Недавно в одном научном журнале нам встретились данные опроса разных поколений. Старшее поколение спрашивали, что им не нравится в современной молодежи, а молодых просили «угадать» ответы. Оказалось, что пожилых больше всего раздражает неумение молодых грамотно писать и говорить: его упомянули почти 53% опрошенных (молодежь, кстати, не угадала, решив, что их самое неприятное качество в глазах старших — наглость). Мы и сами часто слышим жалобы на речь молодежи: слишком много заимствований и сленга, говорят слишком быстро, их трудно понимать, они делают много ошибок, говорят небрежно и вообще портят язык… Есть ли объективные основания для отрицательной оценки речи молодых людей? Какие могут быть главные претензии к языку молодежи? На этот вопрос ответили кандидат филологических наук, заведующая лабораторией когнитивных и лингвистических исследований Института Пушкина Мария Лебедева, доцент кафедры русского языка МАРХИ, член Орфографической комиссии РАН Мария Ровинская и доктор филологических наук, профессор, лингвист-эксперт Валерий Ефремов.

Мария Лебедева: «У нас нет инструментов сравнения»

Для того чтобы говорить об изменениях объективно, нам нужно обладать объективными инструментами измерения. То, как измерялась грамотность и вообще способность пользоваться русским языком в советское время, очень не похоже на то, как измеряется грамотность сейчас. Мы можем, к примеру, сравнивать 2024 год с предыдущим годом или с 2020 годом, потому что у нас есть примерно одинаковые инструменты измерения, но мы не можем сравнивать грамотность разных поколений молодых людей, если мы смотрим на это строго.

Впечатление, что люди стали говорить и писать менее грамотно, связано с тем, что нам стала доступна письменная и устная речь широких масс людей, которая никогда не попадала в публичное поле. Раньше мы слушали образцовую речь дикторов с экранов телевизоров и читали проходившие многократную редакторскую правку тексты. Если бы мы могли заглянуть в школьные записки, которые тогда дети передавали друг другу между партами, то увидели бы там много интересного... А сейчас в чатах и социальных сетях мы такие «записки» видим.

С другой стороны, мы сейчас имеем доступ к большому массиву непроверенных, невычищенных текстов, а наш мозг устроен так, что мы все это запоминаем, и это обстоятельство может влиять на грамотность.

Исследования показывают, что на самом деле изучение орфографии в школе не так сильно влияет на грамотность, как начитанность.

Есть такой фактор, как «время контакта с книгой»: сколько я за свою жизнь видел письменных текстов. Если этих текстов было много, то, скорее всего, я буду грамотным. Возможно, мы сейчас сталкиваемся с ситуацией, когда мы запоминаем в том числе ошибочные написания, искаженный графический облик слов. Но на данный момент исследования не дают нам возможности утверждать, что дети стали менее грамотными.

Желание использовать сленг у подростков — нормальная возрастная особенность; так проявляется подростковое стремление выделиться, в том числе в плане языка, быть отдельной социальной группой, сепарироваться от взрослых.

Молодежный жаргон — признак здорового развития языкаНаучный руководитель Грамоты Владимир Пахомов отказывается хейтить подростков за «имбу» и «падик»Что я вижу не как специалист, а как человек, наблюдающий за молодыми? Мне кажется, из-за того, что изучение иностранных языков начинается довольно рано, современное поколение в большей степени обладает лингвистической грамотностью, осознанностью. Произнося слово из молодежного жаргона, они, скорее всего, заметят, что это слово не поймут взрослые, и объяснят его смысл. Это некоторая осознанная позиция, которую они транслируют. Лингвистическая осознанность — это то, что, возможно, поможет и в определении ошибкоопасных мест, если взрослые подскажут им, в каких случаях грамотность принципиально важна. У нас появилось поколение, которое может гибко пользоваться языком, и это здорово.

Мария Ровинская: «Стало больше разнообразия»

Претензии старших к младшим существовали всегда, сколько хватает взгляда, и в смысле языка тоже, и мы это унаследовали в XXI веке. Людям с возрастом свойственно консервироваться, им кажется, что то, как их учили и как они говорят, было правильно, и изменения воспринимаются болезненно.

Но сейчас мы наблюдаем молодое поколение, которое разительно отличается от всех предыдущих, еще больше, чем это было раньше.

Во-первых, нынешнее поколение стало намного свободнее относиться к понятию нормы. Все границы между стилями, стилистические, орфографические, пунктуационные правила нарушаются не так «травматично», как это было раньше. Наши дети знают, что правила важны, они умеют «переключать код», как говорят лингвисты, но они не нервничают из-за ошибок.

Во-вторых, у этого поколения нет того, что называется прецедентными текстами. Их нет в том смысле, в каком мы о них говорили применительно к другим поколениям. Сейчас это не поколенческие черты; могут быть общие тексты для больших социальных и возрастных групп, но не для всего поколения: люди читают разные книги, смотрят разные фильмы, знают разные мемы. Вообще, жизнь изменилась, стало больше разнообразия, больше свободы, и все читают разное, смотрят разное, слушают разное.

И последний пункт, на котором хотелось бы остановиться: изменился круг чтения. Художественную литературу молодежь читает намного меньше, но читает много литературы нон-фикшен, поэтому у них формируется другой лексикон. Молодые люди начинают говорить не на таком языке, к которому привыкло старшее поколение. Может быть, вот эти причины по совокупности вызывают активное неприятие.

Валерий Ефремов: «Можно ли в деловой переписке использовать эмодзи?»

Язык — это зеркало, он не существует вне людей. Представление о том, что молодежь говорит на другом языке, означает, что меняется зеркало, потому что общество поменялось тоже.

Мы привыкли к тому, что есть жесткие функциональные стили (публицистический, научный, разговорный, официально-деловой и так далее). Но мы должны четко понимать, что это все-таки модель, которая была создана в XX веке в Пражском лингвистическом кружке, и она себя уже отчасти изжила.

Классический пример: можно ли в деловой переписке использовать эмодзи? Нам кажется, что это странно, это же значки для приватного общения. А в Скандинавии считается, что деловое письмо без хотя бы одного эмодзи — это слишком сухо и официально.

Конечно, проблема отцов и детей существовала всегда. Но мне очень не нравится, когда начинают говорить, что современные школьники плохо разбираются в языке XIX века. Меня потряс доклад на одной из конференций, где говорилось о том, что любой прилично образованный человек второй половины XIX века знал как минимум двадцать названий мастей лошадей. На это хочется сказать, что во второй половине XIX века люди плохо разбирались в мобильных телефонах и не очень представляли, чем Xiaomi отличается от Samsung’а и какая из флагманских версий сейчас побеждает.

Это же относится к темпу речи. Когда мне рассказывают, что, мол, «моя бабушка говорила гораздо медленнее», я вспоминаю, что, скорее всего, самое быстрое средство передвижения, которое у нее было, — это поезд. И хорошо, если он ехал тогда со скоростью 140 километров в час. А сейчас, когда мы летаем с помощью сверхзвуковых самолетов, трудно ожидать, что мы будем говорить в том же темпе, что в XIX веке. И от длинных текстов мы тоже уходим: трудно представить себе современного человека, который вечером перед сном сядет перечитывать от начала до конца «Войну и мир».

Принципиальное отличие современных людей от старшего поколения в том, что у них не вырабатывается механическая память букв.

Старшее поколение еще иногда ловит себя на том, что, если его или ее спросить, как пишется алюминий, человек начнет водить рукой по бумаге. А когда мы сейчас набираем тексты с клавиатуры, все буквы для нас одинаковые, там нет мышечной памяти. Но орфографический портрет слова формируется и через мышцы в том числе. Поэтому все-таки прописи, наверное, имеют смысл; я полагаю, что каллиграфией бы неплохо заниматься: это приучает к внутреннему порядку.

Ксения Киселева

Главный редактор Грамоты, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ИРЯ им. В. В. Виноградова РАН