Она шла, спотыкаясь о корни, похожие на окаменевшие змеи, плакала, вытирая лицо грязным рукавом. Сумерки сгущались, превращая лес в лабиринт из черного бархата и острых теней. Воздух стал тяжелым, пахнущим гниющими листьями и... чем-то еще, чем-то живым и нехорошим. Мурашки побежали по спине.

Именно тогда она замолчала ее услышали.

Не просто услышали, а наблюдали за ней. Она почувствовала это кожей - тяжелый, невидимый взгляд, скользящий по ее затылку, по тонкой шее. Ветер стих. Даже сверчки умолкли. В тишине было только ее собственное предательски громкое дыхание и тихий, влажный звук. Как будто что-то большое, очень большое, осторожно переставляло ноги в подлеске слева. Шорох раздавался снова. Ближе. Прямо за стеной папоротников.

Лиззи не смела пошевелиться. Слезы текли по ее щекам горячими ручейками, но она даже боялась всхлипнуть. В голове пронеслись страшные картинки из папиных охотничьих историй у камина - медведи-людоеды, горные львы... но этот запах. Сладковато-тошнотворный, как гниющее мясо, смешанный с запахом сырой шерсти и старой крови. Это было не из папиных историй, но оно было здесь.

Из-за папоротника, медленно, как кошмар, материализовалась тень. Огромная, сгорбленная. Шкура ее была как запекшаяся грязь, покрытая клочьями темной шерсти и какими-то странными, древесными наростами. Длинные руки, заканчивающиеся когтями, похожими на обломки скалы, волочились по земле. Голова была непропорционально большой, с глубоко посаженными глазницами, в которых мерцал тусклый, желтоватый свет - как свет гнилушек в темноте. Рот, вернее, щель, усеянная острыми, желтыми обломками зубов, приоткрылась. Послышалось хриплое, булькающее дыхание.

Убить. Съесть. Мысль ударила Лиззи с такой силой, что она вскрикнула. Существо сделало шаг вперед. Когти впились в мягкую лесную подстилку. Желтые глаза прищурились, оценивая добычу. Лиззи отпрянула, споткнулась и упала на спину. Конец. Она знала. Мама... папа...

И тут из ее сжатого горла вырвался не крик, а сдавленный, бесконечно жалобный стон: «Мой... мой котеночек... он потерялся... я его найти не могу...» Она не просила пощады для себя. Ее мысли были о рыжем комочке, который наверняка так же напуган. Слезы текли ручьями, смешиваясь с грязью на лице.

Существо замерло. Его булькающее дыхание прервалось. Желтые глаза, горящие хищным огнем, пристально смотрели на плачущую девочку. Оно видело страх - горький, знакомый, как запах собственной шкуры, но сквозь страх пробивалось что-то другое, чистое, яркое, как последний луч солнца сквозь хмурые тучи. Доброта, забота о ком-то еще, более слабом и потерянном. Существо, которое знало только голод, боль и вечную тьму леса, стояло, охваченное странной, незнакомой дрожью. В его древнем, извращенном разуме что-то сдвинулось. Что-то проснулось от спячки веков.

Оно издало звук, больше похожее не на рык или рев, а на низкое, гортанное ворчание, звук как перекатывание камней по дну оврага. Потом оно медленно, с невероятной осторожностью для своего размера, наклонило огромную голову и ткнуло мордой в кусты справа. Раздался жалобный писк. Оттуда выскочил дрожащий рыжий котенок и кинулся к Лиззи, забиваясь под ее курточку.

Лиззи, рыдая от облегчения, прижала котенка к груди. Она подняла глаза на чудовище. Оно больше не выглядело убийцей. Оно выглядело потерянным. Оно кивнуло своей ужасной головой в сторону, противоположную той, откуда пришла Лиззи, и издало еще один гортанный звук - на этот раз более мягкий, направляющий.

И Лиззи поняла. Она встала, все еще дрожа, но уже не от ужаса. Чудовище двинулось, крадучись, как огромная, неуклюжая тень, указывая путь. Оно шло впереди, отклоняя ветви, которые норовили хлестнуть Лиззи по лицу, своим телом отводя ее от самых темных провалов между деревьями. Оно вело ее домой. Сквозь наступившую ночь, сквозь вой ветра, который теперь звучал как плач забытых душ, они шли - маленькая девочка с котенком и ее ужасный проводник. Когда вдалеке замелькали огоньки деревни, чудовище остановилось на самой границе леса. Оно издало последний, тихий звук - нечто среднее между вздохом и рычанием и растворилось во тьме, как будто его и не было.

Лиззи, вся в слезах, ввалилась в освещенную кухню, зажав рыжего беглеца. Ее рассказ о страшном лесном духе, который спас ее и котенка, вызвал сначала смех, потом недоверие, а у некоторых мужчин - озлобленный страх. Охотники во главе с Бартом Креншоу, чей отец пропал в лесу двадцать лет назад, только ждали повода. «Чудовище? В нашем лесу? Оно утащило ребенка, а потом, чего доброго, пожалело? Бред! Завтра ночью оно придет за другими!» – ревел Барт, наливая самогон в стаканы.

Они пошли на рассвете. Шестеро, с ружьями, фонарями и собаками, которые у самых деревьев заскулили и попятились, поджав хвосты. Их нашли через три дня. Вернее, то, что от них осталось. Барта Креншоу нашли на верхушке старого вяза, туго замотанного в собственные же кишки, как в кокон. Остальных разбросало по лесу с переломанными позвоночниками и вырванными сердцами. Собаки исчезли. Лес молчал. И в этом молчании было что-то зловещее.

Лиззи Морган выросла. Она не уехала из деревушки где родилась, хотя многие считали ее той самой, которую коснулось лесное проклятье. Она живет в старом доме на самом краю деревни, у леса. Выращивает овощи и разводит кошек - всегда рыжих. Иногда, особенно в лунные ночи, она выходит на крыльцо. И если ветер дует с леса, она может услышать низкое, гортанное ворчание – как перекатывание камней. Она улыбается и шепчет: «Привет, Угх».

А когда в деревню приезжают чужие с плохими намерениями - воры, поджигатели, или просто злые люди, что смотрят на Лиззи и ее дом с ненавистью, - они редко задерживаются надолго. Иногда их находят в канаве за деревней, бледных и бормочущих о страшных глазах во тьме. Иногда они просто бесследно исчезают. Лес хранит свои тайны. И Лиззи Морган знает: за ее спиной, в черном бархате сосен, стоит древний, ужасный страж. Он не любит доброту - он просто не смог ее забыть. И пока он дышит, пока шуршат его когти по мертвой хвое, зло в эти места не придет, потому что Угх помнит рыжий комочек шерсти и слезы маленькой девочки, которая в кромешной тьме думала не о себе. И за эту искру чистого света в бездне он платит ей свою дань вечной, кровавой стражей.

Я отпил кофе и почувствовал, как горячая жидкость медленно разливается по телу, прогоняя остатки сна. В голове всплыла фраза: *"Если ты не знаешь, кто ты, то ты точно не ты."* Кажется, я прочитал это в какой-то книге. Или придумал сам? Не важно. Главное, что она звучала правдоподобно. В конце концов, мы все играем роли, которые сами для себя придумали. Одни выбирают быть героями, другие — жертвами, третьи — наблюдателями. Но кто решает, какая роль настоящая?

В этот момент телефон завибрировал. На экране высветилось сообщение: *"Ты забыл про встречу."* Я уставился на текст, пытаясь понять, что это значит. Какая встреча? С кем? И почему я должен был её помнить? Может быть, это была шутка одного из друзей, или, возможно, рекламный спам, замаскированный под личное сообщение. Но что, если это была правда? Что, если я действительно забыл что-то важное?

Я положил телефон на стол и закрыл глаза. Перед внутренним взором возник образ: длинный, бесконечный коридор, освещенный тусклым светом. В конце коридора стояла фигура, закутанная в плащ. Она молча смотрела на меня, и я чувствовал, что она знает что-то такое, чего не знаю я. Что-то важное.

— Кто ты? — спросил я.

Фигура не ответила. Она просто растворилась в воздухе, оставив после себя лишь легкий запах озона.

Я открыл глаза. Кофе в чашке остыл. За окном по-прежнему шумела Москва. Но теперь я чувствовал, что что-то изменилось. Что-то внутри меня. Будто я стал немного другим человеком. Или, может быть, это мир вокруг стал другим. Трудно сказать.

Я встал из-за стола и подошел к окну. Улица была полна людей, спешащих по своим делам. Они казались маленькими муравьями, бегущими по тропинкам, которые сами же и вытоптали. Каждый из них был уверен, что знает, куда идет. Но что, если они просто следуют за теми, кто идет впереди? Что, если никто из них не знает, где начало, а где конец?

Я вздохнул и вернулся к столу. Кофе был холодным, но я все равно допил его до конца. В конце концов, иногда даже холодный кофе лучше, чем никакой. Особенно если ты не уверен, что существует вообще хоть что-то настоящее.

А может быть, это и есть главный секрет: реальность — это просто то, что ты готов принять. И если ты сможешь найти в ней хотя бы одну чашку горячего кофе, то, возможно, этого будет достаточно. Хотя бы на сегодня.

За окном снова мелькнула та самая фигура в плаще. На этот раз она не исчезла, а просто стояла там, наблюдая. Я не стал подходить к окну. Зачем? Вместо этого я взял чашку и пошел мыть её в раковину. Вода была теплой, почти горячей. Я подумал, что это хороший знак. Или, может быть, просто совпадение.

Но в мире, где всё — совпадение, даже совпадения начинают казаться загадочными.

Нет, понятно — только пришёл человек и многого ещё может не знать. Но допустимо, когда первый месяц только работает. А когда уже третий месяц пошёл? А воз и поныне там.

Одного его, понятное дело, на вызовы не выпускали. Ездил со старшими товарищами в качестве стажёра. И то старшему товарищу почти всё самому приходилось делать.

Но в одно прекрасное дежурство наш заведующий решил-таки, вопреки неодобрению прочих, дать Вадиму шанс доказать всем обратное и с утра велел ему «переходить на следующий этап».

Вручил ему самолично, помолясь, его первый самостоятельный вызов, который как раз пришёл с утра, только что.То было: «Мужчина, 45 лет, аллергия, сыпь».

- Ну, разберёшься, я думаю. Сложного там ничего не должно быть. Укол антигистаминного, совет, привет и до свидания. Если что не понятно — звони, проконсультирую. - напутствовал его Олег Андреевич, протягивая листок с вызовом.

Вадим молча взял бумажку, кивнул и вышел из кабинета.

- Приедешь — сразу ко мне. Расскажешь, что да как там было. - крикнул ему вслед заведующий.

Примерно через час Вадим вернулся с вызова. Сразу пошагал в кабинет к начальству.

- Ну что? Рассказывай. - мрачно вопросил он.

- В больницу свёз. - отрапортовал Вадим.

- Да, наслышан уже... - тяжело вздохнул заведующий.

- Откуда наслышаны? - насторожился Вадим.

- Хы. «Откуда». Дежурный врач «приёмника» позвонил мне. Просил тебе «привет большой» передать.

- Эээ... От кого?

- От него же, «от кого». От дежурного врача.

- Мм... Спасибо. Передайте ему тоже... - пробормотал Вадим, почесав макушку, приняв этот "привет" за какой-то доброжелательный акт.

- Давай рассказывай, что там было, с чем увёз больного. Хочу твою версию послушать.

Из путанного рассказа Вадима, каждое предложение которого приходилось из него «вытягивать клещами», получилась следующая картина:

Вызов был из подсобной будки-вагончика некого строящегося частного дома. Вызывали местные работники (строители-отделочники) к своему коллеге, у которого возникла аллергия на что-то. Предположительно, на крепкий алкоголь, который они всей немногочисленной компанией дружно распивали, отмечая чей-то день рождения в выходной день. У пострадавшего мужчины в результате чего пошла «крапивница» на руках и шее.

Недолго думая (памятуя слова своего «Сэнсэя»), Вадим набрал в шприц антигистаминный препарат и сделал тому укол в мягкое место. Что было правильным. После чего, ещё раз взглядом оценив состояние больного, внезапно заставил его быстро собрать документы и ехать с ним в больницу.

- А зачем, позволь спросить, с «крапивницей» — в больницу? — уточнил заведующий.

- Так у него там это... Отёк Квинке был к тому же.

- Отёк Квинке? А симптомы какие были?

- Ну, лицо отёкшее. Как футбольный мяч прям. Глаза, как щёлочки...

- Хм... Ну, если так, тогда извини. С этим действительно нужна срочная госпитализация.

- Ну, вот видите. - выдохнул Вадим, слегка расслабившись и заулыбавшись.

- Только вот послушай, - не сдавался Олег Андреевич, - что мне дежурный доктор приёмного отделения рассказал:

«Залетают», — говорит, — «ваш фельдшер и пациент в дверь больницы. У пациента в руках кислородный баллон включенный, и маска на лице прибинтованная. Фельдшер кричит: «Зовите реанимацию!». Я беру сопроводительный лист, читаю: «Отёк Квинке». Говорю: «Ситуацию-то хоть объясните, что, где, да как?». А он: «Мне некогда объяснять! Меня заведующий с отчетом ждет! Больного я вам сдал. Разбирайтесь сами. В сопроводке всё написано». И был таков.

- Почему везёшь больного с ТАКИМ диагнозом без носилок, да ещё и баллон с кислородом заставляешь его таскать? — начал заводиться заведующий.

- Так я...

- Почему анамнез жизни у больного тщательно не собираешь?

- Так я вроде...-

Эх... Вадя, Вадя... Ушёл твой больной... - понизив голос, вздохнул заведующий.

- В смысле — «ушёл»??? Не спасли, что ли? Я ж им сказал: «Вызовите срочно реанимацию!»

- Да не «ушёл» он никуда. А ушёл. Домой, в смысле. Ножками. Не было у него там никакого «отёка Квинке».

- Как это «не было»? А что тогда было?

Олег Андреевич пристально посмотрел в растерянные глаза Вадима.

- «Бурят» там было.

- Бурят? - не понял Вадим.

- Бурят! - повторил заведующий.

Зависла долгая пауза, в течение которой Вадим, сведя брови к переносице, мучительно размышлял, бегая глазами вверх вправо-влево, словно стараясь заглянуть в свои мозговые полушария, чтобы понять причинно-следственную связь вышесказанного.

- Извините... - осторожно прервал он тишину. - Кого бурят?

В кабинете повисла тишина, на этот раз сводил брови уже Олег Андреевич.

Ему пришлось объяснять, что «бурят» — это не действие, а национальность пациента, у которого от природы широкие скулы и узкий разрез глаз.

В итоге нашего Вадима совместным решением руководства решено было не увольнять за «несоответствие занимаемой должности» за накопившиеся заслуги», а некоторым образом даже повысить. Перевели его в диспетчеры, звонки по «03» принимать. Подальше от прямого контакта с людьми. Вроде ничего, справлялся. Адреса записывать — дело нехитрое.

С тех пор наш заведующий никогда больше на «гендерной принадлежности» человека не зацикливался, когда новых сотрудников на службу принимал. А исключительно только на знания и сообразительность. Куда важнее это, оказывается.

А при приёме на работу он всегда напутствовал: «Когда подозреваешь отёк Квинке, сразу уточняй национальность! А то мало ли что...» 😄

ВСЕМ ЗДОРОВЬЯ! 💖

(Ещё больше авторских медицинских историй и видео в моём телеграм-канале Истории Чумового доктора, а также в Дзене Истории Чумового доктора)

Естественно я приехал заранее, чтобы взять талон на 9. Тоже очень интересный вопрос. Их выдают с 8, а прием через час. Жди тут, страдай! А в поликлинике еще и атмосфера очень напряженная. Персонал злой, как собаки гавкают на всех, и ходят по узким коридорам словно танки, идущие в атаку через баррикады, а слово «Извините!» вымерло там вместе с мамонтами. Народ негодует долгими очередями, да и в целом.

Чтобы не снимать и одевать бахилы, я решил покурить вдоволь перед заходом, а то ж следующий раз будет часа через два, не меньше. Иду я значит вдоль заборчика поликлиники с внешней стороны, быстро тяну папироску. С таким расчетом, чтобы она закончилась не позднее появления калитки пред очами моими. Прямо знак «Стоянка и остановка запрещена», куда по-хозяйски перед моим носом заезжает дед на внедорожнике и паркуется. Во, думаю, идиот, ослеп что ль? Знак же. Выбрасываю сигаретку метким выстрелом с щелбана на проезжую часть и захожу в калитку.

– Молодой человек! – окликает меня дед из машины.

Я поворачиваю голову. Пауза. Длительная. Стою в калитке, жду пока он разродится.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте!

– Я заведующий поликлиники.

– И? – подумал я, но решил подождать развития событий.

– А вы к нам зачем?

– Зубы лечить.

– А зачем вам зубы лечить, вы же здоров?

– В смысле?

– Ну раз курите, значит здоров!

– Обалдеть у тебя, дядь, логика конечно! – снова подумал я, четко решив не продолжать эту потрясающую беседу.

Все 20 метров до поликлиники он причитал о вреде курения и, как следствие, моем богатырском здоровье. На входе я занял место у регистратуры, которая начинала свою работу ровно в 8.00 и ни секундой раньше. Моя задача была получить заветный талон на 9 и костьми лечь, но не пропустить никого вперед себя. Заведующий, шедший сзади и тщательно вытирающий ноги о каждый коврик, а их было три, наконец-то попал в свою вотчину, а тут снова я. Шарманщик запел свою песню вновь, причем привлек к исполнению двух охранников, напоследок сказав им, чтоб наказали меня.

– Как наказывать-то будете? – заржал я, когда их босс скрылся из вида.

– Да, не слушай его. Он всегда ерепенится, когда кто-то курит у входа или забора, – ответил один из охранников, который явно был повеселее своего соратника.

– А ничего, что он прям под знаком припарковался, праведный ваш?

– Это его место.

– Под знаком?

– Ага.

– Чудесно.

– Это он еще в хорошем настроении был.

– А что ж бывает, когда он в плохом?

– Не спрашивай.

– Война, так война, – подумал я и набрал 112, чтобы сообщить о злостном нарушителе парковки.

Дождавшись заветного часа, мое тело в страхе и ужасе опустилось в кресло стоматолога. Все оказалось не так страшно, просто надо было поменять пломбу.

– Наркоза нет, потерпишь! Да тут и дел-то на 5 минут! – сообщила мне врач.

– Хорошо! – собрав все силы в кулак, выцедил я.

Однако было не очень хорошо. Во время бурения скважины пару раз прострелило так, что чуть глаз не вывалился, а когда магистр зубного дела принялась заляпывать цементом образовавшееся отверстие, в поликлинике вырубился свет.

– Опять фазу выбило! – равнодушно вздохнула ассистентка врача.

– Зоя, иди посвети, чего расселась!

Зоя зажгла факел на своем телефоне и направила мне в рот, лекарь ваяла скульптуру нужной формы. Спустя 20 минут запустили генератор, но свет включился в соседнем кабинете, у зубного хирурга.

– Пойдем туда, я тебе досверлю, чтоб рот закрывался нормально.

– Ага.

– Зоя, что-то тут бур плохо держится!

– А я чего сделаю, Валентина Михална?

– Да тут и дел-то на 5 минут! – и принялась сверлить.

Я вновь напрягся, но к счастью сие чудо техники не разворотило ротовую полость. Спасенный человек в моем лице решил незамедлительно покинуть цитадель здоровья.

Выйдя, я увидел, как эвакуатор увозит машину заведующего поликлиники. Сразу на душе как-то полегчало. Даже причиненные мне страдания были забыты.

– Твоя? – спросил у меня представитель правопорядка.

– Не-е-е! Я ж не дурак под знак ставить.

– Вообще ничего не боятся. Благо есть добропорядочные люди. Сообщили!

– Вот-вот.

Эвакуатор тронулся и поехал, спустя несколько секунд скрывшись за поворотом.

– Сигареткой не угостишь? – спросил у меня страж дорог.

– Держите!

Закурил и сам. Из поликлиники выбежал заведующий.

– Да увезли пару минут назад! Как же вы так прямо под знаком поставили? Не заметить было сложно!

– Как же, как же! А вот так же!

Я картинно пускал дым. На лице моем была явная ухмылка. Злорадная такая.

– Тут поликлиника, чего курите? – завопил заведующий.

– До свидания, – ответил я, и пошел прочь.

1-1, счет равный, дядь.

Виталий Штольман

Как-то загрузил я свою умную машину по вышеуказанному рецепту, сварил, выключил, а вот в холодильник убрать забыл, так и стояла гречка три дня, покуда ее хозяин фестивалил свою душу у барышни прекрасной. Да-да, хочется же поесть человеческой еды. Иногда домашние котлеты с макаронами говорят о любви больше, чем слова. По возвращении на родной аэродром из странствий по полям сладострастия захотелось есть. Поиск кастрюли в холодильнике потерпел фиаско.

– Нет-нет-нет! Три дня, жара за тридцать! – подумал я и открыл мультиварку, сразу же закрыл, ибо на свободу высвободилось химическое оружие. – Зарин. Зоман. Ви-экс. – Вспомнились мне занятия по РХБЗ в армии, – Что там еще? Иприт. Дифосген. Хлорпикрин. Арсин. – Вонь стояла такая, будто все они смешались разом. – М-да-а-а! Ситуация!

Открыл дверь в туалет, открыл окно, размялся, ибо предстоит атлетическое упражнение, рассчитал подробный маршрут и порядок действий. Расстроился отсутствием противогаза. А ведь валялся на балконе долгие годы пока не сгнил. Как там говорится: «Что имеем – не храним, потерявши плачем!» Я плакал из-за рези в глазах. Положил на унитазный бачок ложку. Сходил покурить, размышляя, что же теперь закинуть в желудок, который от голодомора горевал и истошно бурчал. Приготовился. Три. Два. Один. Поехали! Открываю крышку, хватаю кастрюлю, бегу в туалет, спотыкаюсь о ножку дивана, падаю, гремя костями. Хорошо, что гречка обрела цельную породу и не разлетелась по ламинату. Вонища ужасная. Сожалею об отсуствии противогаза еще больше. Выкидываю все в унитаз при помощи запасенной ложки. Смываю. Не смылось. Пока набирается вода в бачке, выбегаю на балкон, чтобы хапануть свежего воздуха. Желудок бурлит. Рвотный рефлекс напомнил о своем существовании. Снова бегу в туалет. Смываю. Следом блюю, затем снова смываю. Побег на балкон. Рвотный рефлекс не унимается. Возвращаюсь. Смываю. Гречка со всеми своими союзниками побеждена, но запах не покинул поле битвы. Он не выветривался от слова «совсем». Расхелябнил все окна. Воняло все, а, главное, вонял я. Едкая смесь будто застряла в моем носу. Помылся. Не помогло. Помылся еще раз. Тоже не помогало. Пришлось обратиться к всевидящему оку с мольбой об адресе городских бань.

Еще пару мгновений и я еду в маршрутке, набитой людьми. Запах гречки смешивается с потом. Пассажиры внюхиваются в попытке найти источник вони. Молю, чтоб они не поняли, от кого прет. В армии вонючек били, закидывали под воду, а затем снова били. Моя остановка. Выпрыгиваю. Здоровенное здание, построенное в стиле советского ампира с колоннами и надписью: «Городские бани», рядом ларек с шаурмой. Желудок издал мощный рев. Беру стандартную в сыром лаваше. Два раза кусаю, отдает гречкой, выкидываю. Организм что-то принял и перестал бунтовать. То, что надо. Врываюсь в баню. Сонная дама в кассе продает мне билет в мужское отделение. Хотелось бы в женское, но увы... Хотя какие дамы, когда от тебя пахнет трупными разложениями. Лавки. Стулья. Кабинки. Скидываю все одетое в пакет, позже надо сжечь. Залетаю в моечное отделение. Хватаю тазик, обливаюсь, тру себя советским хозяйственным, снова обливаюсь, трусь мылом. Парилка. Тазик. Мыло. Тазик. Мыло. Парилка. Запах гречки убит. Желудок окончательно успокоен двумя стаканами пива. Выхожу из моечной, нюхаю себя. Кайф! Теперь от меня месяц будет пахнуть хозяйственным, но это лучше. Чистый шмот обернул душистое тело, старый отправился в ближайшую мусорку. Счастью нет конца. Не было. Пока не пересек порог дома. Холостяцкая жизнь подкидывает некоторые сложности. Кастрюля, которую следовало бы замочить, одиноко стояла в раковине.

Надо, наверно, жениться. Я так больше не могу.

Виталий Штольман

(Кавер версия артист Игорь Пиксайкин)

Город же обрушился на него оглушительной какофонией звуков, суетой и неоновым заревом, которое даже ночью не давало погрузиться в привычную темноту. Он чувствовал себя чужаком, затерянным в каменных джунглях, и его единственным якорем был лучший друг Дима, городской житель, который и уговорил Ивана перебраться «для развития».

В одно из воскресений, спасаясь от духоты малогабаритной квартиры, Иван отправился гулять по набережной. Река, темная и почти недвижимая, слабо отражала огни фонарей, и это напоминало ему озеро у его деревни. Он стоял, опершись на парапет, и чувствовал острую, щемящую тоску по дому. Именно в этот момент он услышал сдержанные рыдания.

Рядом, отвернувшись к воде, плакала девушка. В ее тонкой, изящной фигуре была такая беззащитность, что Иван, не раздумывая, подошел.

– Вам помочь? – прозвучало неуклюже, но искренне.

Она обернулась. Заплаканные глаза цвета летнего неба смотрели на него с удивлением. На щеке у нее был размазан грим.

– Ничего, – выдохнула она. – Просто роль не получается. Я артистка, Аня.

Так началась их история. Иван, простой и прямой, как сосна в его лесу, и Аня, воздушная, эмоциональная, живущая в мире страстей и перевоплощений. Она была его полной противоположностью, и, возможно, в этом была магия. Он стал для нее тем самым глотком свежего воздуха, надежной опорой, которой ей так не хватало в театральной тусовке. А она для него – прекрасным сном, чудом, сошедшим с театральных подмостков в его серую реальность.

Он с гордостью привел ее на встречу с Димой. «Хочу познакомить тебя с самым лучшим человеком на свете», – сказал он. Это была его роковая ошибка.

Дима был полной противоположностью Ивана – уверенный, гладкий, с обаятельной улыбкой, за которой скрывалась вечная жажда новых впечатлений. Он был тем, кто умеет подать себя, кто говорит правильные тосты и чей смех звучит громче всех. Иван сиял от счастья, наблюдая, как его два самых дорогих человека общаются. Он не видел, как в глазах Димы на секунду вспыхнул хищный огонек, когда Аня заливисто рассмеялась его шутке. Он не почувствовал, как между ними проскочила та самая, невидимая ему, искра общего городского ритма.

Сначала это были невинные сообщения: «Привет, как дела у нашего Вани?», «Ты же артистка, посоветуй, какой спектакль посмотреть?». Потом – случайные встречи «по работе», ведь Дима был менеджером в рекламном агентстве и «как раз искал лицо для нового проекта». Иван, погруженный в работу на стройке, уставший, но счастливый, ничего не замечал. Он видел, что Аня стала немного отстраненной, часто сидит в телефоне, но списывал это на усталость от репетиций.

Развязка наступила в дождливый вечер. Иван, закончив работу пораньше, купил букет ромашек и поехал к Ане, мечтая устроить для нее сюрприз. Дверь в ее квартире была приоткрыта. В прихожей он увидел знакомые ботинки Димы. А из гостиной донесся его сдержанный смех и тихий, нежный голос Ани.

Он не стал врываться, не устроил сцену. Он просто поставил букет на тумбочку в подъезде и вышел под холодный осенний дождь. Вода смешивалась со слезами на его щеках, но он этого не замечал. Он чувствовал лишь ледяную пустоту внутри, огромную и безмолвную, как ночное поле. Он потерял не только ее. Он потерял веру в дружбу, в город, в ту новую жизнь, которую так старался построить. Предательство пришло с двух сторон сразу, и от этого удара не было спасения.

Большой город, который он начал было считать своим, снова стал чужим, холодным и безразличным. А на набережной, где все началось, теперь гуляли только воспоминания и призрак несбывшегося счастья.

Пооддержите развитие Пикабу канала переводом по реквизитам на рутуб по ссылке ниже.