато! Летать по тайге не умел даже дед Степан.

Фёдор ещё трижды терял из виду неугомонного деда. Поднимал руку, тряс ею судорожно, да разве ж тот увидит спиной? Тимоха разок от них отставал. Помощника ещё потерять не хватало. Однако вскоре они остановились все, потому что их провожатый поднял ладонь. В тишине леса послышался шум Буртуга, повеяло близкой влагой. Ленин приток катил воды к матери. Все её детки стекались к ней.

В сторону станции лежала тропка. Натоптана ногами, видно, что часто ходили по ней. И холм впереди. За ним стоял дом – построили под базу геологам. Справа от него – сарай для пород и ещё один меньше. Обоих пока не видно – спрятались, как и дом, за возвышенностью.

Начали подниматься, сверху взглянуть на округу удобней. Волею случая оказались тут раньше на час, прошли самой короткой дорогой. Необязательно, что кто-то стрелял именно здесь, но у геологов тоже было оружие. Не было только трёхлинейки. Дед Степан говорил, что радиус выстрела от холма расходился метров на триста, если не больше. В лесу иной раз как в горах, там звуки разносят ущелья, здесь – прячут деревья, сложно определить потом направление. Нужно искать следы человека. Земля как тетрадь разлинована, смотри только в строчки. Их провожатый «шагал глазами», пока сам Фёдор с Тимохой были настороже и обшаривали деревья внимательным взглядом. Тишина возле станции не смутила. Авось не цирк, нет клоунов с аттракционами. Люди важное государственное задание выполняют, особые тут работы производят. А шумят и кричат в лесу разные горластые дураки в беспричинном озорстве и веселье. Реже – зовут на помощь заблудившиеся. Сейчас лес молчал.

– Фёдор Игнатьич… – тихо позвал Тимоха, глазами указав на дом. – Спущусь-ка я…

Фёдор кивнул. Медленно шагнул за парнем вниз и не отпускал глазами ни его спины, ни фасада дома, держась при этом от помощника на дистанции.

Степан же Фомич где-то сзади охнул – оглядывал сверху другой спуск с холма.

Всех нашли практически одновременно. С двух разных сторон. Тимоха ещё с высоты увидел листья и ветки, лежавшие сумбурной кучей, и двинулся первым делом к ним. А там, в вырытой наспех яме, обнаружили тела трёх геологов. Их забросали травой с мусором и кинули пару кедровых ветвей. Даже камней с берега не нанесли, чтобы уберечь от зверья. Лица нижнего не было видно. Но когда Фёдор, вслед за кедровыми лапами и травой, приподнял голову одного из двух верхних, то разглядел под ней того, третьего. Оказалось, сопровождающий с оружием. Милиционер из Тобольска, Вася Черкасов. Знакомы были лица всех членов экспедиции по фотографиям, капитан Зорин показывал, а потом отдал их с собой. Лежали у него в сумке. Не стал даже доставать, чтобы свериться, сразу узнал всех троих. Вокруг дома и в самом доме с постройками никого не обнаружили. Тела пролежали около суток. На всех были ножевые ранения и ни один не погиб от выстрела. Хорошо, что звери пока не добрались, никого не погрызли. Тимоха в сторонке, бледный и полумёртвый, сдерживался изо всех сил, чтобы не вырвало. Зря. Стошнит – полегчает.

– Девушка?.. – спросил негромко Фёдор оставшегося на холме Степана Фомича.

Тот обнаружил с другой стороны внизу ещё одно тело у подножия. Вниз не сходил, с ружьём наблюдал за округой сверху.

– Нет, – ответил охотник. – Похоже, медведь…

Как-то сразу стало понятно, что имел в виду провожатый. И говорил он не о найденной медвежьей туше или о том, что медведь кого-то убил. Просто зверь успел пообедать. В полном составе экспедиции значились три девушки и ещё один парень. Пока достоверно не выяснили, уехала ли и села ли в поезд Неёлова Марина, покинула ли станцию Зоя Кочергина и успела ли сюда добраться Настя Аржанцева. Сергей Рыткин точно здесь не был, а, значит, найденное дедом Степаном тело принадлежало неизвестному – девушкой он не был. Мысль, что беглые так быстро добраться сюда не могли, казалась теперь непомерно глупой. Как вообще такое могли допускать, не страховаться и не отправить людей заранее? Вот они! Тут! Добрались! Кому ещё убивать в здешней глуши геологов?..

Фёдор успел повидать в жизни покойников. И лицезрел их самые разные виды: от разбухших до черноты утопленников, с лопающимися животами и выползающими внутренностями – до высохших в погребе аккуратных мумий. Найденные геологи и охранник выглядели вполне прилично. Их даже не мучали, убили всех легко. Только у Антона Олеговича, начальника экспедиции, под глазом наблюдался кровоподтёк, полученный им, вероятно, прижизненно. Один раз хорошо приложили, но точнее уже скажут эксперты. Просто совсем не думалось, что именно в этот раз что-то может случиться. Он мыслил об этом выезде как о самой рядовой поездке – всё сделают за него солдаты. Планировал, как устроят засаду, что будут ждать пару дней и успеют ещё заскучать в лесу. Ох, уж эти ложные ожидания…

Тимоху, наконец, вытошнило. Парень сейчас был бесполезен, следы он искать всё равно не умел. Потому Фёдор один поднялся к деду Степану. А дальше они спустились с другой стороны холма, ближе к реке.

Четвёртое тело совсем не походило на три предыдущих. И, кажется, с высоты дед Степан всего не увидел – найденный не был поеден медведем, он был растерзан зверем заживо. Сломаны все конечности и вывернута на шее голова. В груди и на спине зияли раны, торчали зубьями рёбра. Этого куницы поглодать успели – две из них отбежали сразу, как только начали спускаться. Нашлась рядом и трёхлинейка, из которой стреляли. Видимо, не успел дослать патрон, когда защищался. Зиганьшин была его фамилия – один из четвёрки лагерных беглецов. Следы Айнура и ещё двоих уходили вниз, к переправе через Буртуг.

– Пойду посмотрю… – сказал дед Степан и двинулся вдоль воды, пока Фёдор разглядывал место схватки.

Между тем, словно побитый щенок, приплёлся Тимоха. Обошёл холм вокруг и всё утирал свой рот рукавом.

– Я же ни разу, Фёдор Игнатьич… – оправдывался он за слабость при виде трупов. – Как же так? Неужто их всех?..

Фёдор только махнул рукой, и продолжал кружить над поляной как ястреб. Вот тут волочили. А убивали вон там. Он видел много следов в траве, и всё пытался понять, где были, чьи. Как будто пар на земле на одну было больше. Кто-то ещё?

Степан Фомич вернулся от мостика быстро.

– Там следа чётко четыре, за переправой! За кем-то четвёртым идут, втроём!..

Понятно. Кого-то из экспедиции не застали. Или сбежал. По возможности надо выручать. Девушка, скорее всего.

– К деревням дорога тоже спускается? – спросил проводника Фёдор про берег Буртуга за мостиком. Сюда-то они поднимались другими тропами, по этой, правой стороне притока, где база.

– А то куда же… – ответил охотник. – Сначала к Нюре-кайнучихе. Ну, мимо неё. Потом к деревням…

– А это кто? – спросил его Фёдор про Нюру.

– Скажу по дороге. На час от них отстаём. Пошли…

Фёдор кивнул.

– Рядовой Ермолов!  – обратился он к Тимохе, и тот вытянулся перед ним в струну. – Дуй в Ерофеевку, к участковому Сыровойтову. Обо всём, что видел, доложишь. Той же дорогой, что сюда шли, запомнил тропинки?..

– Так точно! – вытянулся прыщавый Тимоха, прижав к плечу крепче винтовку.

Вот и ладно, уж добежит как-нибудь. Самый молодой и быстроногий. Нечего под Айнура с ним лезть, когда тут такое. Матёро повёл себя урка. Вдвоём с дедом ватагу эту осилить попробуют.

– Ещё там тело лежит, – первым ступив на поломанный мост переправы, сказал дед Степан. Ухватился руками за верёвку, а подбородком кивнул за спину, вверх по притоку, откуда спустились. – Шею сдавили, сучата. Насмерть душили. Ссильничали перед этим…

– Где? – Фёдор скрипнул зубами. – Почему не сказал?

– Ты мимо прошёл, не заметил. Чем бы помог? Другую живой бы догнать…

Деда за такую самодумчивость следовало хорошенько встряхнуть. Да никуда тут в тайге без него не денешься. В одиночку против троих не потянет точно. Беглые зеки хотели по-тихому золотишко взять и уйти, а то и успеть немного намыть. Только без шума не вышло – медведя как-то местного разозлили. И девочка одна оказалась прыткой, боролась за жизнь, удрала от них. В ад с небесами и раем верить не приходилось – партия не велела. Но про себя Фёдор сказал: «Боже, убереги…» Так мать всегда говорила, когда отпускала его куда-то. Можно сказать, помолился. Дождался, когда нога деда Степана ступит на берег, и тоже шагнул на мост.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОСТА В КОММЕНТАРИИ

Часть 3

Последний километр Настя почти добежала. Не про медведя вспомнила, а ноги заели укусами. Брюки сложила в заплечный рюкзак, а на себя надела длинную, ниже колена юбку. И гетры на голые ноги. Где ещё такое надеть, если не в лесу? Юбка её – вещица модная, на кофту свою девчонкам сменяла, в городе в таких не ходили. Решила показать мошкаре и медведю. И первые под неё умудрялись залазить, изжалили ноги до крови. Остановилась, натёрлась, чем знала, но всё равно кусались жестоко, побежала быстрее. Свернула от притока, и вскоре показался бабкин дом.

Бабу Нюру она не застала. Никто не открыл и на голос не отозвался. Настя не стала заходить во двор, а сложила возле калитки все вещи, после чего побежала быстро на другой край деревни, ко второму дому хозяйки. Так сразу и не сказать, что место когда-то было жилым – давно всё заросло. Лишь хилые яблони с грушами выдавали и кое-где не рухнули палисады. Избы и домишки давно разобрали, сплавили на разные нужды по Буртугу, а что-то сгорело в печи бабы Нюры. Те же, что ещё остались, прятались в зарослях и за деревьями. Да липы с рябиной уж больно много стояло – редкое для местности дерево, случайно само по себе не вырастет, сажали когда-то.

У дома остановилась. И сразу вдруг стало темно. Солнце в большом лесу точно проваливалось, только что светило ярко над кронами – и вдруг его нет совсем.

– Баб Нюр!.. – позвала она снова.

Опять тишина. Ни шороха, ни весёлого лая Тузика. Настя толкнула дверь.

Не заперто изнутри, дверца в воротах открылась. Много времени хозяйка тут не проводила, но двор был вычищен, хорошо убран: выскоблен от сорной травы и весь в полосках-следах от метёлки. Убиралась ещё сегодня, далеко не ушла. Вышла за травами на околицу, а, может, куда-то ещё.

В сгущавшейся стремительно темноте старый пол скрипнул в коровнике неприятно. Настя взглянула на зиявший чернотой дверной проём. Ещё в прошлом году тут был летний курятник, но либо кур не осталось, либо… они уснули. Всмотрелась. Да дверь же не заперта! Глупая, не было тут никого, ни кур, ни уток – иначе любой ночной хищник зайдёт и всех передушит.

Когда в коровнике хрустнуло во второй раз, да так, будто кто-то переступил с ноги на ногу, Настя со двора метнулась шустрой лаской. И бросилась со всех ног к первому дому бабы Нюры. Воздух в её лёгких от испуга перекрыло. Только потом уже поняла, как глупо было пугаться скрипа старых досок, «разговаривавших» во всех пустых домах и сараях. Особенно глупость свою осознала, когда в ноздри ударил запах древесного дыма. Откуда-то вернулась баба Нюра и затопила печь – она даже увидела первую струйку, поднимавшуюся в небо. От сердца мгновенно отлегло. Рассмеялась и перешла на шаг у самого дома. Отвыкла Настя от леса, отвыкла; и рада была, что ночевать одной не придётся. Травница иногда исчезала на пару-тройку ночей, уходя вглубь тайги – могла попросту не дождаться её возвращения. Вверх же по Буртугу выдвинется к своим на рассвете. Весело заливался Тузик, слыша её приближение, и рот наполнялся слюной в предвкушении бабкиных лакомств. Вкуснющий чай на сладких летних травах и простая деревенская выпечка.

***

Волки, целых шесть или семь особей, прошли вершиной холма, всего метрах в двадцати от них. Словно дворовые собаки, не боясь посмотрели вниз. Вроде ж и лето, стаи все распадались на пары – так, кажется, Джек Лондон писал о волчьей жизни в Белом Клыке. Степан Фомич их тоже заметил; Фёдор увидел это, проследив за настороженным взглядом, но виду проводник не подал. Потом уже обронил, когда кто-то из стаи перебежал, не таясь, вдалеке дорогу:

– Ночью и к огню подойти могут. Но завтра отстанут. Присмотрят за нами немного, тогда уж уйдут… Их это земля, не наша с тобой…

Странные места, хоть и дико красивые. Волки присмотрят за людьми – насмешил старый дед! Ночью такой присмотр им точно не нужен: уж лучше лечь спать прямо в огонь. И, к слову, устали проводницкие ноги не знали – много часов прошли, а на привал дед ни разу не напросился, даже курил на ходу. Так и отшагали своё до вечера, пока солнце не стало лизать деревья. Остановились, пройдя пару вёрст вдоль Буртуга, но не руслом, а какой-то параллельной тропой. Основная дорога осталась на утро...

– Кайдоненко!..

– А! – отозвался Фёдор. Топориком рубил дрова – дробил тугие ветки и вязкое корневище у найденной поваленной сосны. Встали на ночлег всего через восемь вёрст полного хода. На карте вроде всё гладко и шито, на деле же – попробуй пройди. Изготовили себе три лежанки – та же сосна мягкой иголкой выручила. Намазались какой-то вонючей мазью, что б поедом не ели долгоносики. А что б ещё и чадило погуще, Степан Фомич подбросил в огонь зелёненького. Хорошую такую кедровую ветку швырнул, сырую, разлапистую. Запахло сразу живой смолой.

– Что ж за фамилия у тебя такая – Кайдоненко? С Днепра что ли? Или с запада дальше?.. Мужичок-казачок?..

Подумал, стоило ли отвечать. Но видно было, что дед не отцепится. Смотрел по-простому, с каким-то местным лесным любопытством – как белка с дерева пялится, когда внизу хлеб нарезают.

– Из Польши мы. Отец с дедом сыроварню держали там. Но с немцами не договорились в 39-м. Бежали из страны.

– Так ты ж из этих, получается!.. Как их?.. – вытаращил вдруг глаза дед Степан и хлопнул себя по колену, защёлкал в воздухе пальцами, будто старался вспомнить словечко. – Из шляхтичей богатых! Контра что ль недобитая? Ну, по-вашему так – по-советскому, получается... Помещик ты, значит? Пан?..

Не шутил. И правда смотрел с удивлением, как из-за зеркала, из другого мира. У них тут будто недавно 17-ый год случился и эхо революции ещё не отгуляло.

– Сам ты… товарищ ротмистр, контра, – тихо и без обиды ответил Фёдор. Затянулся табаком. – Или кем ты там был – есаулом?.. По-нашему, говоришь, значит. А по-нашему – это не по-твоему? Что ж тебе-то Советская Власть такого сделала? Здесь, в глуши…

– А ничего, – будто готовым ответом сказал на это Степан Фомич. – Царское время я помню. До семнадцатого года служил – и это, вижу, ты слышал. Только разницы меж есаулом и ротмистром не знаешь...

– Слышал, что с давних времён служивый… – с уважением подтвердил Фёдор. Выдержал паузу. – И что – при царе тебе лучше служилось?

– При нём и служилось только… – непреклонно ответил дед. Посмотрел в костёр, поймав лицом первые красные блики.

– А… чем хорошо-то? – столь же легко, без нажима, не отставал он от деда, и спрашивал больше из любопытства. – Жили все ярко?..

– Ярко, – ещё суше ответил тот. –  Как под быком доярка…

Сразу после отвернулся от огня. Полез за новым газетным «оторвышем». Видно было, что курить хочется больше, чем говорить с приезжим. Ещё и общество так ему навязавшим – в поход идти его старые кости вынудил.

Да, не клеился у них разговор. И силы на эту склейку к ночи заканчивались.

– Пойду-ка, до ветра схожу, – поднялся Фёдор, выпрямил ноги и размял руками колени. Успел отсидеть. Нерв, говорят, какой-то в заднице находился, а почему-то потом, коль отдавить его долгим сидением, стрелять и «мурашить» начинало по всей ноге. Чудно выходило как!

– Сходи-ка, сходи, – противно скрипуче отозвался Степан Фомич. – Не сдует авось… мизгиревым ветерком…

Грудь в этом лесу разрывало от воздуха. Даже если не дышать, он сам влетал внутрь и распирал до упора рёбра. Приятно кружило голову. Вкус смоляного кедра с зелёной сосной чуялся на губах – клейкий стоял и терпкий. Волки вроде ушли, но на всякий случай Фёдор шагнул от огня шага на три-четыре, не дальше. Затем встал за ствол, ослабил ремень. И что б не шумело, тихо пустил по коре струю.

– А что за мизгирев-то ветер? – спросил он на всякий случай громче, запомнив обронённое дедом слово. – Южные ж пауки вроде, не северные… Почему ветер паучий?

Тот и ответил первым, дунув ему слегка в лицо.

– Сучий, потому что. И злючий, – отозвался от костра их провожатый вторым – быстро среагировал, сразу за ветром. То всё молчал, говорить не хотел, а это нашёлся. Остёр оказался дед на язык.

– Лагерь тут на самом деле был, – добавил он затем после паузы, что б не только злословить. – Давно, ещё в двадцатые. Верстах в сорока отсюда. А в тридцать втором его распределили, чем-то вдруг стал неудобен. Людей на работах умерло много. Их в ямах тогда хоронили, десятками зарывали. Паук на воротах большой нарисован был – вот местные лагерь тот так и назвали. И ветер, когда задувал с той стороны, мизгиревым нарекли – как всю мизгиреву зону. Он голоса неотмоленных душ доносит оттуда. Воют они в лесу по ночам, к себе зазывают. А то и сами сюда иногда приходят, светятся меж деревьев да живых стерегут. Там… как?.. Не видно ещё?..

Шутить начал дед, и то хорошо. Дай повод подтрунить – глядишь и оттает. Со старыми даже лучше так: скажись дураком перед ними, а они пусть будут казаться умнее на фоне. Фёдор улыбнулся, первый лёд удалось растопить случайно. Заправил аккуратно штаны.

И тут в кустах возьми вдруг и тресни.

Улыбка сразу слезла с лица. Шагнул торопливо от дерева. Увидел, как сверкнули глаза. Попятился задом. В огонь чуть не залез сапогами, когда насчитал аж три пары глаз, смотрящих из темноты.

А дед Степан между тем прыснул со смеху. Весь в раз покраснел от натуги, затрясся. Сидит себе, заливается. Выстукивает ладонями по коленкам.

– Так там же глаза! Я видел! – не сильно-то испугавшись, но получив хорошую порцию дрожи в спине, рукой в темноту сунул Фёдор.

– Дурак! – сквозь смех, сипло выдавил из себя Степан Фомич. – То ж светляки!.. Дубина ты столичная!..

И будто в подтверждение словам насекомые вылетели из лощинки тесным роем и закружили хороводом. Сложились в причудливую фигуру, как расписные крылья бабочки-махаона, зависли мерцающей мозаикой в воздухе. Большие получились глаза, жутковатые. Как настоящие.

– Давайте, потешайтесь… – беззлобно обронил Фёдор. – Ветрогоны мизгиревы…

Взглянул на державшегося за бока Фомича. Как мало оказалось надо для крепкой между ними дружбы. Даже Тимоха осторожно посмеивался – прятал кривые зубы в ладонь и щёлками глаз уткнулся в алые угли. А те, из-под век, искрились сквозь ресницы, вместе с трещавшими в костре головёшками. Красиво закатился этот тихий вечер, и красиво мерцали всполохи огня.

А после лес точно закутался в одеяло – весь погрузился в бархат чёрно-синих цветов, на взбитых перинах. Вокруг разливалась песнь свободной таёжной ночи. Брюхатость царицы-луны на небе бросалась в глаза – была на сносях, вот-вот разродится. Появится юный месяц-наследник. И тёмные тучи с бледных боков – её повитухи…

Часть 2