Прекрасные издания
Люблю русские издания с картинками)
Доктор Дулиттл, если кому интересно.
Люблю русские издания с картинками)
Доктор Дулиттл, если кому интересно.
Восхищаюсь умением отдельных детских писателей и взрослых учёных в формате лёгких историй доносить сложные знания. Собрал подборку примеров таких книг, от которых получил удовольствие не только я, но и ребёнок.
— Бронштейн. Солнечное вещество, Лучи Икс, Изобретатели радоителеграфа - книги великого физика и, по совместительству, зятя Чуковского. автор не прошёл времена сталинского террора, но оставил после себя захватывающую историю открытий. Книга местами сложная, но ребёнок 8 лет с радостью осилил.
— Усачев. О чем шумели шумеры; Цезарь— человек и салат; Как поймать мамонта - серия книг Андрей Усачёва с юмористическим подходом к всемирной истории
— Рупасова, Дробышевский. Происхождение человека - если смешать прекрасную сказочницу и популярного антрополога, то получится прекрасная история про историю появления нашего вида.
— Рупасова. Работа над ошибками; Рупасова. Как быть внимательным - ещё несколько книг от Маши Рупасовой, на этот раз с историями, помогающими в развитии популярных сейчас софт-скиллов
— Курпатов. Как устроен мозг?; Как научиться дружить?; Антигаджет; Как быть счастливым? - подборка детских книг Андрей Курпатова, в которых он через истории рассказывает о принципах работы мозга и механизмах его правильного использования
— Косовская, Тяхт, Бережная, Алексеев. Приключения Тима в мире бактерий; Приключения Тима в поисках потерянного аппетита - великолепные книги коллектива авторов с научным путешествием по телу человека.
Дополняйте...
Коротышка Пачкуля Пёстренький - это один из центральных персонажей повести "Приключения Незнайки в Солнечном городе". Об той повести надо бы сказать пару слов.
Трилогия о Незнайке делится так: "Незнайка на Луне" - самая знаменитая её часть, "Приключения Незнайки и его друзей" - самая литературно удачная (чистый шедевр), а "Незнайка в Солнечном городе" - самая полезная для ребёнка. Почему? Потому что в ней закладываются важные мировоззренческие опоры на будущее. Во-первых, объясняется, что такое совесть: для чего нужна, как работает.
Разговор Незнайки с совестью. (Здесь и далее иллюстрации к повести "Незнайка в Солнечном городе" Алексея Лаптева)
Во-вторых, растолковывается экзистенциальный принцип "действия без надежды". Помните, как трудно было совершить три хороших поступка ради обретения волшебной палочки? Получилось, только когда Незнайка перестал её хотеть...
Жестокая справедливость этого принципа дойдёт до ребёнка гораздо позже - например, когда он задумается над пушкинской строчкой "чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей". Или над девизом, подаренным богом Вишну индийскому царевичу Арджуне: "Делай что должен, и будь что будет". Или над фразой "темнее всего бывает перед рассветом"(чтобы обрести надежду, надо сперва отчаяться)... Дойдёт позже, но зёрна размышлений упадут на подготовленную Носовым почву.
Наконец, в "Солнечном городе" описан вовсе не коммунизм, которому пытаются помешать всякие стиляги и формалисты. О нет! Носов описал нечто другое, и получилось у него... нынешнее общество потребления и тоталитарной политкорректности в чистом виде.
Эти вежливые милиционеры, не могущие уснуть ночью, оттого что посадили хулигана под замок (а вдруг ему там плохо) - разве это коммунистический идеал? Коммунистический человек - сильный (как цветочногородской Знайка, например), у него добро с кулаками! Доброжелательные, но капризные солнечные коротышки, гоняющиеся за модой, неспособные дать отпор хулигану и непонятно когда работающие (Ниточка проводит в шахматном городке больше времени, чем на своей фабрике) - это коммунистический идеал? Да это скорее нынешний городской "креативный класс"!
Вот мы всё удивляемся, как это Носов в "Незнайке на Луне" капитализм предсказал. Да очень просто - тот капитализм существовал давным-давно! А вот как он предсказал современное "постиндустриальное" общество - с его толерантностью (жители Солнечного толерантны до тошноты, именно от этого чуть не погиб их мир, а вовсе не оттого, что Незнайка по ошибке впустил в него трёх ослов), с его сверхпотреблением (эти штаны не хотим - хотим те), с его зависимостью от развлечений (интернета и видеоигр Носов не предсказал, но: чуть вечер, все бегут на концерт или в кино, а стоило нашим героям набрести на парк развлечений - и всё, знакомство с Солнечным городом на этом закончилось, даже пресловутые "дома Арбузика" не посмотрели).
Если проговаривать с ребёнком эти вещи, заострять на них его внимание, можно получить "на выходе" совсем другую книгу... Да, чуть не забыл! Именно из этой книги родился сюжет пьесы и фильма "Ирония судьбы, или С лёгким паром!", но это так, необязательный бонус.
Так вот. Мы остановились на том, что Пачкуля Пёстренький - персонаж этой повести. У него было несколько особенностей: он носил тюбетейку, которую называл ермолкой, регулярно и очень быстро пачкался, и ещё у него было два правила: "Никогда не умываться и ничему не удивляться".
Если следовать первому правилу не удавалось (умываться его заставляли, как бы он ни увиливал: "Пока не умоешься, за стол не сядешь", "Пока не умоешься, дальше не поедем") то второму правилу - не удивляться - он следовал невозбранно и неукоснительно.
А почему? Почему именно эти правила? С потолка Носов их списал? Просто для смеха выдумал? Нет, не с потолка и не для смеха. Это "логика характера". Во-первых, подумаем: почему он так не любил умываться несмотря на то, что это ему было даже более необходимо, чем другим?
Потому что его заставляли. С Пёстреньким не церемонились - склоняли к умыванию в ультимативной форме. У коротышек это вошло в привычку - помыкать Пёстреньким, задумываться о его чувствах им даже не приходило в голову (так же, как никто, кроме Синеглазки, ни разу не задумался о чувствах шпыняемого Незнайки в первой части трилогии). И пусть требования к Пёстренькому справедливы, всё равно - когда на человека (простите, коротышку) постоянно оказывают давление, это порождает протест и противодействие.
Пёстренький не любил умываться, потому что умывание сопровождалось насилием. А поскольку восстать против насилия Пёстренький не мог (это означало бы вступить в конфликт с обществом), он произвёл символический перенос с действия на мотив действия и восстал против самого умывания как такового.
Ну а теперь что касается второго правила. Вспомним, с рассказа о каком событии начинается наше знакомство с Пёстреньким в повести. В Цветочный город приехал коротышка-путешественник из другого города. В мире коротышек города - это разные государства и даже цивилизации, так что Циркуль (так звали путешественника) был, можно сказать, полноценным иностранцем.
Быть иностранцем в дружелюбном и приветливом мире коротышек всегда почётно - вспомните, как записывается Пёстренький в регистрационной книге гостиницы в Солнечном городе. "Иностранец Пачкуале Пестрини"! С Циркулем все хотят подружиться. И только Пёстренького от него прячут (не разрешают тому выходить из дома - снова насилие), чтобы иностранец, увидев его перепачканную мордашку, не подумал плохо о жителях Цветочного города.
Пёстренького стыдятся.
А это уже не просто насилие. Это роль изгоя, парии, коротышки второго сорта. Насилие хотя бы можно опротестовать. А как опротестуешь неуважение, как опротестуешь презрение?
Путешественник Циркуль нарекает изгоя Пачкулю менее обидным именем - Пёстренький. (Испытывая бессознательную благодарность, Пёстренький впоследствие запишется "иностранцем" - в честь Циркуля)
Как вы думаете осознаёт ли Пёстренький свою роль коротышки второго сорта? Мучит ли его это? Или, раз он грязный, то у него и души нет?
Ну а теперь ответ на вынесенный в заголовок вопрос. Правильный ответ на него сходу дал наш читатель Миша Шакиров (7 лет). Цитируем:
"Удивляться - значит чего-то не знать. Ну вроде слабость показать. Вот я же с важными вопросами только к маме или к папе иду. Им я могу удивление показать. А всяким чужим, наверное, нет. Не хочу. Пёстренький, наверное, тоже на самом деле удивлялся. А то зачем тогда он это правило завёл? Если б на самом деле не удивлялся, не надо бы правил было".
Скепсис Пёстренького - это его месть миру, потому что мир был к нему неласков.
Ещё одна замечательная девочка шести лет сформулировала обобщённо, но очень по-женски чутко:
"Пачкуля никогда не удивлялся, потому что никогда не был весёлым".
По факту это не совсем точно - Пёстренький в повести нередко фыркает и хрюкает от смеха, и вообще постепенно оттаивает (и даже наглеет), потому что Незнайка с Кнопочкой и другие новые друзья относятся к нему как к равному, по-человечески. Но главное верно: правило "не удивляться" - это инструмент защиты, следствие психологической травмы.
Эта история перекликается с историей о травме Незнайки, о которой тот психоаналитически "проговаривается", когда придумывает рифму к слову "пакля". Её можно будет почитать в мартовском номере журнала «Лучик».
Познакомиться с журналом можно здесь: https://lychik-school.ru/archive/
Начнём с «Колобка». Если спросить, о чём эта сказка, большинство людей скажет: «Об уходе из дома, об опасностях, подстерегающих нас на жизненном пути, и о неизбежности его конца». Всё это, конечно, тоже верно, но...
Давайте вспомним несколько народных загадок. «Катится катушка – ни зверь ни птушка». «Катится по голубому блюдечку золотое яблочко». «Голубой платок, красный колобок: по платку катается, людям усмехается».
Ответ на все три один – солнце. Это оно катится, это оно – колобок.
Так что же съела в сказке Лиса? Славянское слово «коло», от которого произошёл «колобок», означает круг, круговое движение. Самый первый круг и самое первое круговое движение, с которым сталкиваются люди в природе – это солнце и его движение по небу. От кругового движения Солнца по небу зависит смена времён года. Малый круг – зима, большой – лето. А сколько всего у нас времён года?
Столько же, сколько и зверей в сказке про Колобка – четыре!
Эта четвёрка часто встречается в славянском фольклоре. Вот, например, обрядовая песня, которой принято встречать весну:
Волку, медведю,
Старому зверю,
Лисице и зайцу -
Пень да колода,
На раменье дорога!
(Раменье – это густой лес, примыкающий к полю.) А вот начало одного из болгарских заклятий:
«Вышел святой Георгий на высокую гору,
и заиграл в медную трубу,
и собрал волка с волчатами,
медведицу с медвежатами,
лисицу с лисятами,
зайчиху с зайчатами…»
Четыре времени года – четыре зверя. Причём именно как в сказке: волк, заяц, медведь, лисица.
А теперь обратимся к ещё более глубокой древности. Кроме четырёх времён года у нас есть четыре времени суток: утро, день, вечер и ночь. Ночь – это время, когда солнца нет. Куда делось?
– Съели! – утверждают древние египтяне.
По их представлениям, ночь – это битва между богом солнца Ра и гигантским змеем Апофисом, который глотает солнце. Утром Ра побеждает, и Апофис «выплёвывает» солнце, отпускает его.
Змей Апофис нападает на бога солнца. Египетский папирус
У индонезийцев солнце проглатывает огромный удав, а у японцев и китайцев – дракон.
Дракон проглатывает солнце. Традиционный китайский сюжет
В Иркутской области, на берегу реки Лены обнаружен комплекс наскальных рисунков, возраст которых – больше 5000 лет. На одном из них животное, очень похожее на крокодила, пытается проглотить солнце…
"Горе! Горе! Крокодил Солнце в небе проглотил!" Наскальный рисунок. За пять тысяч лет до Чуковского...
А у древних скандинавов солнце проглатывает чудовищный волк Фенрир.
Волк Фенрир древних скандинавов. Современный рисунок
Почему же наша лисица проглотила не солнце – а хлеб? Какая связь между солнцем и хлебом? Ну, это очевидно. Потому что, если не будет солнца (тепла), не будет урожая, не будет хлеба...
В общем, очевидно, что сказка о Колобке – ни что иное как рудимент (след, остаток) древнего циклического мифа, связанного со сменой времён года, с культом плодородия, с круговоротом жизни, с умирающей и возрождающейся природой.
Вот и секрет «живучести» сказки о Колобке. Это не просто сказка. Это зашифрованный временем пересказ мифа. Возможно, один из первых, если не первый сюжет в мире...
Теперь "Репка".
С нею, вообще-то, всё понятно. Единственное, что можно добавить – в народном варианте сказки вместо кошки и мышки были "но́га" (сосед) и "дру́га но́га" (ещё один, второй сосед), вот с их помощью Репку и вытаскивали. Заметим, что смысл сказки при этом меняется.
Если в привычном нам варианте речь идёт о том, что даже незначительное усилие может привести к масштабным последствиям (в данном случае – желаемым: репку вытащили), то народный вариант сказки можно интерпретировать так: сначала семья (род) полагается исключительно на свои силы, потом использует помощь приручённых животных, а потом, по мере того, как задача усложняется, приходится выходить за пределы рода, задействуя более сложные "социальные структуры".
А чем же не угодила народным рассказчикам мышка? Тем, что мышь в мифологии – посредник между "нижним" и "средним" мирами. В "среднем" мире живём мы, люди. А "нижний" мир – это мир враждебных человеку сил...
Отсюда переходим к "Курочке Рябе".
Яйцо во всех мифологиях – символ жизни, мира, порядка (космоса). Старик со старушкой, как им и положено, олицетворяют человечество, а мышка представительствует от опасных, разрушительных сил. Теперь внимание.
В народном варианте сказки старик со старушкой разбить яичко не пытались! Это сразу сделала мышка. А парадоксальное "били-били, не разбили" добавил Константин Дмитриевич Ушинский. И он же добавил сказке счастливый реалистичный конец – "снесу вам новое яичко, простое". В народной сказке счастливого конца не было. В ней был ужас без конца. В одном из вариантов:
"Старик плачет, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась. Идёт просвирня, спрашивает: что они так плачут?
– Как нам не плакать? Есть у нас курочка-татарушка, снесла яичко в куте под окошком: пёстро, востро, костяно, мудрено! Положила на полочку; мышка шла, хвостиком тряхнула, полочка упала, яичко и разбилось! Я, старик, плачу, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась.
Просвирня как услыхала — все просвиры изломала и побросала. Подходит дьячок и спрашивает у просвирни: зачем она просвиры побросала?
Она пересказала ему всё горе; дьячок побежал на колокольню и перебил все колокола.
Идёт поп, спрашивает у дьячка: зачем колокола перебил?
Дьячок пересказал всё горе попу, а поп побежал, все книги изорвал".
В варианте, записанном знаменитым фольклористом Александром Николаевичем Афанасьевым, особенно достаётся Церкви – видимо, как институции, особо ответственной за сохранение миропорядка, но вообще рассказчики соревновались в изобретении самых разных несчастий: у кого село сгорело, у кого все жители с ума посходили.
Как видим, смысл народной сказки отнюдь не "загадочен". Вмешательство злых сил нарушает гармонию в мире, и мир повергается в хаос. Да, есть нюанс: всё началось "всего лишь" с яичка! Снова, как и в сказке про Репку, видим "эффект бабочки" (см. нашу статью "Чашка чая и теория катастроф").
"Загадочной" сказку сделал Ушинский. Но и эту загадку разгадать можно. Зачем старик со старушкой пытаются разбить "яичко пёстро́, востро́, костяно́, мудрено́"? Ну так "что имеем, не храним, потерявши – плачем" – это во-первых. А во-вторых, напомним, яйцо – символ жизни и мироздания, то есть – порядка, гармонии. И тогда "били, били – не разбили" не означает, что били сознательно. Ведь часто мы причиняем урон, например, миру в семье, не задумываясь об этом. А мир держится...
Пока не появляется мышка.
Мы рассказываем эти и другие истории, чтобы привлечь ваше внимание к журналу "Лучик":
Познакомиться журналом, полистать его можно здесь: https://lychik-school.ru/archive/
Друзья не подскажет ли кто платформу для публикации аудиокниг,кроме ЛитРеса разумеется.Интересует макс.гонорар для автора,а не жалкие копейки.
Чтение – дело личное, навязывать свой вкус другим бесполезно и некрасиво, но всё же определённая польза от «списков» есть. Поэтому вот несколько достойных, на наш взгляд, книг.
Кашка – это Аркашка. Прекрасная ранняя повесть Крапивина. Наряду с повестью "Тайна пирамид" – наша любимая. В них обеих на похожих и очень понятных примерах показано, как это бывает, когда честь сходится в смертельной схватке с мечтой. (Помните, кто на филфаке зарубежку XVII века учил, "конфликт чувства и долга"? Вот оно самое. Только лучше!)
Но это в финале. А вот один из "вводных", "подготавливающих" эпизодов: Кашка хочет купить модельку яхты за 60 копеек — нужна для игры в Волшебную страну. Деньжищ таких отроду не водилось, но старшие ребята подсказали: земляники в лесу набери и на железнодорожной станции продавай. Пассажирам проходящих поездов. Четыре стакана — вот и яхта. Кашка так и делает. Но у него не получается брать за землянику деньги! Люди к нему подходят очень хорошие: одни весело ему улыбались, другие пели красивую песню, третьи по-хорошему, по-дружески с ним заговорили... И он дарит, дарит им эту землянику, и уже не нужна ему никакая яхта, потому что встречать и провожать хороших людей, едущих в Дальние страны, — игра ничуть не хуже Волшебной страны.
(Мой сын, когда мы с ним это читали, поначалу очень переживал, что бизнес-проект Кашки срывается, помнил о яхте. А потом — тоже забыл. Произошло философское снятие проблемы обладания вещью. Не сразу, со скрипом, но всё-таки вслед за Кашкой мы с ним отказались от радости обладания в пользу радости существования.)
Кристине Нёстлингер, "Лоллипоп"
Просто написана, годится для самостоятельного чтения. О душевном взрослении мальчика, мечтающего о друге и уже готового немножко влюбиться. Очень добрая и человечная книга. Ненавязчиво преподаются важные нравственные уроки, например: герой подружился с девочкой из богатой семьи, принят в доме её родителей, к нему здесь хорошо относятся... Вот только одна проблема: они богаты, а его бабушка — служанка-уборщица. Это же ведь... позор? Как в этом признаться? Может, лучше соврать? К счастью для читателей и для самого мальчика, всё заканчивается хорошо.
Авенир Зак, Исай Кузнецов. "Спасите утопающего"
Фильм «Пропало лето» многие помнят, а... (как немногие? Товарищи, вы должны!.. Это первый фильм Ролана Быкова!), но мне и этот фильм, и повесть, по которой он снят, почему-то нравятся не очень. А вот экранизация повести «Спасите утопающего» очень не нравится. То есть – абсолютно. Зато очень нравится сама повесть!..
Тут тоже есть нравственный конфликт: герой присваивает незаслуженную славу и... чуть не гибнет под её тяжестью. Сюжет очень динамично развивается, и читать весьма интересно; моральные уроки («с чистой совестью легче живётся») и дилеммы (осудить оступившегося, наказать, оттолкнуть – или помочь ему?) усваиваются между делом, незаметно, без нудной назидательности, а действующая в повести дружная компания непоседливых ребят не даёт скучать.
Ирмгард Койн. Девочка, с которой детям не разрешали водиться
Эта книга долго была моей любимой, пока я не совершил чудовищную ошибку: прочёл её дочке примерно на полгода-год раньше, чем следовало бы. Дочке книга понравилась "ну, так" – а следовательно, и в глазах отца померкла.
Но, спасибо случаю, я про неё вспомнил, и мы попробуем ещё раз! Ну не может же быть! Чтобы моя дочь! И не раскусила этого маленького шедевра!
У девочки, с которой детям запрещают водиться, по сути лишь один недостаток. Но – огромный. Она не умеет притворяться и подстраиваться под ожидания взрослых. Поэтому, хотя она добрая, честная, смелая и справедливая, все вокруг считают её ужасной.
Сердце разрывается от нежности и любви, когда читаешь эту книгу. (Особенно в конце, когда уже начинающая взрослеть Девочка влюбляется в популярного оперного певца (дело происходит между мировыми войнами: по тем временам оперный певец – величина солидная, вроде рэпера э-э-э... забыл) и решает выйти за него замуж. Она отправляется в маминых жакете и юбке сообщить ему об этом решении, но застаёт вместо своего возлюбленного его жену! В жакете жарко. Подвёрнутая под жакетом юбка сползает. Девочка – человек прямой (сила – спутница благородства), и прямо излагает предыдущей жене свой план...) Плакать и смеяться хочется одновременно, и я, честное слово, не знаю, чего больше.
Валентина Мухина-Петринская. "Плато доктора Черкасова"
Знаете, есть такой поджанр: писать вариации известных произведений в форме "взгляда с другой стороны". Например, хоббиты и эльфы плохие, а орки хорошие (К. Еськов, "Последний кольценосец"). Или – мушкетёры плохие, а гвардейцы кардинала и сам кардинал хорошие (А. Бушков, "Д'Артаньян, гвардеец кардинала").
Так вот. Эту повесть особенно хорошо прочесть сразу вслед за классической повестью "А тем временем где-то..." Анатолия Алексина (ну, или вспоминая её). Это и есть – взгляд с другой стороны. Когда быть сильным и решительным – хорошо, а сомневающимся и слабым (пусть и добрым, хорошим) – плохо. Очень плохо. Из-за этого гибнут люди. Не "страдают". Гибнут.
Книга о работе учёных: геологов, метеорологов и "в прямом смысле слова ботаников". Мальчик отправляется с родителями в далёкую и трудную научную экспедицию, где узнаёт совсем другую жизнь, и ему случается спасти жизни (очень по-разному) двум очень разным людям. Прекрасная повесть.
Кстати, если вы читали современную книжку Евгения Рудашевского "Солонго" (настоящий постмодернистский симулякр, ад бессмысленности, сверхчеловеческой силы ничто), сравните настоящую хорошую книгу "Плато доктора Черкасова" заодно уж и с ней тоже.
Илья Дворкин. "Голова античной богини"
Ну, тут не такие суровые приключения, как в предыдущей книге... Стучат колёса поезда. Попутчики пахнут иностранной жвачкой и туманами дальних странствий (эх, нынешнему ребёнку, да и большинству мам не объяснить, что такое "пахнуть иностранной жвачкой", ну ладно). Море, солнце, песок, паслён, колючки, мазанки. "Тоже мне! Дурак..." (Конечно, влюблён, куда ж он денется.) Но случаются вещи и посерьёзнее – здесь у этого тёплого и неглубокого моря.
Подростки участвуют в морской археологической экспедиции и сражаются с опасными жуликами, пытающимися похитить ценную находку. Перебивкой – и это очень важно, по-моему, – сцены из послевоенного детства их отцов, детства голодного и сурового, когда зачастую только дружба и помогала выжить. Хорошая интрига, крепко сбитый сюжет, интересно, познавательно, романтично, красиво.
Спасибо!
Журнал "Лучик"
С малых лет мы слышим, что Пушкин великий. В детском саду. В школе. На телеканале «Культура». По радио. В Интернете. Еще где-нибудь. И всё равно – почему? Давайте рассуждать рационально.
Пушкин был единственным из своих современников, кто точно угадал литературное направление, в котором нужно развиваться.
Это звучит ужасно глупо и примитивно, но существуют правильные литературные направления и неправильные. Возьмем современную русскую литературу, например. Значительная ее часть сводится к выхолощенным постмодернистским романам с претензией на заумность, или историческим очеркам о страданиях бедных татарских женщин в сталинские времена, или к эротическим похождениям интеллигенции в большом городе. За подобные тексты дают литературные премии, критики пишут на них хвалебные рецензии, но при этом те же критики постоянно говорят, что русская литература мертва. Эти книги мало кто читает. Или читают, но через пару дней выбрасывают в мусорное ведро. Никому такая литература не нужна и в будущем про нее забудут.
Литература в этом смысле мало чем отличается, например, от игры на бирже. Вспомните: каких-то лет 7—8 назад все инвесторы были уверены в том, что скоро в мире победит виртуальная реальность и вкладывали деньги в VR-стартапы. А теперь эти очки никому не нужны, большого числа клиентов у этих стартапов нет, их акции падают. Инвесторы почему-то перестали в это вкладываться, зато выстроились в очередь за акциями фармацевтических компаний.
Пушкин — невероятно удачливый игрок на «литературной бирже». В наше время это можно сравнить с айтишником, создавшим на основе написанного им оригинального кода многомиллионный интернет-сервис.
Пушкин — первый русский реалист. Это литературное направление только зарождалось тогда, на Западе его еще как такового не было. А Пушкин угадал. Приблизительно за 10—15 лет до того, как это стало популярным, угадал. Но этих 10—15 лет хватило для того, чтобы в головах у русских читателей сформировались очень четкие вехи, каким путем нужно идти. И это дало плюс 100 500 очков к карме всей русской литературе, которая благодаря заданному Пушкиным вектору и стала-то великой и классической. Пушкин, скажем опять айтишным языком, создал открытый код, который начали активно использовать другие писатели.
Важно понимать, что в пушкинские времена Россия переживала странный исторический период, чем-то напоминающий наш нынешний. С одной стороны, русское дворянство еще в екатерининские времена начало откалываться от основной массы русского народа и превращаться в замкнутую на себя прозападную касту, говорившую на французском, а не на родном языке. Очень сильное влияние на изменение стереотипа поведения русского дворянства оказали французские гувернеры, в большом числе побежавшие в Россию после 1789 года. Эти люди не были лучшими людьми своего народа. Больших знаний, как это известно из того же Пушкина, они не давали, потому что сами не знали ни черта. Но они давали другое — они меняли стереотип поведения, т. е. не интеллектуальные, а этологические свойства личности, и отдаляли дворянство от России все дальше.
С другой стороны, после событий 1812—14 гг в России начали последовательно, как грибы после дождя, расти антизападные настроения, очень мощные. В частности, указом Александра I из России в 1820 году выгнали иезуитов. В 1822-м запретили масонов. Ну, т. е. начали потихоньку перекрывать кислород враждебным русской цивилизации НКО. У людей в головах начало кое-чего проясняться после наполеоновского вторжения: долбануло, как говорится. Все ахнули и начали вспоминать, как пишется «молоко» и «родина». Дворянская «элита» стала volens-nolens говорить по-русски, хотя французский все знали в совершенстве, и писали еще на нем.
Этот-то антинаполеоновский патриотизм Пушкин подхватил и развил. Пушкин начал активно использовать национальные сюжеты, стал выковыривать их из самых пыльных углов, из песен и сказок Арины Родионовны, из фантастической литературы XVIII века, из народных (а не официальных) свидетельств о пугачевском восстании. Все это был принципиально новый русский язык. Все изнутри дышало Русью, и продолжатели Пушкина, например, Лермонтов, написавший «Песнь о купце Калашникове», этот прием (вполне романтический, с формальной т. зр., вальтер-скоттовский) поняли и подхватили.
С другой стороны, Пушкин стал брать иностранные (не только западные) сюжеты и переворачивать их в понятный русскому человеку профиль. Так появились «Маленькие трагедии», или «Песни западных [южных] славян», или «Подражание Корану». Это был гигантский шаг вперед, по сравнению с вялыми романтическими элегиями современников. Хватит подражать Западу! Хватит ловить веяния мод, давайте эту моду сами создавать. Давайте будем русскими, а не французами!
Мы говорим об этом лишь потому что сейчас это очень, очень актуально. Посмотрите на ситуацию. С одной стороны, мы имеем каких-то Ургантов и Хаматовых, которые очень не хотят быть русскими, а хотят придерживаться ЧУЖОГО («европейского») стереотипа. С другой стороны, мы имеем грубых мужиков, которые взяли в руки автомат и пошли воевать. Добровольцами. Добровольцами пошли. Их никто не заставлял. Они сами встали и пошли туда, еще в 2014 году. Посмотрите видео, почитайте статьи в интернете, — и вы увидите очень простую закономерность: пока одни плясали на сцене, сбивая баксы, другие сидели в окопе, часто не имея ни шиша. Ну и за кем вы пойдете? Кто, по-вашему, должен быть ПОДЛИННОЙ «элитой» в нашей стране?
Конечно же, нам нужен новый Пушкин. Кто-то, кто сумеет оформить эту поднявшуюся волну. Иначе мы и дальше будем слушать чепуху про чудесную Европу, где все хорошо, и будем подражателями и колонией. Конечно, нужен переворот. Литературный переворот.
Поговорим о его главном произведении, которое тоже многим до сих пор не понятно. Ну, то есть милая история такая, про деревенскую девочку и городского мальчика. Всем нравится, ибо написано стильно. Но смысл, смысл-то в чем?
А вот в чем. «Евгений Онегин», поглавно публиковавшийся в 1825—32 гг, словно какой-нибудь сериал, очень точно воспроизвел тип загнивающего русского дворянина. Как историческому источнику этому роману нет цены, — это прямое свидетельство начавшегося надлома великорусского этноса. При этом Онегин изображен именно западником, англоманом, либералом: легкомысленный гувернер, питание в лучших ресторанах, либеральные, но системно бессмысленные эксперименты в деревне («оброком легким заменил») и т. д. Пушкин откровенно стебется над современниками из «петербургского круга», скажем так.
При этом в деревне либерала Онегина не любят считают «опаснейшим чудаком». Пушкин намеренно сталкивает Онегина с «патриотической» семьей Лариных, которые заставляют дворовых девок петь во время сбора ягоды, «чтоб барской ягоды тайком // уста лукавые не ели». Параллельно всплывает фигура Ленского, эдакого романтика-гегельянца, очень характерная для 1820-х гг; и снова портрет написан сатирическими мазками. Т. е. чувствуется нарочитый негатив, критика западного образования и западной цивилизации в целом, но и русскую, национальную партию Пушкин не щадит (это в принципе характерная для него схема, столкнуть лбами западников и славянофилов, можно вспомнить похожую архитектуру в «Барышне-крестьянке»).
Пушкин и рад бы слопать вкусную западную котлетку, но что-то внутри подсказывает ему, что цена за эту котлетку слишком высока — нужно отказаться от национальной самобытности. Вот откуда этот критический тон. «Балеты долго я терпел, // но и Дидло мне надоел». У нас почему-то редко рассматривают «Онегина» как политический текст, считают его больше культурологическим, «энциклопедией русской жизни», но на самом деле Пушкин подспудно тянет тончайшую политическую нить, обрывающуюся на незаконченной десятой главе, обрывки которой позволяют предположить, что Онегин был как-то причастен к декабристскому заговору.
Пушкинский текст достаточно легко дешифруется, если его намеренно не усложнять, а воспринимать в контексте начавшегося в 1820-х соперничества западников и патриотов. Ларины — это скрытая отсылка к Елагиным, известным своим консерватизмом, позже переросшим в славянофильство (напомним, что И. П. Елагин был основателем консервативного, проимперского направления в русском масонстве, которое он воспринимал как антитезу модному в его годы вольтерьянству).
Иван Перфильевич Елагин (1725–1794), русский историк, поэт, философ, государственный деятель
Пушкин отбросил первую букву фамилии, а четвертую заменил более звучным «р». Это известный литературный прием, который восходит к традиции XVIII столетия называть незаконнорожденных дворянских детей фамилией без первого слога: например, создатель Смольного института И. И. Бецкий, т. е. (Тру)бецкой. Возможный прототип матери Татьяны — А. П. Елагина (племянница Жуковского и мать братьев Киреевских). А «Татьяны милой идеал», скорее всего, образован с Н. Д. Фонвизиной, повышенную религиозность, даже некоторую чудаковакость которой (Фонвизина в 16 лет переоделась мальчиком и убежала в монастырь) поэт редуцировал до увлечения сентиментальной литературой и слегка разбавил светской взбалмошностью М. Н. Волконской. Вот почему у Лариных две дочери: задумчивая Татьяна и легкомысленная Ольга.
Пушкин как бы играет со своими прототипами, как с куколками: забирает черты у одной, добавляет другой, и наоборот, — но по своей литературной природе они единоутробные сестры, почти что сиамские близнецы: «бывало, в поздние досуги // сюда ходили две подруги, // и на могиле при луне, // обнявшись, плакали оне». Обе женщины вышли замуж по расчету за будущих декабристов, и обе последовали за ними в Сибирь, — это подтверждается фразой «иных уж нет, а те далече» в финальной строфе романа.
Интересно, что Фонвизина и Волконская стали также прототипами для Наташи Ростовой и Марьи Болконской у Толстого (но Толстой перевернул их характеры: Болконская — религиозна, Ростова — шалунья). Фонвизина, помимо всего прочего, еще и прототип Сонечки Мармеладовой (которая едет за Раскольниковым в Сибирь; Достоевский познакомился с Фонвизиной «на этапе» в 1850 году и позже с ней переписывался). Вся великая русская литература замешана буквально на двух женщинах, имена которых перекликаются, как гиперссылки.
Ларины — это консерваторы, славянофилы, патриоты. Татьяна «русская душою, сама не зная, почему». Логично, что западника Онегина Татьяна изначально не привлекает. И вот еще одно, косвенное доказательство этой версии: прототип Маши Мироновой — тоже Елагина, дочь коменданта Татищевой крепости Татьяна, по мужу Харлова (в реальности Пугачев сделал «капитанскую дочку» своей наложницей, но казаки застрелили ее, испугавшись, что она дурно влияет на «императора»).
Пушкин постоянно обращается к образу правильной, консервативной девушки, это успокаивает его, удовлетворяет его политические запросы: «мой идеал теперь — хозяйка, // мои желания — покой, // да щей горшок, да сам большой».
Пушкин стремится к гармонии; разного рода пассионарии и революции его раздражают, он хочет «Татьяну» как гарантию гомеостаза и потому старательно, как школьник, рисует один и тот же портрет девочки за соседней партой, для приличия меняя имена: Татьяна, Маша Миронова, Параша в «Медном всаднике», даже мертвая царевна «тихомолком расцветая» и «нраву кроткого такого», — всё это одна и та же консервативно-национальная героиня.
...Которая, заметим, противопоставляется царице-западнице: «высока, стройна, бела, // и умом и всем взяла; // Но зато горда, ломлива, // Своенравна и ревнива». Это типичный портрет светской львицы XIX века, который «очень мил, // я прежде сам его любил, // но надоел он мне безмерно», потому что «в чертах… жизни нет», потому что «запылал // в ее лице самолюбивом // румянец ярче». Высокосветские, «европеоидные» жеманницы, постоянно смотрящиеся в зеркало, надоели Пушкину вместе с ростбифами и балетами. «Иные нужны мне картины: // Люблю песчаный косогор, // Перед избушкой две рябины, // Калитку, сломанный забор»...
За этим кроется политический выбор. Царевна могла бы взять в мужья кого-то из семи братьев-богатырей, на самом деле — разбойников-славянофилов («братья в ту пору домой // возвращалися толпой // с молодецкого разбоя»), но нет, эти бунташные ребята не устраивают ее, ей всего милей королевич Елисей, т. е. сам Пушкин, который по свету скачет и ищет ее...
Здесь выбор как бы перевернут: выбирает царевна, и ее выбор тоже слегка изменен: она предпочитает не русский бандитизм, а условно-западную, светскую культуру («королевич», но с именем ветхозаветного пророка, вошедшим в православные святцы, фигура явно ассимилированная, обрусевшая, как и сам автор — потомок «арапа Петра Великого»).
Наши литературоведы, люди в основном прозападные и интеллигентные, почему-то не решаются прямо и правильно расшифровать эти простые истины и выстраивают вокруг текста мильон бессмысленных комментариев, но не видят главного. Истина их страшит, потому что не вписывается в «западный канон», не стыкуется она с ним никак, ну вот хоть убей. И приходится натужно искать в пушкинских стихах европеизм, либерализм и революционность. Это ошибка.
Молодой Пушкин был либералом. Взрослый Пушкин уже имперец, «литературный националист», причем прямо видно, как он правеет по ходу написания «Онегина», как он нравственно убивает своих мужских героев-западников, а свою любимую героиню, патриотку Татьяну, наоборот, превращает из «странной, // провинциальной и жеманной, // и что-то бледной и худой, // а впрочем, очень недурной» барышни в королеву Москвы. Это скрытое признание Пушкиным своего отказа от петербургского либерализма и перехода в лагерь московских патриотов.
Ленский умирает на глупой дуэли. Онегин тоже умирает на самом деле на этой дуэли, умирает нравственно, и тоже глупо. Отказ Татьяны литературно добивает его. А Татьяна должна быть счастлива, она победительница в политическом поединке в голове Пушкина, но она тоже почему-то несчастна. Почему? Потому, наверное, что иллюзий в отношении ставки на официальное «самодержавие, православие, народность» Пушкин тоже не питал и хорошо понимал, что за фрукт царь Николай Павлович Романов, отправивший в Сибирь всех его близких друзей и муз. «Хотя лично я сердечно привязан к государю, — напишет Пушкин позже в письме Чаадаеву, — я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя» (quoique personnellement attaché de cœur à l’E[mpereur], je suis loin d’admirer tout ce que je vois autour de moi).
В.А. Дрезина. «Пушкин читает М.Н. Волконской «Послание в Сибирь»
Здесь — логическая точка всему. Всё сплетается в немой сцене финала. Обрыв, облом. (Вот откуда названия романов Гончарова — главного продолжателя пушкинских идей.) Хэппи-энда не будет, потому что русское дворянство незримо вырождается. Вот какой должна быть дешифровка «кода Пушкина». Вот в чем его главная мысль. Это пророчество, предсказание исторического поражения дворянского либерализма.
«Онегин» — безумно глубокий текст. Это текст не о том, что было, а о том, что еще только случится. Таких текстов-предчувствий очень мало в истории. Это роман на одном уровне с «Дон Кихотом» Сервантеса, который стал символом грядущей смены эпох, революционного перехода от Средневековья к Новому времени. Пушкинский роман предсказывает уже новейшую историю, он как бы задает тему для фуги, которая еще не закончилась: гибнет либерализм, гибнет немецкая философия, гибнет Россия. Все погибнут. Будет глупый, немой финал. Это случится вдруг, на голом месте, посреди московской суеты; возможно, люди даже не успеют понять, что они уже умерли. Но невидимая пуля автора убила их, да и сам автор убит этой пулей. Это гениально, ибо свободно. Пушкин не связан никакими социальными обязательствами и карьерными перспективами («гуляю мало, много сплю // летучей славы не ловлю»), он типичный балбес своего поколения, и это гарантирует свободу его мысли, из этой свободы рождается интуиция, профетизм, который Пушкин и сам отлично сознавал, когда писал «Пророка» и «Памятник».
Интуиция Пушкина поражает, если, конечно, вы понимаете эту интуицию и умеете ее правильно истолковать, если вы сами наделены сей странной (часто говорят: «женской») способностью человеческого организма. Дело же не только в «Онегине». У Пушкина есть и другие гениальные догадки, в «Медном всаднике», например, в «Капитанской дочке», в «Борисе Годунове», заканчивающемся как бы предчувствием майской резни 1606 года. Пушкин намеренно нащупывает русский бунт: «И, зубы стиснув, пальцы сжав, // Как обуянный силой черной, // «Добро, строитель чудотворный! // — Шепнул он, злобно задрожав, — // Ужо тебе!..». В сущности, это краткое описание русской революции: обозленный человек правильно находит причину разгула стихии (т. е. природного, народного бешенства) в реформах Петра Первого, в светском государстве, им созданном, но медный «лик державца полумира» оборачивается, «гневом возгоря», и превращается в еще более чудовищное сверхгосударство большевиков, уже железное, а не медное царство.
Да, это странно. Да, это кажется «додумкой за автора». Но автор и сам еще не понимает, о чем он думает. Пушкин намеренно ходит по тонкой грани, где разум переходит в сверхразум. И это не пошлый сюр Сальвадора Дали, не мистика. Это профетизм от знания. Пушкин был очень начитан и очень умен. Это т. н. «острый», системный ум. Пушкин умеет разлагать вещи на кванты (в т. ч. политические), а затем собирать эти детальки в логически законченную «картину мира». Он хорошо чувствует, потому что детально, реалистически, исторически точен. Он оперирует фактами, а не штампами обывательского восприятия. Его гениальность напрямую вытекает из системности его мышления, а не из «эстетского» образа жизни, вкусных котлеток и гламурных посиделок, — т. е. всего того, что будет считаться неотъемлемой частью «поэтизма» в эпоху фэндесекля, в «серебряном веке».
Не нужно никаких посиделок. Нужно жить в деревне и гоняться за девками. Вот секрет пушкинского творчества. Многие русские классики этот секрет поняли и взяли на вооружение, например, Тургенев, который, помимо девок, любил еще гоняться за тетеревами, и всякий раз старался отдыхать в русской деревне, а не на «элитных» курортах, и гордился этим, и говорил, что только так и нужно. В этом главная суть «пушкинского переворота», — в сознательном отказе разумного и образованного русского человека от «благ [европейской] цивилизации».
Отдельно нужно сказать об отношениях Пушкина и Чаадаева, потому что это архиважно. Не понимая этой связи или умаляя ее, вы рискуете не понять Пушкина. Вы просто не поймете великого русского поэта, если не увидите его тени.
Петр Яковлевич Чаадаев, друг и собутыльник Пушкина, был явным прототипом Онегина, что и сам Пушкин признавал прямо в тексте романа, и как бы стыдливо разделял их: «второй Чадаев, мой Евгений». Это типичное для писателей спешное запутывание следов, приблизительно по тем же причинам Пушкин зачеркнул в черновике «итак, она звалась Наташа».
Чаадаев был по своему характеру Онегин один в один: это был желчный, скупой на эмоции человек, которого не любили в обществе, с государственной службы он ушел из-за какого-то мелкого скандала, жил частной жизнью, т. е. болтался без дела, путешествовал и проч. Он был франт, денди, любил и умел хорошо одеваться, прихорашиваться перед зеркалом. И, наконец, главное: Чаадаев был западник. Прелесть ситуации как раз в том, что Пушкин в литературной форме вскрыл западничество Чаадаева за 10 лет до того, как это стало притчей во языцех (в 1836 году), это, опять же, подчеркивает прозорливость Пушкина, его предчувствие трендов задолго до того, как люди начнут орать о них на всех углах.
Судьба Чаадаева тоже была печальна, как и судьба его литературного двойника, Онегина, и другого литературного двойника, Чацкого, прототипом которого тоже был Чаадаев (Грибоедов тоже запутал следы, замазал очевидное, — в черновике было «Чаацкий»). Чаадаев был изгнан отовсюду, все его ненавидели. Он пытался оправдаться, доказывал, что он не против патриотизма, а против вялости, ленивости общества. Ему не верили, конечно же.
Трагической была судьба и непосредственного адресата «философических писем» — Екатерины Дмитриевны Пановой, несчастной женщины, бедной калеки, принявшей католичество и в итоге разорившейся и сошедшей с ума. Это вещи, которых у нас в России до сих пор почему-то не знают, но при этом считается правильным говорить «Чаадаев» с презрением, словно это какой-то ярлык западника и врага России. Это логично. Онегин должен быть оплеван. Чацкий вытолкан из Москвы. Это неизбежно. Это т. н. парадокс «жизнь подражает искусству».
Важно другое. Скандальное чаадаевское «философическое письмо» вызвало в русском обществе сумасшедшую реакцию, которая, опять же, очень сильно напоминает наши времена. Можно сказать, что это был культурный теракт. Чаадаев бросил бомбу, которая потрясла абсолютно всех. И на него сразу же начали нападать патриоты, которые стали опровергать его тезис о том, что Россия — «страна без истории».
Первым был Пушкин. В октябре 1836 года поэт написал Чаадаеву знаменитое письмо, начинающееся с фразы «что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами» (quant aux idées, vous savez que je suis loin d’être tout à fait de Votre avis). Это письмо хорошо известно русскому читателю, потому что именно из него выдернуты знаменитый пассаж про «необъятные пространства [России], поглотившие монгольское нашествие» (immense étendue qui a absorbé la conquête Mogole) и хрестоматийная фраза «клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал» (mais je vous jure sur mon honneur, que pour rien au monde je n'aurais voulu changer de patrie, ni avoir d'autre histoire que celle de nos ancêtres, telle que Dieu nous l'a donnée). Тем не менее, отметим несколько важных деталей.
Во-первых, сохранился черновик, где Пушкин признает, что «ваша брошюра произвела, кажется, большую сенсацию» (votre brochure a produit, à ce qu'il paraît, une grande sensation), т. е. сравнение с терактом верно: Пушкин отлично понимал, какую гранату бросил посреди бела дня его собутыльник и, по сути, литературный герой. Во-вторых, Пушкин точно определяет дату, отделившую западноевропейскую цивилизацию от восточнохристианского «мира» — 1054 год. Это свидетельствует о хорошем историческом чутье поэта. И, наконец, в-третьих, Пушкин выдает фактически славянофильскую тираду: «наше духовенство, до Феофана [Прокоповича], было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма» (le clergé Russe, jusqu’à Théophane, a été respectable, il ne s’est jamais soulié des infamies du papisme). Это окончательно кристаллизует Александра Сергеевича как человека правых взглядов, который вобрал в себя вольтерьянскую критику католичества (в том же письме Пушкин хвастается Чаадаеву небольшой статьей про Вольтера, которую он написал), но при этом не применяет эту критику к восточному христианству.
Это замечание Пушкина объясняет то, почему филокатолицизм в России так и остался причудой нескольких высокосветских львов и львиц: вольтерьянская критика в России была хорошо известна, и она отталкивала людей от католичества в чистом виде. Зато социализм, комплекс идей по своей природе посткатолический, только «лишенный бога», в России, наоборот, обрел вторую историческую родину! Русским в XIX веке было интересно не само католичество, — их привлекал рациональный заряд, который в нем был, — то, чего России и в самом деле жизненно не хватало: трезвости мышления, практичности, технократии, «прогресса». Это невероятно важная деталь, потому что она-то и привела к власти большевиков в октябре 1917 года, спустя ровно 81 год после пушкинского письма Чаадаеву. Чаадаев тоже на самом деле был пророк, непризнанный, непонятый. Филокатолицизм Чаадаева был предчувствием коммунизма, его предпроекцией, скрытым желанием технократического переворота. Отсюда же и настойчивые рассуждения Петра Яковлевича о Царстве Божием, что впоследствии, нетрудно догадаться, трансформировалось в желание построить на земле коммунистическую утопию.
Пушкин цепким критическим взглядом улавливает и главный недостаток «брошюры» Чаадаева — недостаток собственно исторических фактов. «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться» (quant à notre nullité historique, décidément je ne puis être de votre avis), — пишет поэт, после чего начинает сыпать громкими именами: Олег, Святослав, «оба Ивана» (очевидно, III и IV), Петр, Екатерина и т. д. Чаадаев попросту не любит русской истории, как и все филокатолики и западники, не считает нужным обращать внимания на походы на Византию и Хазарию, или войны за «киевское наследство», или за «монгольское», или на русско-турецкие войны, или русско-шведские, или сибирскую экспансию, или южнороссийскую, — всё это, по его мнению, муть, которая и рядом не лежала с великими крестовыми походами, географическими открытиями и прочими подвигами европейской цивилизации. Вот нет их. Незначительны они. Неинтересны.
Это подтверждается элементарным филологическим анализом. «Философические письма» очень бедны на фактологию, в них много общих слов, но мало детального исторического знания, — всё сплошные пунктирные линии, схемы: «народы», «пути», «судьбы». Это выдает схоластический, дедуктивный метод, очень старый, средневековый. Это явный католический след. Современный читатель подобные тексты, воспринимает, как правило, с трудом, потому что наше сознание, наоборот, замусорено «журнализмом»: нам нужны жареные факты, на основании которых уже будет построена логическая цепочка. В XIX веке люди думали по-другому: они начинали с философского утверждения, а потом приводили примеры в подтверждение его. Пушкин и здесь опережает свое время, потому что пушкинские тексты и даже письма, как мы видим, это больше россыпь знаковых, символических деталей, а вот чаадаевский подход больше теоретический, дедуктивный, предвосхищающий марксизм с его «верностью теории». Мы видим фактически зарождение русского коммунизма как идеи. Есть письмо Чаадаева Пушкину, датированное сентябрем 1831 года, прямо подтверждающее его коммунистические симпатии: «Но смутное предчувствие говорит мне, что скоро появится человек, который принесет нам истину веков. Может быть, вначале это будет некоторым подобием политической религии, проповедуемой в настоящее время Сен-Симоном в Париже, или же нового рода католицизма, которым несколько смелых священников, как говорят, хотят заменить тот, который утвердила святость веков. Почему нет?» («Mais une vague conscience me dit que bientôt viendra un homme nous apporter la vérité du temps. Peut-être sera-ce quelque chose d'abord de semblable à cette religion politique préchée en ce moment par Saint-Simon dans Paris, ou bien à ce catholicisme de nouvelle espèce que quelques prêtres téméraires prétendent, dit-on, substituer à celle que la sainteté du temps avait faite. Pourquoi non?»). Филокатолицизм Чаадаева стал мостиком, переброшенным с иезуитского берега на большевистский.
Пушкин зимой 1837 года был смертельно ранен на дуэли, «не дочитав до конца романа жизни», не ответив в полной мере на вызовы своего времени. И потому его переписка с «добрым приятелем, родившемся на брегах Невы» по поводу «исторической ничтожности» России не получила развития. На самом деле Чаадаев был по рождению москвич и учился в Московском университете. Пушкин дает политическую характеристику, а не детали биографии. Это условное деление на политические партии: петербургскую и московскую. Патриотическая партия базировалась в основном в Москве. Собственно, в результате чаадаевского «культурного теракта» она и оформилась, и получила очень общее и размытое название славянофилов.
Пушкин великий русский поэт, потому что он интуитивно симпатизирует именно славянофильской, патриотической, «московской» партии, а не западнику и «петербуржцу» Чаадаеву.
Вот почему Татьяна становится «королевой Москвы».
Вот почему Пушкин отвергает Онегина.
Да! Именно так. Пушкин и сам становится Татьяной в последней точке своего романа в стихах. За декорациями пушкинского романа и за ломаными линиями его сюжета стоит тончайшая политическая аллегория, смысл которой в отречении от западной культуры и обретении национальной самобытности.
Это, конечно, не статья для журнала "Лучик", это "взрослый черновик" для неё. (Для детей, как помним, надо писать "как для взрослых, но только лучше".) Но, если вы заинтересуетесь нашим журналом и захотите попробовать почитать его с детьми, мы будем очень рады!
В этом журнале мы говорим с детьми о любви, о совести, о подвиге, о справедливости – и о других важных вещах.
Существовало такое древнее латинское заклинание: « Sator Arepo Tenet Opera Rotas». В очень приблизительном переводе – «Пахарь Арепо медленно влачит свой плуг».
Впрочем, о перевод этой фразы лингвисты ломают копья. Судите сами: sator – сеятель, землепашец; arepo – имя собственное либо производное от arrepo (в свою очередь от ad repo, «я медленно двигаюсь вперёд»); tenet – держит, удерживает; opera – работы; rotas – колёса или плуг. Можно поупражняться в собственном литературном переводе. Например, так:
Пахарь, влачащий плуг, можешь не торопиться!..
Из фразы про загадочного пахаря можно составить что-то вроде магического квадрата, если записать эти слова одно под другим. Слева направо, справа налево, сверху вниз и снизу вверх читается одинаково:
Собственно, поэтому фраза и считалась магической (наряду со всем известной Абракадаброй). Но это далеко не самое интересное…
Сначала давайте обратим внимание, что в подобных квадратах «главным» (опорным) является среднее слово:
Именно слово «tenet» (со значением «держит», «удерживает») держит и удерживает этот квадрат. Держит благодаря тому, что одинаково читается в обе стороны.
Ну вот, а теперь интересное. В древности люди нередко применяли такой способ записи текстов: первая строчка пишется слева направо, вторая – справа налево, третья – опять слева направо и так далее. Примерно так:
Ну, или, точнее, так:
Этот способ называется «бустрофедон». Нам он кажется странным и неудобным, а для древних это было нормально, естественно. И знаете, почему? Потому что именно так движется пахарь за плугом по полю! Вспашет одну борозду, развернётся и ведёт борозду в обратную сторону!
Доказательства?
Ну так ведь слово «бустрофедон» происходит от древнегреческих слов «бус» («бык») и «строфи» (поворачивать).
Мало? Тогда ещё одно: первая буква европейских алфавитов – «А» – досталась нам от греков, а греки позаимствовали её у древних финикийцев, у которых эта буква называлась «Алеф». А что означает слово «алеф»? Бык!
Трансформация древнеегипетского иероглифа "Бычья голова" в финикискую букву "Алеф"
Именно на быках пахали древние египтяне и представители «крито-минойской» цивилизации (лошадей в тех местах ещё не водилось – не добрели ещё через Азию со своей родины, из Северной Америки, – да, именно так: установлено, что родина лошади – Северная Америка, как ни странно).
А ещё от древнегреческого глагола «строфи» (поворачивать) происходит всем известное «строфа»...
Интересная история вырисовывается, не правда ли? Пашет наш неторопливый древне-греко-протосемитский Арепо на быках – жарко ему, трудно, нудно... А он идёт направо – песнь заводит, налево – сказку говорит! Вот оно и легче...
Гипотеза возникновения феномена поэзии из ритмических колебаний не обязательно связана с трудовой деятельностью. Мать укачивает ребёнка – чем не вариант? Может, первой песней была не охотничья, не победная, не ещё какая-нибудь «мужская» – а женская, колыбельная? Как вы думаете?
Для чего ребёнка укачивают под монотонную, с выраженным повторяющимся ритмом, песню? Чтобы успокоился. Ритмичные звуки и движения успокаивают.
Взволнованный человек ходит из угла в угол. Человек, у которого болит рука, её «баюкает» – словно укачивает. Человек, пытающийся успокоиться и заснуть, считает овечек. И точно так же влюблённый (а влюблённость – это ого-го какое волнение) принимается сочинять стихи – то есть занимается ритмизирующей, упорядочивающей деятельностью!
Русский лингвист и литературовед Д.Н. Овсянико-Куликовский говорил: «Лирика – это ритмизированные аффекты».
Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский (1853–1920)
Аффект – состояние сильного нервного возбуждения. Вы взволнованы? Покачайтесь на стуле – раз. Походите туда-сюда (как пахарь за плугом, только быстрее) – два! Не помогает?
Сочиняйте стихи, друзья!
Мы рассказываем эти истории, чтобы обратить ваше внимание на необычный детский журнал «Лучик». Познакомиться с ним можно здесь. Надеемся, он вас заинтересует!